Глава третья. КАК ВОСПИТЫВАЮТСЯ КОРОЛИ?
Глава третья. КАК ВОСПИТЫВАЮТСЯ КОРОЛИ?
Уважайте себя, и тогда все будут уважать вас!
Мария-Жозефа, королева Французская, своему сыну
Мнением, что дети королей постоянно находятся под угрозой «отвратительного яда сверхугодливости», мы обязаны предку современной желтой прессы — ошивавшемуся при дворе Людовика XIV герцогу Сен-Симону. В этом, безусловно, что-то есть. Например, сохранились воспоминания о воспитателе Людовика XIV, рассказывающие, что он нередко отвечал «да», прежде чем его воспитанник успевал задать вопрос.
И при Габсбургском дворе в Вене лесть молодым эрцгерцогам цвела пышным цветом. Представители высшего общества, собиравшиеся в одной из венских кофеен, устроили себе развлечение из того, что всячески высмеивали это обстоятельство. Альфред Польгар даже придумал знаменитую игру «Эрцгерцог сдает экзамен». Один игрок изображал профессора по истории, другой — эрцгерцога. «Экзаменатор» должен был придумать для светлейшего экзаменуемого вопрос настолько легкий, что на него невозможно было ответить неправильно.
«Эрцгерцог» выигрывал, если ему удавалось все-таки дать неверный ответ. А «экзаменатор» — если, в свою очередь, умудрялся не только истолковать неверный ответ как верный, но и обосновать, почему он верен. Происходило это примерно так:
— Ваше императорское высочество, сколько лет длилась Тридцатилетняя война?
— Семь лет.
— Совершенно верно, ваше императорское высочество! Ведь в то время военные действия по ночам не велись, а это укорачивает продолжительность войны больше чем в два раза. Кроме того, по воскресным и праздничным дням объявляли перемирие, что тоже занимало немало времени. А если теперь мы подсчитаем еще и исторически документированные перерывы на переговоры, то получим фактическую продолжительность войны ровно в семь лет. Я вас поздравляю, ваше императорское высочество!
О времени, проведенном принцем Уильямом в Итоне, известно, что однажды один из его рисунков был выставлен в холле школьной библиотеки. Учителя не могли нахвалиться его творчеством. Какой же одаренный художник ученик Уильям Виндзор! Его картину сравнивали с абстрактным искусством Марка Ротко — принц был просто раздавлен. Он вовсе не собирался нарисовать «абстрактную» картину. Он просто попытался нарисовать дом.
Уильям и Гарри обязаны настойчивости своей матери тем, что при дворе постарались создать для них обоих по возможности «нормальную» школьную жизнь. Их не обучали, как бабушку, дома частные учителя, их не сослали, как дедушку и отца, в далекую Шотландию в интернат «Гордонстаун», пользующийся славой особенно строгого и жесткого учебного заведения. Они учились в Итоне, в школе, не только расположенной совсем недалеко от Виндзорского замка, но и гарантирующей, что там их не будут особенно выделять. Потому что здесь по традиции учатся наследники богатых аристократических родов и дети иностранных вельмож и правителей, так что все они в той или иной степени имеют привилегии.
Кроме того, учеников здесь не муштруют. Итон-университет для детей, с малышами тут обращаются, как с маленькими взрослыми. Да и выбор высшего учебного заведения для Уильяма — университета Святого Эндрю в Шотландии вместо Оксфорда или Кембриджа — объяснялся стремлением обеспечить ему по возможности спокойную юность, не отягощенную постоянным вниманием общественности. Вместе с несколькими друзьями, в их числе была и Кейт Мидлтон, Уильям снимал небольшой домик, где показал себя выдающимся кулинаром (спагетти с томатным соусом). Пресса по-прежнему уделяла ему мало внимания. Лишь раз в несколько месяцев в газетах появлялись фотографии, приводившие в восторг всю Англию: на них принц Уильям выходил из местного супермаркета, нагруженный огромными пакетами картофельных чипсов и упаковками пива по шесть бутылок, то есть любимыми продуктами среднего англичанина, за которые он, как взволнованно отмечала пресса, «расплачивался мелочью из собственного кармана». Очевидно, представления принца о жизни и удовольствии довольно близки представлениям его будущих подданных. Его страстью являются, прежде всего, мощные мотоциклы.
