Земельная политика и поземельные конфликты
Земельная политика и поземельные конфликты
Намерение северного правительства закрепить основные достижения революции и улучшить положение простого населения нигде не было так очевидно, как в области земельного законодательства. Радикализму реформ способствовало то, что на Севере не стоял столь остро терзавший либералов вопрос о правах частных земельных собственников. Здесь отсутствовало не только помещичье землевладение, но и отрубные хозяйства столыпинского типа, так как столыпинская аграрная реформа Архангельскую губернию практически не затронула[618]. Главным собственником земли являлась казна, к которой также перешли после революции удельные земли. Кроме того, земледелие играло в губернии только подсобную роль в крестьянском хозяйстве. В результате противоречия в землепользовании на Севере не были настолько остры, как в центральной и черноземной России. Земельные конфликты и в годы первой русской революции, и в 1917 г., и в годы Гражданской войны касались в первую очередь споров казны и крестьян о пользовании государственными лесами и угодьями, а также тяжб между соседними сельскими обществами и крестьянами внутри одной общины. От способности Северного правительства урегулировать конфликты внутри деревни во многом зависели его популярность и контроль над сельской местностью. Так как радикальное земельное законодательство было одной из наиболее ярких отличительных черт политики архангельского кабинета, стоит остановиться несколько подробнее на условиях его появления и на предыстории земельного вопроса в губернии.
Хотя на Севере отсутствовали острые земельные противоречия, а земля не имела большой ценности, споры о землепользовании в крае возникали регулярно и были крайне запутанными и трудноразрешимыми. В Архангельской губернии не было проведено даже предварительное межевание крестьянских и государственных земель, начатое в стране после крестьянской реформы 60-х годов XIX века. Землемерные работы, начавшиеся только в 1912 г., были свернуты с началом мировой войны[619]. Пользуясь неясными границами владений, в 1917 г. крестьяне не только перестали платить пошлины за пользование казенными и монастырскими угодьями, но и стали произвольно расширять общинные владения. В своих резолюциях и наказах Учредительному собранию крестьяне требовали закрепить за ними все прежние арендные земли и передать дополнительные участки в бесплатное пользование[620].
Революция, приведя к расширению крестьянского землепользования, также ожесточила поземельные споры внутри самой деревни. Например, в Печорском уезде с лета 1917 г. шла борьба за пользование рыбными тонями на реке Печоре между крестьянами Пустозерской волости, настаивавшими на своем традиционном праве владеть угодьями, и жителями Усть-Цильмы, которые, используя революционную риторику, настаивали на равном доступе всех граждан к земле и ресурсам[621]. В Онежском уезде споры крестьян Кожской волости и деревни Кривой Пояс Пудожской волости вокруг земель соседнего Кожеозерского монастыря дошли до открытых кровавых столкновений[622].
Враждовали не только соседние волости, но и крестьяне внутри одного общества. Во многих общинах шли переделы земель, связанные с возвращением домой солдат-фронтовиков, увеличением числа вдов, которые после гибели мужей возглавили домохозяйства, и притоком в деревню оставшихся без работы отходников. Революционная риторика равенства повлияла на б?льшую уравнительность при переделах. Однако переделы затронули не все общины губернии и редко были полными. В период с 1917-го по 1919 г. они прошли лишь в 153 из 665, или менее чем в четверти, поземельных общинах губернии, причем преобладали частичные прирезки и поравнения земель[623]. Таким образом, архангельская деревня не была накрыта волной «черного передела», и значительная часть крестьян продолжала ждать законодательного урегулирования земельных отношений. Например, как сообщал Архангельскому губернскому земскому собранию в сентябре 1918 г. гласный от Шенкурского уезда, во многих местах крестьяне «ждут разрешения земельного вопроса от центра и только делают поравнения»[624].
Чем дольше длилось ожидание, тем туже затягивался узел земельных конфликтов. Одной из причин этого были непоследовательные решения властей. Так, уездные земельные комитеты в 1917 г., а позже земельные отделы исполкомов советов часто предоставляли решение вопроса о нормах землепользования самим волостям и общинам. Тем временем губернские органы власти предписывали общинам собственные нормы, которые противоречили друг другу. В частности, это касалось пользования так называемыми расчистками, а именно участками казенных лесов, переданными крестьянским хозяйствам для разработки в пашню.
