Глава IV Политические учреждения России в XVIII веке. — Реформы Петра Великого

Глава IV

Политические учреждения России в XVIII веке. — Реформы Петра Великого

Царствование Петра Великого является поворотным пунктом в истории России. Если Россия представляет собою в настоящее время европейское государство, то этим она обязана Петру, ибо Петр, найдя Россию восточной державой с единственной удобной границей — побережьем Каспийского моря (Архангельск благодаря своему слишком северному положению не мог играть серьезной роли в европейской торговле), сделал из нее соперницу Швеции на Балтийском море и открыл ей путь к югу взятием Азова. Чтобы достигнуть этого, он преобразовал армию, создал флот и совершенно изменил финансовый строй и гражданское управление своей страны, положив конец существованию собора, думы, приказов и воевод. На их место он установил, как мы увидим дальше, бюрократическую систему централизованного управления, которая, впрочем, в отношении городов не исключала вполне местного самоуправления. Во всем этом Петр следовал только примеру западных народов. И было бы смешно порицать его за то, что он не сохранил или даже не развил элементов представительного правления, содержавшихся в тех бледных копиях иностранных сеймов и парламентов, какими являлись соборы в XVI и XVII вв. Коренная реформа, которую Петр хотел провести в общественном и моральном быту нации, не могла быть совершена собранием людей, пропитанных религиозными суевериями и классовыми предрассудками, очень часто безграмотных и потому совершенно не заботившихся об образовании народа. Русские соборы, вероятно, единственные представительные собрания, которые никогда ни одним словом не обмолвились о науке и искусстве. Они также протестовали против свободы, которою пользовались иностранные купцы. Вся их торговая политика сводилась к уничтожению конкуренции.

Было ясно, что с помощью такого собрания вряд ли когда-нибудь осуществилась бы общая реформа. И понятны поэтому причины, по которым Петр — величайший из русских революционеров не пытался никогда приобщить соборы к своему делу. Просвещенный деспотизм видел, что в России было также трудно идти рука об руку с представительными собраниями, как в Австрии во времена Иосифа II. А чтобы понять, что помешало дальнейшему развитию русских национальных собраний, нужно вспомнить, что эпоха, в которую гений Петра связал Россию нитями деятельных, оживленных сношений с европейскими державами, вовсе не была золотым веком представительного образа правления. Когда соборы стали пускать корни в русскую почву, на всем континенте начался уже упадок совещательных собраний. Последнее собрание Генеральных Штатов во Франции имело место в 1614 году. После Мюнстерского договора немецкий рейхстаг и собрания земских чинов потеряли всякое политическое значение. Та же участь постигла собрания кортесов в Кастилии и Арагонии и областные сеймы в Венгрии и Богемии. Во всей Европе самодержавие становилось господствующим принципом исторического момента. Мог ли при таких обстоятельствах Петр вынести из своих продолжительных путешествий по Западу особенное уважение к представительным учреждениям?

Наоборот, Франция, Германия, Швеция могли его научить, какими способами монархическая власть уничтожала всякие препятствия, которые ставили ее усилению дворянство, духовенство и третье сословие. Лучшими союзниками в этой долгой борьбе были государственные чиновники — люди подобранные, самостоятельно выдвинувшиеся, люди, ничем не обязанные происхождению, всем обязанные своим талантам и усердию. Хорошо оплачиваемые монархом они могли добиться такой личной независимости от различных сословий и партий, которая делала их единственными толкователями верховной воли, выраженной в законах и указах. Объединенные в большие совещательные учреждения, чиновники имели возможность обсуждать и регулировать текущие государственные дела с беспартийностью, присущею коллективному решению, и с знанием и опытом, вынесенными из продолжительного отправления общественных функций. Областное управление всецело доверялось делегатам этих самых учреждений, людям назначаемым и отзываемым по воле монарха. Таким образом, коллегиальные собрания, поставленные во главе различных ведомств, могли централизовать в руках своих членов заведывание как делами общегосударственными, так и местными делами. Лучшим типом такой бюрократической машины была французская администрация при Людовике XIII и кардинале Ришелье. Королевский совет с его все возрастающим как в административной, так и в судебной области авторитетом, различные высшие суды, контролировавшие государственную отчетность, финансы, казначейство, управление государственными имуществами, лесами, не говоря уже о парламентах и об апелляционных судах, — таковы были коллегиальные учреждения, которые посредством уполномоченных, называвшихся интендантами (это были предшественники теперешних префектов, набиравшиеся в рядах низших служащих Государственного совета), всецело руководили полицейской, судебной, финансовой отраслью управления провинции. Франция была, вероятно, первой страной, не считая итальянских княжеств, которая с успехом применила у себя систему коллегиальных учреждений и централизованного управления. Но она была далеко не единственным примером хорошо построенной бюрократической системы. Когда Петр начал свои странствования по континенту, все расхваливали Швецию за то, что она довела до совершенства эту самую коллегиальную систему в центральном и местном управлении; Петр сам видел, как функционировали эти учреждения в балтийских провинциях, составлявших тогда часть Швеции, или на юге Финляндии, тоже связанной тогда со Шведским государством.

