ЧЕРТУШКА ИЗ ГОЛШТИНИИ, ИЛИ НЕМЕЦКИЙ ЕФРЕЙТОР НА ТРОНЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЧЕРТУШКА ИЗ ГОЛШТИНИИ, ИЛИ НЕМЕЦКИЙ ЕФРЕЙТОР НА ТРОНЕ

Одним из первых поступков Елизаветы, ставшей императрицей, было — вытащить из Голштинии племянника, Петра, Петера, маленького Петрушу. О людях она помнила и, как правило, хотела им добра, а сестру Анну к тому же Елизавета любила. Племянник становился и наследником престола, и одним из немногих родственников в сильно поредевшей семье, и живой памятью об Анне. Этот племянник так разочаровал императрицу Елизавету, что придется отдельно поговорить о причинах этого разочарования.

Замуж за герцога Голштинии Карла Фридриха Анну Петровну сговорил еще отец, Пётр I. Брак состоялся сразу после смерти Петра, 25 мая 1725 года. Некоторое время Карл Фридрих даже состоял членом Верховного совета, но Меншиков быстро выдавил его и Анну из России: он не хотел ни появления еще одного наследника престола, ни присутствия в Петербурге слишком уж независимых людей. А голос Карла Фридриха на Верховном совете звучал уж очень независимо: зять покойного императора и сидящей на троне императрицы, Карл Фридрих считал свое положение выше положения Меншикова и не видел необходимости считаться с ним больше, чем с другими придворными.

Ну и «Данилыч» интригами заставил их вернуться в Голштинию. Супруги подписали документ, в котором отрекались от прав на престол Российской империи за себя и за свое потомство.

В какой степени правда, что брак оказался неудачным и безлюбым, мне трудно судить. В России поговаривали, что Карл Фридрих жесток, груб, сварлив и не ценит своей супруги, предпочитая ее обществу грубые развлечения и удовольствия. В представлении многих придворных Елизаветы, бедная Анна была очень несчастна с мужем.

Мне это представляется сомнительным по двум причинам:

— во–первых, о несчастье молодой женщины не было известно никому в Голштинии, но прекрасно известно в России;

— во–вторых, Анна Петровна, русская жертва злых иностранцев, по принятой в годы правления Елизаветы идеологии, и должна была оказаться глубоко несчастной, а Карлу Фридриху предписывалось оказаться грубой скотиной.

То есть пил молодой муж, что называется, «по–чёрному», и всю жизнь лелеял две мечты: отвоевать у Дании захваченную ею часть своего герцогства, Шлезвиг. А вторая мечта — напиться «как следует». Но можно подумать, и отец, и другие мужчины в окружении Анны Петровны жили другими, более возвышенными интересами. Уж для неё пьяный отец был зрелищем совершенно обыденным. Так что кто тут пьяная скотина…

Но были супруги счастливы или не очень, а 10 февраля 1728 года на свет появился младенец мужеска пола, окрещенный придворным лютеранским священником Карлом Петром Ульрихом. Давать младенцу несколько имен и тем самым посвящать его сразу нескольким небесным покровителям было в духе всей Европы — и католической, и протестантской.

Чтобы достойно отпраздновать рождение первенца Карла Фридриха, наследника голштинского престола, устроили роскошный фейерверк. При этом веселом действе произошло несчастье: взорвался пороховой ящик, погибло несколько человек, а многие в плотной толпе были ранены. Разумеется, автор этих строк не верит в приметы и только невежеством и суеверием может объяснить болтовню, тут же возникшую во всей Голштинии: якобы этот взрыв — плохое предзнаменование для новорожденного!

Конечно же, приметы — это чистейшей воды суеверия, и ни один цивилизованный, культурный, уважающий себя и порядочный человек не верит в предзнаменования. Поэтому надо считать совершеннейшим совпадением и ужасную судьбу новорожденного Карла Петера Ульриха, которого в возрасте 33 лет свергла с престола и убила собственная жена, София Фредерика Ангальт–Цербстская, названная в России Екатериной и царствовавшая под именем Екатерины II Алексеевны. Сам возраст гибели Карла Петера Ульриха наводит на размышление — это «рубиновый возраст», возраст, в котором распяли Христа. Старое европейское поверье гласит, что в 33 года погибают проклятые родителями или несущие в себе проклятие с рождения; а пережившие этот год уже будут жить долго.

