21. Возвращение на Запад
21. Возвращение на Запад
«В то время как Танкред наращивал силы княжества Антиохийского, Боэмунду в Европе удалось организовать свой крестовый поход — отчасти благодаря тому ловкому умению, с которым он сумел распространить в Италии и во Франции истории, выставляющие в выгодном свете его, а в невыгодном — «ненавистных» греков, что нашло отражение во всей последующей западной историографии»[688].
Нельзя было лучше выразить в нескольких строках цели, неустанно преследуемые Боэмундом на Западе, и указать на использованные ради их достижения «средства массовой информации», на их успех и воздействие.
С момента возвращения в свои апулийские земли Боэмунд заботился о своей «рекламе». Он и раньше не забывал поддерживать контакты с Южной Италией, извещая о победах, одержанных благодаря ему «воинами Христа». Известно, что на следующий день после разгрома Кербоги под Антиохией он велел послать в церковь Святого Николая в Бари богатый шатер атабека, что попутно подчеркивало его роль военачальника победоносных армий[689]. На сей раз он сам доставил с богатого реликвиями, пышного Востока несколько драгоценных талисманов: так, церкви Святого Савина в Каносе он принес в дар две иглы из тернового венца Христа, на которых еще можно было различить следы крови Искупителя[690]. Его слава росла изо дня в день. Если верить автору «Истории священной войны», благоволившему норманну, с момента прибытия Боэмунда в Италию красноречивый Даимберт Пизанский представлял его во всех городах как «истинного рыцаря и мученика Христова». Популярность рыцаря граничила с преклонением: народ стекался толпами, «словно желая увидеть самого Иисуса Христа»[691].
Нам мало известно о деятельности Боэмунда в то время. Вероятно, вскоре он приступил к закладке флота, необходимого для осуществления его замыслов, о которых он поведал папе римскому Пасхалию II; его друг Даимберт вскоре тоже предстал перед папой, чтобы защитить свое дело, — очевидно, его победа лишь укрепила положение Боэмунда. О точной дате его встречи с папой римским ничего не известно[692]. Мы не можем утверждать, что их переговоры состоялись до этой даты, но это все же возможно.
Что произошло в ходе этой встречи, какие соображения руководили папой, когда он выносил решение в пользу предприятия норманна? Пасхалий II, безусловно, доверил Боэмунду vexillum sancti Petri (хоругвь святого Петра) в знак папского согласия на будущий крестовый поход и дал ему в помощники Бруно де Сеньи, чтобы проповедовать поход на Западе, особенно во французском королевстве. Мог ли папа римский отказаться от проекта, представленного блистательным героем Первого крестового похода, особенно после поражения вспомогательного похода в 1101 году?[693]
Однако знал ли понтифик о намерении Боэмунда напасть на Алексея, поддерживал ли он этот замысел? Историки придерживаются различных взглядов на этот счет. Большинство из них утверждает, что папа разделял предубеждение Боэмунда и с самого начала поддерживал его затею против Алексея, который, по его мнению, был склонен к союзу скорее с турками, нежели с крестоносцами[694]. Один лишь Джон Роу в волнующей защитной речи пытается снять с папы вину за эту «ошибку», представляя его жертвой, введенной в заблуждение хитростями Боэмунда; последний якобы говорил с папой лишь о крестовом походе на Восток[695].
Конечно, нельзя полностью исключить, что Боэмунд во время встречи с понтификом представил свой план в этой условной форме. Зато гораздо сложнее допустить, что Пасхалий II долгое время мог не знать об истинных намерениях Боэмунда, который повсюду, в компании легата Бруно де Сеньи, открыто призывал к походу «против неправедного византийского императора», ответственного за все беды крестоносцев, включая тех, кто в 1101 году был истреблен турками, как говорили тогда, с согласия басилевса. Кроме того, разве решился бы Боэмунд полностью скрыть от папы свой замысел так или иначе напасть на Византийскую империю, рискуя из-за этого во время своих дальнейших призывов к походу внезапно лишиться папского одобрения? Сложно поверить в то, что подобный вариант развития военных действий не был хотя бы раз упомянут во время их встречи.
