Марк Бейссингер Феномен воспроизводства империи в Евразии [402]

Марк Бейссингер Феномен воспроизводства империи в Евразии [402]

Тема нашего конгресса в этом году заявлена как «воспроизводство (persistence [403] ) империи». Эту тему я выбрал около года назад, надеясь таким образом способствовать развитию творческого подхода к имперской проблематике и стимулировать междисциплинарное обсуждение одной из основных особенностей изучаемого нами региона земного шара. Замысел состоял в том, чтобы, пользуясь известным выражением Чарльза Тилли, сосредоточиться на «серьезных вопросах, больших структурах и масштабных сравнениях» применительно к нашему региону [404] . Позвольте пояснить, что я имел в виду.

К истории нашего региона можно подходить как к серии иронических ситуаций, или, говоря языком социальных наук, серии загадочных исследовательских проблем. Одна из таких загадок заключается в том, что империя здесь снова и снова используется как практическая категория политики, и это несмотря на то, что регион не раз был свидетелем коллапса империй. Конечно, государство Романовых, будучи осознанно имперской политией, само провозгласило себя империей; оно стремилось при помощи тщательно разработанных ритуалов внушить соответствующее представление и своим собственным подданным, и всему остальному миру (что хорошо показано в работе Ричарда Уортмана [405] – одного из тех, кому мы сегодня вручаем приз нашей ассоциации). Русские цари совершенно открыто старались культивировать имперскую репутацию, чтобы их правление признавалось законным, справедливым. Насаждаемый ими образ великой империи служил основой их собственного авторитета как внутри страны, так и за ее пределами.

Напротив, Советский Союз стремился к прямо противоположной цели – убедить своих граждан и весь мир в том, что он не является империей. При этом поведение СССР в конечном счете снискало ему имперскую репутацию как в глазах собственных граждан, так и всего остального мира. На первый взгляд, СССР возник как постимперская форма правления, многонациональное гражданское государство, ставившее перед собой задачи модернизации входящих в него обществ и преодоления национальных различий во имя классовой солидарности. Советские вожди всегда настаивали на том, что понятие «империя» к их стране неприменимо. Действительно, как отмечает Терри Мартин, чтобы избежать такого сравнения, советское государство специально создавалось на принципах этнофедерализма [406] . И все же, как хорошо известно, к моменту распада Советского Союза во всем мире его воспринимали именно как империю, и так же его продолжают называть сегодня. По словам Рональда Суни, СССР не формировался как империя – скорее, он стал ею [407] .