Но все это, конечно же, чистейшей воды суеверия, и Карл Петер Ульрих погиб в 33 года случайно. Так же как чистая случайность и его страшное детство, и то, что его несчастья, собственно, и начались с этого фейерверка.

Потому что счастливая мама наследника Голштинии, Анна Петровна, не выдержала, встала посмотреть на фейерверк, встала у раскрытого окна, из которого тянуло сырым и холодным воздухом. Придворные дамы пытались уговорить не окрепшую после родов герцогиню закрыть окно, отойти от потока холодного воздуха.

— Вы можете заболеть! Вам надо беречь себя если не для самой себя, то для сына и мужа! — так говорили эти скучные немки.

— Мы, русские, не так изнежены, как вы, и не знаем ничего подобного! — со смехом отвечала герцогиня.

После чего заболела болезнью, которую врачи того времени называли «горячкой»; современные врачи спорят, было это воспаление легких или менингит… Во всяком случае, через десять дней, 20 февраля 1728 года, Анна Петровна умерла. Её тело набальзамировали и отправили в Петербург на том же фрегате, на котором два с половиной года назад герцог и герцогиня приехали из Петербурга.

Говорят, что выросший без отца — полсироты, без матери — полный сирота. Судьба Карла Петера Ульриха подтверждает справедливость этой поговорки — после смерти матери он остался один на белом свете. Отец заботился о воспитании мальчика, но к себе не приближал, не был для него теплым человеком и, судя по всему, сына совершенно не любил. Тем более что с этим мальчиком связывались некоторые надежды, теперь рухнувшие…

Женившись на Анне Петровне, герцог Карл Фридрих рассчитывал стать не последним человеком в сказочно богатой России. Это не сбылось; то ли интрига Меншикова, то ли собственная неспособность к политике погубила мечты герцога.

До смерти Анны Петровны была надежда, что Россия будет хоть немного материально поддерживать нищий двор герцогов Голштинских. После смерти Анны Петровны из России перестали поступать денежные средства, и в промозглых нетопленых комнатах без обоев свистел холодный ветер с моря, а в пустой кухне пищали голодные крысы.

До 1730 года можно было надеяться на воцарение в Российской империи близких родственников Карла Петера Ульриха, и тогда становился возможным новый розыгрыш «русской карты». Но после прихода к власти Анны Ивановны Елизавета сидела тише воды, ниже травы, а сын Анны Петровны превратился в «голштинского чертушку».

Карл Петер Ульрих, разумеется, ни в чем не виноват, но трудно поверить, что на его судьбе не сказалось, скажем так, некоторое разочарование… Отсвет несбывшихся надежд лежал на малыше уже независимо от воли и окружающих, и тем паче его самого.

— Он выручит нас из нужды и поправит наши дела! — порой говорил герцог Голштинский своим несытым придворным в продранных кафтанах, указывая на своего сына — второго, после Елизаветы, наследника престола Российской империи.

Так же говаривал он и по поводу Шлезвига — мол, этот молодец поможет нам его отвоевать.

Верил ли он сам в то, о чем говорил? Карл Фридрих помер до того, как его слова могли хотя бы приблизиться к реальности: в 1738 году.

По слухам, он и помер, осуществив одно из своих заветных мечтаний: напившись до помрачения ума.

И еще одно… Давно известно, что

«женатый человек, который зависит от своих родителей и родителей жены, постыдно жалок и смешон»

[53, С. 40].

Что же сказать о феодальном владыке, независимом монархе, который не в силах наполнить кладовые в собственном дворце и надеть кафтан без дырок на локтях без подачек из Петербурга, от родственников покойной жены?! Мне трудно поверить, чтобы и эти соображения не влияли на чувства Карла Фридриха к сыну. Повторюсь — сына он держал в отдалении, никогда не брал на руки, не ласкал, не разговаривал с ним больше необходимого.

Что было предначертано для этого мальчика?

