Праздничая ложа в Мариинском театре

Праздничая ложа в Мариинском театре

При Екатерине II появилось в Петербурге новое место для праздничных гуляний на святках и на Масленице. Оно было в Коломне, неподалеку от Николо-Богоявленского собора, известного своей великолепной службой и оглашавшего округу торжественным перезвоном колоколов. На Брумбергской площади, названной так по имени купца, содержащего здесь мельницу, был поставлен амфитеатр, именуемый Каруселью, давались разные представления для народа. Были здесь также качели, карусели и другие увеселения. По традиции в особо торжественные дни давали на площади и угощение: были выставлены жареные быки, били фонтаны с вином.

Однако императрице этого показалось недостаточно. Для воспитания своих поданных и для смягчения их нравов она повелела возвести здесь же Каменный публичный театр (памятуя, что «театр — школа народная»). Впоследствии он получил наименование Императорского Большого театра, а площадь, соответственно, стала именоваться Театральной.

В дни рождественских и новогодних празднеств театр славился своими балами-маскарадами, самыми грандиозными в городе. В танцевальный зал превращался за два часа и зрительный зал, в котором на специальных стойках поверх зрительских мест настилался из щитов пол — вровень с полом сцены. Входной билет стоил один рубль. Маскарадные костюмы выдавались и напрокат. В фойе устраивалась известная далеко за пределами столицы хрустальная палатка.

Праздничной публике в эти дни показывали балет и оперу. В партере (освобожденном от танцевального настила), в ложах бенуара и первого яруса блистали первые красавицы Петербурга и офицеры гвардии. В ложах второго и третьего ярусов преобладали купцы, отставные чиновники, в основном проживающие в Коломне и в округе. Приходили они сюда вместе со всем своим семейством. Некоторые устраивались в ложах по-домашнему, обряжаясь в атласные халаты. Можно было видеть здесь и пожилых женщин, совмещавших свои наблюдения за театральной публикой с вязанием шерстяных носков.

Любили развлечься театром в праздничные дни купцы и сидельцы Литовского рынка. Построен он был по другую сторону Театральной площади, сразу же после открытия Большого театра и в одно время с устройством здесь канала. Об этом времени еще недавно напоминал фрагмент этого рынка, возвышавшийся над каналом, названным вначале Литовским, а затем Крюковым. Владели лавками на рынке известные в Коломне купеческие фамилии: Яковлевы, Корневы, Вагановы, Шахназаровы, Хладноглазовы…

К концу XIX века на месте Большого театра была возведена консерватория. А новый императорский театр, предназначенный для постановок оперы и балета, стал именоваться Мариинским театром и встал напротив Литовского рынка — на другой стороне канала. С новым театром у владельцев рынка сохранились те же близкие отношения, как и с прежним, екатерининским. Да и Мариинский театр не забыл еще о традициях своего предшественника. Об этом свидетельствует зарисовка, сделанная столичным репортером сто лет назад — в дни рождественских празднеств:

«Савва Матвеевич Хладноглазов, купец мясоторговец, обещал еще задолго до праздников жене и детям угостить их ложей в театре. Теперь мы застаем главу дома со всем семейством на площадке лестницы третьего яруса Мариинского театра.

Тяжело переведя дух от усталости от взбирания по лестнице, он остановился и беспомощно разводит руками.

— Тятенька, мы тут мешаем другим, — говорит ему взрослая дочь.

— Да подожди ты, стрекоза, замечания делать, — сердится он.

— Все ли мы тут, не потеряли ли кого по дороге? — спрашивает жена купца.

— Ну, стой! Проверка! — начинает он осмотр семьи. — Ты, Наталия Ларионовна, здесь, стрекоза Катерина тут, вот Лешка, дочь Стеша, бонна мадам Браут, маленький Афонька с нянькой Марьей, бабушка наша Минодора Феоктистовна. Все, слава богу, целы.

— Ох, домой хочу, ох, мутит! — жалуется мать купца Минодора Феоктистовна.

— Что с вами, бабушка? — окружают ее.

— Ох, гусь…

— Дома сидели бы!

Купец сердито топнул на нее и повел всех по коридору.

— Господин билетмейстер, потрудитесь указать нам наше место жительства, — протянул он билет капельдинеру.

Тот посмотрел на билет, потом на всю команду и только громко вздохнул.