В этой главе мы хотим обратить внимание читателя на одну часть многосторонней деятельности великого императора, которому Россия обязана тем, что стала европейским государством. Это не самая важная часть его деятельности, не та, результаты которой могли предстать с очевидностью перед последующими поколениями. Дело идет о коренном переустройстве центрального управления России. Нет сомнения, что распространение знаний вообще и особенно технических, открытие теремов — части домов, обитаемые женской половиной семей — для свободного общения обитательниц их с внешним миром, уничтожение старого предрассудка, заставлявшего ценить человека по его происхождению, а не по его достоинствам, сделали больше для преобразования русского государства, чем введение бюрократических учреждений, заимствованных за границей. В частности, именно последние реформы имеют в виду противники величайшего из Романовых славянофилы, когда объявляют Петра злым гением, помешавшим России следовать ее историческим судьбам.

Славянофилы обвиняют Петра Великого в том, что он создал в России бюрократию, построенную по иностранному образцу, что он совершенно уничтожил народное управление как центральное, так и местное. Их обвинения основаны на идеализации слабых зачатков самоуправления, которым пользовалась в древнем русском государстве община отчасти в виде выбранных старейшин (старост), называемых честными и верными людьми (целовальники, верные люди), отчасти в виде псевдопарламентов (соборов), которые, как мы видели, менее всего представляли русский народ. Но все же нельзя сказать, и факты подтверждают это, что эти обвинения совершенно лишены основания. Несомненно, великий реформатор никогда не думал призывать народ в сотрудники в том деле, которое он считал делом возрождения своей страны, и по вполне понятной, с его точки зрения, причине его подданные были совершенно враждебны его намерениям. Но каковы же, спросят нас, были его намерения?

Прежде всего он имел в виду увеличение военных сил, чтобы начать победоносную войну со шведами, поляками и турками и добиться господства на Балтийском море, проект, который занимал уже великого царя XVI в. Ивана Грозного. Чтобы выполнить этот план, нужно было реорганизовать всю военную систему; нужно было создать постоянную дисциплинированную армию, хорошо оплачиваемую, не имеющую ничего общего с теми случайными сборищами неопытных крестьян-земледельцев, которые были слишком заняты своими частными делами, чтобы служить государству с усердием и самоотречением, безусловно, необходимыми для настоящего войска. Но так как для реорганизации армии и для ведения войны нужны были деньги, то сделался необходимым пересмотр налоговой системы. Существующая система состояла в прямом обложении, но крупным недостатком ее было то, что объектами обложения являлись не отдельные лица, а целые семьи, живущие под одной крышей; благодаря этому большое число плательщиков ускользало от обложения: они записывались как одна семья, как один дом. Таким образом, в списках фигурировали с единственной целью — заплатить казне меньше, чем следует, много обширных семей, которых не существовало на самом деле. При таких условиях было вполне естественным ввести в порядок обложения реформу, задуманную Петром Великим. Она состояла в обложении не семьи, не дома, а в обложении человека, души. Так как эта система была уже испытана в Швеции, то Петр взял эту страну за образец, когда реформировал финансовую систему своей империи.

Но когда эти необходимые военные и финансовые реформы были начаты, они повлекли за собой в качестве естественного результата полную перестройку всей административной машины в целом. Чтобы понять необходимость такого последствия, нужно вспомнить то, что было сказано выше по поводу тесной зависимости, существовавшей между владением землями, с одной стороны, и военной или гражданской службой — с другой. В Московском государстве XVI и XVII вв. «служилые люди» как thanes в англосаксонский период находились в рядах совета, во главе целых областей или управляли городами и укрепленными местечками. Гражданские должности раздавались как награды заслуженным офицерам, которые часто просто просили царя, чтобы он назначил их на ту или иную должность, дабы они могли «покормиться». Это слово, как мы видели, сделалось terminus technicus. Итак, предполагалось, что должностные лица могут обращать в свою пользу все, что они собирают сверх назначенной для данного города или местечка суммы косвенного налога. При таких условиях глава местной администрации, понятно, был склонен увеличивать повинности, падавшие на население. И так как тогда не был проведен еще принцип разделения властей, то воевода совмещал в себе начальника местных войск, начальника полиции и судью. Само собою разумеется, что он единолично не выполнял всех обязанностей, связанных с этими должностями, а пользовался помощью платных писцов, дьяков. Удовлетворенный правильным поступлением штрафов и других сумм, оплачивающих издержки по судопроизводству, воевода отправление правосудия предоставлял дьяку, и последний, разумеется, пользовался своим положением для взимания взяток с тяжущихся. Петиции, время от времени посылаемые царю, часто содержали в себе жалобы на эти злоупотребления. И действительно, первому из Романовых царю Михаилу пришлось однажды признать, что воеводы и другие гражданские чиновники, служившие в центральных канцеляриях или приказах, вели дела совершенно не так, как предписывалось изданными указами, и пускали в ход вымогательства, требуя взятки в виде подарков деньгами или натурой.