Герцогство Шлезвиг–Гольштейн лежит на границе Дании и собственно Германии, занимая юг Ютландского полуострова. Возникло оно в 1386 году, когда графы Гольштейна завоевали соседнее княжество Шлезвиг и присоединили его к своим владениям. В 1460 году княжество стало вассалом Дании, а в 1544 году в этом государстве сменилась династия: к власти пришли герцоги Готторпские (Gottorp), родственники разветвлённой династии Ольденбургов, правившей в Дании и соединенной с ними Кальмарской унией Норвегии и Швеции. В правлении Ольденбургов были свои перерывы, свои проблемы, но права на скандинавские престолы они имели, и шансы занять эти престолы у них были совершенно реальные.

Герцог Голштинский и был выбран в мужья Анны потому, что мог претендовать на шведский престол. Пётр I рассчитывал удачным династическим браком посадить на трон Карла XII своих родственников, а может быть, и своих внуков. Если не шведский престол — то голштинский.

Воспитывали его в соответствии с этой судьбой, — быть монархом в германской лютеранской стране. Первые слова в своей жизни Карл Петер Ульрих сказал по–немецки, и все остальные языки, включая русский, были для него иностранными. Крещенный в лютеранстве, он никогда не усомнился в догматах этой конфессии. Германоязычный лютеранский мир стал его миром просто по праву рождения, а Россия — далекой варварской державой.

В семь лет мальчика отдали на воспитание придворным военным чинам: Адлерфельду, Бремзену, Вольфу. Армии играли огромную роль в жизни германских княжеств, вечно воевавших между собой или грозивших друг другу войной. Не буду спорить, что первично — национальный характер немцев или эта вечная военная опасность, но армия и все связанное с армией, с армейской жизнью при дворах немецких князей превращалось буквально в манию. Считалось, что всякий владетельный князь и вообще всякий дворянин должны быть в первую очередь военными, должны непревзойденно разбираться в ведении военных действий, походах, разбитии лагерей, гнутии ружейных стволов, атаках и штурмах, ружьях и пистолетах, гаубицах и сортах пороха.

И во всем, что сопутствует военной жизни. Что это за дворянин, который не знает знаков различий, не распознает по мундиру положение военного в армии любого из немецких и европейских государств, не умеет проводить разводы, командовать ротой и полком, не умеет ходить ни строевым, ни церемониальным, ни «гусиным», ни маршевым шагом, не различает построения в линию и построения в плотное каре?!

Наследник герцога Голштинского учится ружейным приемам и маршировке, ходит на разводы и дежурства, слушает музыку военного оркестра и принимает участие в офицерских пирушках. Отец сам просил, чтобы его отрока никак не выделяли из других, и Карл Петер Ульрих несет тяготы военной службы, бегает по поручениям, набивает трубки своим воспитателям так же, как и сыновья других дворян Шлезвиг–Гольштейна (и чьи родители, как видно, не имеют ничего против превращения своих детей в солдафонов).

Может быть, в этом и не было бы особого вреда, не сделайся военная служба и все её, в том числе и чисто формальные стороны, единственным и исключительным интересом Карла Петра Ульриха. Называя вещи своими именами, его никогда не учили совершенно ничему иному. Он не знает ни истории, ни географии, ни физики, ни механики… никаких наук, ни точных, ни гуманитарных. Он не знает иностранных языков. Он не только не начитан в любой области литературы, но он плохо умеет читать даже на своем родном немецком языке. Само существование художественной литературы ему не. очень понятно. Об изобразительном искусстве он не имеет никакого представления, и оно его совершенно не интересует. Музыка? Карл Петер Ульрих обожает военные оркестры, во время их игры улыбается, по лицу его расплывается блаженство и он притопывает ногой в такт. Любые другие виды музыкального искусства Карлу Петеру Ульриху неизвестны и неинтересны (трудно сказать, что в большей степени).

Более того — и к роли монарха его совершенно не готовят. Карл Петер Ульрих не умеет и не хочет править. Он не любит ритуалов, без которых невозможна монархия: все эти допущения к руке, любезные улыбки, мастерское владение своим лицом, умение строить политические союзы и группировки. Он не знает ни современной политики и отношений тогдашних государств друг с другом, ни истории, из которой, в конечном счете, рождается сегодняшнее состояние дел. Он не понимает, что такое политическая группировка и политическая партия, какой расклад сил господствует в Швеции, Российской империи или хотя бы Шлезвиг–Гольштейне, что надо делать, чтобы его не нарушить и как можно его использовать. Он не знает экономики, не понимает законов движения капиталов, товаров и населения, не способен не только просчитать, но даже понять, как отзовутся на международной или внутренней политике те или иные потрясения на бирже или крупный неурожай. Одним словом, его просто страшно представить себе на троне.

