VI. Призраки Ипатьевского дома

VI. Призраки Ипатьевского дома

В дальнейшем Пьер Жильяр оставался в добровольном плену. Это был мужественный поступок. Причиной такого шага были тревога за судьбу детей и уверенность в том, что Александра Федоровна не способна самостоятельно справиться с ситуацией. 22 марта бывший Император вернулся в Царское Село, «побледневший и ослабленный, видно было, как ужасно он страдал».

3 апреля Александр Федорович Керенский, в то время министр юстиции Временного правительства, приехал во дворец и совещался с Жильяром о здоровье детей. Ольга, Татьяна и Анастасия болели корью, у Марии была пневмония. Жильяр описал Керенского как «человека маленького роста, очень слабого, очень худого и бледного, весьма болезненного вида. Он все время держался за правый висок, как будто его мучила мигрень. У него был очень сильный, твердый и властный голос и странный, блуждающий взгляд».

Адвокат и социалист-революционер Керенский объяснил Николаю Романову, что ему удалось законодательно утвердить одно из основных положений программы его партии, касающееся отмены смертной казни. Это произошло вопреки позиции его врагов большевиков и несмотря на оппозицию правых. «Я поступил так, поскольку многие мои товарищи были приговорены к смерти». Керенского поддержали союзники, которые благосклонно отнеслись к демократической революции февраля 1917 года. В июле он сменил князя Львова на посту главы Временного правительства. В августе попытку государственного переворота предприняли правые националисты. Для борьбы с ними Керенский заключил союз с большевиками. Последние свергли его в октябре, когда им удалось захватить власть. Керенский попытался повести войска на Петроград, но безуспешно. Он отправился в изгнание и обосновался в США.

Дети Романовых с головами, обритыми наголо после перенесенной кори. Февраль 1917 г.

Слева направо: Мария, Ольга, Татьяна и Анастасия в Царском Селе. Май 1917 г.

Судьба Романовых в течение нескольких месяцев находилась в руках Керенского. Жильяр добавил, что Алексея шокировали визиты Керенского: «Впервые он видел своего отца в роли подчиненного, выслушивавшего приказы и подчинявшегося – кому! Штатскому лицу!» Александра Федоровна совершенно не воспринимала этого новоявленного диктатора. «Ее Величество покраснела в гневе. Впервые ее судьбу решали за нее», – написал Жильяр. Несомненно, она вспомнила свое же письмо к Царю 24 февраля 1917 года, в котором выражала надежду на то, что «Керенского, из Думы, повесят за его отвратительные речи. В военное время это важно и послужит хорошим примером».

Комната Жильяра стала настоящей «избой Кутузова в Филях», где все собирались, чтобы обсудить создавшееся положение и обменяться информацией. Он вел долгие беседы с бывшим Царем, с которым отныне разделял судьбу, занятия и жилье. Говоря о своем отречении, Николай Романов объяснял ему, что «смута пришла сверху – из Императорской аристократической Семьи». Рассуждая о Думе, он полагал, что «дело зашло намного дальше, чем того хотели его организаторы. Они желали не падения монархии, но лишь перемен в монархическом правлении и учреждения конституции. Большинство текущих ошибок были решительно непредсказуемы!» Бывший Царь добавил, намекая на беспощадную борьбу, которую тогда вели Временное правительство и Петроградский Совет: «Желать теперь, чтобы Дума удержала власть совершенно бессмысленно!»

Романовы попросили у Временного правительства разрешения уехать в Ливадию, в Крым. Правительство отказало Царской Семье, а условия содержания пленников были ужесточены. Николай теперь должен был жить отдельно от других членов Семьи. Иногда ему «забывали» принести еду. Чай ему подавали в присутствии офицеров охраны, ему было запрещено говорить на каком-либо ином языке, кроме русского. Солдаты, выбиравшие теперь своих командиров, повсюду следовали за Николаем с примкнутыми штыками. Это было совершенно ново, по словам Жильяра, «для человека, обладавшего абсолютной властью над 150 миллионами подданных, который теперь совершал арестантские прогулки в своем собственном парке, у дворцовых ворот!»

Финляндия была лишь в нескольких часах езды на поезде, и каждый, естественно, думал о бегстве. Находясь под арестом, Жильяр узнал, «что думский комитет принял решение, арестовав Императора, отправить нас в Англию. Все было подготовлено, наняты суда. Из-за болезни детей (сильного жара у М.Н. [пневмонии у Марии Николаевны]) отъезд был отложен. Позднее, когда из дворца пришла просьба назначить время отъезда, так как дети чувствовали себя лучше, было уже слишком поздно, Дума больше не имела достаточно власти, чтобы устроить наш отъезд, поскольку против нее выступал Совет рабочих и солдатских депутатов». Троцкий позже писал, что ни одна серьезная революция «не выпускала низложенного монарха за границу». Болезнь революции приняла злокачественную форму с возвращением из Швейцарии Владимира Ильича Ульянова-Ленина 3 апреля 1917 года.

