Путь в Ростов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Путь в Ростов

В лето 6578 (1070) у Всеволода Ярославича

родился сын и наречен был Ростиславом.

Повесть временных лет

На Крещение Господне разродилась княгиня переяславская сыном.

Всеволод на радостях пригласил к себе братьев с женами, но на зов его откликнулся только Святослав.

- По слухам, оскорбился Изяслав на то, что я назвал сына Ростиславом в честь умершего племянника нашего, - поведал Всеволод брату.

Ода лишь молча усмехнулась, когда супруг передал ей эти слова.

Откуда знать Святославу, что это именно она посоветовала Анне, если родится мальчик, наречь его Ростиславом, если девочка - Анастасией. Да и незачем ему это знать.

Ода была уверена, что Всеволод, без памяти влюбленный в Анну, согласится на то имя, какое выберет половчанка.

- Я полагаю, вы со Всеволодом не будете скучать без Изяслава, - заметила Ода.

- Что ты хочешь сказать? - подозрительно прищурился Святослав.

Последнее время в нем жила какая-то подозрительность.

- Только то, что сказала, - пожала плечами Ода.

За пиршественным столом Ода сидела рядом с Анной, но взор ее часто останавливался на Олеге.

Святослав уже было снарядил Олега с дружиной в Ростов, откуда наконец-то перебрался в Смоленск Владимир Мономах, когда прискакал гонец из Переяславля. Ода приложила немало усилий, чтобы убедить Святослава позволить Олегу взглянуть на новорожденного двоюродного братца, а заодно повидаться напоследок с дядей Всеволодом и двоюродными сестрами.

«Ведь на долгий срок едет Олег в Ростов, в такую даль, когда еще ему посчастливится увидеть родные лица. Ты и с Глебом поступил жестоко, не позволив ему увидеться с Янкой, а спровадил его поскорее в Новгород. Я знаю, ты хотел, чтобы Глебовы ладьи до первых заморозков Ильмень-озера достигли, но Олегу-то снежным путем идти до Ростова. Чай, не растает снег за два-три дня?»

Святослав уступил жене, что случалось с ним редко.

Братья сначала обсуждали за столом угрозы Шарукана, который еще осенью обрел свободу и теперь призывал половецких ханов в поход на русские земли. Тесть Всеволода хан Терютроба как мог мешал Шарукану в этом.

- Однако у Терютробы есть недруги в Степи, - сказал Всеволод, - все они примкнут к Шарукану. Думаю, брат, по весне придется нам двигать полки к пограничным валам.

- А я мыслю, со Всеславом надо кончать, - возразил Святослав, - иначе не будет покоя на Руси.

- Так ведь Глеб еще осенью разбил вдрызг рать Всеслава под Новгородом, - удивился Всеволод. - Не скоро оклемается он после такого поражения, да и скрылся неведомо куда.

- Погоди, летом опять объявится, - раздраженно бросил Святослав. - Нехорошо поступил Глеб, взял в плен Всеслава и отпустил! Теперь его благородство нам боком выйдет.

- Глеб совершил поступок истинного христианина, - вставила Ода лишь затем, чтобы привлечь к себе внимание Олега, который увлекся беседой с Борисом и совсем не смотрел в ее сторону. - Предлагаю выпить за здоровье Глеба!

Здравицу Оды охотно поддержали все за столом. И только Святослав был недоволен тем, что его супруга слишком часто влезает в мужской разговор.

И потом, восхищение Оды Глебом как истинным рыцарем и христианином выводило Святослава из себя. Он даже как-то сказал жене такую фразу: «Может, мне выдать тебя замуж за Глеба, коль он так люб тебе? » На что Ода без всякого смущения ответила: «Я была бы счастлива, будь у меня такой муж».

Ода перевела разговор на дочерей Всеволода, помолвленных с сыновьями Святослава, намекая, что пора бы обвенчать Глеба и Янку, поскольку оба уже созрели для брака. А через пару лет наступит черед и Романа с Марией.

Княгиня Анна горячо поддержала Оду. У нее никак не складывались отношения с падчерицами, и переезд их к мужьям представлялся половчанке самым лучшим выходом. Благо, и Янка, и Мария сами желали этого.

Всеволод был не прочь выдать старшую дочь за Глеба. Но Святослав стоял на том, что надо еще обождать.

«Пусть Глеб покрепче сядет в Новгороде», - говорил он.

Неожиданно в беседу князей вмешался переяславский боярин Воинег, сидевший за отдельным столом вместе с прочими боярами.

