II

II

На западе горизонт прояснялся. Бунт роялистов разыгрался как раз накануне брюмера. Необходимо вернуться к этому кризису, чтобы выяснить, в каком положении застали консулы страну, какую роль сыграли они сами в деле замирения и какую долю следует отвести их предшественникам.

Когда вспыхнул организованный бунт, республиканцы изведали на западе такие неудачи, каких они не испытывали и в великую вандейскую войну. Вместо простых банд в большом количестве и составе, хозяйничающих в деревнях, мятежники огромными массами вторгались в города не столько для того, чтобы утвердиться там, сколько для того, чтобы запастись оружием и продовольствием, нагнать страху на население и все привести в расстройство. В центре Мэна первым восстал Бурмон со своими людьми. В ночь с 22-го на 23-е вандемьера на улицах Монса раздалась ружейная пальба; три колонны шуанов выломали городские ворота и наводнили весь город; они захватили ратушу, казармы, арсенал, пушки, уносили или разбивали ружья, перемешали все бумаги, освободили заключенных. Захваченный врасплох гарнизон стрелял наудачу, не попадая в цель; под ружейным огнем с улицы и из окон солдаты могли сделать только одно: пробиться к заставе, спасти знамя и выйти из города, оставив за собой раненого насмерть генерала Симона. Три дня город оставался всецело во власти Бурмона, который там же произвел и смотр своим войскам.

Район нижней Луары был наводнен отрядами Шатильона. 27-го вандемьера, в безлунную ночь, под прикрытием густого тумана, они вторглись в Нант, направляясь к центральным площадям, увлекая друг друга, крича: “Да здравствует король! Сдавайтесь! Сдавайтесь! Вперед, ребята! Вперед!.. Республиканские солдаты, чиновники, разбуженные шумом буржуа, полоумные от страха, высыпали на улицу, и все смешалось при блеске выстрелов. Еще до свету шуаны ушли из города, ничего не добившись, они только разорили несколько домов и освободили нескольких заключенных. Но слух об этом дерзком нападении разнесся далеко; вся местность между нижней Луарой и Виленой отныне была в их власти. Выше по Вилене, вокруг Фужера, Ла-Превалэ поддерживал большой очаг мятежа, но ему не удавалось подкрепить движение на Монс и Нант атакой на Рейн.

В Морбигане оперировали Кадудаль и его давно подготовленная к бою дивизия. Новая тактика этих шуанов была та же, что и в других местах: стремительное массовое нападение. Они попробовали атаковать Ванн и промахнулись. С тысячью человек кинулись на Сен Бриек и владычествовали там целую ночь. Дальше Динан, Сен-Серван, Сен-Мало дрожали от страха, запираясь в своих стенах. Редон сдался отряду шуанов, Ла-Рош-Совер, Нозо, Бэн Локминэ были взяты силой и временно заняты ими; республиканские посты и квартиры потонули в потоке инсургентов.

По обеим окраинам этой линии неприязненных действий, в Вандее и Нормандии положение республиканцев было несколько менее плачевно. В Вандее Антишан собрал под свое знамя во имя короля от шести до восьми тысяч человек; заметив, что в этих округах движение чисто поверхностное, и не находя былого энтузиазма, он бился, главным образом, из повиновения своему государю, 11-го брюмера большой отряд инсургентов был обращен в бегство Траво после битвы при Сент-Обэндю-Кормье. Однако, нижний Пуату все же кишел бандами, поддерживавшими сношения с корпусами мэнским, анжуйским и бретонским. В Нормандии Фроттэ, высадившийся близ Байе, объявил всеобщий призыв и учинил смотр всем способным немедленно же взяться за оружие, но он пока пускал в бой лишь отдельные небольшие отряды. Одна из таких групп обложила Вир, другие угрожали Мортэну, Вильдье, Авранту, Фалэзу. Алансон и департамент Орны оставались без всякого прикрытия; Ламанш был уже отчасти захвачен врагом; в Кальвадосе шла глубокая подпольная агитация.