Болезнь детей, вероятно, привела к опозданию, оказавшемуся фатальным для Семьи Романовых. Временное правительство больше не могло выслать Царя и Семью за рубеж, поскольку испытывало огромные трудности в борьбе с Петроградским советом, которым управляли большевики, не признававшие власти Керенского. Правительства принимающих стран также ответили жестким отказом. Правительство Короля Георга V, который был кузеном, другом и почти двойником бывшего Императора, вскоре сообщило, что присутствие Романовых в Великобритании нежелательно. Франция, к которой обратилось Временное правительство, тоже весьма презрительно отказала тому, кто всегда был ее верным союзником.

Многие полагали, что Николай Романов предусмотрительно купил себе собственность за рубежом, но Жильяр был другого мнения: «Еще при Александре III в Англии у них было небольшое имение. <…> Ее Величеству (Императрице) принадлежало небольшое имение в Дармштадте».

Бывший Царь больше не обладал политическим влиянием. Правительства стран Западной Европы поддержали Февральскую буржуазную революцию и признали Временное правительство, которому они доверили продолжение войны.

По их мнению, риск дипломатических осложнений на международном уровне и проявлений враждебности к Царю на их собственной территории был слишком велик. Представители левых партий не желали приезда Романовых по идеологическим соображениям. Правые же не хотели принимать Александру Федоровну из-за ее немецкого происхождения. Фактически Царская Семья не была нужна никому.

В апреле Жильяр решил возобновить уроки, чтобы дети могли жить нормальной жизнью. Как их единственный учитель, он был завален работой. Жильяр предложил Николаю Романову преподавать им русскую историю и географию, а Александре Федоровне заняться их религиозным воспитанием. Все принимали в этом участие: доктор Боткин давал уроки русского языка, баронесса Буксгевден – английского, Екатерина Шнейдер – математики. В дальнейшем Николай Романов каждое утро обращался к Жильяру с юмористическим «приветствием к дорогому коллеге». С Романовыми в то время остались жить только восемь близких людей, в том числе Александра Теглева.

На посту охранника в парке Жильяр встретил бывшего преподавателя английского языка Сиднея Гиббса, оставшегося в Петрограде. Сведения о текущих делах, полученные от него, нельзя было назвать ободряющими. Следовало готовиться к длительному заточению.

В мае бывший Император с Жильяром устроили в Царскосельском парке огород. Их повседневными занятиями стали обработка земли, посадка овощей, прополка и поливка. «У нас были всевозможные овощи и пятьсот кочнов капусты, – писал Жильяр. – Прислуге тоже разрешили завести огород. Император помогал им делать грядки. Закончив всю эту работу, он распиливал сухие деревья в парке. Зимой они пойдут на дрова».

Из зоопарка в дворцовый парк выпускали слонов для прокорма. Своей свободой они были обязаны аресту Царской Семьи.

Жильяр работает в огороде, разбитом в Царскосельском парке. Май 1917 г.

Ольга Николаевна на работах в Царскосельском парке. Май 1917 г.

Ольга Николаевна и солдаты-конвоиры в Царскосельском парке. Апрель 1917 г.

В течение пяти месяцев Жильяр не получал вестей из Швейцарии. Он написал своему отцу, чтобы тот не предпринимал попыток приехать в Россию, «поскольку с моей стороны поступить иначе было бы проявлением слабости. Я готов к любому возможному исходу событий и не боюсь того, что меня ожидает. Полагаю, что должен дойти до конца… Божией милостью насладившись счастливыми днями, разве не обязан я разделить с ними бремя невзгод?» Он добавил: «Обратитесь в швейцарскую дипломатическую миссию в Петрограде, к господину Одье, улица Гоголя, 16».

В конце февраля из-за кори у детей стали выпадать волосы, и их обрили наголо. Шутки ради они попросили Жильяра их сфотографировать и смеясь, выстроились плечом к плечу так, что только их головы виднелись над черной тканью. Жильяр проявил фотографии в маленькой лаборатории во дворце. Дети были очень довольны, но их матери затея не понравилась. На этой фотографии Императрица увидела головы, отделенные от тел. Лето было сухим и жарким. Керенский, став военным министром, предпринял наступление против Германии, но безуспешно. Солдаты отказывались погибать непонятно за что. Все более реальной становилась угроза еще одного государственного переворота.