- Подыскал ли ты, Святослав Ярославич, невесту своему сыну Олегу? - спросил Воинег.

- Коль Глебу еще рано о женитьбе думать, то Олегу и подавно, - удивился Святослав.

- Як тому речь веду, княже, что дочь моя Млава вбила себе в голову, мол, пойду замуж токмо за княжича Олега Святославича, - продолжил боярин. - Видела Млава сына твоего, княже, в ночь перед битвой на Альте. Половцы ее в полон взяли, а Олег выручил. С той поры у дочери моей все помыслы токмо о нем!

Всеволод прошептал, наклонившись к плечу князя:

- Воинег не последний из бояр моих, опытен в рати и богат дюже.

- Однако ж и не первый, - усмехнулся Святослав. Бояре оживленно загалдели. Кто-то выкрикнул:

- А Олег-то помнит ли твою дочь? Воинег пожал плечами:

- О том не ведаю.

- Сейчас мы у него спросим, - сказал Всеволод и повернулся к Олегу: - Ответствуй, племяш, не забыл ли ты девицу Млаву?

Смутившийся Олег поднялся над столом.

- Не забыл, - промолвил он и в следующий миг встретился глазами с Одой.

Ее взгляд говорил: «А как же я? Ты предаешь меня!»

Олег опустил голову и сел.

По гриднице разлилось веселье: переяславские бояре нахваливали дочь Воинега, черниговцы хвалили Олега. И те и другие твердили, что незачем тянуть, надо немедля обвенчать княжича и боярышню, коль они милы друг другу. Борис одобрительно хлопал Олега по плечу. Всеволод обещал все свадебные расходы взять на себя.

- Завтра же в церковь, племяш! - смеялся он. - Поедешь в Ростов с молодой женой!

Во всеобщем веселье не участвовали лишь Ода и Святослав.

Ода сказала, что у нее кружится голова, и Анна увела ее в свою опочивальню. Олег видел, каким взглядом Ода наградила его перед тем, как скрыться за дверью. Так смотрит человек, утративший все свои надежды!

- Не худо бы прежде меня спросить, брат мой, - молвил Святослав и покосился на Всеволода. - Уж больно ретиво ты сына моего под венец тащишь! А ведь Олег твоего Владимира всего на четыре года старше. Младень еще.

- На четыре с половиной, брат, - поправил Всеволод.

- Да хоть на пять годов! - рассердился Святослав.

- Сам-то в двадцать лет женился, - стоял на своем Всеволод, - а Олегу уже двадцать второй пошел. Не упорствуй, брат. Дочка у Воинега - чистый мед!

- Олег-то хочет ли жениться? - не сдавался Святослав.

- Вспомнит Млаву - захочет, - усмехнулся Всеволод. Олег глядел на происходящее, плохо соображая, к чему все идет, а крестины между тем у него на глазах превращались в помолвку.

Отроки Всеволода мигом обернулись до дома Воинега и привезли во дворец боярскую дочь, разодетую в парчу и бархат.

Когда девушка, румяная с мороза, вступила в зал, ведомая под руки служанками Анны, все голоса разом стихли. Млава же видела только отца, который приблизился к ней и что-то прошептал на ухо. Синие девичьи глаза вспыхнули радостью, метнулись в одну сторону, в другую…

Воинег кивком указал дочери на княжеский стол.

Млава быстрыми шажками двинулась вперед - она увидела Олега, - затем застыла на месте, заметив старших князей. Отец, ободряя ее, шел рядом.

Борис толкнул брата плечом, тот медленно встал.

Олегу запомнился облик нагой Млавы, какой он застал ее в половецком шатре. Телесная красота девушки отпечаталась в его памяти вместе с глубиною ее необыкновенно синих глаз! При расставании же после их краткой встречи на Млаве было темное тесное платье, которое тем не менее не умалило ее очарования. Растрепанные девичьи косы, белизна обнаженных рук и шеи - все это как бы обрамляло ее образ, запомнившийся княжичу, в центре которого были все же прекрасные глаза Млавы. Вернее, ее любящий взгляд.

Теперь перед Олегом была статная девица в длинных до пят одеждах, красивая и серьезная. Совсем другая Млава, если бы не этот взгляд синих глаз, устремленный на него!

Сердце Олега бешено заколотилось в груди. Он вдруг услышал собственный голос:

- Узнаешь ли ты меня, Млава?