Это обширное восстание носило особый характер; оно отличалось от прежних стараниями вождей организовать свои войска, вести правильную войну. Шуанство теперь уж не то, что во времена конвента и Гоша вместо скопищ вооруженных крестьян, руководимых безвестными вождями, грубыми и невежественными, как они сами, теперь мы видим войну дворян, возвратившихся эмигрантов, ведущих в бой сформированные ими отряды; в таком виде оно производит более внушительное впечатление и представляет собою меньше серьезной опасности. Почти на всем протяжении зоны мятежа мы видим правильные наборы и реквизиции, несколько попыток помешать слишком уж гнусному насилию, сохранение мест за деревенскими властями под условием слепого повиновения, сбор королевской подати и десятины, огромную сеть шпионства, охватывающую всю страну; там и сям генеральные штабы с белыми султанами и крестом Св. Людовика, войска, развертывающиеся в линию, в мундирах, с флейтами и барабанами, даже небольшие кавалерийские отряды.

Это не значит, что армии католиков роялистов постоянно находятся в сборе и начеку; если и есть в них постоянные отряды, большая часть их формируется и распадается, смотря по обстоятельствам и по приказу начальства. При помощи системы моментальных мобилизаций, каждый из главных вождей может располагать в любой момент целой армией, собранной для специальной операции; вот почему они имеют возможность нападать на города и наносить серьезные удары противнику.

Несмотря на обнаруженную ими энергию и силу порыва, вожди мятежников чувствовали, что момент выбран неудачно; дела республики поправились; с внешней стороны они обстояли блестяще, и восстание, имевшее целью помощь коалиции, оставалось рискованным и не достигающим цели. После Цюриха и Бергена, когда в парижских политических сферах повеяло умеренностью и миролюбием, директория назначила нового командующего войсками на западе, которому Сийэс полунамеком дал разрешение вступать в переговоры; это был генерал Эдувилл, офицер старой армии, весьма миролюбивый, даже слишком миролюбивый, в глубине души симпатизировавший восставшим дворянам, как человек их круга.[800] Ему даны были строгие официальные инструкции и в то же время очень широкие полномочия. Как только он устроился в Анжере, куда перенес и главную квартиру, он стал искать посредников для переговоров с Шатильоном, воевавшим на низовьях Луары. В прежних замирениях играла довольно видную роль некая госпожа Тюрпен де Криссе. Спасаясь от закона о заложниках, она незадолго перед тем покинула Анжер и скрывалась в одном замке, в глуши лесов, Эдувилл разыскал ее; между этой остывшей роялисткой и чуть тепленьким республиканцем легко установилось взаимное понимание. Г-жа Тюрпен де Криссе объявила, что нынешнее восстание вызвано, главным образом, ненавистью к закону о заложниках и религиозными преследованиями, и обещала приложить старания.

Тем временем пришла весть о брюмерских событиях. В городах, в местечках, еще занятых республиканцами, власти поспешили дать ей самую широкую огласку. Действие получилось двойное. Республиканская армия под бременем лишений совершенно упала духом; солдаты массами дезертировали, переходили на сторону шуанов; многим офицерам опротивело служить распадающейся власти, и они с полуслова вступали в соглашение с мятежниками или же сражались очень вяло. Когда они узнали, что публика ожила от притока новых сил, молодой, чистой крови, когда они узнали, что Бонапарт сделался консулом, а Бертье – министром, в них отчасти воскрес прежний пыл,[801] переход власти в руки Бонапарта снова пробудил в них преданность республике, остановил поток дезертирства и компромиссов. На восставших роялистов поселян имя Бонапарта также произвело должное впечатление; это был противник, король голубых, но все же знаменитый полководец, такой вождь, под начальством которого каждый с радостью пошел бы сражаться за правое дело: “репутация генерала Бонапарта удивительно прочно установилась в этой местности. Один вандейский крестьянин говорил вчера на рынке в Нанте двум гражданам: “Будь у нас такой Бонапарт, мы одержали бы верх”.[802]

Вскоре распространившаяся весть об отмене закона о заложниках многих настроила миролюбиво; раз новое правительство с самого начала вступило на путь терпимости и справедливости, следует оказать ему некоторое доверие и подождать судить его, пока оно не проявит себя на деле. Некоторые из вождей руководствовались более глубокими соображениями. Разделяя весьма распространенное в их партии заблуждение, они были недалеки от мысли, что Бонапарт работает в интересах короля. Они находили, что надо, по крайней мере, дать себе время проникнуть в его намерения, и первый консул, проявивший себя ярым республиканцем в Париже, по-видимому, остерегался разрушать на Западе иллюзии, которые были ему очень и очень на руку. Другие, менее доверчивые, соглашались только на отсрочку. Если при них останутся их войска и оружие и все средства борьбы, они не прочь были прекратить кровопролитие и приостановить войну, начинавшую внушать ужас столь многим.