Первыми выступили правые, а именно генерал Корнилов. За безопасность Романовых уже нельзя было поручиться, так как положение Временного правительства было слишком неустойчивым. Керенский сообщил узникам, что собирается принять решительные меры против большевиков, которые серьезно угрожали действующей власти. Для обеспечения безопасности Романовых он принял решение отвезти их подальше от столицы.

«Суббота, 11 августа. Нам сообщили, что мы должны тепло одеться, значит, нас отправляют не на юг – большое разочарование. Воскресенье, 12 августа. Полковник Кобылинский поведал мне в строжайшей тайне, что нас перевозят в Тобольск». Жильяр в последний раз повел детей на прогулку по Александровскому дворцу и долго водил их по парку, где они провели столько счастливых дней… Отъезд в Сибирь больше походил на бегство. Он состоялся поздней ночью. Однако поезд не пришел, будучи остановлен железнодорожниками, заподозрившими, что он предназначался для Царской Семьи». Они проехали через Царскосельский парк в автомобиле, затем оттуда в окружении отряда кавалерии доехали маленького вокзала в Александровке.

В 5 ч 50 мин утра 14 августа конвой окончательно покинул Царское Село. Через четыре дня и три ночи пути они достигли Тюмени, оттуда проплыли на пароходе 300 км до Тобольска, поскольку с этим городом не было железнодорожного сообщения.

Пароход «Русь» медленно проплывал мимо родного села Распутина, Покровского. Жильяр сообщает, что в тот момент все вышли на палубу: присутствующих охватили разные чувства, но все хранили молчание. В Тобольске Жильяра и Романовых разместили в бывшем губернаторском доме, переименованном новыми властями в Дом Свободы. Свита из 10 человек находилась на противоположной стороне улицы, в доме Корнилова. Жильяру отвели апартаменты в кабинете губернатора, на первом этаже, откуда он мог наблюдать за всем происходящим.

Будучи добровольным узником, он получил разрешение на прогулки по городу. Там он обнаружил недействующую тюрьму, где в 1849 году сидел Достоевский. Жильяр с большим сочувствием думал о писателе, его смертном приговоре, затем, помиловании на эшафоте, о тяжелом пути на каторгу, пребывании в тюрьмах и сибирской ссылке. Жильяр вспоминал, что тяжкие испытания выпали писателю в период правления Николая I, прадеда Николая II: «Жестокое правление Николая I, приведшее к пагубным последствиям, несмотря на реформы его потомков, в большой мере способствовало крушению монархии, свидетелем которого я являюсь». Здесь же Жильяр написал о человеке, с которым он разделял все лишения, заплатившем за ошибки своих предков и «режима, который не сумел достаточно быстро провести реформы, как того требовало историческое развитие России».

В сентябре 1917 года Керенский послал в Тобольск нового коменданта – Панкратова. По мнению председателя Временного правительства, этот человек идеально подходил для присмотра за свергнутым монархом. Эсер, непримиримый противник большевиков, он двенадцать лет провел в заключении в Петропавловской крепости, еще пятнадцать – в сибирской ссылке, в Якутске. «По мнению Панкратова Император был жестоким и безжалостным деспотом, которого он проклинал, как и все его товарищи».

Слон купается в пруду в Царском Селе. Июнь 1917 г.

Панкратов написал воспоминания под названием «Возвращение к жизни». Однажды зубной врач Кастрицкий, придя лечить царских детей, оставил эту книгу великим княжнам, которые прочитали ее и затем одолжили своему отцу. Жильяр заметил, что в конце концов оба они – Царь и комендант – стали уважительно относиться друг к другу и подолгу беседовали.

Триста вооруженных солдат вели постоянное наблюдение за домом, обнесенным высоким деревянным забором. Пленники не получали никаких газет и писем, их никто не навещал. До них не доходило никаких новостей за исключением тех, что приносил Панкратов. Положение на фронте было безнадежным настолько, что большевики – единственная политическая сила, пообещавшая немедленное перемирие, – становились все могущественнее: «Я впервые услышал, как Император пожалел своем отречении». Наконец к 15 ноября стало известно, что «Временное правительство свергнуто и власть захватили большевики». Радикальные изменения политического курса в стране через несколько месяцев приведут Царскую Семью к гибели. Романовы больше не были ставкой в борьбе правительства и Петроградского Совета, они стали абсолютно бесправными узниками новой власти.