К расчисткам прибегали треть всех крестьянских хозяйств, и они, как правило, значительно превышали площадь наделов. Расчистки требовали большого вложения труда. Поэтому крестьянские хозяйства раньше получали их от казны в бесплатное пользование на сорок лет, после чего расчистка поступала в общинный земельный фонд и могла сдаваться в аренду[625]. Стихийные переделы расчисток, по которым еще не истек срок пользования или которые превышали средние размеры расчисток, привели к противостоянию между старыми хозяевами, затратившими на их разработку значительный труд, и новыми претендентами на уже облагоображенные участки. Два принципа, регулировавшие землепользование внутри общины, а именно право на равный доступ общинников к земле и угодьям, вышедшее на первый план в годы революции, и трудовое право на пользование результатами вложенных усилий, имевшее особенно долгую традицию на Севере, вошли в противоречие друг с другом.
В 1917 г. вопрос о расчистках в каждой волости и общине решался по-своему. В одних волостях были перераспределены только расчистки, превышавшие среднюю волостную норму, или те, по которым истек срок пользования, в других в передел пошли все расчистки, а в третьих переделы расчисток вовсе не производились. Конфликты были еще более острыми из-за отсутствия четких планов земельных участков, а часто и докуметов о границах, размерах и сроках пользования расчистками. Поэтому, как только право фактического владения было оспорено, тяжбы о расчистках становились бесконечными и едва ли разрешимыми[626].
Постановления губернских органов власти еще больше запутали вопрос о землепользовании. Так, в феврале 1918 г. четвертая сессия Архангельского губернского земельного комитета и первый Архангельский губернский съезд советов, постановив передать земельным комитетам казенные, монастырские, церковные и частновладельческие земли, оставили расчистки прежним владельцам, если они не превышали «трудовую норму». Однако в июле 1918 г. второй губернский съезд советов решил отобрать все расчистки и поделить по количеству едоков[627]. В сельских общинах сторонники и противники переделов отстаивали свои права, апеллируя к соответствующим решениям властей. В итоге, придя к власти в августе 1918 г., антибольшевистское Северное правительство получило в наследство крайне запутанные земельные нормы. Оно встало перед необходимостью не только решить общий вопрос о крестьянском пользовании казенными и церковными землями, но и всерьез вмешаться в поземельные споры в самой деревне.
В первое время северное правительство не считало нужным принимать радикальные решения до созыва будущего Учредительного собрания. Заявив о необходимости обеспечить права «трудящихся на землю», оно передало разрешение местных споров о землепользовании земельным отделам земств. Крестьяне на Севере получили свободный доступ к лесным ресурсам при общей регулирующей роли земских самоуправлений[628]. Также земства распоряжались казенными сельскохозяйственными землями, находившимися в пользовании населения, и дополнительным фондом государственных земель, которые шли на удовлетворение нужд малоземельных крестьян. В качестве общих правил земства должны были руководствоваться положением прежнего Учредительного собрания о бесплатной передаче земель в пользование крестьянам, а также созвучным ему постановлением февральской 1918 г. сессии губернского земельного комитета. Более сложные споры между общинниками предполагалось передавать на третейское разбирательство из волостной управы в уездный земельный отдел, дальше – в губернское земство и наконец, в качестве высшей инстанции, – на рассмотрение Архангельского правительства[629].
Однако такая схема решения конфликтов не удовлетворила никого. Крестьяне продолжали направлять многочисленные жалобы земствам и мировым судьям, указывая на несправедливое распределение участков, на «незаконное» наделение землей женщин и «пришлого элемента», на изъятие трудовых расчисток и тому подобное. В свою очередь земства, и суды настаивали перед северным правительством на том, что надо наконец ясно определить правила и нормы землепользования в губернии, так как иначе они не могли разрешать споры. Все это вынудило кабинет приступить к разработке земельных законов[630].
Уже с конца сентября 1918 г. при губернской земской управе действовала земельная комиссия, разрабатывавшая рекомендации по нормам землепользования. А 20 ноября 1918 г. при земельном Отделе правительства открыло работу специальное совещание из представителей земств, агрономов, юристов во главе с председателем кабинета и управляющим отделом Н.В. Чайковским. Оно собрало имевшиеся земельные законы, постановления земельных комитетов и крестьянских съездов, а также прошения и жалобы населения и выработало три законопроекта, которые были представлены на утверждение правительства[631]. Чайковский считал принятие законов неотложной необходимостью и торопил работу комиссии[632]. В итоге первый и самый главный из законов, регулирующий пользование расчистками, был принят правительством уже 13 января 1919 г., за несколько дней до отъезда Чайковского в Париж. Под руководством П.Ю. Зубова, заместившего Чайковского во главе кабинета и Отдела земледелия, 19 февраля и 4 апреля 1919 г. Северное правительство утвердило остальные законы – о пользовании арендованными казенными землями, а также участками, находившимися во владении монастырей и церкви.
