Глава 8 Инстинкт убивать

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

Инстинкт убивать

На рубеже нашего века человеческие жертвоприношения часто рассматривались как чудовищное, но проходящее, временное зло, как проклятие, довлеющее над человечеством на определенном историческом этапе своего развития, проклятие, которое неизменно будет побеждено в ходе прогресса. Еще в 1904 году Эдвард Вестермарк писал: «Существуют такие народы, которые в определенную фазу исторического развития прибегали к позорной практике принесения человеческих жертв, но все же нашли в себе достаточно сил, чтобы в конечном итоге отказаться от такого обычая… С укреплением века просвещения отпадет необходимость в ребяческом методе замены его чем-нибудь другим, так как со временем люди осознают, что подобные жертвоприношения вовсе не нужны их божествам и они их не принимают». Ошибочность такой идеи признается и самим Вестермарком. Для доказательства своей точки зрения он приводит в пример Индию, где брахманы и буддисты в конце последнего тысячелетия до н. э. отменили человеческие жертвоприношения, но он забывает добавить, что они были возрождены, когда индуизм в этой стране заменил буддизм, и достигли своего истинного расцвета во времена британских раджей.

Другая теория, имеющая и сейчас широкое хождение, низводит принесение в жертву людей или животных до обычной неприглядной взятки богам. Бытует взгляд на человеческую жертву как на вещь, на обычный товар, которые предлагаются богам за какие-то вполне определенные выгоды или преимущества, и в таких случаях мало кто размышляет о тех сложных взаимоотношениях, которые существуют между жрецом, лишившим жизни человека, и той общиной, ради которой тот отдал свою жизнь. До недавнего времени предпринимались попытки дать более упрощенные толкования человеческому жертвоприношению как удобному инструменту для классовой борьбы, пугалу, с помощью которого правящий класс терроризирует народные массы. В таких обществах, как ацтеки в Мексике, где используется принцип как кнута, так и пряника, бытует мнение, что простому народу якобы просто не терпится принять участие в войнах, объявленных их хозяевами, и что они лучше будут сражаться, получив кусочек жертвенного человеческого мяса. Но такое представление весьма и весьма ложно, что я постараюсь доказать ниже.

В нашем анализе человеческих жертвоприношений мы не рассматриваем такой обычай ни как взятку богам, ни как приманку для поклонников, а скорее как акт самоотречения и преданности. С помощью такого действия одна-единственная жертва возвышается до статуса божества, чем заполняет пространство, отделяющее человека от Бога. Через посредство гибели жертвы человек мгновенно превращается в Бога, а Бог становится человеком. Слово «понтифики», первоначально обозначавшее у римлян жреческую коллегию (Pontifex), которой был поручен надзор и управление всем религиозным бытом, общественным и частным богослужением, переводится буквально как «строители мостов», «делающие мосты». Выражение sacrify («принести в жертву») означает «освятить», «сделать священным». В этом процессе жертва в наивысший момент предсмертной агонии на одно мгновение заставляет слиться воедино человека и бога. Поэтому ее гибель уже не взятка богу, а исполненный глубочайшего внутреннего напряжения обряд, объединяющий общину, восстанавливающий ее равновесие. Такой акт будет лишен своего интимного значения, если только все оставшиеся в живых не будут глубоко осознавать, что это действие необходимо и правильно. Ритуал к тому же не имеет ни смысла, ни цели, если он не связан с болью. За спасение, пусть даже краткое или вечное, нужно заплатить самую высокую цену, ибо в стремлении человека возвыситься, преодолеть себя только кровь мученика способна установить связь между ним и Богом, которого он создал по подобию своему. Такого превращения человека в Бога посредством другого человека искали все народы во все времена и делали это, главным образом, с помощью своих религий.