С того времени, когда по реформе Петра военное управление и сбор податей перешли в руки чиновников, непосредственно назначаемых правительством, воеводы сделались в большинстве случаев местными чиновниками в суде или в полиции. Но, не желая оставить их без контроля при отправлении ими их ответственных функций, Петр начал вводить по образцу немецких городов например, Риги и Ревеля, местные бюро под названием ландратов и канцелярии городских голов или бургомистров. Это был только первый шаг; были задуманы уже более важные реформы, когда военные приготовления ввиду необходимости расширить пределы России вплоть до Балтийского моря и выдержать для этого долгую войну с Карлом XII и его союзниками — днепровскими казаками, которые под начальством Мазепы бились за свою независимость, помешали великому царю отдаться делу осуществления внутренних реформ и принудили его отложить надолго те, к которым он собирался приступить. Но годы, которые он провел, разъезжая по Европе, пополняя свои технические знания на набережных Голландии или сражаясь с немцами или шведами, не были всецело потеряны для задачи будущей реорганизации империи. В Париже Петр, как полагают, выразил свое крайнее удивление пред главным создателем централизации управления во Франции Ришелье следующей фразой: «Если бы мне удалось найти такого министра, я с удовольствием отказался бы от половины своего государства под тем условием, чтобы он помог мне управлять другой». Быть может, эта фраза, передаваемая французскими мемуарами того времени, сомнительной подлинности, но она хорошо выражает то почтительное удивление, в которое приводила новая система неограниченной монархии и централизации, начатая Ришелье и законченная Людовиком XIV, государей всего континента вплоть до самой России.

Легко понять, что при таких условиях французские учреждения сделались образцом для разных государств Европы. И действительно, их более или менее рабски скопировали властители Швеции и Дании, тем более что они в конце XVII в. начали успешную борьбу с представительными собраниями и попытались при помощи низших слоев народа положить конец покушениям на захват политической власти со стороны феодальной аристократии. Этим объясняется как полное сходство, которое легко усмотреть между провинциальными и центральными учреждениями Франции и двух названных северных королевств, так и тот факт, что эти последние и сделались образцом для Петра Великого. Говорят, что знаменитый немецкий философ Лейбниц обратил внимание великого царя на преимущества, которые представляла, по сравнению с отдельными всемогущими министрами, система коллегий, состоявших, как в Швеции, во главе различных отраслей общественного управления.

Петр обращался с просьбой к своим русским и иностранным корреспондентам выработать план коренного преобразования приказов по образцу коллегиальных учреждений Швеции и Дании. Но испытующий взгляд реформатора обращался не исключительно на эти страны; двум молодым государственным людям, посланным им в Голландию и Англию, было поручено сообщать ему обо всех важных предприятиях, которые проводили обе эти страны в политической, экономической или торговой области. От них требовалось в то же время, чтобы они указывали что из описываемого в их донесениях могло быть перенесено в Россию при единственном условии — не изменять самодержавного строя правления ее. Исключительно это условие объясняет, почему английскому корреспонденту Петра Салтыкову нечего было сказать в записке об английском парламенте и почему он представил ничтожной власть палаты лордов, нелепо сравнив ее с обыкновенным Государственным советом, имеющим только совещательный голос в делах страны. Необходимость уничтожить в своих писаниях всякие зачатки представительства, заключавшиеся в учреждениях, которые они видели, заставила других корреспондентов говорить о первой палате шведской, как о частном совете, не имеющем никакого прямого влияния на ход общественных дел и на создание новых законов.

Неизбежным результатом этого было только то, что корреспонденты царя, всячески рекомендуя ему введение административных бюро по образцу или коллегиальных бюро Швеции и Дании или многочисленных советов, которые регент Франции Филипп Орлеанский, следуя совету знаменитого аббата Сен-Пьера, хотел создать в королевстве как раз во время посещения Парижа Петром, не смели заикнуться о щекотливом вопросе реформы центрального правительства. Таким образом, эти новые учреждения были непосредственно подчинены только контролю царя. И, понятно, это было не под силу отдельному человеку, хотя бы этот человек и обладал всей энергией и всем громадным умом, отличавшими великого реформатора.

Петр считал, что высший контроль может принадлежать только ему. Он лично наказывал высших государственных чиновников, которые не устояли пред соблазном легкой наживы. Но, само собой разумеется, большинство виновных ускользало от наказания, потому что не было никого, к кому можно было бы апеллировать по поводу незаконного решения центральных канцелярий, постановленного в административном или судебном порядке. В 1705 году перестала существовать дума, прежний боярский совет, и не была замещена никаким подобным учреждением, если не считать таковым частную царскую канцелярию, носившую название ближней канцелярии.