Первым мотоциклом Уильяма был спортбайк «дай-тона 600» (максимальная скорость 250 км/ч), потом он купил «хонду блэкбёрд» (максимальная скорость 280 км/ч). Постоянно сопровождающим принца сотрудникам охраны очень трудно не потерять его из виду во время прогулок. Уильяму доставляет огромное удовольствие «удирать» от своих официально ему положенных преследователей. И когда он вот так мчится по Лондону, случается, его останавливает полиция. Тогда он снимает шлем и берет у полицейских квитанцию на штраф, чрезвычайно довольный тем, что с ним обращаются как с «нормальным» человеком. Разочарован он бывает (а, как правило, именно так и происходит), если полицейские отдают ему честь и позволяют ехать дальше.
Основное внимание при воспитании королей по традиции уделяется не получению серьезного образования. Умение вести себя «в салоне» — вот главный «учебный предмет» королей. То есть надо всегда держаться дружелюбно, никогда не показывать своего настроения, постоянно изображать заинтересованность, даже когда приходится участвовать в смертельно скучных разговорах. Желая довести эти навыки до совершенства, при датском дворе разработали весьма эффективную методику тренировок: чтобы юные принцы и принцессы научились поддерживать неинтересную болтовню, они должны были тренироваться… с пустыми креслами. На креслах были прикреплены карточки с надписями вроде «английский посол», «епископ такой-то», «президент Верховного суда». Кто умеет разговаривать с мебелью, тот справится и с беседой в салоне.
В юности королеве Дании Маргрете и ее сестрам, кузенам и кузинам внушали, что когда они сидят в королевской ложе в опере, то в антрактах глаза всех зрителей направлены только на них и им надо показать, будто они оживленно обмениваются мнениями. И тогда они придумали считать шепотом до ста.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, — говорила наследная принцесса.
— Семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, — отвечала ей средняя сестра.
— Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, — возражала младшая.
— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три! — утверждала в ответ разговорчивая наследница престола.
«Как увлеченно беседуют дети нашего короля», — перешептывалась, наверное, восторженная публика.
Обеспечить королевским детям сколько-нибудь спокойное детство всегда было довольно трудным делом. Николай Павлович, будущий император Николай I, не без юмора описал свое детство: «Образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей, конечно, если не считать того, что каждому из нас сразу после рождения было положено иметь кормилицу, няню, двух горничных, четырех камеристок, медицинскую сестру, двух камердинеров, восемь слуг, двух лейб-гвардейцев и восемь кучеров».
Кстати, няни-воспитательницы — относительно недавнее изобретение. Когда читаешь о придворной жизни в XIX и XX веках, то всегда и везде — от близкого Веймара и до далекой Бирмы — наткнешься на неизбежную английскую воспитательницу, которая своей страстью к свежему воздуху, овсяной каше и чаю завоевала власть в королевских детских покоях. Вроде бы эту моду, распространившуюся по всему миру, ввела русская царица Екатерина Великая с ее любовью к няням-англичанкам. Если вспомнить, что вплоть до XIX века считалось совершенно естественным, что королевские дети жили как маленькие взрослые, с собственным штатом придворных и по строгому протоколу, то появление няни было благословенным новшеством.
Няни, в отличие от внушавших ужас гувернанток, происходили в основном из простых семей и со свойственной им в некоторых вещах категоричностью не очень-то церемонились с детьми. Легендарной личностью при прусском дворе стала Этель Говард, которая после службы в Потсдаме переехала ко двору японского императора и написала увлекательную книгу воспоминаний о Японии. Вероятно, она была своего рода Мэри Поппинс, твердо убежденной, что при прусском дворе детей уж слишком от всего оберегали. Свою первейшую задачу она видела в том, чтобы привнести в детскую немного благотворного беспорядка. Когда она узнала, что доверенные ей принцы никогда в жизни не видели снега, так как им не позволялось в холодную погоду выходить из дворца, то велела принести несколько ведер снега на верхний этаж потсдамского Нового дворца и устроила в детской комнате настоящую битву снежками.