Жертвоприношения не только ведут к единству, они означают еще очищение и возрождение. Такое обновление часто находит свое символическое значение в обряде омовения водой (крещении), ибо возрождение коренится в нечистом, оно порождается грехом, который необходимо смыть. Для народа, который не чувствует вины, не знает греха, такая церемония абсолютно бессмысленна. В своих наивысших формах жертвоприношение – это освобождение от греха через омовение и возрождение. Будь то ритуалы австралийских аборигенов или греческие Элевсинские мистерии, во время них люди возрождаются снова, становятся как дети. Христианское крещение – это одна из форм возрождения и очищения. В Индии та жена, которая сама, по собственному желанию, ступает на костер, ритуально очищается. В Африке вождь должен прежде совершить «символическое» прегрешение, чтобы потом очиститься. На Таити, принося жертву богу Оро, люди искали раскаяния в грехе. Греческий бог Фармак брал на себя всю тяжесть вины всех городских жителей. Японские самураи делали себе харакири, чтобы воздать таким образом за поступки, которые бросали тень на честь общины.

Отсюда и жертва, этот мостик, связывающий бога и падших людей. Она должна обладать всеми качествами и того и другого, должна быть и чистой и нечистой. Искупление достигается кровью, испытываемым позором и «козлом отпущения», который должен в той или иной форме сыграть роль и избавителя, и злоумышленника, когда он собирается взваливать на себя груз человеческих грехов. Жертву нужно любить и одновременно немного ненавидеть. Как мы знаем, такой парадокс в самой яркой форме проявляется среди индейцев тупинамба в Бразилии, где не предлагают в жертву пленника до тех пор, пока вначале не осыплют его грязными оскорблениями, как врага, а потом не начнут баловать как маленькое дитя, причем «любимчика». Для того чтобы должным образом принести человека в жертву, его нужно одновременно и любить, и ненавидеть. Даяки на Борнео убивают изукрашенного краской раба только после того, как над ним изрядно поиздеваются и проклянут. Среди индейцев племени ирокезов пленников без особого шума подвергают чудовищным пыткам, несмотря на то что некоторых из них любили и обожали до конца их жизни.

Как известно, множество форм и видов ритуальных убийств, какими бы почестями они ни обставлялись, видоизменялось на протяжении веков. Наиболее поразительные перемены произошли после установления более тесных контактов между местными народностями и европейцами. В результате такого подчас болезненного влияния вожди племен получили в руки смертоносное оружие, их амбиции в результате стали куда более грандиозными, а человеческие жертвоприношения организовывались все чаще. Если миссионеров и не превращали в жертвы, то очень часто их приезд в ту или иную местность рассматривался как своеобразное предзнаменование, требовавшее для своего реального осуществления принесения сакраментальной жертвы. Американские индейцы, похоже, копировали у себя сожжения людей, которые практиковала инквизиция, а африканцы, бросая дерзкий вызов своим новым хозяевам, проводили распятия на деревьях; на южных островах Тихого океана резко возрос спрос на человеческие головы, которые теперь требовались не из-за религиозных обрядов, а в качестве «сувениров» для коллекционеров. Соответственно, расширялись военные кампании с целью захвата черепов. Однако европейцы, которые сами отличались жесткостью в обращении с местным населением, прекратили ритуальные убийства среди своих подданных, и это было сделано силой, а отнюдь не убеждением. В конечном итоге самой важной переменой в человеческих жертвоприношениях стал запрет на них после европейского завоевания. В основе любого человеческого жертвоприношения лежит культ человеческой головы, и этот культ существовал всегда, еще с незапамятных времен. Примитивные люди интуитивно чувствовали, что если они чем-то отличаются от обезьян, то их человеческий гений рождается не в сердце и не в печени, а именно в голове, в черепе, в котором сосредоточен большой мозг. Он поклонялся самому себе как личности, созданной Богом, и своему черепу, и это продолжалось на протяжении всей истории, становясь символом всего незыблемого и божественного. Культ головы, так сказать, десять тысяч лет назад, вероятно, требовал жертв только время от времени, и останки таких жертв были обнаружены на мысе Цирцеи в Италии, где пробыл целый год Одиссей, и в других местах. Но когда на смену бесклассовому кочевому обществу пришло родоплеменное со своей социальной структурой, то началась межплеменная вражда, что в свою очередь способствовало увеличению количества отрубленных человеческих голов, а культ черепа все усиливался, заставляя все большее число «охотников за черепами» участвовать в воинственных набегах. По-видимому, сами истоки межплеменной вражды следует искать не в необходимости кого-то примерно наказать или наградить, а в потребности принести в жертву большое число людей.

