Глава 24 Тюрьма кораблей

Глава 24

Тюрьма кораблей

Напротив Кронштадта, апрель

Вот уже несколько месяцев вокруг Кронштадта продолжается странная битва. Это особенное сражение, движущими силами которого являются, с одной стороны, корабли флота, заключенные в плен морского льда и бетонных глыб, не способные двинуться с места или совершить маневр, и с другой стороны – закаленные сухопутные армии, осадившие эти корабли со всех сторон.

Необычным для этой парадоксальной ситуации является то, что советский Балтийский флот отделен от противника не только зелеными морскими волнами, но и огромными просторами гладкого, холодного, как мрамор, льда, по которому периодически финская пехота, поставленная на лыжи, отваживается совершать вылазки с целью, так сказать, взять на абордаж эти корабли[61].

Представьте себе флот, связанный, парализованный, заключенный в ледяную тюрьму, что окружает его со всех сторон. А потом представьте атаку лыжников на эти захваченные в плен корабли, и тогда у вас появится ясная идея (тем не менее очень далекая от реальности, которая гораздо более трагична, бесконечно более парадоксальна) об этом боестолкновении людей с боевыми кораблями, о борьбе пехоты, вооруженной винтовками и ручными гранатами, против тяжелых морских орудий. В безлунные ночи, освещенные лишь синим отражением льда (лед отражает сам себя, тот свет, что поднимается к нему из самых глубин моря), отряды лыжников проникают через проходы в колючей проволоке и отваживаются доходить до середины залива.

Как-то вечером я стал свидетелем выхода одной из таких штурмовых колонн (честно говоря, термин «колонна» здесь не совсем уместен, так как сразу же после того, как они возникают позади заграждений из колючей проволоки, отряды лыжников рассеиваются во все стороны, делятся на группы по два-три лыжника, которые разбегаются в стороны по бескрайним просторам окаменевших волн). Ничто не может быть более впечатляющим и вместе с тем более пугающим, чем зрелище этих лыжников, устремляющихся в открытое море.

Вдоль кромки этих замерзших волн царит глубокое молчание. А выход разведгрупп, устремившихся вдаль, чтобы атаковать одну из самых укрепленных военно-морских баз в мире[62], вызвал у меня странную ассоциацию с выходом рыбацких лодок под парусом из порта. Женщины, дети и старики на пирсе молча прощаются с лодками, которые, послушные веслам, уходят все дальше от берега. И вот уже там ставят паруса, ловят ветер, и лодки исчезают вдали, плавно скользя по глади моря.

Это было очень похоже на выход моряков, и в замерзшем воздухе, наполненном запахом льда и елей (холодным пронизывающим запахом льда и теплым глубоким ароматом хвои), я почувствовал аромат морских водорослей, холодной воды и рыбьей чешуи.

Примерно через час мы услышали первые ружейные выстрелы. Они доносились откуда-то издалека, от горизонта, который можно было различить во мгле. Над бескрайними просторами ледяной пустыни, будто струи воды из фонтана, взмыли вверх красные и зеленые сигнальные ракеты. Финские разведгруппы вступили в боевой контакт с русскими дозорами, которые здесь, в отличие от участка фронта на Карельском перешейке или у Олонца, между Ладожским и Онежским озерами, состояли не из лыжников-сибиряков, а из моряков Балтийского флота. О, эти странности войны! Моряки спускались с окруженных льдом кораблей и на лыжах продолжали вести войну на море. Иногда они доходили до самого финского (с 1940 г. советского. – Ред.) берега, даже до Териоки. Время от времени ожесточенная перестрелка вспыхивает на острове Гогланд, расположенном к западу от Кронштадта, который финны недавно отбили у русских моряков. Это война отчаянных храбрецов, война, как я уже сказал, людей против боевых кораблей, лыжников с винтовками против стальных башенных орудий калибра 381 мм[63].

Финские лыжники скользят по льду, волокут за собой небольшие сани, на которых везут тяжелые пулеметы и коробки с боеприпасами. На тех же санях они привозят обратно в лагерь своих раненых и убитых товарищей. (У русских моряков и у финских лыжников есть одна общая черта: они не оставляют своих убитых. Прибрежные народы, а финские лыжники почти все относятся к жителям прибрежных районов, еще точнее – к рыбакам, живущим торговлей в Финском и Ботническом заливах, ревностно относятся к павшим. Они знают, что море алчно. Оно пожирает мертвых, оно жадно стремится поглотить их. У рыбаков из финского города Турку и его окрестностей есть народная песня, где море, запертое под слоем льда, кричит и бранится, бьется головой о твердую прозрачную голубую крышу, пока партия рыбаков идет по его замерзшей поверхности с трупом товарища на плечах.)

