*****

*****

Как мы уже неоднократно говорили, тень евреев продолжала наводить страх на христианские сердца, даже спустя длительное время после их изгнания. Пьер де Ланкр, усердный борец с ведьмами, который в начале XVII века сжег значительное число ведьм на юге Франции и который на исходе своих лет составил учебник по колдовству, посвятил часть своего труда евреям, «более коварным и вероломным, чем сам дьявол». В одной очень длинной главе он показывает, как евреи держат совет с дьяволом, чтобы надежнее сберечь свои вредные книги и пагубные учения, подробно перечисляет «смрадные болезни», которыми они болеют, после чего заключает: «Евреи заслуживают ненависти, и как всякие преступники, покушающиеся на божественное и человеческое величие, они должны понести самую суровую кару: костер, расплавленный свинец, кипящее масло, смола, воск и сера, соединенные вместе, не смогут причинить достаточно сильные, чувствительные и жестокие страдания в качестве кары за столь огромные и ужасные преступления, которые обычно совершают эти люди…»

Тот, кто преследует ведьм, преследует и евреев, которые отныне составляют часть своеобразного нечестивого семейства: дьявол, еврей, ведьма; или, точнее, предназначенная им в этой непристойной мифологии роль может быть сопоставлена с ролью святых, заступников перед Богом, но более доступных, более привычных, более человечных, чем Всемогущий. Если обратиться к тому, что писал по поводу культа святых крупнейший знаток средневековья Й. Хейзинга, то можно сказать, что ненависть к евреям, «фокусируя избыток религиозных излияний и священного ужаса, подействовала на избыток набожности, характерной для средних веков, как спасительное успокаивающее средство». Еще один раз оказалось, что если бы евреев не существовало, то их следовало бы выдумать.

Окончательное ожесточение: гетто

Вернемся на землю, к настоящим евреям, изгнанным из Англии и Франции, и которых с конца XIV века терпят только на землях, когда-то составлявших Священную Германскую империю. Это происходило, как мы уже видели, по чисто политическим причинам: только в стране, подчиняющейся единой центральной власти, можно было осуществить их одновременное и полное изгнание.

Там, где евреи еще остаются, большинство хроник того времени описывают их как хищников, обирающих малых и великих, так что похоже, что их зловредная деятельность накладывает свой отпечаток на всю общественную жизнь эпохи. Свидетельством этому могут служить поношения Эразма Эрбахского:

«Евреи грабят и обирают бедных людей. Это становится поистине невыносимо; пусть Бог сжалится над нами! Теперь евреи устраиваются в самых маленьких деревнях: когда они ссужают пять флоринов, то берут проценты, которые в шесть раз превышают одолженную сумму, потом они требуют проценты на проценты, а них еще новые проценты, так что в конце концов бедняк лишается всего, что он имел».

Разные немецкие историки прошлого века, и прежде всего Вернер Зомбарт, пытались установить с помощью подобных цитат, что евреи сыграли первостепенную роль в зарождении капиталистической системы, и в результате разработали такую интерпретацию истории, которая существенным образом способствовала формированию нацистского мировоззрения. В наши дни специалисты по экономической истории больше не верят в какое-то особое влияние евреев на великие экономические потрясения XV-XV? века. По правде говоря, эта проблема еще не была рассмотрена с привлечением исчерпывающей документации, которую к тому же будет очень трудно собрать, но подобная задача безусловно стоит этих усилий. При отсутствии такого анализа очень простое рассуждение может показать нам, что в этой области роль евреев ни в коей мере не могла быть решающей.

В самом деле, невозможно утверждать, что в эту эпоху экономические структуры Франции и Англии отличались от немецких и хоть в чем-то отставали от них в своем развитии. Таким образом, присутствие или отсутствие евреев никак не повлияло на эволюцию, которая по всей Европе привела к тому, что города развивались, возрастала роль торговли и начинало зарождаться богатство. Поэтому следует признать, что в интересующих нас хрониках термин «еврей» должен рассматриваться в своем расширенном, или воображаемом значении, включающем тех, кого в некоторых из этих сочинений наивно называют «христианскими евреями», когда речь идет о вполне христианских ростовщиках или об основателях тех больших коммерческих компаний, которые стали предками акционерных обществ. Что же касается именно немецких евреев, «ашкенази», их упадок оказался глубоким не только в социальном плане, но также и с финансовой точки зрения. Мы уже видели, что общинная повинность, которую они раньше платили императору или местным государям, в XIV веке была заменена индивидуальной подушной платой, которая в свою очередь превратилась в пошлину за тело, уподоблявшую их животным: «За каждого быка и свинью и за каждого еврея один соль», – сказано в одном тексте той эпохи.