Хотя культ головы сохранился до нашего времени, с изобретением сельского хозяйства и развитием первых цивилизаций появились новые формы жертвоприношений. Люди, которые прежде формировали небольшие отряды «охотников за черепами» или служили местными князьками, теперь превратились в подданных великих царей. Их часто рассматривали как живых богов, ведущих свою родословную от самого Творца, который когда-то обитал на земле как легендарный герой, который был отцом племени. Рассказы о подобных легендарных героях-творцах иногда заканчивались атаками яростного насилия. Но одновременно они прокладывали путь к такой широко распространенной, но далеко не универсальной практике, как ритуальное убийство самого царя. После определенного срока нахождения у власти его следовало предать смерти как потомка Бога, которого когда-то в незапамятные времена тоже принесли в жертву. Таким образом, все новые формы жертвоприношений, по сути дела, стали возрождением первоначальной человеческой жертвы. Ритуалы, которые обычно завершались возрождением или обновлением, также предусматривали съедение бога в облике жертвы ему. Миф об умирающем боге, таким образом, стал основой для человеческих жертвоприношений, хотя во многих регионах мира идея о том, что царь, считающийся божеством, должен принять насильственную смерть, была оставлена; правители теперь получали привилегию посылать на смерть других во имя всеобщего блага. Не важно, кто стал в конце концов жертвой: царь или один из его подданных, важно само представление о возрождении. Человек религиозный очарован, околдован идеей вечного возвращения на землю. То, что случилось раз, должно повториться и повторяться, постоянно, чтобы сохранить живых и позаботиться о мертвых. В Египте только те люди, похороны которых в точности воспроизводили погребальный обряд легендарного Озириса, могли рассчитывать на загробную жизнь. Для сэра Джеймса Фрэзера, автора знаменитого многотомного труда «Золотая ветвь», смерть царя-бога или его «представителя» была определенным ритуалом плодородия. Когда царя (или вождя) покидают силы, он должен умереть, иначе, как полагал народ, урожай на полях не созреет, а скот не наберет веса. Но если царь уже не играет роли жертвы, то такая интерпретация становится бессмысленной. Происходили и другие перемены, которые объяснялись в ранних культурах различными формами жертвоприношений, не основанными на плодородии. Целью захоронения на царском кладбище в Уре сотен слуг вместе с умершим естественной смертью царем было оказание его личности почестей, обеспечение его благополучия и в потустороннем мире. Во многих местах убивали множество мужчин, женщин и детей, чтобы царь пребывал подольше в добром здравии, чтобы уберечь его от смерти, если он невзначай заболевал. В такой же мере поголовное захоронение часто живых людей для освящения храмов и дворцов и даже мостов только усиливало, по всеобщему поверью, прочность сооружений. Все подобные ритуалы не имели прямого отношения к урожаю, хотя они иногда и преследовали эту цель – тогда содранную с жертвы плоть хранили на поле с сельскохозяйственными культурами или же топили в реке (для лучшей работы системы полива на полях). Еще существовали и «сезонные» жертвоприношения, когда людей убивали во время сева или сбора урожая.

Хотя для жертвоприношения больше не требовалось тело царя, все же основное внимание сосредоточивалось на его личности. В Индии и Мексике некоторые ритуальные действия проходили по инициативе самого правителя. На большей части территории Африки, как и на островах Тихого океана, человеческие жертвоприношения также были, как правило, царской прерогативой. Они были призваны обеспечить как его личное благополучие, так и благополучие членов его семьи и подвластного ему народа. В тех местах, где на смену царям и императорам приходили племенные вожди, пленники продолжали оставаться главным источником для жертвоприношений. Чем больше войн, тем больше пленников для такой цели. Их приносили в жертву ацтеки, хотя, например, в Древнем Египте или Месопотамии эта чудовищная практика не получила широкого распространения.