Согласился ли Пасхалий II с идеей нападения на Византию? Не нашел ли в нем Боэмунд решительного противника такого проекта — и тогда не пришлось ли ему пойти на все дипломатические хитрости и уловки, на какие он был способен, чтобы убедить папу? Конечно, норманн сделал все, чтобы Запад воспринимал византийскую империю как порочную и продажную державу, враждебную христианам и сотрудничавшую с турками. Норманнский Аноним, как видно, не упустил возможности распространить эту идею, но в этом он не был ни единственным, ни даже первым. То время действительно было отмечено глухой и глубокой враждебностью к грекам.
Корни этой сильнейшей неприязни уходят во времена, предшествующие крестовому походу, — последний лишь укрепил взаимное предубеждение обоих лагерей. Для греков латиняне были грубыми и кровожадными, жаждущими золота и драгоценностей варварами, едва ли скрывающими свои помыслы, заключавшиеся в одном: награбить сокровища Византии и захватить ее земли под предлогом крестового похода. Боэмунд послужил яркой иллюстрацией этому убеждению, поскольку он нарушил присягу, присвоив себе Антиохию. А для большинства латинян Византия была пришедшей в упадок империей, которую изнутри подтачивали порок, взяточничество и страсть к роскоши; она оставалась на плаву лишь благодаря союзам с врагом «язычником» — настолько греки, по их мнению, были трусливы, изнежены, порочны и вероломны. Император Алексей представлял собой в большей степени врага, нежели союзника. Его часто называли ответственным за потери крестоносцев Петра Пустынника в 1096 году, за обман в Никее в 1097 году, за отступление от Антиохии в 1098 году, за препятствия, чинимые паломникам, идущим через земли империи, и за недавний разгром крестоносного воинства в 1101 году.
Эти обвинения, в свою очередь, выдвигал и Боэмунд. Если верить Альберту Ахенскому, в начале 1102 года подобные слухи дошли до Иерусалима. Молва, обвинявшая императора в том, что он вступил в сделку с врагом, принесла свои плоды: множество христиан обратилось к королю Балдуину с просьбой написать Алексею и потребовать от него «прекратить выдавать или предавать их и явиться на помощь Иерусалимской Церкви вместо того, чтобы благосклонно выслушивать турок и сарацин»[696]. Более того, люди открыто обвиняли Алексея и Раймунда Тулузского в сговоре против крестоносцев, которых они якобы намеревались выдать туркам:
«Действительно, в среде христианского люда прошел слух о том, что Раймунд и туркополы повели армию лангобардов через пустыни и безлюдные земли Пафлагонии [северное побережье Средней Азии] в согласии с тайными и коварными советами самого императора, чтобы армию, истощенную в пути голодом и жаждой, легко могли победить и уничтожить турки»[697].
Эти слухи не обязательно исходили от норманнов Антиохии во главе с Танкредом (Боэмунд был тогда в заточении), но, вероятно, последние стали их активно раздувать. Альберт Ахенский, упоминая об этой молве, не разделяет ее: по его мнению, ничто не позволяет обвинить Алексея в подобном преступлении, поскольку он, напротив, пытался убедить крестоносцев не следовать по выбранному ими пути. Балдуин I тем не менее отправил в Константинополь архиепископа и епископа. Алексей благосклонно принял послов и просьбу короля, подкрепив свою невиновность клятвой, и решил направить в Рим одного из них, епископа Манассию, чтобы тот в присутствии папы снял обвинения в измене, выдвинутые против императора.
На этот раз Альберт Ахенский менее благосклонен к Алексею. Согласно хронисту, в Константинополе Манассия оказал сопротивление императору, стремившемуся «избавить» епископа от его преданности «галлам». Алексей, без сомнения, полагал, что сможет рассчитывать на Манассию, чтобы защитить свое дело перед понтификом, который, по словам Альберта Ахенского, принял епископа в Беневенто. Там, в церкви, Манассия, напротив, обвинил Алексея и так убедительно заверил папу в вероломстве императора, что получил от него письма, призванные очернить Алексея в глазах князей Франции[698].
Несмотря на аргументы Джона Роу, у нас нет приемлемых доводов для того, чтобы отбросить свидетельство Альберта Ахенского, который к тому же, как мы видели, не верил слухам об измене басилевса, упорно ходившим на Востоке[699]. Конечно, мог Алексей рассчитывать на нескольких союзников в Италии[700], но что стоили их заверения против слова Боэмунда, «поборника Христова», подтвердившего эти слухи? Согласно Бартольфу из Нанжи, Боэмунд и Даимберт пожаловались папе на «обиды», чинимые их общими врагами; Боэмунд обвинял басилевса в том, что тот сделал все, чтобы помешать паломникам отправиться в Иерусалим. Жалобы возымели успех — взволнованный этими сообщениями, Пасхалий II восстановил в правах Даимберта. «И отправил он Боэмунда в лежащую за Альпами Галлию и в западные земли, чтобы обрести там поддержку против императора; он назначил его знаменосцем Христова воинства, вручив ему хоругвь святого Петра, и отпустил его с миром»[701].