С того момента, когда происхождение или занятие предками важных должностей перестали считаться дающими право на место в частном совете, когда люди низкого происхождения, благодаря важному месту, занимаемому ими в иерархической лестнице или чину, были призваны сделаться советниками царя, оказалось необходимым создание нового специального органа взамен упраздненной думы. Петр полагал ответить на эту необходимость созданием под именем сената постоянного собрания высших сановников государства, к которым должны были быть присоединены также президенты коллегий. Этот проект в первый раз был испытан во время нового путешествия царя в Европу. Составленный указанным уже выше способом Сенат был призван в отсутствие монарха к выполнению высших правительственных функций. Он заведовал общественными делами, контролировал административные и судебные учреждения всей страны, ему же принадлежала в первой инстанции юрисдикция по политическим преступлениям, в число которых входило всякое нанесение ущерба казне, например выделка фальшивой монеты. Кроме высших чиновников — членов сената, мы находим еще чиновников во главе областей, которые хотя считались скопированными со шведских, соответствовали как по имени, так и по значению французским губернаторам.

Из этого беглого обзора состава и сферы компетенции сената видно, что высшие чиновники администрации — центральной и местной сами следили за правильностью своих действий. Так как они и вообще составляли большинство в сенате, то им достаточно было только заручиться еще снисходительностью нескольких сановников, назначаемых короною, чтобы иметь возможность всегда ускользнуть от ответственности за какое бы то ни было превышение власти, за какую угодно несправедливость, совершенную ими. До какой степени при таких условиях страдало общественное дело, можно судить по заявлениям самого царя. В указе 1722 года, согласно которому президенты коллегий, за исключением двух только, перестали призываться заседать в сенате, царь говорит: «Как могут они быть своими собственными судьями?» Авторы мемуаров, писанных в ту эпоху, Берхгольц и Пассевич так комментируют эти слова: «Первым злом было то, что в коллегиях никто не осмеливался выступать против мнения президента, заседающего в сенате; вторым — то, что, благодаря своему присутствию в сенате, президент коллегии приобретал право быть несправедливым — он волен был обманывать юстицию в своем ведомстве».

Но эта реформа сената была не единственной мерой, при помощи которой Петр задумал ввести законность и справедливость в своем государстве. Следуя опять-таки примеру Швеции, он создал в низших бюро и трибуналах и в сенате должность общественных обвинителей, известных под именем фискалов. На обязанности фискалов лежало рассмотрение частных жалоб, поступавших против того или иного чиновника или судьи; в то же время они могли по собственной инициативе начинать следствие о правильности действий лиц, занимавших общественные должности. К несчастью, скоро обнаружилось, что эти государственные контролеры пользовались своей неограниченной властью просто для того, чтобы вымогать у жалобщиков возможно больше денег. Реформатор еще раз почувствовал необходимость контролировать деятельность этих всемогущих правительственных агентов. С этой целью была создана новая должность, и занимавший ее высший чиновник был призван заседать в сенате. Это был генеральный прокурор, уполномоченный следить за правильностью ведения дел в сенате и за поведением государственных обвинителей. В руках сильного человека — такого, каким был, например Ягужинский, эта должность скоро сделалась первой по важности. В самом деле, человек, занимавший эту должность, был призван собственно оказывать государству услуги, которые в парламентарных странах берут на себя представительные учреждения.

Естественно, что высшая бюрократия, подчинявшаяся такой зависимости при жизни сильного, победоносного монарха, не была расположена к такой покорности, когда трон оставался вакантным. Так, после смерти Петра, не оставившего никого своим наследником, на престол была возведена Екатерина i — простая женщина, иностранка по происхождению, считавшаяся законной женой покойного царя. Это было совершено несколькими придворными, с фаворитом Екатерины князем Меньшиковым во главе, при помощи группы гвардейских офицеров и солдат. Немедленно был создан из знатнейших сановников тайный высший совет, душою которого был Меньшиков. Русские историки спорили недавно о том, являлся ли этот совет ограничением царской власти. Нельзя сказать, что этот вопрос вполне разрешен, но нет сомнения, что во время недолгого правления Екатерины самодержавие должно было уступить свою власть бюрократической олигархии, хотя причиной этого была в сущности полная неспособность новой государыни руководить государственными делами. В протоколах совета только раз в сессию упоминается о присутствии государыни на заседании; она являлась туда в день открытия сессии, чтобы пригласить членов совета к себе на обед. И в то время, когда она губила свое здоровье невоздержной жизнью и растрачивала в празднествах деньги, которые с таким трудом собрал Петр Великий, высшие чиновники, объединенные в тайном совете, обогащались взапуски друг перед другом, присваивая себе громадные земельные участки, принадлежавшие казне, вместе с жившими на них крестьянами, которые таким образом превращались в рабов частных лиц. Первым при дележе добычи был Меньшиков, который составил себе, таким образом, владение, превосходившее по величине самые громадные лены Англии, Франции, Германии и Испании.

Огромное значение имел тайный совет и во время краткого царствования Петра II, сына несчастного великого князя Алексея, казненного по приказу своего отца, Петра Великого, за приписывавшийся ему заговор и за враждебное отношение к реформам. В его царствование опять-таки мы можем говорить не столько о конституционных ограничениях верховной власти, сколько о неспособности заниматься государственными делами этого императора-ребенка, предававшегося любовным наслаждениям. Голицыны и Долгорукие делали все, чтобы сконцентрировать в руках членов своих фамилий всю политическую власть монарха. Немилость, постигшая когда-то всемогущего Меньшикова, окончившего дни свои в мрачной ссылке в Березове, маленьком сибирском городке, Меньшикова, обходившегося как с равными с владетельными князьями священной Римской империи, предоставляла обеим фамилиям полную свободу довести до желанного конца свои честолюбивые планы. Они хотели не только обогащаться, присваивая себе казенные земли, но и возвести на российский престол одну из своих дочерей, красавицу Катерину Долгорукую, которую они прочили в жены императору.