Войны на императорском уровне породили ужасный культ – культ массового убийства. Одной жертвы для умилостивления богов уже не хватало, и множество людей было вынуждено умирать одновременно. Культовые массовые убийства принимали разную форму. Считалось немыслимым, если царь отправлялся в мир иной без своих слуг, огромное число которых тут же, скованных диким ужасом, убивали. В гробницах Ура было обнаружено множество похороненных в них слуг. Заболевшим царям Дагомеи в жертву приносились пленники, как о том свидетельствуют многие очевидцы-европейцы. В древней Мексике кончина царя, правителя становится одним из многих предлогов для массовых убийств; сотни, если не тысячи, людей принимали смерть при коронации царя или при завершении строительства храма. Массовые ритуальные убийства, хотя и не были повсеместно распространенным явлением, – несомненно, уничижительный позорный обряд.

С другой стороны, каннибализм – вовсе не вариация жертвенной темы. Это явление существует с незапамятных времен. Антропофагия (поедание мертвых тел людей) – это логичный, хотя и вряд ли неизбежный, процесс, развивающийся от теофагии (съедения богов). Но в то же время, как уже неоднократно указывалось, рассматривать каннибализм только как поедание человеческого мяса нельзя, это означало бы игнорирование религиозной основы церемонии, установленной в память о первоначальном подобном акте, совершенном в начале времен. Миф о каннибале-творце всегда пронизывает этот чудовищный ритуал.

Исследователи пишут о схожести людоедских церемоний. Конечно, неизбежны и различия, которые не всегда поддаются объяснению. Некоторые ученые не принимают в расчет фактор случайности и считают, что изменения установившихся правил зависят от материальных обстоятельств. Однако сфера распространения жертвоприношений в человеческом обществе носит подчас случайный характер и отвергает причинно-следственные отношения. Среди иудеев, например, такой обряд давно вымер, хотя весьма активно продолжается и сегодня даже среди цивилизованных народов Юго-Восточной Азии. Меланезийцы охотно приносили людей в жертву богам и потом съедали, а эскимосы этим не занимались, но зато убивали своих детей. Распространение каннибализма в Африке носит неупорядоченный характер и не имеет никакой логики. В Полинезии эти ритуалы разнятся от одного острова к другому. Неканнибалы часто живут почти рядом с пожирателями трупов и охотно продают своих пленников любителям человечины, хотя сами человеческое мясо в пищу не употребляют. Иногда присутствие белых людей даже приводило к увеличению масштабов человеческих жертвоприношений. Но наблюдаемые в разных регионах крайности этой чудовищной практики не объяснялись только лишь колонизацией этих мест европейцами. Например, английское влияние на индийскую религию оказалось вначале минимальным, и обычай самосожжения вдов – «сати» – спокойно существовал, пока англичане не потребовали от калькуттского правительства его запрета. Сати нельзя рассматривать как инструмент, помогающий алчным родственникам поскорее завладеть имуществом вдовы. Сыновья всегда желали как можно раньше вступить в права владения, но это совсем не объясняет, почему в некоторых частях страны существует обычай убивать или душить старых вдов, а в других – они мирно доживают свой век, окруженные любовью близких. Трудно, например, найти приемлемое логическое объяснение для такой широко распространенной среди инков традиции хоронить вдов вместе с умершими мужьями. Почему же ее нет у таких приверженцев человеческих жертвоприношений, как ацтеки?