Однако не следует думать, что битва под Ленинградом сводится только к этим столкновениям дозоров. Борьба, которая сейчас кипит у Кронштадта, представляет собой лишь один из бесчисленных эпизодов этой грандиозной осады. (Когда я перееду на участок фронта у Ладожского озера и у Олонца, к северо-востоку от Ленинграда, я расскажу и о других боях.) Осажденную столицу коммунистической революции сейчас сжимает стальное кольцо. И для того, чтобы исследовать этот район полностью, чтобы узнать все подробности, пришлось бы преодолеть сотни километров, побывать на каждом участке, каждом выступе, каждом передовом посту. Например, невозможно отправиться с Карельского перешейка (где я сейчас нахожусь) на Олонецкий перешеек по Ладожскому озеру. Нужно сначала вернуться в Хельсинки, строго на север, в глубь Финляндии, а затем повернуть на юго-восток; при этом весь путь составит около тысячи километров[64]. Этого примера достаточно, чтобы проиллюстрировать трудности осады на такой обширной территории, против такого огромного города, на местности зимой труднопроходимой из-за снежных заносов, а в летние месяцы – из-за множества озер и болот.

Я уже много раз пытался описать, как выглядит фронт в районе осады, конфигурацию этого колоссального кольца окопов. По форме она выглядит как гигантский четырехугольник, протянувшийся от Олонецкого перешейка между Ладожским и Онежским озерами в сторону Карельского перешейка и от Шлиссельбурга к Петергофу. Оборонительная система Ленинграда выглядит настолько внушительной, насколько это только можно себе представить. Это система специально построенных укреплений и долговременных оборонительных сооружений, некоторые из которых помнят еще царя Петра I Великого. Все это завершено и усилено несколькими мощными шедеврами военно-инженерной мысли: двойной линией бетонных дотов и стальных бронеколпаков, а также всеми самыми современными изобретениями в области оборонительных укреплений[65]. Топографическая конструкция системы явно напоминает о Вобане, и, как пример такого искусства (в чем коммунисты традиционно сильны) превращения современного города в крепость, она явно демонстрирует признаки того, что опирается на опыт Мадрида. (С точки зрения ведения осадной войны опыт Мадрида до сих пор является непревзойденным. И можно было бы посвятить целую главу обсуждению того бесспорного факта, которым является продемонстрированное коммунистами как во время гражданской войны в Испании, так и нынешней кампании в России настоящее мастерство в технике обороны городов даже против армии, оснащенной мощным современным вооружением и техникой. Об этом, безусловно, было бы весьма интересно прочитать. Так как данный факт должен иметь объяснение. И оно вряд ли может быть чисто военным.)

Оборонительная система Ленинграда не могла бы считаться законченной без Кронштадта. Морская база Кронштадт не претерпела радикальных изменений со времен своего создания при Петре I Великом с помощью французских инженеров на основе опыта крупнейших военно-морских баз в самой Франции[66], а также английских морских баз, которые император посетил лично во время своей знаменитой поездки в Англию. Однако в крепости есть и технические новинки, важнейшими из которых являются форты на двух насыпных островах – Тотлебен и Красноармейский[67], а также семи искусственных островах из стали и бетона, что окружают Кронштадт. Эти семь искусственных скал высятся из глубин моря, подобно горделивым башням, подобно изящным доломитовым вершинам. Над морем возвышаются лишь их верхушки, и на расстоянии они напоминают черепах. Такая аналогия приходит не только из-за их внешнего вида, который как раз и копирует черепах, но из того факта, что сам остров Кронштадт[68] по форме является головой гигантской черепахи в окружении островов Тотлебен[69], Красноармейский и остальных семи бетонных черепах. И всю систему обороны Ленинграда также можно сравнить с гигантской черепахой, растянувшейся вдоль восточного побережья Финского залива. Голова, как я говорил, представлена крепостью Кронштадт, и она едва видна над поверхностью моря. Она соединяется с телом длинной шеей, представляющей собой канал, по которому корабли Балтийского флота могут войти в Ленинград даже при отливах.

Плоская серая громада острова Кронштадт в окружении других укрепленных островов, когда я смотрю на него в бинокль, создает у меня впечатление ровной массы без выпуклостей и впадин, без ориентиров, которые привлекают внимание. Но потихоньку я начинаю различать желтые пятна оборонительных сооружений Кронштадта, белые площадки двух аэродромов, расположенных по противоположным краям острова, и темное пятно города, окруженного стальным кольцом оборонительных укреплений, как старинных, так и современных. Время от времени я вижу, как поблескивают на солнце зеленые купола его собора, потрескавшиеся крыши военных складов и ангаров, гигантские стены арсенала, топливные хранилища и бронированные башни просторных подземных бункеров, что раскинулись на всей окружности острова. Высокая трапециевидная стальная громада радиостанции смотрит, как гигантская паутина, в бледное небо. А дальше, за длинным рядом низких крыш, стоят корабли-пленники, корабли Балтийского флота, самого мощного из всех флотов, которыми обладает Советский Союз.