Теперь они жили в строжайшей изоляции – им было все труднее оценивать степень опасности собственного положения: «Нам сразу же стало сложнее следить за событиями и определять их масштаб, так как информация, которой мы располагали, не позволяла понять причины и предсказать последствия происходящего. Мы были отрезаны от всего мира, от самой жизни!» До Жильяра не доходило никаких вестей из Швейцарии. Он писал, не зная, прочтут ли его письма отец и брат.

Но даже в таких условиях Жильяр оставался законопослушным швейцарским гражданином. «Позаботьтесь о том, чтобы в декларации о военном налоге указать оклад 3000 франков». В феврале из Тобольска снова пришло письмо: «Не забудьте внести изменения в мою декларацию о военном налоге, у меня только 3600 франков жалованья». Находясь в заточении в стране, охваченной войной, в сибирской глуши – думать о налогах!

Охрану несли два взвода. Взвод 4-го полка расположился в бывших классных комнатах, где солдаты во время службы играли с детьми в шашки. Взвод 2-го полка, напротив, испытывал враждебные чувства по отношению к Царской Семье. Его солдатский комитет решил вести себя с узниками строже, постепенно сменив в охране взвод 4-го полка, которым командовал полковник Кобылинский.

Жильяр встретил Рождество вместе с Романовыми, не подозревая, что оно было для них последним: «Чувствовалось, что все мы стали одной большой семьей». Он возобновил записи в своем дневнике, прерванные в 1917 году: «Пятница, 8 февраля 1918 года. Солдатский комитет сегодня после полудня принял решение заменить Панкратова на большевистского комиссара, вызванного из Москвы».

До Тобольска уже дошли новости о том, что Россия вышла из войны, что Троцкий и Ленин готовятся к подписанию сепаратного мира с Германией. Прежние охранники, служившие в 4-м полку, были демобилизованы. Из Москвы, где теперь размещалось правительство, пришла телеграмма с приказом о переводе Николая Романова и его Семьи на солдатский паек. О Романовых не забыли, их дальнейшую судьбу весьма заинтересованно обсуждали Свердлов, Ленин и Троцкий. Из них только Троцкий требовал публичного судебного разбирательства и политического приговора бывшему Царю. Он выдвинул свою кандидатуру на роль прокурора на этом процессе.

Алексей и Татьяна под конвоем солдат в Царскосельском парке. Июль 1917 г.

«Гражданин Романов», как его теперь называли, как-то пошутил, что в то время как все вокруг избирают комитеты и комиссии, он тоже создаст одну такую, и попросил Жильяра, Татищева и князя Долгорукого (они также были добровольными узниками) заняться делами их «партии».

Оии были вынуждены работать без слуг и распоряжаться очень ограниченным бюджетом. Теперь им привозили больше масла, больше кофе, но у них не было никаких доходов. Жильяр, несший ответственность за финансовые дела, платил за все из сэкономленных средств: «Императрица попросила меня помочь им вести счета и планировать семейный бюджет <…> Нам приходилось вести хозяйство всего на 4200 рублей! Прежде все расходы несло государство. В месяц на содержание Царской Семьи расходовалось 30 тыс. рублей. Комендант почти ничего не получал с ноября и был вынужден брать у нас взаймы. Я должен 18 тыс. рублей повару и 13 тыс. – буфетчику».

Чтобы иметь возможность хоть какого-то заработка, Жильяр обратился в солдатский комитет с просьбой позволить ему давать частные уроки в городе, в чем ему, разумеется, отказали. 26 марта 1918 года из Омска прибыли более ста новых охранников из красных. Через десять дней вслед за ними прибыл новый комиссар, большевик, наделенный чрезвычайными полномочиями с правом расстреливать «в двадцать четыре часа без суда и следствия любого, кто не подчинится его приказам». С человеком, имеющим такую власть, не шутят. Алексей, страдающий от развивающейся геморрагической опухоли в паху, находился в постели. Его лечили доктора Боткин и Деревенко, находившиеся на свободе в Тобольске. Жильяру больше не разрешали совершать прогулки и не давали увольнения в город. Саблю у него отобрали в апреле в ходе обыска. Чтобы сохранить самообладание и стойкость духа, ан заучивал наизусть театральные пьесы, например чеховского «Медведя» или «Пугало» Менделя и Кордье. Царь читал по-французски «Девяносто третий год» Виктора Гюго.

Григорианский календарь вступил в действие 1 февраля 1918 года, сменив прежнюю хронологию по юлианскому календарю, который отставал на 13 дней.