Методы и формы жертвоприношений менялись от одного места к другому, изменялась и интенсивность. Принесение людей в жертву особенно практиковалось среди религиозных фанатиков, у народностей Индии и Мексики, нежели у таких прагматиков, как китайцы. Однако все равно трудно постичь, почему этот обряд в некоторых частях мира совершенно исчез, а в других все еще живет, сохранившись даже до наших дней. Потоки крови на жертвенном алтаре уменьшались по мере того, как люди стали осознавать свою значимость. Индивид уже не желал быть заложником безжалостных, бесстрастных богов, которого можно было произвольно принести в жертву, если вдруг возникала необходимость задобрить какое-то божество и тем самым снять ношу с совести всей общины. Можно в связи с этим в качестве примера привести древних греков. После жертвенной смерти великого философа Сократа греческая элита искала пристанища в том, что обычно называлось греческой этикой, а не у своих древних богов, легенды о которых были полны кровожадных историй. Однако греческая этика лишь существенно сократила масштабы человеческих жертвоприношений, но отнюдь не положила им конец, так как боги время от времени требовали принесения им человеческой жертвы. Среди иудеев Ветхого Завета количество человеческих жертвоприношений возросло, когда поклонение богу Яхве подпало под влияние ханаанитов, однако ощущалось довольно сильное сопротивление такому бесчеловечному обряду. Израильтяне по зову своих великих пророков исповедовали монотеизм, где больше заботились о поведении человека здесь, на земле, чем о его жизни в потустороннем мире. Религиозные вожди требовали, чтобы народ «шествовал в стезях Господа», что отмечалось не материальной жертвой, а собственными моральными и правоверными примерами. В результате постепенно отмерли не только человеческие жертвоприношения, но даже принесение в жертву животных.

Приношение людей в жертву значительно сократилось, когда на смену множеству богов пришел один-единственный избавитель, высшая суть самого божества. Прежние божества могли быть и плохими, и хорошими. Христиане рассматривали смерть Спасителя как уникальное на все времена событие, которое, по крайней мере теоретически, освобождало человека от обязанности убивать подобного себе. Но и христианство обросло догмами, исчезла существовавшая на раннем этапе веротерпимость, появились враги Спасителя, которые подлежали уничтожению. Мусульмане убивали неверных, а христиане – иудеев и еретиков, на таких церемониях, которые очень напоминали собой языческие жертвоприношения. В Индии подъем буддизма, этой абсолютно не кровожадной религии, по сути дела, положил конец человеческим жертвоприношениям, но как только буддизм был изгнан из страны, так этот процесс возобновился с новой силой.

Человеческие жертвоприношения – это очень важный фактор, и его непременно нужно принимать во внимание, чтобы попытаться понять, как, на какой основе действовали древние общества. К тому же они бросают свет на одну из самых жгучих тем современности – тему насилия. И здесь как антропологи, так и социологи сильно расходятся во мнениях. Одни ученые придерживаются такого мнения, что с того времени, когда примитивный австралопитек (человекообезьяна) создал свое первое оружие в Африке, он стал закоренелым убийцей, – в отличие от животных он охотился на себе подобных. У такой теории масса сторонников, может, оттого, что люди жаждут поскорее и поточнее объяснить причины «жестокости, зверства» человека, чтобы тем самым оправдать собственное поведение и поведение окружающих людей.

Такой взгляд на человека-убийцу впервые был выражен еще в 1950-е годы южноамериканским профессором анатомии Раймондом Дартом, и потом его активно популяризировали несколько авторов, среди них Конрад Лоренц, Десмонд Моррис и Роберт Андрей. Другие специалисты, такие как Эшли Монтэгю, упрямо отстаивают другую точку зрения, они твердо стоят на том, что насилие – это отнюдь не наше наследие, от которого нам не избавиться, что у людей воспитывают жестокость. Эти две противоположные точки зрения на человеческую агрессивность высвечивают корни нынешнего затруднительного положения человека, его неспособности мирно уживаться со своими соседями.

Десмонд Моррис в своей книге «Человеческий зоопарк» сравнивает поведение людей с грызунами, которые могут сожрать своего партнера, если их подолгу выдерживать в суровом одиночестве. Человек тоже в силу такой аргументации – из-за переполненных городов, где его жизнь напоминает жизнь заключенного, – ведет себя подобно грызунам в клетке. В соответствии с этой же теорией современный человек просто демонстрирует позорные качества своих далеких предков, а эта идея строится на представлении Фрейда, что нами до сих пор руководят некоторые инстинкты, унаследованные от наших примитивных предков.