В Анжере шли переговоры между Эдувиллем и Шатильоном, при посредстве г-жи Тюрпен де Криссе. Эдувилль позволял себе при этом весьма рискованные вещи, вплоть до свиданий непосредственно с вождем мятежников; в тайну этих встреч проникли другие (республиканские офицеры и подняли крик об измене.[803] Тем не менее условия мира были поставлены не из легких: свобода вероисповеданий, освобождение от налогов, гарантия безопасности эмигрантов и священников, присоединившихся к бандам, – вот чего требовал Шатильон; только на таких основаниях он готов был пойти на перемирие. Временное консульство, в ответ на эти требования, выказывало гордость только на словах: в своих инструкциях Эдувиллю оно заявило, что ему весьма и весьма нежелательно было бы вступать в переговоры с мятежниками, но оно не видит причины, почему бы не сделать им кое-каких уступок по собственной инициативе, “добровольно и доброхотно”.[804] А для того надо было выяснить в тонкости, к чему сводятся их требования – следовательно, принимать эмиссаров и беседовать с ними; словом, приходилось относиться к инсургентам,[805] как к равным, признать их воюющей стороной.

Прежде, чем сговариваться насчет условий мира, Шатильон, к которому присоединились также Антишан и Бурмон, считал необходимым спросить согласия других начальников, устроить совет вождей; для этого все вожди из Вандеи, Нормандии и Бретани должны были съехаться сюда, в область Нижней Луары, главный центр враждебных действий и переговоров. Республиканские власти нашли это вполне естественным и не противились. А пока Эдувилль с Шатильоном 2 фримера 23 ноября заключили перемирие; между 11-м и 19-м это перемирие было последовательно распространено на все мятежные районы, от департамента Двух-Сэвр до владений Фроттэ. Обе партии до того смешались и перепутались между собой, что установить демаркационную линию, отвести каждой свои пределы было положительно невозможно. Порешили только взаимно воздерживаться от всяких неприязненных действий. Старались также обеспечить свободное сообщение, безопасность дорог. Вопрос о том, предоставить ли шуанам полную свободу собирать реквизиции деньгами и натурою, не был затронут. Перемирие плохо соблюдалось; его часто нарушали и нападения, и грабежи; тем не менее оно было выгодно для обеих сторон. Бонапарт выигрывал время, возможность стянуть больше войск на западе и усилить средства к подавлению мятежа; зато мятежникам была облегчена доставка морем субсидий и оружия: теперь они могли без помехи совершенствовать свою организацию, набирать новых ратников, укреплять свои позиции в захваченных деревнях. Но Бонапарт, дорожа нравственным воздействием, которое должно было произвести на всю Францию это начало, или, по крайней мере, кажущееся начало замирения, не препятствовал Эдувиллю. Он только предупреждал его, чтобы тот не давал “водить себя за нос”1, но или заключил бы мир, или возобновил войну с новой энергией, постаравшись проникнуть в замыслы мятежников; он не допускал и мысли о проволочке – все должно было кончиться так или иначе еще до исхода зимы.

Прекращение военных действий могло Произвести в Париже только благоприятное впечатление, заставив на время забыть о грандиозном пожаре, снова разыгравшемся на западе. Этой отрадной вести было, однако ж, недостаточно, чтобы разогнать колебания, и ввести в определенные границы шаткое общественное мнение. Париж тревожила теперь другая забота. Правительство посулило в ближайшем будущем конституцию, которая определит судьбы республики: зачем же оно медлит? Беззаботность, нетерпеливость – вот два противоречивых термина, которыми может быть охарактеризован темперамент парижан; их мало интересовало, какова будет эта конституция, только бы она была дана. Газеты отметили нарождение новой фракции нетерпеливых. Деловые круги, уже готовые примкнуть к правительству, остановились на полдороги, как и повышение государственных фондов, вначале очень быстрое. Консолидированная треть, после брюмера поднявшаяся до двадцати франков, колебалась около этой цифры и не шла дальше. Бонапарт видел эти симптомы, подметил общую усталость от переходного состояния и хотел как можно скорее произвести впечатление окончательно установившегося строя; это была одна из причин, побудивших его поторопиться с конституцией-

Данный текст является ознакомительным фрагментом.