В апреле в Тобольск приехал полномочный комиссар Центрального исполнительного комитета: «Понедельник, 22 апреля. Из Москвы приехал комиссар с небольшим отрядом, его фамилия – Яковлев». Василий Яковлев, доверенное лицо Свердлова, председателя ЦИК, получил задание вывезти бывшего Царя вместе с Семьей. Место нового заточения Яковлев называть отказывался. Поскольку лед еще не сошел, добраться водным путем из Тобольска в Тюмень было нельзя. Больной Алексей был нетранспортабелен. Александра Федоровна отказалась разлучаться со своим мужем и добилась разрешения сопровождать его вместе с Марией. Другие дети были оставлены на попечение Жильяра: «Я уеду с Императором. Я доверяю вам Алексея». Дочери столько плакали, что у них опухли лица. В половине двенадцатого утра все собрались в большом зале: «Император обнял всех мужчин, Императрица – всех женщин. Почти все плакали».

В четыре часа пополудни бывший Император, бывшая Императрица и Мария Николаевна простились с Алексеем, Ольгой, Татьяной, Анастасией и Жильяром. «Императрица и великие княжны плакали. Император казался спокойным и нашел слова поддержки для каждого из нас. Мы обнялись. Императрица, прощаясь са мной, попросила меня не падать духом и оставаться при Алексее Николаевиче. Я отправился к мальчику, который рыдал, лежа в постели». Яковлев организовал переезд узников на санях, с большим кавалерийским отрядом для охраны. Им предстояло проехать 300 км по снегу, пересечь реки по тающему льду и по четыре раза в день менять лошадей.

И все же самая серьезная опасность была отнюдь не природного характера. Конвой с Царской Семьей преследовали два кавалерийских отряда – тоже большевиков. Уральский Совет, будучи очень влиятельным, боролся С Центральным исполнительным комитетом за узника, и было решено во что бы то ни стало захватить Романова. Яковлев внушил своим преследователям, что он везет бывшего Императора к ним, на Урал. Однако в Тюмени он посадил своих узников в поезд, который шел в Омск, т. е., в другую сторону! Перед Омском поезд был остановлен отрядом разгневанных уральских красногвардейцев. Яковлев, обвиненный в измене, был не расстрелян только благодаря заступничеству Свердлова. Поезд был отправлен обратно, на этот раз в направлении Екатеринбурга, где Императора ожидала враждебно настроенная толпа. Узников привели в дом Ипатьева, окруженный высоким деревянным забором. С этого момента они находились во власти Уральского Совета.

Поведение Яковлева представляется довольно странным, а эпизод с похищением Романовых весьма двусмысленным. Яковлева обвинили в намерении освободить Императора. Но скорее всего, действуя по приказу Свердлова, он просто пытался вырвать свергнутого Царя из рук Уральского Совета, чтобы отвезти его в Москву. Позднее Яковлев перейдет на сторону белых. Будучи авантюристом, этот человек был двойным агентом, работая в том числе и на большевиков. Он станет советником Сунь Ятсена в Китае, затем в 1921 году вернется в СССР. После двух лет лагерей – Беломорканала и Соловков – он выйдет на свободу, чтобы в 1938 году пасть жертвой сталинских чисток и окончательно сгинуть лагерях.

Царские дети остались на попечении Жильяра. Перед отъездом бывшей Императрицы они долго беседовали. «Я долго говорил с Ее Величеством о ее драгоценностях: у нее было с собой некоторое количество украшений. Что с ними делать? Те, что имеются у детей, легко перевозить, но только не ее, их слишком много». У Романовых, которые все еще надеялись на побег, были при себе килограммы драгоценных камней. Чтобы спрятать их и перевезти по отдельности, Жильяр и Императрица решили зашить их в отвороты и подкладку на одежде детей. Это было одним из поручений, данных Жильяру. В течение месяца у него в руках находились сказочные богатства, пока он вместе с Александрой Теглевой зашивал в одежду камень за камнем. Они закончили эту работу к концу мая, когда река опять стала судоходной.

Николай II c детьми в Тобольске, в конце апреля 1918 г. Последняя фотография Романовых

Пароход «Русь» на пути из Тюмени в Тобольск в августе 1917 г.

Тобольск. Апрель 1918 г.

20 мая Жильяра и оставшихся детей переправили из Тобольска в Тюмень на пароходе «Русь», перевозившем их восемью месяцами ранее. Охранники стали нервными и грубыми. Напряжение чрезвычайно возросло. Во время посадки в поезд Жильяра неожиданно разлучили с детьми. Ему пришлось ехать в другом вагоне, в четвертом классе, под усиленной охраной. В Екатеринбурге 23 мая он увидел их в последний раз из окна вагона. Ольга, Татьяна и Анастасия, шагая по грязи, тащили свой тяжелый багаж.