На девичьих устах появилась счастливая улыбка:

- Я до сих пор храню твой плащ, Олег. Значит, и ты не забыл меня?

Но поговорить им не дали.

- Разве не подходят они друг другу, брат? - воскликнул Всеволод. - Хороши, как две вишенки! Завтра же под венец!

- Не гони лошадей! - Святослав поднялся, суровый и надменный. Взглянул на Млаву, заставив ее опустить очи долу, потом обратился к Олегу громко, чтобы слышали все в зале: - Ответствуй, сын мой, как перед Богом, люба ли тебе эта девица?

В гриднице повисла тишина.

- Люба, отец, - без колебаний ответил Олег.

- Готов ли ты взять ее себе в жены? - вновь спросил Святослав уже не так громко. - Подумай, не торопись.

- Готов, отец, - прозвучал быстрый ответ Олега.

- Что ж, даю тебе свое благословение на брак с Млавой, дочерью Воинега, - без особой радости в голосе промолвил Святослав. - А посаженным отцом будет твой дядя Всеволод. Его хлебом не корми, дай только на свадьбе погулять!

Зал взорвался приветственными криками бояр: одни поздравляли боярина Воинега с выгодным родством, другие славили князя Святослава, третьи - князя Всеволода.

Олег и Млава стояли, глядя через стол друг на друга; два года назад нежданно-негаданно столкнула их судьба в брошенном половецком стане и так же неожиданно соединила вновь…

Венчание происходило на следующий день в Михайловском соборе Переяславля. Старый деревянный собор не мог вместить всех желающих поглядеть на венчальный обряд. Множество народа стояло на площади перед храмом.

Ода не могла сдержать слез, когда архиерей[125] повел молодую чету вокруг аналоя[126]. Она проклинала себя за то, что уговорила Святослава взять Олега с собой в Переяславль. Уж лучше бы Олег уехал неженатым в Ростов! Она сама разрушила то зыбкое счастье, которое согревало ее все это время. Теперь эта девочка, что держит Олега за руку, полонит его своей молодостью, красотой, сиянием любящих глаз, ведь ей не надо ни от кого таиться. У Млавы отныне освященные Богом права на Олега, своего мужа.

* * *

Много дней ехали Олег и Млава в тесном возке на полозьях среди дремучих лесов по узкой дороге, проторенной в глубоких снегах. Ночевали в городках, попадавшихся на пути, и в селениях смердов. Княжеский возок сопровождали полторы сотни конных дружинников во главе с воеводой Регнвальдом, десяток княжеских отроков и слуг тоже верхами и несколько саней-розвальней с припасами.

Покуда шли черниговские земли, где хватало и городов, и княжеских погостов, где смерды были покорны и почтительны, Млава была весела и разговорчива. Но когда начались вятские земли, то города стали попадаться редко, да и то это были не города, а городки. Люди в вятских селениях пугали Млаву своими медвежьими и волчьими шубами, лохматыми шапками, говор у них был неторопливый акающий, многие слова в их речи были непонятны черниговцам. Ни страха, ни почтения у вятичей не было ни перед князем с княгиней, ни перед дружиной. Уклад жизни сельского населения в этих краях был таков, что не было над ним господ кроме князей, далекого черниговского и ближнего муромского. Дань княжескую вятичи платили исправно, но все прочие повинности выполняли неохотно, чуть что - уходили в леса: ищи-свищи! Церковную же десятину не платили вовсе.

Олег был поражен дикостью вятичей, которые продолжали в деревнях поклоняться идолам языческих богов, справляли языческие обряды. В одном селении родовые старейшины даже пригласили князя и княгиню на какое-то языческое торжество. Олег ответил отказом и велел дружинникам держать оружие наготове, ибо вятичей сошлось на праздник больше тысячи человек.

Вятичи шумели на заснеженной поляне за селом до темноты, потом стали расходиться, но многие остались на ночь, жгли костры и плясали свои дикие пляски.

В темной избе Млава, прижимаясь к Олегу, тихонько шептала:

- Страшно мне, миленький! Вдруг злое у них на уме…

А где-то невдалеке продолжали громыхать тяжелые бубны, сипло завывали берестяные трубы, хор мужских голосов то и дело выкрикивал непонятные заклинания.

Чуть рассвело, черниговцы двинулись в путь.

Опять гигантские заснеженные ели встали вдоль дороги, безмолвие снегов царило вокруг. Иногда, перемахнув через дорогу, мелькнет впереди бурый силуэт длинноногого лося или донесется откуда-то издали протяжный вой волков.