Время от времени возникали отдельные фигуры: в конце XIV века встречаются имена нескольких евреев, например, Моисея Нюрнберга в Гейдельберге, Иосифа Вальха в Вене, которые были официальными сборщиками налогов. В начале XVI века немецкие евреи обретут умелого и энергичного защитника в лице Йоселя из Росгейма, назначенного Карлом V «верховным вождем и правителем евреев». Но подавляющее их большинство – это мелкие заимодавцы и старьевщики, зарабатывающие на жизнь по мере возможности и живущие в постоянной неуверенности и нищете. Учитывая нестабильность их образа жизни, частые смены места жительства, обязательную маскировку, едва ли правдоподобно, что они могли участвовать в разработке такого удобного средства накопления и сокрытия авуаров, как переводные векселя, как это утверждает Зомбарт. При отсутствии достаточного документального подтверждения мы и здесь вынуждены ограничиться предположениями.

Все это имеет второстепенное значение по сравнению с окончательным замыканием евреев на самих себя, что привело к возникновению герметически закрытого общества, внутри которого нравы и обычаи, вся совокупность отношений, которые мы рассмотрели в предыдущих главах, получили свое законченное выражение – и прежде всего сакрализация денег, основного источника жизни. Постепенно каждый шаг и каждое событие в повседневной жизни евреев оказываются обложенными налогом: они должны платить за приезд и за отъезд, за покупку и за продажу, за право молиться сообща, за бракосочетание и за рождение ребенка, наконец, даже за покойника, которого нужно отнести на кладбище. Лишенная денег, еврейская община оказывается неизбежно обреченной на исчезновение. В результате раввины отныне объединяют катастрофы в области финансов, например, объявленное государем прощение долгов, с избиениями и изгнаниями, видя в этом Божественное вмешательство, ниспосланную свыше кару. В этом смысле, и только в этом смысле поверхностному наблюдателю может показаться, что евреи явились основными проводниками «капиталистического образа мысли». Но с этими деньгами, столь желанными и столь драгоценными, евреи расстаются с необычайной легкостью из-за простого морального предписания, если этого требует долг солидарности, если необходимо выкупить узника или выступить в поддержку собратьев, обвиненных в ритуальном убийстве. В этом последнем случае авторитетный талмудист даже может приказать еврейским общинам соседних городов внести свою долю, чтобы предотвратить беду, которую он сравнивает, на что следует обратить особое внимание, с наводнением, со стихийным бедствием, и его совет приобретает силу закона. В примечании приводится подобный текст: это замечательный пример стиля и тонкости талмудического рассуждения (Речь идет о рекомендациях (responsa), которые раввин Павии Иосиф Колон (Магарик) направил еврейским общинам Германии в связи с делом о ритуальном убийстве в Регенсбурге в 1476 г.:

«Повсюду распространилась весть об опасности, которая нависла над головами наших братьев, заточенных в тюрьму в Регенсбурге – да защитит их Господь, – и которая также угрожает соседним общинам. Самые уважаемые раввины были созваны священной общиной Нюрнберга, чтобы обсудить пути и способы спасения обвиняемых, неповинных ни в каком преступлении, но которые тем не менее должны быть осуждены на смерть. Но следует опасаться, что единоверцы, целые общины и даже родственники, питающие иллюзии относительно собственной безопасности и думающие, что ничто им не угрожает, откажутся принять участие в деле спасения, хотя на самом деле – да сохранит нас от этого Господь! – зловредные тучи могут обрушить свое содержимое на их головы, если наши несчастные братья из Регенсбурга не будут спасены. Поэтому я охотно откликнулся на просьбу старейшин, попросивших меня указать им путь к свету, чтобы несчастья не обрушились на их головы.