За время пребывания Карла Петера Ульриха в Голштинии известна только одна попытка научить его хоть чему–то, напрямую не связанному с армией. Произошло это после смерти отца, когда Карл Петер Ульрих воспитывается в доме своего дяди по отцу, лютеранского епископа Адольфа Эйтенского. В 1751 году этот человек стал шведским королем… Но вообще–то шведским королем должен был стать как раз Карл Петер Ульрих! Ему, кстати, и был предложен шведский престол первому. К тому времени Карл Петер Ульрих уже был перекрещен в православие и был царевичем, великим князем Петром Федоровичем, официально провозглашенным наследником престола Российской империи. Стать шведским королем он уже не мог, и им стал его дядя, Адольф Эйтенский.

Мне очень трудно предположить, что Адольф Эйтенский мог ожидать заранее, что препятствие между ним и шведским престолом в лице его племянника исчезнет само собой… А коли так, то мне еще труднее не связать жестокость смиренного служителя божьего Адольфа к собственному племяннику и его собственные амбиции.. Именно в эти три года, которые Карл Петер Ульрих провел в Голштинии, в доме своего милого дядюшки с голубой кровью (уществует старое европейское поверье, что у представителей царствующих семей кровь не красного, а голубого, аристократического цвета), мальчика множество раз ставили коленями на горох, причем на такой большой срок, что колени у него краснели и распухали, и он потом с трудом мог ходить.

Тогда же его дядька фон Брюмер в наказание вешал ему на шею вырезанного из картона осла или привязывал к столу и всем входившим в комнату объяснял, за какие проступки наказывает воспитанника.

Тогда же его начали учить богословию и латинскому языку. Богословию учил придворный пастор Хоземан, который в свое время и крестил Карла Петера Ульриха, а латыни — ректор латинской школы города Киля, некий господин Юль. Карл Петер Ульрих ненавидел и презирал господина Юля и вспоминал его даже незадолго до гибели, уже императором Российской империи. Что касается латинского языка, то Карл Петер Ульрих ненавидел его звучание, книги на латинском языке и запрещал покупать их и держать в дворцовой библиотеке.

Я совершенно убежден, что школа господина Юля была самым лучшим способом отвратить маленького принца Карла Петера Ульриха от всякого учения и вообще от всего интеллектуального.

Впрочем, шагистика, парады, разводы, военные оркестры,

Воловьих шкур унылый треск

И прусских дудок писк мышиный

[54, С. 11]

— всего этого хватало и в доме дядюшки Адольфа.

Чем можно объяснить поведение дядюшки? Отсутствием любви к племяннику, это понятно. Завистью к будущему шведскому королю — тоже противно, но понятно. Тупостью малокультурного, злобного протестантского попа, считающего чуть ли не предначертанием свыше вбивать латынь и богословие в детей? Это очевиднее всего.

Но очень часто мне кажется, что была тут и ещё одна сторона… Дело в том, что Карл Петер Ульрих был плюс ко всему еще и очень болезненным ребенком. Он был тщедушен, хил, легко простужался, часто чувствовал себя скверно, легко и быстро уставал. Такого подростка не очень трудно довести до совершенно естественной, казалось бы, смерти, если обращаться с ним достаточно скверно и сделать его как можно более несчастным.

Предупреждаю читателя — это мое предположение решительно ни на чем не основывается, кроме характеров и взаимных отношений действующих лиц. Очень может быть, мои подозрения беспочвенны, и ограниченности и природной тупости вполне достаточно для объяснения действий принца Адольфа. Но право же, трудно не поделиться с читателем сомнениями такого рода — очень уж много для них оснований.