Легко поэтому понять, какой удар нанесла этим не слишком возвышенным интригам двух влиятельнейших семей внезапная смерть Петра II, последовавшая благодаря всевозможным излишествам, которым он предавался. Его смерть была настоящим бедствием для обеих, тем более, что попытка Ивана Долгорукого, отца невесты, провозгласить свою дочь императрицей не нашла отклика ни среди высшего дворянства, ни в рядах офицеров гвардии. Им не удалось дать для подписи умирающему царю, которого тщательно охранял немец Остерман, личный враг Долгоруких, никакого завещания, которое содержало бы подобное назначение. Итак, русский трон еще раз оказался вакантным, а законное потомство Петра Великого прекратилось; правда, оставалась княжна, в жилах которой текла кровь царя, Елисавета, но она была незаконнорожденной, потому что не было никакого документа, доказывавшего, что был заключен брак между Петром Великим и Екатериной. То же самое можно сказать и о герцогине Голштинской, другой дочери Петра. Говоря об этих принцессах, Дмитрий Голицын употреблял слово выблядки, оскорбительное выражение, указывающее на незаконность рождения. Существовало, положим, нечто вроде завещания, будто бы написанного Екатериной на смертном одре, но ни один голос не поднялся в совете, чтобы протестовать против заявления одного из Долгоруких, что особа столь низкого происхождения — он имел в виду покойную императрицу — не имеет никакого права распоряжаться короной России. «Говорят, продолжал Голицын, глядя на Долгоруких, что существует другое завещание, но это могло бы быть только фальшивым». Ни один член собрания не осмелился возразить. При таких условиях нужно было выбрать наследника среди оставшихся в живых членов дома Романовых. Оставались две дочери старшего брата Петра Великого, Ивана, идиота, мнимо царствовавшего одно время вместе с будущим реформатором под опекой их сестры, честолюбивой царевны Софьи. Старшая из двух была герцогиня Мекленбургская. Ни один из членов совета не принимал ее во внимание, вероятно, потому, что она была замужем за иностранным принцем, который еще был в живых. Но не таково было отношение к Курляндской герцогине Анне Иоанновне, овдовевшей уже. А тот факт, что Ягужинский — прежний всемогущий прокурор сената провел несколько лет в Митаве, управляя княжеством именем Анны Иоанновны, объясняет до известной степени предпочтение, оказанное ей членами совета. Было вполне естественно ждать со стороны принцессы, которой приходилось уже подчиняться требованиям Курляндского сейма, признания некоторых конституционных ограничений ее власти. Это предположение и пример Швеции, добившейся от Карла XII некоторых мер, обеспечивающих народу больше свободы и больше самоуправления, побудили тайный совет России составить ряд условий, которые должна была подписать новая государыня до вступления своего на трон.

«Мы должны подумать о том, как облегчить наше положение», — сказал Дмитрий Голицын.

«Что вы хотите этим сказать?» — спросил его другой член совета, Головкин.

«Я хочу сказать, что нам нужно обеспечить себе больше свободы», — был ответ.

Условия были написаны и посланы в Митаву будущей императрице. Слишком обрадованная возможностью вступить на престол она не долго церемонилась и подписала их.

Быть может, интересно знать, откуда явилась идея подобного новшества. Два писателя — русский и швед, профессор Hierne из Упсалы и профессор Казанского университета Корсаков согласно утверждают, что пример подан Швецией. Первый из этих авторов, специально изучив «кондиции», подписанные Анной, без труда признал их полное сходство с шведским образцом. По всем соображениям здесь имелось нечто такое, что со временем могло сделаться плодотворным зародышем конституционного развития России в том случае, если бы ряды света были пополнены или лучше если бы создана была новая палата под палатой высшего дворянства.

Знаменитые условия заставляли новую императрицу принять на себя следующие обязательства: она должна была прилагать все усилия к распространению православной веры; не выходить замуж; не назначать наследника; сохранить высший совет из восьми человек, согласие которого было необходимо для объявления войны, заключения мира, установления новых налогов. Императрица приняла обязательство не давать чинов в армии выше чина полковника своей только властью, не спросив мнения совета, не приговаривать никого к смертной казни, лишению прав, конфискации имущества без согласия совета. Также требовалось предварительное решение совета, чтобы сделать законным всякий дар кому-нибудь от имени императрицы, если дело шло о казенных землях, или всякое обращение государственных доходов на покрытие личных расходов государыни. Ни один русский, ни один иностранец отныне не мог быть назначен на какую-нибудь придворную должность без согласия совета. Все эти условия должны были выполняться под угрозой лишения престола.