— Тут еще не все, племянник подъехать должен, он у парикмахера бараном завивается, — поставил на вид купец.

— Едва ли вы все поместитесь…

— Полно сомневаться, за милую душу влезем, коли с вашей стороны препятствий нету.

— Праздник, мы не придираемся.

— Отлично! Отпирай ворота, да подай нам штучки три программок, парочку биноклев, да, коли можно, пробочник.

— Пробочник нельзя.

— А нельзя пробочник подать, подай штопор. Мы, видишь, полдюжинки лимонаду с собой захватили. Какая игра будет?

— «Конек-горбунок», балет. Вот ваша ложа, — открыл капельдинер дверь.

— О, Господи, да за семь целковых можно на месяц комнату снять, а тут что? Денник для лошади! Ну, делать нечего. Наталья Ларионов на, заходи первой. Пролазь сквозь дверь боком, фасадом застрянешь при твоей полноте. Катерина, сыпь за маменькой.

— Ой, гусь, — мотает головой бабушка.

— Не плачь, у самой двери посадим тебя, — утешает купец, — мадам Браут, теперь вы со Стешкой. Вы Стешку-то для удобства на колени себе посадите.

— Aber Стеша имеет двенадцать годоф, — протестует бонна-немка.

— Что мне ее за барьер на полотенце подвесить, что ли?! Сажайте! Не церемоньтесь, семь рублей заплачено! Марья, твой черед.

— Подержите, барин, Афонечку на руках, я зайду, а потом вы мне передадите его, — протянула нянька к купцу двухгодовалого ребенка.

— Никак он спит?!

— Спит.

— А что это у него в зубах?

— А это я ему пряничек всунула, чтобы, значит, не заорал, когда проснется.

— Правильно! Лезь, лезь! Мадам Браут, сдайте вправо! Марья, на вот Афоньку. Положи его пока на соседнюю ложу на два стула, а придут — уберешь.

— Тятенька, а я, — выступил пятнадцатилетний сын.

— Лешка, ты у дверей рядом с бабушкой будешь!

— Я, тятенька, музыки не услышу.

— Почему?

— Бабушка охает.

— Гусь… ой, гусь! — согнулась старуха.

— Что б вас и с гусем-то! Женщину в Обухову больницу возить впору, а мы ее в киятры привезли!

— Гусь…

— Минодора Феоктистовна, публика обращает на нас внимание! — повернулась к бабке купчиха.

— Леша, хочешь целковый честным трудом заработать? Вези ты ее, старую кочергу, домой. Да вели там куфарке Степаниде дать ей гуся доесть: один конец!

— Стыдись слов своих! — упрекала старуха. — Человек нездоров, а ты его изводишь.

— Маменька, это даже невозможно, ведь тут не зоологический сад, а казенный театр. Пусть замолчит! — требует дочь.

— Ш-ш, тише! Теперь моя очередь входить. Ох, тесновато!.. Марья, сдавай влево, мадам Браут, еще вправо, вот так…А я, значит, промежду вас… Никак Афонька проснулся?! Марья, ткни ему пряник подальше, чтобы он ни гу-гу.

— Маляцка, — просит ребенок.

— Нашел где молоко просить! Тут двугривенный стакан! Два году пострелу, а он уже кутить приучивается. Что значит коммерческое происхождение!

— Няня, булоцку с маслом!

— Гусь…

— О Господи, что за дивертиссемент! — возмущается взрослая дочь.

— Савва Матвеевич, — окликает купчиха.

— Ася!

— Вроде бы трещит?

— Кто? Что?

— Половица.

— Счас, я тебе за архитектором побегу! Сиди, не бойся. Ну, бабушка, заходи и ты в ложу!

— Боюсь… гусь…

— Лешка, втолкни ее и закрой за собой двери! Эн, никак музыканты собираются?

— Вот бинокли и программы, — подал капельдинер.

— Без штопора?.. Ну, так обойдемся.

— Потрудитесь взять из соседней ложи мальчика.

— Марь, тащи Афоньку за ноги сюда!

— Няня, булоцку с маслом!

— Гусь!..

— Тише, галманы, оркестр заиграл! Мадам бонна, дайте бабушке крымское яблочко, она погрызет и забудется. Афонька, сиди смирно, на вот бинокцы, поиграй.

Занавес взвился».

Мариинский театр. Фото 1908 г.