Во всяком случае, и в эти годы армия остается для Карла Петера Ульриха кумиром, а служба и почитание службы — образом жизни. В семь лет его делают унтер–офицером, а спустя три года производят в секунд–лейтенанты. Этот день Карл Петер Ульрих считал самым значительным и самым счастливым в своей жизни — даже будучи императором и главнокомандующим русской армии. А самым страшным наказанием было для него не стояние на горохе и не розги господина Юля, а запрещение смотреть воинский парад. В виде самого страшного наказания мальчика запирали в комнате, а нижнюю часть окна с садистской аккуратностью заклеивали бумагой, чтобы нельзя было видеть происходящего на площади.

До конца своих дней Карл Петер Ульрих не только был маньяком армии, но и оставался чудовищно ограничен: он искренне не понимал, что окружающие не обязаны разделять его пристрастие. Он не только считал вздором и признаком неполноценности всякую духовную жизнь, в которой армия и особенно парады и шагистика не занимали важнейшего места. Он от души не способен был понять, что кому–то не нужны военные чины или не доставляет удовольствия ношение мундира. Уже взрослым человеком — императором Карл Петер Ульрих (тогда — уже Пётр Федорович) стал в 33 года — он, придя в восторг от талантов и способностей Никиты Панина, сделал его генералом. Тот, естественно, категорически отказался, и тогда император громко ляпнул на весь дворец:

— А я думал, Панин и правда умный! Только дурак может отказаться быть генералом!

И в таком духе император Российской империи высказывался много раз, по самым разнообразным поводам.

В какой–то мере эта склонность к армейщине, к казарме, к шагистике — всего лишь обычнейшая черта слоя, в котором был воспитан Карл Петер Ульрих. В конце концов, кто они, его воспитатели: Вольф, Бремзен, Адлерфельд? Приехавшие с ним в Россию гофмаршал Голштинии Брюммер и генерал Берхгольц? Его собственный родственник, служитель Божий епископ Адольф? Склонности, культурный уровень, интеллект этих грубых и неумных солдафонов способны раз и навсегда отвратить от наследственного дворянства. Дикое мужичье, которое никогда и не пыталось хоть чему–то научиться; маньяки разводов и парадов, упоенно зубрящие устав и не знающие толком собственного немецкого языка. Нелепые грубияны, обожающие непристойную ругань, не умеющие произнести нескольких фраз без поминания чертей или половых действий. Люди, настолько не уважающие самих себя, что способны избивать женщин и священников. Хамы, неизвестно с какой стати презирающие ученость, культуру, честь, высокий образ мыслей (может быть, как раз потому, что «зелен виноград»?), насмешливо фыркающие из своей казармы вслед всему, до чего не в силах дойти их убогое воображение. Вот кто они — люди того общественного слоя, к которому принадлежал Карл Фридрих и в котором воспитывался его сын и наследник, Карл Петер Ульрих.

И это кто — герцоги?! Графы?! Короли?! Да, уважаемый читатель, именно так. Кто хочет и дальше предаваться иллюзиям по поводу «утонченного и образованного дворянства», милости прошу. Но в том–то и дело, что это титулованное быдло и есть довольно типичная среда немецкого дворянства, в том числе и высшего. Карл Петер Ульрих даже для этой среды излишне туп и ограничен, но, во–первых, вполне в типичных для нее пределах — так, предельный вариант нормы, не более.

А во–вторых, для этих его крайностей есть очень, очень веские причины…

Во–первых, Карл Петер Ульрих очень одинок. Мало у кого нет матери и мало чей отец так равнодушен к своему ребенку. Для него уход в казарму — это уход в мир, который готов его принять, отвести подобающее место, дать друзей, толику душевного тепла. Для этого совершенно не обязательно быть принцем или юным герцогом, и, став секунд–лейтенантом, Карл Петер Ульрих во время дружеской пирушки просит других младших офицеров называть его на «ты». Очень уж он хочет быть «своим»…

А во–вторых, есть в судьбе этого наследника трех корон (шведской, русской и голштинской) некая странность — его готовят к царствованию ещё меньше, чем готовили его мать или тетку. Отказывая мальчику в принадлежащем по праву, из зависти ли или из–за злого разочарования, родственники нашпиговывают парня нравами и представлениями немецкой казармы.

Очередная мина под государство Российское? Вот это наверняка не так, это скорее мина под Швецию. И, конечно же, под собственное герцогство.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.