Та легкость, с какой распространялись слухи — в том числе их распускал и сам Боэмунд, — свидетельствует и о силе убеждения норманна, и о том, как быстро восприняли их на Западе — настолько они соответствовали царившим там представлениям.
Каковы бы ни были истинные побуждения Пасхалия II, Боэмунд в сопровождении папского легата Бруно де Сеньи отправился во Францию проповедовать крестовый поход. Авторитет его вырос вдвойне — ведь теперь он выступал как истинный герой крестового похода, надлежащим образом уполномоченный властью понтифика и снабженный хоругвью святого Петра.
Согласно Ордерику Виталию, Боэмунд прибыл во Францию в феврале или марте 1106 года. Еще до своего прибытия в эту страну он отправил послание королю Англии Генриху I, предупредив о своем скором приезде и попросив принять его при дворе. Слегка встревоженный тем, что своим призывом к крестовому походу Боэмунд уведет из его королевства слишком много рыцарей, король ответил, что князю антиохийскому не стоит отправляться в путь зимой. Он предложил встретиться ближе к Пасхе, но в Нормандии, где он будет в это время находиться[702]. Сначала Боэмунд посетил монастырь Сен-Леонар-де-Нобла в Верхней Вьенне, чтобы выполнить данный им обет. Он посвятил святому серебряные оковы, которые Ричард де Принципат, возможно, уже принес от его имени монахам этого места[703]. Там же, или же в монастыре Сен-Марсьяль в Лиможе[704], была составлена одна из по меньшей мере трех версий «чуда святого Леонарда», свершенного ради освобождения Боэмунда.
Этот текст заслуживает нашего особого внимания[705], поскольку этот miraculum, впоследствии переписанный саксонским епископом Валераном (ум. в 1111 г.) и включенный в сборник чудес святого Леонарда, покровителя узников и, в частности, воинов, был составлен на основе устного рассказа Боэмунда, который любил рассказывать о своих приключениях публично.
Почитание святого Леонарда возросло в момент социального и идеологического подъема рыцарства, на заре XII века[706]. Текст постоянно превозносит ремесло рыцаря, в частности, его миссию служения Богу, нашедшую свой выход в том числе и в крестовом походе. А кто, как не Боэмунд, представлял собой идеал этого «божьего рыцарства»? «Итинерарий паломника», идущего в Сант-Яго-де-Компостелла», составленный спустя тридцать лет, не преминул сделать из него тип христианского героя, попавшего в руки врагов Бога и освобожденного благодаря вмешательству святого Леонарда, как можно видеть по множеству цепей и оков, преподнесенных по обету рыцарями, которых вызволил этот святой[707].
Повествование открывает рассказ о пленении Боэмунда. Норманн был схвачен неожиданно, вследствие своей доверчивости: из всех битв он неизменно выходил победителем, а потому не поостерегся, пустившись на помощь Гавриилу из Мелитены, который называл себя «королем», утверждая, что хочет стать христианином. В рассказе этому псевдокоролю уготована роль предателя: в то время как Боэмунд выступил против Данишмендида, он был атакован в ущелье языческими силами, численно превосходившими его войска. Тогда Боэмунд обратился к своим доблестным рыцарям с настоящим призывом к священной войне — задолго до выступления Бернарда Клервосского в Везеле, в 1146 году:
«Не число дает победу, а Бог. Если войну ведут за него, Бог всемогущ — тем, кто воюет за его дело, нечего бояться. Если мы живем, то живем для Бога; если мы умираем, то умираем ради Него. Я поступил бы лучше, сказав, что смерть ради владыки небесного означает жизнь, ибо те, кто умер ради Христа, продолжают жить — и они будут наслаждаться вечным блаженством»[708].
К тому же, добавил Боэмунд (ссылаясь, бесспорно, на сражение в Антиохии и вмешательство небесных легионов, описанных норманнским Анонимом), на помощь им явится святой архангел Михаил с легионами ангелов, как он уже делал это ранее, сражаясь на стороне крестоносцев против «персидского короля», врага Бога. Тех же, кто погибнет, святой Михаил приведет в рай. Здесь, как и в «Деяниях», причем гораздо четче, чем на Клермонском соборе, заявлена доктрина, лежащая в основе и священной войны, и джихада: те, кто умрут в битве, добудут себе мученический венец[709].