Прежде всего, соседние общины безусловно должны внести свой вклад в общие расходы, ибо совершенно очевидно, что им также придется испить до дна чашу страданий, если мы не сумеем помочь нашим несчастным братьям из Регенсбурга в их несчастье. Их спасение касается соседей, потому что если катастрофа разразится, то она поразит также и их. Поэтому, каково бы ни было их нынешнее положение, мы должны принять свое решение в зависимости от того, что мы можем рассматривать, как гарантию на будущее, и мы должны заставить их исполнить обязанность участия в необходимых расходах ради дела спасения. Можно найти аналогию этому случаю в «Бава Меция». P. Йегуда сказал, что если поток, текущий с высоты, теряется в песках, или камни перегораживают ему путь, то земледельцы, живущие в долине, должны принять участие в восстановительных работах, потому что им нужна вода этого потока на своих полях. Но если поток высыхает или его течение перегораживает запруда, и это случается в долине, то земледельцы со склонов гор не должны участвовать в работах, потому что восстановление принесет им больше вреда, чем пользы: течение потока станет более стремительным, так что полям, расположенным выше, достанется меньше влаги. Совсем иначе обстоит дело, когда нужно принять участие в сооружении траншей, чтобы спасти город от избытка дождевой воды. В этом случае хозяева домов, расположенных в более возвышенных местах, должны участвовать в осушительных работах, когда затоплены места в низинах. Потому что лаже если поначалу опасность угрожает только этим низинным местам, неизбежно распространение наводнения и на возвышенные места, если вовремя не начать борьбу с опасностью. Подобно этому и в нашем случае опасность для соседних общин станет неизбежной, если не удастся спасти узников Регенсбурга, так что эти общины должны внести свой вклад в дело спасения, даже если им кажется, что они пока находятся в безопасности. Да, опасность неизбежна, поскольку наши враги без устали работают ради нашей погибели – да защитит нас от них Господь! – и эти общины должны постоянно помнить стих: «Блажен человек, который всегда пребывает в страхе!» (Притчи Соломона, 28, 14. В русской Библии этот стих переведен так: «Блажен человек, который всегда пребывает в благоговении…»,- прим. ред.). И если даже эти общины возражают, что лживые слухи, причинившие столько зла евреям Регенсбурга, не затронули их города, и что речь не идет о какой-либо конкретной опасности, а только о страхе перед опасностью, я заявляю, что даже в этих случаях они должны вносить свою долю. Наши мудрецы говорили, что если речь идет о борьбе с опасностью, которая еще не наступила, следует вносить в это дело свой вклад, если речь идет о необходимости укрепить городские стены, охранять арсеналы или послать всадников, чтобы они проверили, не приближаются ли вражеские отряды (Бава Батра, 8а). В нашем случае обеспокоенность по поводу возможной опасности безусловно присутствует. Всем жителям города могут вменить в обязанность участвовать в фортификационных работах, а владелец дома, даже если он в нем не живет, может быть обязан починить дверь этого дома и повесить на нее замок, чтобы предотвратить любую опасность. В какой мере соседние с Регенсбургом общины нуждаются в защите не только своих тел, но и душ? И каков должен быть уровень этой опасности, чтобы они стали вносить свой вклад в эту защиту, даже если члены этих общин окажутся вынужденными продать одежды, покрывающие их тела, и волосы, растущие на их головах? Ради того, чтобы обеспечить эту защиту, благочестивые раввины собрались в Нюрнберге, да дарует наш небесный Отец успех в их делах: каждая община и каждый ее член должны исполнить поставленную ими задачу и подчиниться, даже если на одного возложена более тяжелая ноша, чем на другого. Поскольку из страха перед государями и князьями они не решаются потребовать, чтобы общины вносили свой вклад, я требую, чтобы все евреи Германия под угрозой отлучения не возражали против планов раввинов и внесли те суммы, которые приходятся на их долю, чтобы добиться освобождения наших братьев, ложно обвиненных и подвергшихся преследованиям. Что же касается того, кто не проявляет доброй воли и не желает подчиняться, пусть он будет изгнан из общины, пусть он будет проклят, пусть вода наполнит его тело, а масло его кости, и пусть его имя будет предано забвению. Что же касается того, кто проявляет послушание, то его непременно ждет благословение. Так говорит человек, который не способен царствовать, который пишет, преисполнившись смирения, ничтожный Иосиф Колон (Responsa, № 4.)).