Весь флот, всего примерно 70 больших и малых кораблей, плюс около 60 подводных лодок, собранных на таком ограниченном пространстве, может, на первый взгляд, показаться легкой целью для самолетов Ю-87 «Штука» и тяжелых немецких орудий, установленных на другом берегу Финского залива. Но опыт последней осени, как и опыт нынешней зимы, продемонстрировал, что сам факт сосредоточения на таком узком пространстве может служить лучшим средством для обороны флота. Действительно, были и печальные примеры, от которых не смогло уберечься советское адмиралтейство. Но следует учитывать то, что представляет собой Кронштадт, а именно – гигантскую стальную крепость, значительное количество бронированных орудийных башен и стальных площадок, нашпигованных артиллерией и зенитными пулеметами. Число стволов, устремленных в небо с боевых кораблей, с фортификационных сооружений крепости, с фортов Тотлебен и Красноармейский, а также семи искусственных островов, должно приближаться к десяткам тысяч[70].

Ни один самолет не мог противостоять такой концентрации огня зенитной артиллерии, не подвергая себя смертельной опасности. Сюда следует добавить тот факт, что советское зимнее наступление, пусть оно и оказалось неудачным с точки зрения стратегии, вынудило немецкое военное командование отвести позиции тяжелой артиллерии, тем самым снизив эффективность огня тяжелых орудий, направленного против крепости Кронштадт.

И пусть я не выполнил бы своей задачи, не обратив внимания на чисто военный фактор, определяющий текущее положение, я не хотел бы, чтобы читатель позволил ослепить себя военными аспектами осады Ленинграда и упустил чрезвычайную важность этой осады с политической и социологической точки зрения. Поскольку является фактом то, что любая проблема в России сегодня имеет политическое и социологическое значение в той же степени, как и военное значение.

Как мне известно, никто пока еще не подчеркивал, что на Ленинградском фронте мы стали свидетелями столкновения в Европе двух мировоззрений, являющихся самыми бескомпромиссными, стоящими на самых противоположных позициях. И если Ленинград является оплотом стойкости ленинизма, коммунистического экстремизма, то Финляндия в этом смысле является оплотом лютеранства[71], что воспринимается как нечто более важное, чем просто вопрос веры, чем исторический факт, другими словами, относится скорее к субъективной, чем к объективной реальности. И в этом соответствующие социологические проблемы приобретают фундаментальное значение.

Только сегодня утром я беседовал с одним из финских солдат. Этот человек только что вернулся из патрулирования. Он был спокоен и весел. Морем путь от Териоки до Тотлебена составляет не более шести километров, незначительное расстояние для этих неутомимых лыжников, которые были способны преодолеть за сутки до ста километров. Мы сидели в домике отдыха «Лоттала» подразделения «Лотта-Свярд»[72], укрытом в лесу в окрестностях Териоки. «Лоттала» был полон солдат, которые молча сидели за столом со стаканами, наполненными розовым напитком, чем-то вроде горячего сиропа с приятным вкусом. «Лотты», затянутые в свою серую униформу, ходили вокруг столов с подносами и стаканами. Рядом с нами один из солдат штопал разорванный рукав своего кителя. Многие из его коллег писали, прочие читали. Вдруг в помещение вошел артиллерист с аккордеоном. Он начал наигрывать популярную мелодию, что-то вроде жалобы влюбленного, вызывающую у мужчин чувство одиночества и грусти. Один за другим солдаты начали подпевать мелодии, которую наигрывали на инструменте. Они пели очень мягко, будто не желали нарушать покой этого места в это время. И каким-то образом объединенный хор солдатских голосов заставил грустную мелодию звучать еще проникновеннее и мягче. Грохотали тяжелые орудия кораблей, запертых в лед Кронштадта, и снаряды рвались в глубине леса неподалеку от поселка. Едкий дым от взрывов клубами проникал в помещение всякий раз, когда открывали дверь. Это была простая, но яркая сцена: жизнь «изнутри», наполненная покоем и милосердием. А линия фронта[73] находилась всего в двадцати шагах от нас (достаточно было перейти дорогу, чтобы оказаться в окопах), простреливаемая огнем тяжелых орудий Балтийского флота.