Практика принесения человеческих жертв на самом деле может подтвердить мнение некоторых ученых о том, что человек – это по крайней мере потенциальный убийца, что инстинкт убивать объясняется не врожденным проклятием человека, не его неестественным, необычно быстрым развитием мозга, а скорее его неуклюжими попытками уберечься от зла с помощью своей религиозной веры. Человек, пытающийся познать то, что выше его разумения, его самого, вынужден убивать, чтобы умилостивить своих идолов самым великим даром на Земле – даром человеческой жизни.

Я уже упоминал, что главная причина постоянных, бесконечных войн – не жажда завоеваний. В этом можно убедиться на примере межплеменной вражды между такими племенами, как яномами и варао в Венесуэле и в отдаленных районах Новой Гвинеи. Кембриджский антрополог Поль Силлитоу в своем исследовании причин нынешних войн на территории Новой Гвинеи утверждает, что их главной причиной являются ненасытные амбиции вождя. И только среди косвенных причин он называет «выгоду, месть, экономические и религиозные потребности». Только лишь при образовании больших государств и империй территориальные притязания составляют основную причину для ведения войны, связанных с ней массовых убийств.

Какими бы ни были истинные причины склонности человека к убийству, позыв к этому не утратил своей силы и в наше время. Число невинных жертв, увы, возросло, как никогда прежде. Современные деспоты, скажем, в Камбодже или Уганде, уничтожают в кровавых бойнях своих врагов не сотнями тысяч, а миллионами, издеваясь над собственным народом. Тем не менее число человеческих жертвоприношений значительно сократилось и сокращается по сей день по мере проникновения западной цивилизации в самые отдаленные уголки нашей планеты. Территории в недоступных пустынях или на тропических островах обрели признаки разумной государственности, и их бывшие вожди превратились в премьер-министров или даже президентов. Будучи членами Организации Объединенных Наций, они подписывают там Декларацию о правах человека, и если они все еще убивают людей, то используют более приемлемые методы, а предлоги для этого гораздо чаще носят политическую ритуальную окраску. Капризы местных божеств теперь ограничиваются международными банкирами, у которых не завоевать симпатий, не заставить откликнуться на нужды страны, если постоянно демонстрировать им свои «походы за черепами» или мясное меню каннибалов.

Таким образом, человеческие жертвоприношения резко пошли на спад, по мере того как малоисследованные прежде географические регионы превратились в современные государства со своими социальными структурами, полицейским аппаратом, армией, учителями и врачами. Однако «охота за черепами» продолжается в некоторых племенах Индии, среди эквадорских индейцев хиваро, она существовала до 1960-х годов; людей убивали в конце 50-х в Базутоленде, чтобы приготовить из их тела магические лекарства и мази, племя асматов в Новой Гвинее по-прежнему добывает головы врагов для обряда посвящения юношей в воины, что имело место до конца 60-х годов нашего столетия. Нашему «цивилизованному» XX веку удалось внести свою лепту в это жертвенное пиршество, вспомним хотя бы о Первой и Второй мировых войнах.

Теперь поговорим о ритуальных самоубийствах, которые, например в Японии, вытекают из религии синтоизма и строятся на этике самураев, на двух важных принципах: абсолютной слепой верности императору и строгом кодексе чести. Этот кодекс, известный под названием «бусидо» (путь воина), требовал от солдата самопожертвования, его собственной жизни, после того как он убьет как можно больше врагов страны. После буржуазной революции Мэйдзи Исин в 1867–1889 годах Япония подверглась сплошной вестернизации. Но синтоизм там не умер, приобретя в 1868 году новые качества, после того как император провозгласил его официальной религией Японии. Соответственно, самурайская этика выжила, почти не поддавшись изменениям. Религия и милитаризм всегда шли рука об руку в новой, устроенной на западный лад Японии, где любого солдата приучали с полнейшим безразличием относиться к собственной смерти. Кодекс самураев постоянно совершенствовался и расширялся. Если прежде он был ограничен только представителями высшей аристократии, то теперь «обслуживал» и средние классы, этот костяк офицерского корпуса новой армии.