Гибкость, умение приспособляться, изворотливость, сплоченность и стойкость при любых испытаниях – эти черты во все времена были присущи самым разным меньшинствам, вынужденным существовать в рамках недоброжелательного или даже враждебного общества. Как правило, рано или поздно подобные меньшинства кончали тем, что утрачивали присущие им ценности, те особенности, обычаи и нравы, которые составляли наследие их предков, и растворялись в окружающем их мире. Среди причин, благодаря которым евреям удалось избежать этой участи, без сомнения следует отметить то специфическое и сложное отношение к ним со стороны христиан, которое поставило их в совершенно особую, уникальную ситуацию.

Развернувшаяся охота за их душами лишь укрепила евреев в сознании собственной значимости. Ведь еще в 1236 году папская канцелярия объявила, что если обращение обычных язычников – это богоугодное дело, то особенно ценным является обращение еврея. К этому примешивались и эсхатологические мотивы: у апостола Павла и Августина сказано, что всеобщее обращение евреев будет означать конец времен. Но ведь из этого можно было сделать вывод, что лишь от их доброй воли зависело, ускорить или же задержать последний суд Христа и обновление мира; как писал в 1892 году Леон Блуа: «Из-за их козней было дьявольски задержано спасение всех народов». Какая ужасная власть оказалась у них в руках! В результате вполне можно прийти к выводу, что церковь сделала все для того, чтобы поддерживать среди евреев идею об их избранности и исключительности.

Это было особенно справедливо для той эпохи, когда евреи и христиане говорили на одном языке и во многом являлись носителями общей культуры, в рамках которой они сталкивались в «диспутах», иногда носивших вполне мирный характер, поскольку обе стороны в какой-то степени взаимно признавали человеческие качества друг друга. В дальнейшем разделявшая их граница стала непроницаемой; если с одной стороны продолжались попытки насильственного обращения, то с другой – диалог оказался прерванным. Реакция евреев на христианскую агрессию стала похожей на отношение к хищным животным или стихийным бедствиям, когда уже не имеет значения, как к ним относятся окружающие. На постоянные оскорбления и обвинения они отвечали ледяным молчанием. Традиция апологетических сочинений, получившая широкое распространение в условиях диаспоры и восходящая к трактату Иосифа Флавия «Против Апиона», прервалась у немецких евреев.

С этого времени прекращаются всякие попытки переубедить или поколебать противника, который попрал все законы порядочности и более не воспринимается как представитель рода человеческого. Это безграничное презрение к гонителям позволяет лучше понять, как евреи смогли сохранять в неприкосновенности свои внутренние ценности, не поступившись ничем, и в то же время выносить публичные оскорбления и унижения, которые отныне стали постоянным кошмаром их повседневного существования.

Было лишь одно исключение – насильственное обращение в христианство. Все их человеческое достоинство, вся их мужественность были вложены в верность Закону, в безусловную готовность к мученичеству. В самом деле, отречение, отказ от своей веры оказывались для евреев равнозначными единственному возможному в этих условиях признанию своей неполноценности и беспомощности. И они шли навстречу этому испытанию, когда это было необходимо, с воодушевлением, как на церемонию освящения.