Однако иронию можно усмотреть еще и в другом, более современном аспекте выбранной мною темы. Как считают некоторые, сегодня Российская империя возрождается. Те из нас, кто следит за публикациями в печати, знают, что в последние годы путинская Россия все более уверенно заявляет о своей силе за рубежом, стремится контролировать мировые энергетические рынки и манипулировать ими ради достижения своих геополитических целей, пытается запугивать соседей, таких как Грузия и Эстония, возвращается к централизованным методам управления национальными меньшинствами (а в случае с Чечней это еще и силовые методы управления). Все это порождает страх и обвинения в возрождении российского империализма, вызывает в Европе и Америке растущее беспокойство по поводу роста российского экономического и политического могущества. Збигнев Бжезинский говорит о «ностальгии по имперскому статусу» в современной России [408] . Юлия Тимошенко, которая скоро станет премьер-министром Украины, предупреждает о том, что «имперские амбиции России никуда не исчезли с падением Советского Союза» [409] . Известная журналистка Энн Эпплбаум пишет: в России очень многие убеждены в том, что эта страна имеет «право на империю» [410] . Почти то же самое утверждается в опубликованной несколько лет назад книге Януша Бугайского «Холодный мир: новый российский империализм» [411] . Так считают не только ученые, журналисты и политики. Опрос общественного мнения, проведенный Би-би-си совместно с компанией Globescan в 2005 году в 30 разных странах, показал: только США и Иран пользуются в мире еще более дурной славой. В 16 из 29 опрошенных стран преобладает отрицательное отношение к российскому влиянию в мире (для сравнения: отрицательное отношение к американскому влиянию в мире преобладало в 18 из 29 стран) [412] . Далеко не все, конечно, соглашаются с тем, что к современной России применимо понятие «империя» как аналитическая категория. Многие исследователи, например Андрей Цыганков или Дмитрий Тренин, отказываются использовать понятие «империя» во избежание необоснованного расширения его смысла [413] . В то же время такие ученые, как Эмиль Пайн, Чарльз Кинг или Джордж Шёпфлин, считают, что империя – вполне пригодная категория для анализа современной России [414] . В сегодняшнем выступлении я не ставлю перед собой задачу ответить на вопрос, кто из них прав. Меня не слишком интересует феномен воспроизводства империи в трудах исследователей в качестве адекватной аналитической модели для изучения Советского Союза или современной России. Гораздо больше меня интересует разработка подходов к империи как к самовоспроизводящейся категории политической практики в изучаемом нами регионе. Возможно, некоторые усмотрят в выбранной мною теме проявление русофобии или пережиток холодной войны, когда слово «империя» использовалось для того, чтобы опорочить стремление России к удовлетворению своих естественных геополитических интересов. Другие, вполне вероятно, решат, что выбор темы соответствует их собственным представлениям о России – о будто бы присущих ей в силу самой природы имперских амбициях и инстинктах. На самом деле я утверждаю лишь следующее: независимо от того, считаем ли мы империю подходящей аналитической категорией применительно к современной России, склонны ли мы положительно оценивать феномен вопроизводства империи как понятия, периодически используемого в политической практике в Евразии, – все равно следует признать, что стремление быть империей, память о ней, мечты о ней и страх перед ней все время присутствуют в этом регионе. Они продолжают формировать его культуру и политику, и этот социальный факт требует объяснения.

В этом выступлении я хочу задаться вопросом: что заставляет людей считать ту власть, с которой они сталкиваются, имперской властью (притом, что в сегодняшнем мире формально империй больше не существует)? Какого рода действия властей расцениваются как имперские? Как эти оценки меняются с течением времени? Эти вопросы вовсе не лишены смысла, ведь за последнее столетие в России сменился целый ряд политических режимов, которые в той или иной мере считались «имперскими» (некоторые из них сами стремились к такой оценке, другие ее опровергали). В сущности, я хочу высказать здесь несколько основных тезисов. Во-первых, понятие империи как категории практической политики постоянно переосмысливалось в течение XX века. Причинами тому были сопротивление, которое империя вызывала, и утверждение направленных против нее норм государственного суверенитета и права наций на самоопределение. Итак, практики власти, которые в наши дни люди приписывают империи, заметно отличаются от тех, что ассоциировались с империей сто лет назад, – использование этого термина в политической жизни существенно изменилось. Империя стала восприниматься как незаконная форма правления, превратилась в отрицательную характеристику, которой государства стремятся избежать, хотя иной раз к ним и пристает такой ярлык. Во-вторых, нужно понять, почему различные явления и различные по своему характеру действия властей одинаково расцениваются как имперские. В недавно опубликованной в Slavic Review статье я указываю на то, что к империи вполне применимо понятие семейного подобия в формулировке Л. Витгенштейна. Витгенштейн определяет его как подобие, присущее ряду предметов или явлений, отличных друг от друга по некоторым признакам, но обладающих достаточным числом общих свойств, чтобы их можно было объединить в одну категорию, и так или иначе связанных между собою [415] . В этом смысле империи в Евразии на протяжении XX века обладали семейным сходством. Говоря о воспроизводстве империи, я не имею в виду преемственность – этого как раз не было, были разрывы, распады связей. Более того, советская империя имела совершенно иную природу, нежели империя Романовых, точно так же, как нынешнее стремление постсоветской России утвердить свое могущество нельзя рассматривать как простое возвращение к советскому империализму. Тем не менее все эти явления и окружающая их политика каким-то образом соотносятся между собой, и мы должны понять, что их связывает. Далее я собираюсь кратко описать четыре таких механизма, которые, возможно, объединяют политику империи во всех этих режимах и в той или иной степени могут помочь нам объяснить устойчивость империи как категории практической политики в Евразии. Перечислим эти механизмы: 1) «прилипчивость», так сказать, имперской репутации как варианта плохой репутации; 2) инерция массового стремления к высокому статусу и открывающаяся в связи с этим возможность для политических лидеров легитимировать свою власть за счет укрепления национального могущества внутри страны и на международной арене; 3) преемственность интересов, идеологий и поведенческих моделей политических и бюрократических элит от одного режима к другому; 4) повторяющиеся структурные диспропорции в соотношении сил, которые подталкивают действующих лиц к движению примерно в одном и том же направлении.