В отличие от нянь, гувернантки вызывали у королевских детей ненависть. Как правило, они сменяли нянь, когда детям исполнялось лет семь. Обычно они происходили из «хороших домов», нередко из обедневшей знати, что вызывало у них потаенную, разумеется, не демонстрируемую враждебность и зависть к своим «господам». Досаду на свое положение между прислугой и придворной дамой они вымещали на детях. Гувернантки чувствовали свое социальное превосходство над нянями, завидовали, что дети привязаны к ним, и третировали их, как только могли, большей частью вместе с также ненавидимыми детьми домашними учителями. От гувернанток и домашних учителей принцы освобождались в основном, только когда вырастали и приходило время поступать в кадетский корпус. Принцессы оставались в их власти гораздо дольше. Лишь с середины XX века в королевских домах начали посылать мальчиков в интернаты, а девочек в пансионы, и надобность в гувернантках почти отпала. Няни же существуют и по сей день.
Симеон Болгарский, последний царь-дитя в Европе, воспитывался немецкой гувернанткой. Вспоминая свое детство, он говорит, что ей не хватало спокойствия в кризисных ситуациях, которым так славились английские няни его кузенов и кузин. Однажды во время очередного налета английских бомбардировщиков на расположенный на окраине Софии замок Врана две немецкие гувернантки с воплями влетели в его комнату:
— Быстро, быстро, одеваться, англичане!
Симеон вспоминает, что они вытащили его из постели и в спешке засунули обе ноги в одну штанину.
Симеон Болгарский — последний царь-ребенок в Европе, Я попросил его прислать мне фотографию, где он запечатлен юным монархом. Он прислал вот эту: царь в окружении солдат во время маневров в 1946 году, за несколько недель до его выдворения из страны
— Разумеется, я сразу же и упал, а они только приговаривали: «Посмотри, как испугался бедный мальчик!»
Он и по сей день обижен на них за эти слова:
— Я не испугался. Это они неправильно надели на меня брюки!
Симеону было шесть лет, когда он стал царем. Он царствовал до девяти лет, потом коммунисты выгнали его из страны, и остальную часть жизни он провел как царь в изгнании, то есть был королем без королевства. Я навещал Симеона в Болгарии, чтобы побольше узнать о том, в каких условиях растут короли, ведь в его случае воспитание неизбежно должно было сосредоточиться на самом главном, на идеальной сущности монарха, без внешних украшательств.
Некоторым Симеон II больше известен как Симеон Сакскобургготский. Под этим «гражданским» именем он вернулся после падения «железного занавеса» на родину, где его сразу же избрали премьер-министром молодой демократии. То, что он, когда-то свергнутый монарх, получил на свободных выборах пост главы правительства, делает его историческим курьезом.
Наша встреча происходит в замке Врана, уже упомянутой выше бывшей резиденции болгарских царей, на окраине столицы страны, Софии. Атмосфера скорее уютная, чем дворцовая. Вместо слуги в перчатках царь сам предлагает аперитив. Белое вино? Или ракию, настоящую болгарскую водку? Пожалуйста, ракию. Царь исчезает в кухне и возвращается с серебряным подносом, который не мешало бы срочно почистить. Царица, элегантная испанка, внучка маркиза де Кортина, пьет колу. Мы усаживаемся группой, которая так же хорошо смотрелась бы в каком-нибудь комфортном испанском пансионате. Только фотографии коронованных особ, в рамочках, с дарственными надписями, развешанные вокруг окон, напоминают о том, что мы вовсе не на загородной вилле известного доктора.