Так, во время эпидемии черной чумы в 1348 году «они шли на смерть с песнями и танцами, как будто они шли на свадебную церемонию; они не хотели обращаться сами, и ни отец, ни мать не хотели этого для своих детей… и когда они видели пылающий огонь, женщины и дети прыгали в него с песнями…». Известны подлинные случаи договоров о коллективном самоубийстве: «… и они чувствовали, что скоро должны будут умереть; тогда они начинали договариваться между собой таким образом, чтобы один из них убил всех остальных, чтобы таким способом избежать смерти от руки необрезанных. И они приняли решение и все подтвердили его, что один из них, почтенного возраста и известный своей преданностью Закону, предаст их всех смерти…» Как проповедовал знаменитый раввин Меир из Ротенбурга: «Тот, кто принял твердое решение сохранить верность закону и умереть, если потребуется, мученической смертью, не чувствует страданий под пытками. Его можно побивать камнями или жечь огнем, закопать заживо в землю или повесить, он останется невозмутимым, и ни одна жалоба не сорвется с его губ».

Культ мучеников, Акеда (жертвоприношение Авраамом Исаака,- прим. ред.) поддерживается всеми способами и составляет одну из основных литературных тем, первый и остающийся на протяжении долгого времени единственным сюжет еврейской религиозной драмы (так что у евреев была своя собственная мистерия страстей!). Ее отголоски обнаруживаются и в бытовых деталях: по мнению некоторых раввинов вдова мученика не должна была больше выходить замуж, по мнению других не следовало стирать следы пролитой крови со стен дома, а погибших следовало хоронить в тех одеждах, которые были на них в момент убийства. Культ страдания, систематические доказательства высокой значимости страдания как Божественного наказания, но одновременно и как выражения Божественной любви, придавали этому страданию глубокий смысл и облегчали его. Разумеется, истоки подобных взглядов содержались уже Талмуде. «Страдание драгоценно!» – восклицал раби Акива. Но это оставалось скорее теоретическим постулатом вплоть до того времени, когда страдания евреев не превратились в постоянную, всеобщую реальность. Отныне каждый отдельный еврей становится участником этой драмы. В этом смысле можно утверждать, что немецкие евреи позднего средневековья оказались первыми, кому было суждено испить до дна чашу страданий народа Израиля. Нельзя утверждать, что они приняли свою судьбу с легким сердцем, тем не менее они гордились этой судьбой. С полным на то основанием они повторяли знаменитое изречение Талмуда: «Еврейскому народу не подобает радоваться как другим народам». В 1450 году величайший знаток Талмуда XV века Исраэль Иссерлейн дал следующий ответ на вопрос о том, следует ли налагать суровое наказание на отступника, возвращающегося в лоно иудаизма: «Следует иметь в виду, что тот, кто решил вернуться в еврейство, собственноручно налагает на себя постоянную кару, поскольку он отказывается от преимуществ и благ, которыми он пользовался будучи христианином, и принимает страдания и гонения, составляющие участь евреев. Он не должен был терпеть этот гнет, пока он был христианином, так что в сущности он искупил свою вину, когда по доброй воле вновь взвалил его на себя с единственной целью вернуться в еврейскую общину».

Все аспекты жизни еврейских общин отражают этот строгий дух покаяния. Только один раз в году, по случаю праздника Пурим, разрешается и даже предписывается полностью отдаться веселью, радости и ликованью, надеть маскарадные костюмы, напиться допьяна, наконец-то рассчитаться с преследователями и сжечь на площади деревянную фигуру Амана, олицетворяющую всех антисемитов. Но даже этот единственный в году праздник был в дальнейшем запрещен христианскими властями, так что вся церемония свелась к символическому топоту ногами и различным шумовым эффектам во время чтения в синагоге Книги Есфирь.

В остальные дни было очень мало развлечений, и все они были строго регламентированы. Светский театр считался развратом и был строго запрещен, так же как и совместные танцы юношей и девушек даже по случаю свадьбы. Карточные игры допускались лишь в виде исключения, так что в результате лишь шахматы и такие общественные забавы, как шарады на библейские сюжеты, оказались единственными видами развлечений, которые никогда не оказывались под запретом раввинов. Любые украшения, любые проявления фантазии в одежде были запрещены. Как мужчины, так и женщины носили черные или серые одеяния, и это происходило в эпоху, когда одежды особенно отличались разнообразием цвета и формы. Здесь, как и во многих других отношениях, сложившиеся сами собой еврейские обычаи соответствовали тому, что окружающий мир мог ожидать от них после того, как обязал их носить отличительный круглый знак, В результате христиане начали думать, что у евреев существует специальный религиозный запрет на ношение одежды ярких и светлых тонов, что отнюдь не соответствовало действительности. Это подражательство наоборот заходит так далеко, что на миниатюрах, украшающих некоторые еврейские рукописи, библейские персонажи одеты в темные одеяния и рогатые круглые войлочные шапки, так что они кажутся похожими на немецкие карикатуры того времени.