Алексея, который не мог больше идти, нес матрос Клементий Нагорный. «Я хотел выйти, но караульный грубо втолкнул меня в вагон». Для Жильяра это были горькие минуты: «Я вернулся к окну. Татьяна Николаевна шла последней, неся маленького щенка и с трудом волоча тяжелый коричневый чемодан. Шел дождь, и я видел, как при каждом шаге она проваливалась в грязь. Нагорный хотел предложить ей помощь, но комиссары грубо оттолкнули его». Их привели в дом Ипатьева, переименованный в большевиками в Дом особого назначения.

Узники, сопровождавшие Царскую Семью, были разделены на две группы. Часть из них была размещена вместе с Романовыми в доме Ипатьева: врач Евгений Боткин, матрос Клементий Нагорный, компаньонки Екатерина Шнейдер и Анна Демидова, слуги Алоиз Трупп и Иван Седнев, повар Иван Харитонов и юный поваренок Леонид Седнев. Людей из второй группы, куда вошли князь Василий Долгоруков, генерал Татищев, графиня Анастасия Гендрикова, старый слуга Терентий Чемадуров и лакей Алексей Волков, посадили или собирались посадить в местную тюрьму. Кроме старого слуги и лакея, которым удалось бежать во время казни невероятным образом, все они были расстреляны в Екатеринбурге или позже в Перми. Поваренка освободили незадолго до убийства Царской Семьи по причине его юного возраста.

Губернаторский особняк в Тобольске. Май 1918 г.

Пьер Жильяр, Сидней Гиббс, баронесса Буксгевден и Александра Теглева остались в поезде под усиленной охраной. Вечером комиссар Родионов объявил им, что они свободны: «Я до сих пор не понимаю, что побудило большевиков сохранить нам жизнь и отпустить на свободу». Жильяр много раз обращался в консульства Швеции и Англии в Екатеринбурге, пытаясь спасти узников. Он передал все свои архивы и фотографии английской дипломатической миссии, которая позже переправила их генералу Жанену.

В Москву была направлена просьба о том, чтобы Жильяр мог присоединиться к Романовым. К счастью для него, эту просьбу отклонили, но данный шаг не оставили без внимания, и ему приказали уехать в Тюмень. Поскольку поезда больше не ходили, он остался. Войска Чехословацкого корпуса и русская Добровольческая армия по всей Сибири вели бои с большевиками, ситуация становилась очень напряженной и еще более опасной для узников. Когда Жильяр и Сидней Гиббс тайком бродили вокруг дома Ипатьева, они вдруг наткнулись на красноармейцев, которые вели Ивана Седнева и Клементия Нагорного. Последний «несколько секунд смотрел на нас неподвижно, затем, не выдав вас ни единым жестом, двинулся дальше». Нагорного и Седнева вели на расстрел.

В Екатеринбурге не прекращались казни, обыски и аресты. 3 июня Жильяр и другие счастливчики покинули город с толпой беженцев. Им потребовалось двенадцать дней, чтобы достичь Тюмени. Жильяр, сразу же арестованный большевиками, решил, что настал его последний час, но предпочел бороться за свою жизнь и законность в его понимании этого слова. Он заявлял на прекрасном русском языке, что защищен международными законами и потрясал своим швейцарским паспортом. Непонятно, что именно возымело отрезвляющее действие на большевиков, но его временно освободили, так как начальник, уполномоченный принимать решения по подобным вопросам, участвовал в боях на подступах к городу. Вместе с Александрой Теглевой и Сиднеем Гиббсом Жильяр прятался в то время в каком-то вагоне, жил в подполье и выходил только по ночам, чтобы найти пропитание. «Возможно, нас спасло то, что, затерянные в толпе беженцев, наводнивших вокзал в Тюмени, мы смогли уйти незамеченными».

20 июля 1918 года войска Чехословацкого корпуса взяли Тюмень. Жильяр вышел из укрытия и обнаружил на стенах в городе официальный информационный листок, в котором сообщалось, что: «…смертный приговор, вынесенный бывшему царю Николаю Романову, приведен в исполнение в ночь с 16 на 17 июля, а императрица с детьми эвакуированы и помещены в надежное место». При первой же возможности Жильяр направился в Екатеринбург, оставленный большевиками, с целью разыскать детей, которых все еще считали живыми.

Жильяр приехал в Екатеринбург в вагоне для скота. К моменту приезда Жильяра городом управлял Национальный чехословацкий комитет, члены которого были социалистами, региональное правительство Урала, придерживавшееся умеренного политического курса, а также военные во главе с генералом Голицыным.