Я спрашиваю, помнит ли он, как его провозгласили царем. Его отец, царь Борис III, умер в 1943 году при загадочных обстоятельствах, вернувшись после переговоров с Гитлером.
— Я и сегодня ясно все вижу. Как в кино. Это было двадцать восьмого августа сорок третьего года. Моя сестра и я провели весь день за городом. Мы с гувернанткой пришли после долгой прогулки, тут передо мной появился один из адъютантов и вдруг обратился ко мне так, как обычно обращались только к моему отцу: «Ваше величество!» Когда мы приехали в Софию, весь город был увешан траурными флагами. У входа в замок Врана стояла моя мать, вся в черном, лицо закрыто черной вуалью. Она взяла нас обоих за руки и поехала с нами в собор Александра Невского. Там в гробу на возвышении лежал мой отец. Это было ужасно. В тот день кончилось мое детство.
Национальное собрание объявило шестилетнего Симеона царем Болгарии. Был учрежден регентский совет под руководством его дяди Кирилла. Через год в Болгарию вступила Красная армия. При советской оккупационной власти правительство князя Кирилла было разогнано и созван народный трибунал, который вынес тысячи смертных приговоров. Членов регентского совета, в том числе дядю Симеона Кирилла, казнили. Опекуном несовершеннолетнего царя, заточенного вместе с матерью и сестрой в замке Врана, назначили главного идеолога коммунистической партии.
Формально даже во время советской оккупации, с сентября 1944 по сентябрь 1946 года, Симеон оставался царем. Почему его не сместили? Почему его не постигла участь дяди?
— Потому что Советы понимали, что тогда начнется гражданская война. Прежде чем меня сместить, этому надо было придать легитимный характер, то есть провести референдум.
Это волеизъявление народа состоялось в сентябре 1946 года. Результат: 99,2 % болгар высказались против монархии, за республику. Были ли результаты фальсифицированы?
— Во-первых, да, конечно. А во-вторых, это не играет никакой роли. По нормам международного права референдум в оккупированной стране все равно недействителен.
Оливки, которыми нас угостил царь, уже съедены. Мы с царицей поделили их в высшей степени демократично. Из кухни в гостиную доносится запах семги, жаренной на гриле.
— Как раз тут, где мы сейчас сидим, — говорит царь, — нам через день после референдума сообщили, что мы должны покинуть страну. Нам следовало на поезде доехать до Турции, а оттуда — пароходом в Египет.
— А вы помните обстоятельства вашей депортации?
— Шестнадцатого сентября сорок шестого года руководство государственной коммунистической власти отвезло нас на вокзал. Моя мать не произнесла ни единого слова. Я полагаю, она была уверена, что мы никогда не доберемся до Стамбула, что нас убьют по дороге. Мы вошли в поезд. В нем было три вагона. При нас были два функционера-коммуниста в качестве сопровождающих. Посреди ночи поезд внезапно остановился. Визг тормозов я не забуду никогда. Нам было ясно: это случится сейчас. Они вытащат нас из вагона, расстреляют и где-нибудь зароют. Но неожиданно после трех или четырех невыносимых часов ожидания поезд поехал дальше. Только много лет спустя мне стало известно, что же тогда произошло. Машинист паровоза отказался вывозить своего царя из страны. И для того чтобы продолжить поездку, пришлось заказывать локомотив из Турции. Я так и не сумел выяснить, что сталось с тем машинистом.
Изгнание в Египте продлилось менее пяти лет. В 1951 году правительство Испании предложило болгарской царской семье поселиться в Мадриде. Когда царица-мать с двумя детьми въехала в мадридский дом на Авенида дель Валле, где семья живет и по сей день, Симеону было четырнадцать лет. Франко тогда выставил круглосуточный почетный караул перед их домом.
Я спрашиваю, какие главные принципы его воспитания ему запомнились. Рос ли он с сознанием, что будет царем?
— Мне внушали, что у других людей есть права и обязанности, а у меня — только обязанности. Каждый день мама снимала с меня стружку. Мы с сестрой придумали ей прозвище: Рубанок.