Уже за Окой в маленькой вятской деревеньке на берегу речки Клязьмы Олег и Млава стали невольными свидетелями языческого похоронного обряда. Четыре старика в шубах, меховых колпаках и чунях несли узкую клетку из жердей. В клетке стоймя стоял покойник тоже в меховых одеждах и, казалось, что пятый старец как бы идет среди своих сверстников, возвышаясь над ними.

На голове мертвеца, не закрывая лица, был надет колпак из бересты, свисавший сзади длинной пластиной, привязанной к спине, чтобы не болталась голова. К одной руке покойника была привязана палица, к другой - стрела. Шедшие за стариками жители селения громко разговаривали с усопшим, как с живым, спрашивали, куда он идет, когда воротится назад? Траурная процессия прошла по единственной улице деревеньки прямо сквозь расступившихся Олеговых дружинников и свернула к лесу, где, по-видимому, находилось кладбище.

Какая-то женщина, заметив Млаву, сказала ей:

- При выносе усопшего лицо надо закрывать рукой, а то детей не будет, милая.

Млава торопливо перекрестилась и заслонила глаза ладонью.

Олег последовал ее примеру, чтобы не видеть оскаленных зубов мертвеца, его впалых щек и глаз, Регнвальд даже отвернулся…

Подъезжая к Суздалю, Олег увидел на высоком берегу Каменки-реки темный частокол и густые столбы дыма над ним.

На белую заснеженную равнину ложились сумерки, бледное зимнее солнце уже скрылось за далекими лесистыми увалами.

- Заночуем здесь, - сказал Олег.

При виде вооруженного отряда из ворот укрепленного селения вышло около сотни бородачей с топорами и рогатинами в руках, у многих были луки и стрелы.

- Встречайте князя вашего, люди добрые! - слезая с коня, сказал Регнвальд. Но при виде направленных на него рогатин смутился и попятился. - Что это вы? С миром мы пришли к вам.

Из толпы плечистых бородачей выступил тощий старичок в белой заячьей шапке, надвинутой на самые глаза. У него был крючковатый нос и недобрый взгляд.

- Ты, что ли, князь? - вызывающе спросил он скрипучим голоском.

- Не я, - ответил Регнвальд и обернулся назад. - Олег, покажись!

Олег вышел вперед и встал рядом с Регнвальдом.

- Я Олег - князь суздальский и ростовский, - громко произнес он. - С реки Москвы идут мои владения, отцом мне завещанные…

- Нет, княже, - прервал Олега старик в белой шапке, - где ты стоишь, то земля кривичей, то бишь наша. Сколь живу на свете, а князей над нами не было.

- Чьи же вы? - удивился Олег.

- Вольные мы, сами себе принадлежим.

- Переночевать-то у вас можно, вольные люди? - хмуро спросил Регнвальд.

- Отчего ж нельзя, чай, место не пролежите, - был ответ.

Оказалось, что зовут его Беляем и минуло ему уже восемьдесят лет. Среди старейшин селения он был самым старшим и мудрым. В живости ума деда Беляя Олег и Млава скоро убедились сами. Князя и княгиню он пустил на ночлег в свой дом, самый большой в селении.

Дом был сложен из бревен, возвышаясь на четыре локтя над землей и на три локтя уходя под землю. Глина, выброшенная при рытье, образовала перед входом полукруглый пригорок для защиты от вешних и дождевых вод. Небольшой двор был огорожен невысоким тыном.

В самом большом помещении дома была сложена печь-каменка с дымоходом, к этому помещению примыкали два других поменьше и коровник.

Кроме Беляя в его доме жили два его сына с женами и детьми. Дед безраздельно господствовал над всеми.

После сытного ужина Олег разговорился с хозяином дома, который при свете лучины чинил лапти. Млава гладила, посадив к себе на колени, пушистого лопоухого щенка.

- Долго живешь на белом свете, дедушка. Много, наверно, повидал? Может, помнишь, как проходил через ваши земли дед мой князь Ярослав Мудрый походом на Волгу, где основал город Ярославль.

Беляй отвечал со свойственной ему неторопливостью и прибаутками:

- Бабка моя тоже жила долго-, а умерла скоро. За свою жизнь она токмо город Суздаль и видела, но слыхать слыхала и про Муром, и про Новгород, и про Ростов. А про Ярослава Мудрого не слыхивали ни она, ни я. Видать, дед твой другой дорогой к Волге проходил, минуя Суздаль.