Вместе взятые, эти постановления подтверждали передачу в распоряжение земств казенных и церковных земель, находившихся в пользовании крестьян. Также они впервые ограничивали размер участка, находившегося в пользовании одного домохозяйства. Максимальная площадь расчистки или арендованной земли определялась в 11 десятин на крестьянское хозяйство. И только излишки должны были поступать в передел и распределяться волостными земствами среди нуждающихся. Норма была гибкой, и в виде исключения хозяйства могли сохранять за собой избыточные площади, внося за них поземельный сбор. Главным условием владения землей была обработка ее собственными силами и использование в земледельческих или промысловых целях. Схожий принцип применялся и к церковным землям. В собственности причтов и монастырей оставались лишь земли в размере «трудовой нормы», соответствовавшей среднему крестьянскому наделу в данной волости или уезде. Остальные земли поступали в распоряжение земств для равного распределения среди нуждавшихся крестьян[633].
Как отмечал Чайковский, главной целью законов было «поддержать трудовое хозяйство»[634]. Поэтому трудовой принцип землепользования был центральным стержнем аграрного законодательства Северного правительства. Наемный труд разрешался только в исключительных случаях, например в пользу вдов, солдаток и сирот, не способных самостоятельно обработать надел, но не имевших других средств к существованию. Трудовой принцип обусловил и довольно низкий земельный максимум. Хотя норма в 11 десятин примерно в три раза превышала среднюю по площади расчистку в Архангельской губернии, правительство едва ли ставило целью создать крупные крестьянские хозяйства «столыпинского типа»[635]. Суровый северный климат не позволял наладить на таких участках товарное хозяйство. Не случайно во времена столыпинской реформы земельный максимум в Шенкурском уезде был определен в 21 десятину, а в 1919 г. губернское земство добивалось увеличения максимального размера владений до 24 десятин[636]. Но хотя Северное правительство допускало отступления от закона, чтобы обеспечить интересы трудовых пользователей, предельный размер участка увеличен не был[637].
Другой отличительной чертой северного земельного законодательства было стремление закрепить участки за отдельными домохозяйствами, выведя их из круга земельных переделов. Правительство хотело, чтобы крестьяне не боялись вкладывать в землю дополнительный труд, повышая тем самым общую производительность сельского хозяйства. Так, хозяева расчисток и арендованных земель сохраняли за собой участки в пределах максимальной нормы, даже если они превышали размеры соседних хозяйств. Также у прежних владельцев было преимущественное право на аренду своих земель после окончания установленного срока их использования. Такое ограничение не должно было ущемлять интересы малоземельных крестьян, которые могли получать дополнительные участки из фонда бывших церковных и казенных земель[638].
Наконец, хотя Северное правительство не делало никаких заявлений о будущей форме землевладения, его постановления фактически ограничивали частную собственность на землю. Об этом свидетельствовало не только радикальное решение лишить церковь ее земельных владений, но и фактический запрет на куплю-продажу сельскохозяйственных земель, введенный в Северной области. Крестьяне получали земельные участки исключительно в бесплатное пользование или в аренду. Схожее ограничение распространялось даже на городскую земельную собственность. Так, городским думам было запрещено выставлять на продажу участки земли под частную застройку, вместо чего предлагалась аренда[639]. Таким образом, хотя северные руководители подчеркивали гибкость земельных законов, которые могли быть приспособлены к любому решению Учредительного собрания, будь то укрепление собственности или социализация земли, эти законы были близки к эсеровской земельной программе. Последняя запрещала частный оборот земель и превращала землю в общенародную собственность, находившуюся в распоряжении органов самоуправления[640].
Таким образом, северное аграрное законодательство, выработанное под влиянием народного социалиста Чайковского, а также при участии земских служащих и агрономов, многие из которых разделяли социалистические взгляды, оказалось самым радикальным из всех земельных законов белых правительств. Однако, наметив пути разрешения земельного вопроса, оно не смогло принести немедленного успокоения в архангельскую деревню. Так, до конца существования Северной области продолжались споры между соседними волостями, между бывшими арендаторами церковных и казенных земель и крестьянами, захватившими их в 1917–1918 гг., и между прежними и новыми пользователями расчисток[641]. Постановления медленно проводились в жизнь из-за отсутствия подробных инструкций[642]. Кроме того, местные чиновники нередко произвольно трактовали принятые законы. Так, начальник Холмогорского уезда своим циркуляром оставил все расчистки в распоряжении прежних владельцев, вне зависимости от их размеров[643].