Шесть корсетных пластин, найденные вблизи шахты в мае 1919 г. Фотография Пьера Жильяра

Ювелирные изделия, найденные вблизи шахты в мае 1919 г. Фотография Пьера Жильяра

Многочисленные следователи и офицеры из штаба генерала провели спешное дознание, чтобы найти детей Романовых, которых, как все полагали, большевики удерживали где-то в районе Перми. Распространялись невероятные слухи, во многих местах начали появляться самозванцы, выдававшие себя за Алексея и великих княжон. Уцелевшие дети «находились даже у далай-ламы в Тибете или на каком-то отдаленном острове в Тихом океане».

По приезде в Екатеринбург в начале августа 1918 года Жильяр посетил дом Ипатьева, последнюю тюрьму Царской Семьи: «Расчувствовавшись, я вошел в комнату, которая, возможно (я в этом еще сомневался), стала местом их гибели. Ощущение там было тягостным сверх всякой меры, на полу и на стенах имелись многочисленные следы пуль и штыковых ударов. С первого взгляда стало ясно, что здесь было совершено ужасное преступление и что был убит не один человек. Но кто? И сколько? Жильяр был почти уверен в гибели родителей, но не мог смириться с тем, что та же участь постигла детей: «Но как же дети? Дети! Их тоже убили?» – вскричал Жильяр, когда следователь Николай Соколов ознакомил его с первыми результатами расследования, которое он вел. «Я не мог в это поверить. Все мое существо противилось этой мысли».

После многих недель поисков Жильяр возвратился в Тюмень. В конце января 1919 года он поступил на службу к генералу Жанену, где и встретился с официальным следователем Николаем Соколовым, с которым стал работать вместе. «В первой же беседе с ним я понял, что он был совершенно убежден в гибели всей Царской Семьи и не питал никаких надежд. Я же все еще не мог поверить в этот кошмар». «Дети разделили судьбу своих родителей, я совершенно не сомневаюсь в этом», – заявил ему Соколов. Несколько позже следователь получил показания одного из палачей, Павла Медведева, которого только что посадили в пермскую тюрьму. Он признался, что вся Семья Романовых, а также доктор Боткин и трое слуг были убиты в подвале дома Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, однако он не знал, что сделали с их телами.

За несколько месяцев кропотливой работы, опросив сотни свидетелей, Соколов восстановил точную картину развития событий. С первым снегом он с отданными под его начало солдатами предпринял поиски в урочище Четырех Братьев, в частности, в заброшенной шахте старого рудника. Это место при большевиках служило местом казни, там были обнаружены сотни трупов, но ни один из них не имел отношения к трагедии, разыгравшейся в доме Ипатьева.

Жильяр изложил в своей книге результаты расследования Соколова. 4 июля комиссар Яков Юровский, фотограф и член ЧК, принял в свое распоряжение дом Ипатьева на Вознесенском проспекте. Он привел с собой десять человек, двое из которых были «профессионалами» – Григорий Никулин и Петр Ермаков. В течение нескольких дней он на лошади объехал близлежащие лесные массивы, чтобы выбрать место, где можно было бы уничтожить тела. Прибыли двое уполномоченных от Уральского Совета, «привезя инструкции и директивы из Москвы». Вечером 16 июля Юровский раздал своим людям пистолеты. После полуночи он потребовал, чтобы Романовы и те, кто все еще находился с ними – Евгений Боткин, Анна Демидова, Иван Харитонов и Алоиз Трупп, – приготовились к переезду в более надежное место.

Все спустились по внутренним лестницам в подвал. Бывший Император нес сына на руках. Были принесены три стула, Алексея посадили на пол. Они ждали в напряженной тишине. Юровский внезапно вошел в комнату с девятью своими подельниками, вооруженными пистолетами. Они выстроились в ряд. Произнеся совершенно формальный, внесудебный приговор, Юровский поднял свой пистолет и в упор выстрелил в Царя. «Это было сигналом для общего залпа. Каждый из убийц выбрал себе жертву. Юровский лично расстрелял Императора и Цесаревича».

Большая часть жертв, в частности дети, погибли не сразу. Пули рикошетили. Замешательство было общим, пороховой дым затруднял видимость и душил палачей. Раненых добивали ударами штыков и прикладами. Драгоценности, зашитые в Тобольске Александрой Теглевой по одной в одежду, служили чем-то вроде пуленепробиваемых жилетов. Эта деталь, когда о ней узнали, стала поводом для возникновения слухов о выживших членах Царской Семьи, а также о сказочных сокровищах, которые до сих пор разыскивают. Окровавленные тела в грузовике увезли в урочище близ деревни Коптяки. Когда машина забуксовала, тела оттащили к одной из шахт и раздели. Именно там большевики поняли, что в одежду детей были вшиты драгоценные камни и что некоторая их часть потерялась по дороге.