- Как же вы так живете, дедушка, старым богам молитесь иль не ведаете, что на Руси люди повсюду во Христа веруют, во единого Бога, - не сдержался Олег.

Он увидел в красном углу над печью полку, на ней стоял каменный столбик с остроконечной двуликой головой - бог неба Сварог. Рядом стояли другие божки из дерева и камня, неведомые Олегу.

Слезящиеся глаза Беляя с какой-то хитринкой взглянули на Олега.

- У нас в обычае так: всем богам по сапогам. А христиане повесят крест на шею и талдычат, что не в богатстве счастье. Зачем тогда священники десятину требуют?

- Закон того требует, - поправил Олег.

- Законы князем писаны, а каков князь, такова и вера, - отрезал Беляй. Старые боги нам друзья, а новый Бог недоступен и безжалостен. Старые боги твердят: «Раб да станет человеком». А христианский Бог молвит: «Человек есть раб». Что имеет раб кроме пары рук да спины согбенной? А была бы спина, найдется и вина.

Олег не знал, что возразить на это. Он заговорил о другом:

- От кого же вы свой род ведете, дедушка?

- Великий Предок породил нас. Он завещал нам долго жить, охотиться, возделывать землю и чтить старых богов, хранителей нашей земли.

- И много вас тут, вольных охотников и землепашцев?

- Да сплошь до самой Оки, - помедлив, ответил Беляй, - а вот у Ростова и на Волге уже поменьше будет. Как установили княжеский стол в Ростове, так князья и священники из года в год загоняют людей в неволю. И ты за этим же едешь, княже.

И опять Олег не знал, что сказать в ответ. Правота деда Беляя вставала перед ним с неизбежной очевидностью.

- Я не притеснителем еду в Ростов, - словно оправдываясь, произнес Олег, - но защитником от набегов инородцев, устроителем законного порядка, заступником сирых и слабых.

Дед Беляй снова усмехнулся.

- То-то в народе и сложилась присказка про таких вот «заступников», мол, бойся волка, бойся вьюги, бойся небесного огня, а пуще всего бойся - князя! Отберет князь зернышко - голоден будешь; веточку потребует - без дома останешься; а напиться попросит - всю кровушку твою выпьет. Вот так-то.

Олег и Млава переглянулись. Млава склонила голову к плечу, поведя изогнутой бровью: «Идем-ка спать!»

Князю и княгине Беляевы снохи приготовили постель на помосте напротив печи, куда вели две земляные ступеньки.

Скрытые за медвежьей шкурой, висевшей на крюках, вбитых в потолочную перекладину, Олег и Млава разделись и улеглись на льняную простынь, укрывшись одеялом из заячьих шкурок. Вместо подушек у них под головами оказались мягкие меховые валики.

Коснувшись тела супруги, Олег вдруг ощутил в себе необычайный прилив вожделения. Среди неудобств долгого пути он совсем позабыл о своих мужских желаниях да и Млава не напоминала ему об этом. Дорога выматывала ее еще больше. Вот почему она с нескрываемым удивлением восприняла молчаливый призыв супруга в месте, по ее мнению, не совсем удобном для этого. Совсем рядом чихал дед Беляй, разжигавший новую лучину. Кормила щенка молоком одна из снох, что-то ласково приговаривая. У печи колол дрова старший сын Беляя, увалень лет сорока пяти.

Однако настойчивость Олега пересилила стыдливость Млавы, и она позволила мужу снять с себя тонкую сорочицу. Поцелуи Олега возбудили Млаву, и она отдалась ему, прикрыв рот тыльной стороной ладони, чтобы сдержать рвущиеся наружу сладостные стоны.

Дальнейшее случилось так внезапно, что породило немую растерянность не только счастливых любовников, но и тех, кто вдруг увидел, чем они занимаются. Медвежья шкура с шумом сорвалась с одного из крюков, повиснув на другом. Млава залилась пунцовым румянцем и закрыла лицо ладонями. Олег не посмел подняться, дабы не открывать посторонним взорам наготу супруги.

Сноха Беляя, женщина лет тридцати, негромко прыснула и отвернулась. Ее муж хлопал глазами, тупо глядя на два нагих тела на помосте.

- Молод князь - молода и дума его, - невозмутимо проговорил дед Беляй, жестом подзывая сына. - Подсоби-ка! Вдвоем они вернули шкуру в прежнее положение.

Чтобы не смущать молодых, Беляй услал сына и сноху спать и сам завалился на лежанку за печью, задув лучину.