Затем Боэмунд выстроил свои войска в боевом порядке. Но язычников было неисчислимо больше. «Что делать столь малым числом против множества тысяч? Что может один против тысячи?»[710] На христиан обрушился ливень стрел; воинов-христиан перебили, а Боэмунда увели в плен.
В Антиохии Танкред (в тексте — двоюродный брат Боэмунда, обладающий всеми достоинствами) приложил все силы к тому, чтобы вызволить норманнского предводителя[711]. В этом литературная версия, как мы знаем, расходится с действительностью: она явно отражает желание Боэмунда возвысить того, кто управлял его княжеством, защищал Антиохию от врагов и, следовательно, должен был прийти на выручку.
Своим спасением Боэмунд, однако, был обязан отнюдь не Танкреду. Первым благим вмешательством в его судьбу была помощь женщины-сарацинки. В данном тексте это не дочь, а жена Данишмендида: будучи христианкой, но скрывая это от всех, она снабдила Боэмунда и его соратников тем, что было им необходимо из еды и одежды, и подкупила стражников, чтобы они не обращались с пленниками грубо.
Второе вмешательство — заступничество родичей и друзей Боэмунда, которые, в частности, «герцог Рожер», мобилизовали ради него свои силы в Апулии и Калабрии. Речь, без сомнения, идет о Рожере Борсе, единокровном брате Боэмунда, которого тот приобщил таким образом к своей судьбе. За помощью сторонники Боэмунда обратились к… молитвам, подаяниям, дарам: это была опосредованная помощь, добивающаяся через Церковь божественного вмешательства.
Тотчас же после этого произошло третье вмешательство, на сей раз небесного порядка. Ибо «после Бога Боэмунд уповал главным образом на святого Леонарда…», как и весь мир, добавляет текст[712]. Далее следует похвальное слово святому и перечисляются его добродетели: он приходит на помощь любому узнику; всякий, кто доверится ему, никогда не усомнится в своем спасении; помолимся же ему, чтобы он пришел на помощь христианам, плененным неверными. Так каждый день молились монахи Сен-Леонар-де-Нобла, часто приходя босыми к гробнице святого и простираясь перед ней[713].
Их заступничество оказалось действенным: прежде всего оно коснулось Ричарда де Принципата, товарища Боэмунда по плену, — того, кто даже опередил Боэмунда в его паломническом странствии и преподнес монахам серебряные оковы, о которых мы уже упоминали. Святой, явившись Ричарду, объявил о скором освобождении Боэмунда: пусть он как можно скорее известит его об этом. Ричард подчинился. Там, в темнице, Боэмунд явил свою веру долгой молитвой с сильным идеологическим подтекстом, к которому мы еще вернемся, поскольку в нем, возможно, заключена суть послания, которое Боэмунд старался донести до монахов, собиравших его речи.
Далее идет рассказ о том, каким образом святой Леонард достиг своей цели: он явился Боэмунду, возвестив тому о скором освобождении из плена, который, оказывается, был послан норманну в наказание за его грехи. Святой получил право освободить его, но Боэмунд не должен проявлять на этот счет никакой личной инициативы. Церковная мораль, таким образом, заявлена открыто: грех влечет за собой несчастье, но милосердие превыше всего, поэтому во власти святых прийти на помощь своим верующим, если те вверяют себя им. Боэмунд будет об этом помнить и покажет себя щедрым и великодушным в отношении Церкви, особенно в отношении храмов, посвященных святому Леонарду, которые он впоследствии достроит.
Затем святой явился жене Данишмендида, а потом и к нему самому. Он побудил Гюмюштекина попросить помощи у Боэмунда против своего врага Яги-Сиана. Но для этого ему нужно было освободить норманна, поскольку, утверждал святой, «Боэмунд есть и рыцарь Христа, и мой рыцарь»[714].