Соколов и Жильяр полагали, что тела были расчленены, облиты серной кислотой и затем сожжены, а пепел сброшен в одну из шахт. Расследование, проведенное после перестройки, в 1990-е годы, показало, что операция по уничтожению тел убитых была еще более жуткой. Обнаженные тела в спешке попытались сжечь, а затем сбросили в шахту. Однако на следующий день весь город наполнился слухами. Крестьяне видели суетившихся красноармейцев, увязшую в грязи машину и очень взволнованных командиров. Нужно было срочно уничтожить тела, пока любопытные местные жители не узнали правду.

Дом Ипатьева в Екатеринбурге. Май 1918 г.

На следующую ночь совершенно окоченевшие тела вытащили из шахты. Юровский отвез их за 20 км от урочища, в глухое место, где было много заброшенных шахт. Его машина увязла в грязи. Он приказал облить тела примерно 160 литрами кислоты после того, как их разрубили на части топором, а затем сжечь их, использовав около тонны бензина. Однако эта операция затягивалась, а время поджимало. Большевистские отряды покидали Екатеринбург, шел дождь, жидкая грязь замедляла работу, но Юровский нес ответственность за уничтожение Романовых перед своим политическим руководством, которому было не до шуток. Тогда он решил похоронить останки прямо у Коптяковской дороги. Там же, в болотистой местности, где намертво увязла его машина, Юровский приказал положить на захоронение железнодорожные шпалы. Останки были извлечены в 1991 году. В захоронении не было останков Анастасии и Алексея, позже их нашли в другом месте. Два латышских солдата, отказавшиеся участвовать в убийстве женщин и детей, были расстреляны там же, у Коптяковской дороги.

Местная газета сообщила «о казни Николая Кровавого, коронованного убийцы, уничтоженного без буржуазных формальностей, но в соответствии с принципами нашей новой демократии». «Новая рабоче-крестьянская власть» все же отказывалась до 1922 года признать факт убийства детей, единственным «оправданием» которого были месть и стремление к физическому уничтожению всех Романовых. Вероятно, решение о казни было принято Свердловым и Лениным, чтобы помешать Троцкому устроить над бывшим Царем политический процесс, который обеспечил бы ему большую популярность и увеличил бы его престиж в большевистской партии, хотя существуют и другие версии.

Анализ ДНК, проведенный в 1990-е годы, с огромной долей вероятности позволяет утверждать, что обнаруженные останки принадлежали последнему Царю, его супруге, Ольге, Татьяне и Анастасии. Рядом с ними покоились Анна Демидова, Евгений Боткин, Алоиз Трупп и Иван Харитонов. В 2007 году, на так называемом Поросенковском лугу были обнаружены останки молодой девушки и мальчика, идентифицированные позже как останки Цесаревича Алексея и Марии.

Задний двор дома Ипатьева, сфотографированный Пьером Жильяром в апреле 1919 г.

Множество самозванцев и самозванок на протяжении всего XX столетия объявляли себя Алексеем или Анастасией. Благодаря этому укрепилась вера в миф об их чудесном спасении. Некоторые обстоятельства убийства Царской Семьи все еще остаются нераскрытыми.

Анализ ДНК также позволил в 1994 году доказать, что Лжеанастасия на самом деле была полькой Франциской Шанцковой. Книга Жильяра «Лжеанастасия» вышла в 1929 году по итогам многолетних расследований, поисков и экспертиз, выполненных по просьбе Жильяра профессором Бишоффом, директором Института криминологии в Лозанне. То была история верности, которая дорого ему обошлась, ведь побороть миф невозможно: «Мы позволяли другим использовать нас <…> Каков я был в деле Анастасии: сколько сил я потратил на него, сколько неприятностей и затруднений мы пережили, сколько денег я заплатил людям, которым было на меня наплевать, – это была самая большая моя ошибка. Наше донкихотство так дорого нам стоило!»

17 июля 1998 года, ровно через восемьдесят лет после гибели Романовых, их останки были официально погребены в часовне Святой Екатерины Петропавловского собора в Санкт-Петербурге. Русская православная церковь выражала сомнения относительно принадлежности останков, поэтому заупокойную службу провел простой священник. Николай II и вся его Семья были канонизированы юбилейным Архиерейским Собором в августе 2000 года не из-за того, что они сделали при жизни, а благодаря их мученичеству, как «страстотерпцы». В США Русская православная церковь за рубежом, осуждавшая Русскую православную церковь за компромисс с коммунистической властью, канонизировала Романовых еще в 1981 году.

Санкт-Петербург, Храм Спаса-на-Крови. Около 1910 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.