Ясно, что будучи ограничен всего восемью членами тайный совет превращался в правящую олигархию. Поэтому было вполне естественно, что мелкое дворянство создало движение с целью добиться от короны некоторых гарантий в пользу своих членов. Талант и ловкость таких людей, как Ягужинский, желавших, чтобы императрица пользовалась неограниченной властью, и состояли в том, что они направили это движение против претензий тайного совета в пользу прежнего самодержавия. Вся комедия эта разыгралась таким образом: представитель мелкого дворянства Татищев приготовил контрпроект, в котором предлагал увеличить совет или создать вместо него собрание из ста членов. Эту петицию подписало 249 человек, главным образом гвардейских офицеров. Но большинство не было удовлетворено этим единственным изменением предъявленных требований. Были пущены в обращение еще две петиции, собравшие одна — 743 подписи, другая — 840. Каждая была прямой попыткой ограничить самодержавие, но не в пользу небольшой группы высших чиновников, а в пользу всего русского дворянства. Проект, собравший наибольшее количество сторонников, объявлял, что будущая государыня будет бесконтрольно разрешать все вопросы за исключением тех, которые касались ее двора, доходы которого были определены законом. Исполнительная власть должна была быть вверена высшему совету, имеющему право объявлять войну, заключать мир, командовать армией, контролировать финансы и назначать на все государственные должности. Рядом с высшим советом в упомянутом документе были два следующих учреждения: сенат из 33 членов, долженствовавший рассматривать все дела до их обсуждения в высшем совете, и две палаты представителей, одна из представителей дворянства — 200 членов, другая из представителей сословия, составленная из депутатов, выбранных городами. Легко видеть, что требования мелкого дворянства нисколько не благоприятствовали восстановлению самодержавия и что они могут быть рассматриваемы как попытка создать представительное правление. Они доказывали в то же время величайшее отвращение, которое мелкое дворянство в целом питало к высшим чиновникам; эти последние, злоупотребляя выгодами своего положения, хотели создать в рядах самого дворянства какой-то высший класс, похожий на аристократию Западной Европы.

Чтобы понять теперь, почему эти попытки имели мало шансов на успех, нужно бросить беглый взгляд на судьбы высшего русского сословия после эпохи Петра Великого.

В предыдущих главах было показано, что тот слой населения, который теперь называется русским дворянством, составился из «служилых людей» — лиц, которые под условием получения земель в виде вознаграждения за службу обязывались по приказу выступать в поход с определенным, более или менее значительным, количеством хорошо вооруженных людей, смотря по величине и богатству участка, данного им во владение на время службы. Побежденный Карлом XII в Нарвской битве, Петр приписал свою неудачу скверной организации своей феодальной армии, члены которой на самом деле были слишком заняты заботами о возможно большей доходности своих земель, чтобы видеть в военной службе что-нибудь кроме досадной необходимости, от которой они всеми силами старались избавиться. Число неявлявшихся было достаточно велико, чтобы ослабить силу армии. Те же, которые являлись, не имели понятия о военной дисциплине. Чтобы образовать у себя постоянную армию, подобную шведской, Петр произвел следующие реформы: он объявил, что земли, отданные некогда во владение на время службы, превращаются в наследственную собственность тех, кто ими пользовался, но что все служилые люди будут отныне считаться обязанными военной службой с момента их совершеннолетия, т. е. с 15 лет до самой смерти. Только тем, которым болезнь или возраст мешали быть полезными в войске, военная служба заменялась гражданской. Каждый должен был начать службу в армии с низших чинов и вознаграждался сообразно тому посту, который он занимал. Все те, которые по праву рождения считались защитниками страны, были объявлены особым сословием, по примеру Польши, названным шляхтой. Это слово иностранного происхождения скоро было заменено словом дворяне, употреблявшимся в Московском царстве для обозначения низших слоев московской знати. Вместо того чтобы быть кастой, замкнутой для всякого нового лица, русская знать превратилась со времен Петра Великого в высшее сословие, в ряды которого могли благодаря своим заслугам вступать люди самого низкого происхождения, между тем как в старом Московском государстве этот высший слой составляли исключительно члены княжеских фамилий да еще тех, отцы или деды которых занимали влиятельное место в думе или совете. Со времени Петра Великого та же привилегия была дарована заслуженным офицерам; они имели даже преимущество по сравнению с князьями и графами — новый почетный титул, который опять-таки со времени великого реформатора даровался обычно русскими царями своим любимцам или людям, всем обязанным своему труду и способностям.

Из этого видно, что высшее сословие в России по своей внутренней организации было более демократично, чем в большинстве европейских стран. В противоположность английскому обычаю все члены знатной семьи считались одинаково знатными, все знатные семьи опять-таки были равными независимо от титула, которым они владели; единственное различие вносилось сравнительной важностью должностей, занимаемых членами той или иной семьи в военной или гражданской службе. Эта уравнительная тенденция находилась в явном противоречии с законом о майорате, который создал Петр в последние годы своего царствования, вероятно, для того, чтобы обеспечить слою, который он призвал к отправлению важных государственных функций, материальный достаток, необходимый для успешного выполнения своих обязанностей. Но демократический характер, отличавший русское дворянство, скоро сделал этот закон неприменимым. Родители делали все возможное, чтобы удержать старый порядок раздела наследства на равные доли. Для этого они при жизни продавали часть своих имений, чтобы оставить младшим сыновьям капитал, равный стоимости земель, наследуемых старшим сыном. Или, строго придерживаясь буквы закона, они оставляли все свое движимое имущество, сельскохозяйственный инвентарь, скот и зерно младшим детям, предоставляя законному наследнику исключительно землю. И в то время как некоторые фамилии, находившиеся в тесном общении с двором, были расположены последовать примеру высшей немецкой аристократии и не находили ничего неудобного в законе о майорате, большинство настаивало на его отмене. Оно ввело это требование в число условий, которые обязана была принять новая императрица Анна.