Тогда был заключен договор о союзе. Не без труда, поскольку Данишмендид сначала требовал выплаты огромного выкупа и возврата Антиохии. Речь, вероятно, шла об освобождении под честное слово, поскольку Боэмунд должен был каждый месяц вновь становиться пленником, — неприемлемое условие, от которого он отказался. Боэмунд предложил решение, устраивающее всех: союз с ним. Для героя это был случай подтвердить свое славное имя, показать свою общепризнанную воинскую доблесть и достоинства франков, к которым он относит и себя: «Ибо если я стану твоим другом, кто осмелится выступить против меня? Если ты станешь другом франков, твоя рука падет бременем на головы врагов»[715].
Убежденный его речами, Данишмендид согласился свести выкуп к меньшей сумме: 5000 безантов. Более того, собрать эти деньги взялась его жена; верхом, наравне с Боэмундом, она отправлялась на сбор пожертвований; именно она «проповедовала» среди воинов, подчеркивая добродетели норманна. Эти речи, которые Боэмунд повторит на Западе, должны были прозвучать призывом встать под его знамя: «Этот человек — величайший из франков, слава христиан, спасение всех тех, кто верит в него»[716]. С ним обеспечена победа — а значит, и добыча, то есть богатство.
Такие упования в некотором роде выступали гарантом развязывания кошельков: собранная сумма намного превосходила ту, что предназначалась для выкупа, который получил Данишмендид, тогда как Боэмунд обрел и свободу, и остаток денег. Освободившись, он, одержав верх над врагами, «расширил» земли своего союзника. Двойной урок: рыцари могут вверять себя святому Леонарду, который сумеет спасти своих верующих, и полагаться на Боэмунда, рыцаря Христа и святого, пользующегося такой репутацией, что под его командованием стремятся сражаться даже его враги — настолько сильна их уверенность в том, что с его помощью они одолеют противников и обогатятся. Лучшей рекламы для крестового похода Боэмунда нельзя было и придумать.
Крестового похода… против кого? Конечно, против «неверных», ибо если Боэмунд и стал союзником одного из них (чья жена была христианкой), то для того также, чтобы сражаться с турками, к тому времени гораздо более опасными, нежели Данишмендид. Однако главный враг — не турки. Чтобы найти его, нужно вернуться к сердцевине рассказа — к молитве, обращенной Боэмундом к святому Леонарду после вести Ричарда де Принципата о предстоящем освобождении. Узнав об этом, Боэмунд излился в речи, пересыпанной отсылками к библейскому прошлому. Возблагодарив Бога за то, что он пришел к своему народу и искупил его грехи, Боэмунд молил спасти его, чтобы он смог восславить его вместе с другими его слугами. Он просил «своего отца пресвятого Леонарда» вызволить его из плена, согласно обещанию, «не ради нас, господин, но ради славы твоего имени» и т. д. Затем его речь, обращенная к святому, приобретает более личный характер; ее пропагандистское предназначение очевидно:
«Вырви меня из рук врагов моих и тех, кто терзает меня… Я воздаю благодарность Богу, воздаю благодарение нашему беспримерному отцу Леонарду, кого мои уста никогда не забывали восхвалять, ибо над тобой, мой дорогой родич Ричард, не взял верх несправедливый император — тебя спасла доброта святого»[717].
Намек на византийского императора, обвиненного в том, что он желал причинить вред Ричарду, очевиден. Таким образом, басилевс причислен к упомянутым ранее «врагам». Далее в тексте этот обвинительный мотив становится еще более заметным, так как Боэмунд в своей молитве открыто упрекает басилевса, обвиняя его в том, что он был главным виновником поражений и гибели крестоносцев:
«О, жесточайший император, повинный в гибели стольких тысяч христиан: одних настигла постыдная измена, другие стали жертвами кораблекрушения, некоторые были отравлены или изгнаны, и несметное множество христиан по его наущению были убиты язычниками. Это не христианский император, но ярый еретик, это Юлиан Отступник и новый Иуда, равный иудеям. Притворяясь мирным правителем, он, подобно наемному убийце, ведет войну против своих братьев, войну куда более жестокую, чем та, которую вел Ирод против Христа, — Ирод, подвергавший гонениям Христа, обрушиваясь на его сторонников; Ирод, который истреблял невинных, проливал, как воду, кровь святых и оставлял их трупы на растерзание небесным птицам»[718].
Как мы видим, это уже лобовая атака — продуманная, в высшей степени уязвляющая противника. Истинный враг христиан — византийский император. Текст это уточняет: если такой человек может действовать как враг Христа, то пусть он по крайней мере объявит себя таковым, не притворяясь христианином!