В том, что касалось его общественного положения, воспитание Симеона было несколько шизофреническим. В микрокосме дома и окружавших семью болгарских беженцев он оставался царем. А в макрокосме за пределами дома его приучали играть роль безымянного эмигранта. Покидая родные стены, он носил псевдоним Симеон Рыльский. По окончании школы его послали в Америку, в военную академию Вэлли-Фордж в Пенсильвании. Известную своей безжалостностью муштру этого учебного заведения он воспринимал как освобождение от гнета домашнего воспитания, что говорит само за себя.
Конец этой истории, как он выглядит сегодня, великолепен и немного печален. В шестидесятые годы Симеон вернулся в Испанию. Он стал бизнесменом и — не в последнюю очередь благодаря своим хорошим связям с монархами арабских государств — состоятельным человеком. Когда пал «железный занавес», Симеон сразу же приехал в страну, где когда-то был коронован. Его приветствовали только что не криками «Осанна!», за которыми, как известно, почти обязательно следует «Распни Его!». Симеон был избран премьер-министром Болгарии — ноша, какой не пожелаешь и злейшему врагу. Руководить правительством одной из самых отсталых стран Европы, не имея профессионального административного аппарата, на который можно было бы положиться, в стране, насквозь пронизанной коррупцией, с засильем мафиозных кругов в экономике, где государственные финансы находятся в безнадежном положении, а суды и полиция продажны… Даже для политически опытного человека это могло бы оказаться неблагодарной задачей. Симеон взял на себя эту задачу, выбрал курс жесткой экономии, чтобы приблизить Болгарию к маастрихтским критериям Евросоюза, и в кратчайшее время стал самым ненавидимым человеком в стране.
Вероятно, никто больше в новейшей истории не способствовал с такой последовательностью уничтожению царского ореола, как Симеон Сакскобургготский. Люди избрали его как чудо-творца, в чем чувствуется отзвук легенды о целебной силе королей. Но чудес не произошло. Можно было предвидеть разочарование народа. А обещаниями повысить уровень жизни и доходы, обещаниями, которые он конечно же не смог выполнить, он лишь усилил это разочарование. И хотя Симеон, как он сам говорит, «выполнил свою миссию»: Болгария стала членом Евросоюза, страна полностью реформирована, ее финансы «санированы», — его слава закончилась, точно так же, как его неприкосновенность. Многие болгары считают, что в результате радикальных экономических изменений они только потеряли, немало и таких, кто с ностальгией вспоминает «добрые старые времена» коммунистической поры. А виноват во всем этом, по мнению большинства болгар, Симеон, который оказался никуда не годным чудотворцем.
«Король царствует, но не правит». То есть он имеет право повелевать, но не руководить. Симеон нарушил это древнее правило. Может, ему стоило поступить так же, как Соня Ганди? Она ведь тоже происходила почти из королевской семьи. Ее тоже избрали премьер-министром, но после выборов она отошла на задний план, и благодаря этому ее авторитет остался неприкосновенным и не скомпрометированным политической деятельностью. То, что Симеон взял на себя личную ответственность, подставил собственную голову, было чрезвычайно благородно с его стороны, но сильно противоречило идее конституционной монархии, о которой он — по крайней мере, втайне — мечтал для своей родины.
За беседой мы добрались до десерта. Жаренную на гриле тыкву с медом он рекомендует посыпать орешками. Очевидно, это блюдо из османского наследия страны. На столе стоят взбитые сливки, купленные в магазине.
— Я выполнил здесь свою задачу и больше не покину эту страну, — говорит Симеон.
Меня интересует, не жалеет ли он, что выпал из верхних этажей политической власти. Он признается, что кое о чем, пожалуй, и жалеет. Но у него не было другого выбора. Всю жизнь его готовили к тому, чтобы нести ответственность за свою страну.
— Я… то есть… я имел в виду, Болгария не могла себе позволить сесть в лужу.
Эта маленькая оговорка, думаю я, покидая дом Симеона, объясняет, в сущности, все.