Но все же земельные законы Северного правительства заложили основу для постепенного урегулирования земельных конфликтов. С одной стороны, они не противоречили фактическому состоянию землепользования в губернии, подтвердив бесплатный переход части казенных и церковных земель в руки крестьян. С другой стороны, будучи достаточно ясными и последовательными, они вводили четкие законодательные нормы, которые позволяли разрешать конфликты внутри деревни и в итоге поставить точку в бесконечных крестьянских спорах о пользовании землей.
Северное аграрное законодательство также способствовало укреплению авторитета белой власти. Северное правительство и органы самоуправления, к которым крестьяне обращались со своими тяжбами, становились арбитрами в крестьянских спорах и тем самым утверждали государственное присутствие в традиционно недоуправляемой архангельской деревне[644]. Несмотря на недовольство части крестьян, полагавших, что белая власть покровительствует зажиточным жителям деревни, большинство северных крестьян, по всей видимости, принимали и поддерживали принятые законы. В частности, военный прокурор Северной области С.Ц. Добровольский, критикуя земельную политику правительства как нарушающую права законных владельцев земли, в то же время признавал, что крестьяне были довольны установленным порядком. При расследовании восстаний в белых полках в последние недели существования Северной области он обнаружил, что при переговорах повстанцев с большевиками они настаивали, чтобы земли оставались в пользовании у крестьян на условиях, действовавших при Архангельском правительстве[645].
Если у северных земельных реформ имелся важный недостаток, то это был временный характер постановлений, действовавших только до Учредительного собрания. Также ударом по северному законодательству стало подчинение архангельского правительства власти Колчака. Хотя Архангельск не спешил распространить колчаковские законы на Северную область и продолжал издавать собственные местные постановления, в будущем при создании единого антибольшевистского фронта унификация законов считалась неизбежной. Уже в апреле 1919 г. в Омск в качестве представителя Северной области выехал управляющий Отделом финансов И.А. Куракин. Он стал участником комиссии, обсуждавшей условия введения законов сибирского правительства в Архангельской губернии. Куракин, как и другие северные министры, признавал, что из-за особых местных условий в крае временно должны сохраниться большинство действующих постановлений. На Север были распространены лишь некоторые, прежде всего административные и финансовые распоряжения Омска[646]. Однако сам факт официального подчинения Колчаку и широкое освещение в северной прессе деятельности омского кабинета говорили о том, что отмена местных постановлений, и в частности земельных законов, является лишь делом времени.
В этих условиях появление в конце апреля 1919 г. в «Вестнике Временного правительства Северной области» земельной декларации Омска, где, в частности, говорилось о возврате земель прежним хозяевам, обрабатывавшим их своим трудом, и о вознаграждении владельцев за прошлые годы, вызвало новый всплеск конфликтов в архангельской деревне[647]. Прежние владельцы крупных расчисток и арендованных земель, узнав об омской декларации, стали требовать возврата отобранных земельных «излишков», ссылаясь на авторитет «всероссийской» власти. В Рикасовской волости Архангельского уезда на волостном земском собрании споры вокруг распределения церковно-причтовых земель разгорелись настолько остро, что несколько членов собрания были арестованы судебными властями за агитацию против Северного и Омского правительств. Впрочем, через месяц их освободили, выяснив, что они выступали лишь за точное исполнение постановлений северных властей[648].
Таким образом, прагматичные шаги архангельского кабинета, желавшего разрешить земельные конфликты, были в значительной мере ослаблены его попытками равняться на Омское правительство и ограничить свои постановления решением будущей конституанты. Это выбивало из-под белых законов долгосрочную основу. В результате главным недостатком северных земельных постановлений, принимавшихся как временные и местные, была не их «реакционность», а то, что они и были именно временными и местными. Конфликты внутри архангельской деревни были обречены тлеть до тех пор, пока Северная область не воссоединится с остальной Россией и пока не будет принято окончательное решение по земельному вопросу. Поэтому, несмотря на очевидные проблемы, которые испытывала советская власть в отношениях с крестьянством, северные земельные законы не смогли стать сильным политическим оружием Архангельского правительства в его борьбе против большевиков.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.