Затем Боэмунд вновь обратился к Ричарду де Принципату, напомнив ему, как тот пострадал от действий басилевса. Ричард, вполне вероятно, присутствовал в момент, когда Боэмунд рассказывал об этом приключении, которое должно было прославить воплотивший себя в христианских деяниях норманнский клан: Танкреда, охраняющего Антиохию, Ричарда, товарища по плену, и особенно Боэмунда, истинного «воина Христова», освобожденного святым Леонардом и готового вновь сражаться за Христа против его врагов, начиная с самого вероломного среди них, басилевса Алексея[719].
Но присутствовал ли в Сен-Леонар-де-Нобла Бруно де Сеньи, которому понтифик поручил сопровождать Боэмунда в его странствии по Франции? Если он находился подле него, то мог ли он не знать о сильнейшей антивизантийской «начинке» речей Боэмунда? И если такая тональность была прямо противоположна той, что звучала в речах Боэмунда, обращенных к папе Пасхалию II, как объяснить то, что Бруно де Сеньи сразу же не предупредил папу о той новой направленности, которую Боэмунд намеревался придать своим призывам к крестовому походу?
Первая версия «чуда святого Леонарда», вновь переписанная епископом Валераном до 1111 года, была составлена спустя некоторое время после посещения Боэмундом обители Сен-Леонар-де-Нобла. Она прекрасно иллюстрирует метод пропаганды, который тот использовал, и является, возможно, самой ранней из известных ее вариаций, если исключить первую, подправленную незадолго до этого, версию норманнского Анонима. Устный рассказ Боэмунда, прозвучавший весной 1106 года и чуть позже переложенный в письменную форму, служил не только интересам монахов Сен-Леонар-де-Нобла (чьими молитвами заручился Боэмунд), но прежде всего его собственным, нацеленным на проповедь крестового похода. Цель рассказа — выставить Боэмунда в выгодном свете: поборник Христа на Востоке, обладающий покровительством Бога и святых; храбрый воин, снискавший всеобщее восхищение; неуязвимый победоносный предводитель, гарант будущей победы в битве за Бога, в которую он намерен вступить против его врагов, первым из которых является изменник и отъявленный еретик Алексей. Басилевс — препятствие, которое необходимо сломить, прежде чем выступить против язычников, чтобы стяжать материальные и духовные награды, обещанные тем, кто ведет «войну во имя Господа».
Другое «чудо святого Леонарда», предваряющее первое, рассказывает, как святой спас Ричарда де Принципата, попавшего в руки вероломного императора. Ричард тоже назван «рыцарем Христа и святых», защитником христиан; в видении святой объявил ему о том, что «неправедность императора не возьмет верх над ним»[720]. Затем святой явился самому Алексею, и император, устрашенный видением, повторявшимся трижды, был вынужден освободить Ричарда. Этот текст, гораздо более короткий, служит своего рода введением, вспомогательным элементом версии, которая только что была нами прокомментирована; он усиливает её содержание.
Бесполезно подчеркивать сходства и различия, существующие между этим рассказом и повествованием Ордерика Виталия, которое мы анализировали ранее[721]: святой Леонард, как видно, играет в повествовании хрониста роль второго плана. Такая версия, мало напоминающая церковную, вероятно, передает речи Боэмунда, которые он произносил в светских собраниях или при куртуазных дворах, таких, как, например, дворы Нормандии, в большей степени любившие потешить себя рассказами о воинских и рыцарских подвигах, нежели благочестивыми писаниями священников и чудесами святого, почитаемого монахами в далекой Аквитании.
Напротив, в другой, краткой версии чудес святого Леонарда мы не найдем ничего: ни прославления военных заслуг норманна, ни рассказа о его миссии крестоносца, ни тем более уничижительной пропаганды против Алексея. Есть лишь упоминание о пленении Боэмунда и Ричарда, которых Балдуин I не мог вызволить из плена из-за невозможности собрать требуемую сумму для выкупа. Паломник, посетивший Боэмунда в его темнице, посоветовал ему обратиться к святому Леонарду; последний явился ему на следующий же день, чудесным образом лишив его оков. Чуть позже Боэмунд отправился в монастырь святого и преподнес ему оковы из золота и серебра, подобные его узам[722]. Идеология этого «чуда» вновь становится чисто монашеской.
Не стоит говорить, что рассказы, прославлявшие Боэмунда, приобрели в те времена совершенно иное звучание. Все они обвиняли Алексея и призывали выступить против него рыцарей Запада.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.