Позвольте мне начать с объяснения, почему я выбрал эту проблему в качестве темы нынешнего конгресса и моего президентского выступления. Конечно, я ею занимаюсь, и потому, думаю, мне есть что сказать. Но проблема живучести империи имеет также особое значение для всей нашей ассоциации, объединяющей представителей разных дисциплин. С момента распада СССР Американская ассоциация содействия славянским исследованиям (AAASS) все время мучилась вопросом о том, что же связывает всех ее членов. Самый простой ответ, естественно, гласит: мы все занимаемся одним и тем же регионом. Однако подобный ответ порождает новые вопросы: что такое регион; зачем нужен диалог между разными дисциплинами? В сущности, это вопросы о том, кто мы такие и почему мы из года в год собираемся вместе на конгресс. Конечно, можно ответить и так: нам просто нравится встречаться со старыми друзьями. Это само по себе уже достойная цель. Однако научная ассоциация должна стремиться к тому, чтобы быть чем-то большим, нежели просто местом встречи старых друзей. Можно дать и другой ответ: AAASS дает нам возможность узнать последние новости о том, что происходит в соответствующих дисциплинах применительно к нашему региону. И это тоже достаточно веская причина для существования нашей ассоциации. Однако существует опасность, что мы как организация являемся лишь формальным объединением представителей разных дисциплин, которые редко взаимодействуют между собой. Эта проблема стоит не только перед AAASS – она присуща всем научным учреждениям, и в особенности междисциплинарным ассоциациям [416] . Любая здоровая междисциплинарная ассоциация должна способствовать формированию общего интеллектуального пространства, где мы могли бы учиться друг у друга, преодолевая границы отдельных наук. Империя – одна из таких общих тем, вокруг которой в нашей ассоциации уже образовалось некоторое междисциплинарное интеллектуальное пространство. Уже существует значительная группа историков, политологов, антропологов, литературоведов и культурологов, которые занимаются этой проблематикой. Популярность предложенной темы иллюстрируется и количеством секций на конгрессе, сформированных в ответ на мое предложение. В то же время многие из нас, обсуждая взаимосвязанные вопросы, все еще говорят за своими отдельными «столиками», редко вступая в контакт с представителями других дисциплин и специалистами по другим историческим периодам. Поэтому, выбирая тему империи и предлагая ее конгрессу в такой формулировке, которая охватывает исторические, политические и культурные аспекты империи, я надеялся стимулировать междисциплинарное общение и расширить интеллектуальное пространство нашей ассоциации.

Есть еще целый ряд достаточно важных причин, почему членам AAASS следует обратить особое внимание на живучесть имперской политики в изучаемом нами регионе. Империя играла и играет одну из главных, возможно, даже самую главную роль в формировании истории, политики и культуры региона. Более того, стремление к империи, страх перед ней, память о ней, мечты о ней продолжают определять культуру, литературу, внутреннюю и внешнюю политику в регионе. Именно империя служит основным оправданием нынешней постсоветской государственной системы. На ней строится обоснование независимости государств региона. В заявлении президента Российской Федерации Владимира Путина о том, что распад Советского Союза был «величайшей геополитической катастрофой века» и «настоящей драмой» для российского народа [417] , содержалось невысказанное предположение: сохранение советской империи было бы более предпочтительно, чем существование демократических государств Восточной Европы и тех пятнадцати государств, что сегодня существуют на бывшем советском пространстве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.