Строгая самурайская этика зиждется на древней традиции не только индивидуального самопожертвования, но и массовых ритуальных самоубийствах, считавшихся единственной альтернативой бесчестью. Например, когда в 1582 году сегуну Нобунаге угрожала смерть от рук восставших, он перерезал горло своей жене и затем совершил «сеппуку», или ритуальное самоубийство. Пятьдесят его телохранителей сделали то же самое. Наиболее разительным примером может служить гибель сорока семи ронинов. Отряд самураев совершил массовое самоубийство после того, как отомстил врагам за честь своего господина.

Следуя древней традиции, многие японские военнослужащие покончили с собой в ходе массовых самоубийств во время Второй мировой войны. Например, когда 8 июля 1944 года американские морские пехотинцы собирались штурмом взять японский оплот в Марпи-пойнт на Марианском архипелаге, то пришли в ужас от чудовищных сцен массового самоубийства, совершенного у них на глазах как военными, так и гражданскими лицами. Некоторые из них пускали себе пулю в лоб, другие прыгали в море с высокой скалы, а несколько солдат были обезглавлены офицерами. Но среди наиболее впечатляющих самоубийств следует назвать пилотов-камикадзе. Их история началась в октябре 1944 года, когда против американских боевых кораблей были предприняты два неожиданных связанных с самоубийствами нападения. Одно совершил лично контр-адмирал Арими, который безуспешно пытался потопить американский авианосец во время морского сражения при Формозе. Вскоре был сформирован первый отряд камикадзе вице-адмиралом Ониши, главнокомандующим ВМС на острове Миндананао. Это была истребительная эскадрилья, располагавшаяся в Кларкфильде. После того как обычная боевая тактика не принесла им успеха, сам адмирал вместе с тридцатью летчиками прибегнул к этой крайней мере, хотя далеко не все подчиненные разделяли его предсмертный энтузиазм.

По мере того как современный мир завоевывал для себя все больше места, причины различных форм «ритуального» насилия становились все более политическими, все менее религиозными. И такое различие между религией и политикой становится все определеннее, заметнее. До тех пор пока правитель оставался божеством или даже полубожеством, это различие было довольно сложно сделать. Так как большинство современных государств стараются четче отделить религию от политики – и многие даже внесли такой принцип в свою конституцию, – политический акт перестал быть актом религиозным. Одновременное самоубийство преподобного Джима Джонса и девятисот его сторонников в Народном Храме в Гайане в ноябре 1978 года может служить иллюстрацией высказанной выше мысли. Там не было никакого ритуального убийства, а религиозные мотивации слишком прозрачны, хотя в своих бесконечных проповедях в Джонстауне Джонс представлял себя не иначе, как Богом. У Джонса много общего с другим фанатиком – Чарльзом Мэнсоном. Он отличался от Мэнсона в том, что сам отдавал приказ своим сторонникам убивать себя, а не других. Оба они были одержимы расовыми проблемами, хотя подходили к ним с диаметрально противоположных сторон. Мэнсон был явным расистом, убежденным в том, что чернокожие уничтожат белых, а Джонс слыл яростным анархистом. Как Мэнсон, так и Джонс обладали какой-то дьявольской властью над своим «стадом». Под гипнотическими чарами Мэнсона Сенди Гуд заявил: «Я наконец достиг в своем состоянии такой точки, что готов убить своих родителей». Джонс тоже оказывал подобное воздействие на своих сторонников: те заявляли о готовности покончить как с собой, так и со своими детьми.