Краткий обзор, сделанный нами, дает нам возможность объяснить происхождение группировок и разногласий, существовавших в рядах высшего сословия в России в тот момент, когда впервые ставился вопрос о конституционных ограничениях самодержавия. Некогда могущественные боярские тенденции были воскрешены небольшой группой семей, которые во время последних царствований стояли во главе государственных дел и были проникнуты политическими идеалами Швеции. Другие члены дворянства, особенно служившие в гвардии, считали себя оскорбленными этими претензиями новейшей олигархии и хотели расширить базу будущих представительных учреждений. Но ни одна из партий не была расположена поддерживать чистый абсолютизм. Коварство тех, которые вместе с императрицей конспирировали в пользу абсолютизма, и заключалось в натравливании этих партий друг на друга. Мелкому дворянству льстили туманными обещаниями о том, что позже будут произведены реформы, которых оно добивалось, но под условием, что теперь оно поддержит императрицу в борьбе с претензиями высшего дворянства. О глубоких корнях этой политики можно судить по письмам лиц, которых их служебные обязанности удерживали вдали от Петербурга, но которые с крайним интересом следили за ходом событий, развертывавшихся в столице. Среди таких лиц мы находим Волынского, сделавшегося впоследствии главою национальной партии, боровшейся против немецких выходцев. Будучи тогда в Казани, он в письме к Салтыкову выражает взгляды мелкого дворянства на олигархические стремления членов тайного совета следующей фразой: «Сохрани нас Бог от того, чтобы иметь вместо одного самодержца десять могущественных фамилий; в таком случае мы, простые дворяне, можем быть уверены в своей гибели, ибо нам придется сгибаться и падать ниц еще больше, чем сейчас».

Мелкие дворяне, все того же мнения, дали себя провести нескольким интриганам, таким например как известный поэт Кантемир или как гвардейский офицер Черкасский, которые заставили их выразить свои чувства по поводу принудительного характера кондиций, подписанных императрицей. Когда гвардейские офицеры решились представить свой проект реформ и прочесть его в присутствии самой императрицы, произошел обмен обвинений. Член тайного совета Голицын спросил, от кого они получили право вмешиваться в дело верховного управления, на что Черкасский ответил: «От вас, от вас, заставивших ее величество говорить, что кондиции, подписанные ею, являются выражением наших всеобщих желаний». По просьбе Мекленбургской герцогини, сестры императрицы, участвовавшей в заговоре, Анна подписала петицию офицеров и разрешила им прийти во дворец в тот же день, чтобы сообщить ей результаты дальнейшего обсуждения дела. Этот план позволил занять дворец толпой солдат, надлежащим образом подготовленных, которые стали кричать, что не допустят, чтобы бунтовщики руководили ее величеством. «Скажите слово, и мы положим к вашим ногам их головы». Анна приказала им слушаться только Салтыкова, высшего офицера, тоже бывшего в заговоре. В тот же день члены тайного совета были приглашены на обед к столу ее величества; из столовой они принуждены были слышать шумные голоса дворян, обсуждавших требования, которые они должны были предоставить императрице, и выражавших свое расположение к ней предположениями разорвать в куски тех, которые не захотят признать ее самодержицей. Пред лицом враждебно настроенной толпы члены совета поняли бесполезность дальнейшего сопротивления. «Вы оскорбили меня!» — воскликнула императрица, обращаясь к старшему из Голицыных; он ничего не ответил. Тогда Анна приказала принести подписанные уже ею кондиции и разорвала их. Казнь двух членов семьи Долгоруких через несколько месяцев после этого, изгнание остальных и ссылка Голицыных в их отдаленнейшие именья положили конец этой преждевременной попытке построить высшую власть в России на базе представительных учреждений.