Солдат разговаривал со мной мягко, весело на исковерканном немецком, куда он вставлял непонятные мне финские слова. Он рассказал мне, что те искусственные острова, когда смотришь на них вблизи, действительно напоминают черепах. При малейшем звуке они поднимают головы из-под слоя льда и оглядывают все вокруг зоркими глазами прожекторов, яростными очередями пулеметного огня сметают все живое с замерзшей поверхности моря. Он рассказал мне и о том, что русские моряки храбры, но «чересчур озабочены техническими деталями». (Вероятно, он имел в виду, что им мешает их техническая специализация. Тот финский солдат был рабочим, и у него вызывали естественный интерес вопросы технического порядка, такие, как то, что и ему самому мешает профессия рабочего, в то время как он вынужден выполнять совсем не свойственные для нее задачи.) Они идут по льду, по безграничному ледяному пространству, так, как будто все еще находятся на стальной палубе линкора. Кажется, что их больше заботит то, как бы не помешать действиям своих орудий и всей сложной корабельной автоматики. Они слишком слились со своим кораблем, чтобы овладеть войной дозорных отрядов на морской поверхности. Такая война предполагает максимум личной инициативы. Это не только война движения в полном смысле этого слова, война маневров, но и война, требующая максимального умения работать в команде.

Солдат, с которым я беседовал, был молодым человеком примерно тридцати лет. До войны он работал на целлюлозной фабрике в городе Хямеанлинна, во внутренней части страны на юге Финляндии. (Я обнаружил в его речи, жестах, в спокойном, суровом выражении лица, честном, прямом взгляде то особое качество, что характеризует всех финнов, к какому бы классу общества они ни принадлежали: качество, отражающее блестящие традиции самоуправления, социальной организации и технического прогресса.) Когда он говорил о рабочих и солдатах в СССР, его голос дрожал от той ярости, жалости зрелого мужчины, будто он презирал своих противников за то, что те провозгласили себя коммунистами, за то, что слепо приняли доктрины Маркса и Ленина и в то же время не сумели правильно оценить все преимущества, которые завоевал для себя финский народ путем совершенствования своей общественной организации.

– Финляндия, – говорил он, – это не народ капиталистов. Это нация рабочих.

Как всегда, для него, как и для любого финского рабочего, проблема заключалась в сознании, в общественном сознании. И когда я говорил с тем солдатом в «Лоттале» в Териоки, я впервые осознал, в чем причина войны Финляндии против СССР: в сознании ее народа, что они борются за то, чтобы не только защитить свою национальную территорию[74], но и достижения своего общества, организацию труда, достоинство и свободу рабочих[75].

Чуть позже мы вышли из домика и начали прогуливаться вдоль берега. Через несколько сот метров за заграждениями из колючей проволоки произошло еще одно ночное столкновение дозоров. Мы отправились к месту схватки, осторожно прокладывая себе дорогу между деревянными колышками, обозначавшими границы минных полей. На льду беспорядочно лежали оружие, сломанные лыжи, шапки, капюшоны и меховые рукавицы – все, что осталось от двадцати матросов из Кронштадта[76], которые, может быть, заблудились во время непогоды, или, возможно, обманулись в надежде захватить врасплох финских часовых. Я поднял шапку русского моряка с двумя синими лентами, свисающими сзади. Лента, с названием корабля, была снята, несомненно, самим матросом перед тем, как отправиться в патрулирование. Какую грусть вызывали эти жалкие останки, найденные на замерзшей поверхности моря. Они были похожи на останки потерпевшего крушение в арктической экспедиции корабля, выброшенные через много лет на покрытый льдом полярный берег: неожиданные трагические свидетели катастрофы, случившейся много лет назад.

Когда мы шли обратно, пошел снег. Вскоре пейзаж вокруг потемнел. В мягком свете, отраженном от снега, были отчетливо видны, будто под увеличительным стеклом, малейшие детали, самые мелкие предметы, даже царапины на снегу. (Потерянный ботинок, сломанная лыжа, коробок спичек с серпом и молотом на этикетке, отпечаток лапландской обуви, скомканный бинт, почерневший от крови (видимо, рана была получена при пересечении колючей проволоки). А на берегу у своего оружия – пулеметчик, куривший с видимым удовольствием с полуоткрытыми глазами, оскаленными зубами и перекошенным ртом.) Обгоняя нас по дороге, нам с улыбкой приветственно махали руками солдаты подразделения лыжников sissit. Через залив доносился приглушенный грохот тяжелых морских орудий Кронштадта. Постепенно темп обстрела нарастал, а звук разрывов становился все ближе. Теперь снаряды начали падать то там, то здесь, в лесу, что лежал вокруг Териоки. Воздух трепетал, а голоса орудий из Кронштадта как будто произносили секретные, таинственные слова, пытаясь сообщить нам что-то свое, бесконечно нежное и чистое.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.