Поэтому даже в сегодняшнем мире, когда существует настоящий культ выхаживания больных пациентов, люди все еще запрограммированы на массовые убийства. Все это облегчает понимание того равнодушия к ритуальной смерти в старых обществах, что с первого взгляда противоречит самой человеческой природе, – будь то дагомейские жертвы, которых наблюдал Бертон, или индусская вдова, добровольно восходящая на костер для самосожжения. Для них смерть – это пункт сбора для следования по дороге к обновлению жизни. В нашем столетии пилотам-камикадзе, как и жертвам пропаганды Джонса, обещали после кровавой бойни счастливую загробную жизнь, так что если сегодня чья-то демоническая воля способна погнать сотни людей на бойню, то стоит ли удивляться, что в древнем обществе люди были готовы с радостью принять смерть на алтаре перед богом, если только общество, построенное на религиозных традициях, этого от них требовало.

Нынешнее отношение людей к смерти амбивалентно. С одной стороны, врачи борются, чтобы продлить хотя бы на несколько дней жизнь хронически больного человека. И в то же время мы лишь молча недоуменно пожимаем плечами, узнавая об актах массового ритуального убийства, если только такое происходит далеко от нашего дома. Такое безразличие с нашей стороны можно объяснить постоянными, почти ежедневными, примерами самых разнообразных форм насилия. Принцип остается прежним как для матери, приводящей своих детей поглазеть на массовые убийства в ацтекской столице, так и для современных родителей, которые, сидя перед телевизором, наслаждаются сценами массовых расправ и кровавыми военными сражениями. Разница лишь в их масштабности и частоте. Было, например, подсчитано, что американский ребенок до зрелого возраста видит на телеэкране приблизительно 36 000 смертей.

Перед лицом массовой жестокости нашего века можно задать такой вопрос: должен ли современный человек возвращаться к возрождаемым ритуальным убийствам? Если по-прежнему существует нужда в «козлах отпущения», то нельзя ли обойтись без кровопролития на торжественных церемониях, на которых одна жертва-стоик мужественно встречает собственный конец на алтаре перед богом, с достоинством умирая за всеобщее благо? Если насилие захватывает всех нас, как эпидемия, то обрядовое насилие по крайней мере имеет более ограниченный характер. Даже в своих худших проявлениях, которые включают человеческие жертвоприношения, такой обременительный ритуал снижает уровень массовых убийств. Однако ценность подобных организуемых государством церемоний зиждется на предложении, что как жертва, так и убийца могут своими действиями в конечном итоге привести к каким-то специфическим результатам. Если такой уверенности нет, то ритуальная гибель прекращает быть целью в себе. В основе человеческого жертвоприношения лежит вера в потустороннюю жизнь, которая ни в чем не похожа на жизнь на земле. Даже когда жертвы умирали только ради будущего служения своему хозяину в другом мире, они не сомневались в уготованных для них там блаженствах.

Почти во всех культурах, кроме нашей собственной, живые и мертвые принадлежат одной и той же общине, и мертвые, по сути дела, никогда не расстаются с родными и близкими. Только в нашем современном мире смерть демифологизирована. Она стала особым состоянием, оторвана от жизни, и мы навязчиво стараемся отделить умирающих как можно дальше от этой роковой черты. До тех пор пока люди верят, что наша жизнь – это все, жизнь и конец существования, то религиозных буйств, несомненно, будет все меньше, независимо от того, какие формы ритуального убийства приходят им на смену. Каким бы исключительным по своему характеру ни было обещание рая, его врата следует искать здесь, в этом мире, а не потустороннем.

Если современным догмам тоже требуются жертвы, то они умирают без всякой надежды, и это уже не ритуальный конец. Традиционное общество всегда искало удовлетворения как материальных, так и духовных потребностей человека, а жертвоприношения и прочие религиозные ритуалы всегда были жизнеспособной, объединяющей силой любой общины. Человеческие жертвы, таким образом, сыграли свою роль в стремлении человека жить в вечной гармонии с Космосом. Ритуалы могут меняться, исчезать, изменяется и вера, но все равно в современном разделенном обществе человеку как никогда важно обрести утраченное чувство сплоченности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.