Трудно найти в истории XVIII в., можно сказать во всей новой истории, эпоху более позорную, более противоречащую чувствам личного и национального достоинства, чем та, которая началась в России с того момента, когда императрица Анна разорвала знаменитые кондиции, ограничивавшие самодержавную власть, которые несколько высших чиновников заставили было ее принять. В эту эпоху Россия якобы управлялась чем-то вроде триумвирата, во главе которого стоял министр иностранных дел, канцлер Остер-ман. На самом же деле вся империя должна была склониться перед волей простого авантюриста, иностранца, не знавшего ни страны, которою ему предстояло управлять, ни языка тех, которые должны были повиноваться его приказаниям. Единственной причиной, доставившей ему столь высокое положение, была симпатия, которую он внушил императрице за много лет до ее восшествия на престол, когда, чувствуя нужду в советах и указаниях для управления Курляндией, она искала и, как ей казалось, нашла все в лице одного немецкого юнкера по имени Бирон. Он получил кое-какое образование в Кенигсбергском университете, но не мог получить никакой ученой степени в силу своей безнравственности и засвидетельствованной склонности к нарушению общественной тишины и присвоению чужой собственности. Нет нужды упоминать, что фамилия этого авантюриста не имеет ничего общего с фамилией французских Биронов (Biron), ибо только благодаря чистейшей наглости Buhren осмелился назваться Biron после того, как императрица пожаловала ему орден св. Андрея, а Карл VI австрийский, по особой просьбе императрицы же, титул светлости. Глава же герцогской фамилии Biron во Франции вместо того, чтобы протестовать против этого, испытывал какое-то удовольствие, говоря своим окружающим, что похититель не мог найти в Европе лучшего имени. Таким образом, этот авантюрист перешел в историю с украденным именем, и самый позорный период русской истории до сих пор обозначается названием Бироновщина. По письму от 30 декабря 1738 года, хранящемуся еще в Дрезденских архивах, видно, что императрица, страдавшая подагрой и скорбутом, все заботилась об увеселениях Бирона. Что же касается управления, то оно было в руках фаворита, которому императрица пожаловала титул курляндского герцога. Бирон, правда, часто советовался с Остерманом, но, не доверяя ему, он следовал его советам только тогда, когда они одобрялись неким евреем Липманом. Таким образом, в конце концов, этого еврея можно было считать истинным повелителем России. Так возник авторитет иностранцев в империи и в то же время было положено основание той ненависти к немцам, которая еще жива в России, но которая представляет из себя нечто совсем иное, чем расовая ненависть.

Во всяком случае Бирон был не последним немецким авантюристом, на которого могли жаловаться русские и который осмеливался обращаться к ним на иностранном языке со словами: «Эй, вы, русские!» Еще в более близкую к нам эпоху в царствование идола националистов Николая I не кто иной, как кавказский герой Ермолов на вопрос императора: «Какой награды хочешь ты за свои заслуги?» ответил — «Государь, сделайте меня немцем». Русские не могли переносить заносчивости этих дворянчиков из балтийских провинций. Эти дворянчики, прямо или косвенно покровительствуемые немецкими принцессами русского двора, захватывали высшие места не только в армии и флоте, но и в гражданском управлении. Они также заседали и в русской Академии наук, где почти столько же говорили по-немецки, сколько по-русски. И такое положение дел сохранялось еще почти четверть века тому назад.

Однако недавно историки пытались не столько оправдать Бирона во всех жестокостях, совершенных во время его правления, сколько справедливее распределить ответственность за них между ним, императрицей Анной и главой русского духовенства, знаменитым Феофаном Прокоповичем. Этого последнего со времени царствований Петра i и Екатерины держали вдали от двора его многочисленные соперники, и теперь он мстил, преследуя враждебных ему людей. С другой стороны, жестокость, проявлявшаяся даже в любимых удовольствиях государыни, казалось, была господствующей чертой ее характера. Например, чтобы отпраздновать свадьбу настоящего русского князя, который осмелился перейти в католицизм, с женщиной-шутом императрица велела воздвигнуть дворец из льда и приказала молодым провести брачную ночь на ледяной постели. Несчастная пара едва не умерла от холода. Один из наших друзей, Якоби — член Петербургской Академии художеств написал картину, удивительно хорошо передающую сумасбродство и жестокость характера императрицы. Картина называется «Сумасшедшие». На ней вы видите представителей русского дворянства, соперничающих друг перед другом в том, кому удастся позабавить смешным костюмом или позой императрицу, а она в то же время внимательно выслушивает доклад вполголоса начальника тайной полиции о пытке, которой он собирается подвергнуть лиц, заподозренных в заговоре. Фаворит Бирон заносчиво смотрит на действующих лиц этой отвратительной сцены, а вдали печально стоит его будущая жертва, Волынский, истинный русский патриот, видимо, стыдясь за своих сограждан.

Чтобы подтвердить это всеобщее осуждение царствования Анны — царствования, которое должно быть по жестокости поставлено рядом с царствованием Иоанна Грозного, бросим беглый взгляд на некоторые цифры. По словам двух современников, автора немецких мемуаров Мардефельда и французского посланника Ла Шетарди, число лиц, приговоренных к смертной казни, простиралось от 5 до 7 тысяч в течение этого всего только 10-летнего периода; число же лиц, сосланных в Сибирь, доходит до 30 тыс. Более того, в один только год, вернее, в 5 месяцев, с 1 августа 1730 до 1 января 1731 года, протоколы сыскного приказа зарегистрировали 425 чел., преданных пытке, 11 казненных, 57 сосланных в Сибирь и 44 сданных в армию простыми солдатами. При таких условиях легко понять, почему Анна на своем смертном одре думала только о том, чтобы ободрить своего трепещущего фаворита и говорила: «Не бойся никого, не бойся».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.