Скоро из-за печи зазвучал негромкий храп.

Олег и Млава долго не могли заснуть, давясь от смеха в душной темноте. На смену жгучему стыду вдруг пришло безудержное веселье. Рассвет застал их в дороге.

В Суздале отряд Олега задержался на два дня, давая отдых коням.

Местная знать просила Олега установить свой княжеский стол в Суздале. Боярин Лиходей самолично провел супружескую чету по всему городу, расхваливая выгодное его расположение. Суздальский детинец лежал в излучине Каменки-реки и ее притока речки Гремячки. Бревенчатые стены и башни грозно возвышались на занесенных сугробами валах. Олег признал - крепость в Суздале сильная. Но вот беда, город стоит на отшибе от торговых и речных путей. Млаве тихий деревянный Суздаль понравился. Здесь не было скученности и толчеи Переяславля, шума многолюдного Чернигова. Она была согласна остаться здесь, но Олег рвался в Ростов.

«Мы можем половину года жить в Ростове, половину в Суздале», - сказал он жене.

Наконец, сумрачным февральским днем посреди заснеженных лугов, окруженных лесами, замаячили вдалеке покатые, засыпанные снегом кровли деревянных стен и башен.

Олег велел остановить возок на взгорье, перед тем как спуститься в долину; он ступил на укатанный снег дороги, оглядел, прищурившись, ледяную гладь озера Неро, дальний берег которого упирался в сосновый лес.

Узкое пространство между озером и крутым берегом реки Которости было застроено домишками, средь которых едва-едва угадывались кривые улочки. Если бы не кольцо крепостных бревенчатых стен, все поселение можно было бы принять за большую деревню.

«Вот и Ростов!» - без особой радости подумал Олег.

Кони бойко тащили неуклюжий возок под гору, было слышно, как всхрапывает горячий коренник. Под полозьями скрипел снег.

Дремавшая Млава открыла глаза и привалилась к плечу Олега. Оба были неповоротливы в своих бобровых шубах.

- Далече ли Ростов? - зевая, спросила Млава.

- Уже виден, - задумчиво ответил Олег.

Какое огромное расстояние пролегло между ним и Одой! Олегу вспомнилась мачеха, и мысли его закрутились в обратном направлении к тем дням, когда их тайная связь только зародилась. Сколько раз они уединялись в самых неожиданных местах терема, восполняя неудобства свиданий неистовой жаждой близости, нежностью ласк. Сколько слов любви было сказано ими за четыре года! Горечь утраты почему-то только сейчас больно обожгла Олега.

Он перебирал в памяти подробности последнего свидания с Одой. Это было в Чернигове, в ночь перед отъездом Олега на Ростовское княжение.

Регелинда еще днем сунула Олегу кусочек бересты, где была написана всего одна фраза: «Жду ночью в светелке Регелинды». Это было послание Оды. Олег приказывал себе не ходить, но какая-то неведомая сила властно толкала его на этот отчаянный шаг. И он, в душе презирая себя за малодушие, все-таки пошел на свидание с мачехой, оставив на ложе спящую Млаву.

Как сказала Олегу Регелинда, Святослав, выпивший много вина, ночевал в эту ночь отдельно от супруги.

В узкое окно глядела полная луна.

Олег и Ода с трудом преодолели мучительное молчание. Он попросил у нее прощения, еле сдерживая слезы. Она великодушно простила его, добавив грустно:

- Приходит срок и все когда-нибудь кончается, закончился и наш греховный путь.

Олег притянул Оду к себе. Дрожь желания прошла по его телу. Он повалил молодую женщину на узкое неудобное ложе, ласкал ее - уступчивую, равнодушную, непривычную в этом отдавании себя без наслаждения в пассивном удовлетворении грубой чувственности. Это было внове для Олега, такой Ода никогда раньше не была. Он почувствовал, как она страдает, и произнес:

- Тебе лучше пребывать в благом расположении духа, забыв обо мне, чем, помня, страдать.

Распростертая на постели Ода повернула голову в ореоле пышных смятых волос и дрогнувшим голосом прошептала:

- Возьми меня еще раз, ненаглядный мой. И запомни меня такой!

В ее глазах блестели слезы, хотя она пыталась улыбаться. Насладиться до конца друг другом им не дали: вошла Регелинда со свечой в руке и чуть ли не силой разъединила их тела. Просьбы Оды не тронули служанку, в которой всегда было больше рассудка и осторожности, нежели в ее госпоже.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.