В этом смысле не было никакой разницы между богатыми и бедными, потому что все были одинаково одеты и подвержены общим опасностям и насмешкам, и даже их язык стал отличаться от языка христианского населения (По всей видимости, на исходе XIII века повседневная речь евреев начинает , отличаться от средневекового немецкого языка: эти различия накапливались и усиливались, так что с XVI века уже существует идиш как самостоятельный диалект.): общность судьбы и повсеместное распространение взаимопомощи способствовали преодолению социальных различий, а высокий престиж учения и эрудиции действовали в том же направлении.

Некоторые ашкенази считали, что они являлись единственными хранителями подлинной еврейской традиции. Это высокомерное чувство собственной исключительности хорошо видно на примере раввина Ашера бен Иехиэля, одного из учеников Меира из Ротенбурга, который покинул Германию после резни Риндфлейша и прибыл в Испанию, где он стал раввином еврейской общины Толедо и занялся наставлением своей новой паствы. Он высмеивал талмудические занятия испанских евреев и благодарил Господа, что он «уберег его от отравы философии и светских наук». Суровый блюститель нравов, он к своему ужасу обнаружил широкое распространение сексуальных контактов между евреями и христианками и наоборот. Он требовал, чтобы евреям, преступившим Закон, отрезали нос. И такова была сила воздействия его фанатизма, что Ашер сумел на некоторое время навязать свои порядки этой общине. Разумеется, в этом ему способствовало то обстоятельство, что в Испании уже начали дуть ветры нетерпимости.

Конец средних веков – это эпоха, когда прежние еврейские кварталы превращаются в гетто, двери которого запираются по вечерам на ключ, а жителям которого разрешается появляться на христианских улицах только в дневное время. За этими засовами еврейская община окончательно замыкается в себе; ее члены ведут суровый и набожный образ жизни, мельчайшие подробности которого строго регламентированы. Монотонная регулярность этой жизни составляла резкий контраст с теми ударами судьбы, которые могли обрушиться на головы евреев каждый день в результате их общения с христианами. Так, это постоянное ожидание беды сочеталось с образом жизни, предопределенным с самого момента рождения.

Когда ему исполнялось четыре года, в последний день Шавуот (праздник Дарования Торы) маленького еврея вели в школу, где его обучали основам грамотности: чтобы учение всегда было для него сладким, его первые еврейские буквы делали рельефными и намазывали медом. Первые предложения, которые он должен был прочитать, были вылеплены на пирогах или написаны на яйцах, которые затем дети делили между собой. Раввины без устали внушали ученикам, что нет ничего более замечательного, чем учение, что помогать бедным детям получить образование является самым богоугодным делом, даже лучшим, чем строительство синагоги. Все маленькие мальчики должны изучать Тору и книги пророков, еврейский и арамейский языки, все они должны были заучить основы Талмуда (Мишну); затем, по мере постижения высоко интеллектуальных областей Гемары происходил отбор, и только самые способные ученики приступали к изучению «Великой Школы» (Мидраш Гадол): если они впоследствии и не становились раввинами, они все равно будут продолжать свои занятия всю жизнь.

В тринадцать лет наступал день Бар-Мицва, религиозная и гражданская зрелость. С этого момента юный еврей считался достаточно взрослым для женитьбы, при этом, разумеется, тщательным образом устранялись все факторы, которые могли бы породить романтический зов пола. Мальчики и девочки ведут раздельный образ жизни, им не разрешается играть или танцевать вместе, браки заключались через посредство профессионального свата, который пользовался высоким престижем. Очень часто будущий жених знакомил со своей невестой только в день подписания брачного контракта Девушек ценили прежде всего в соответствии с их приданым, а юношей по их эрудиции. Эти поспешные браки приносили обычно многочисленное потомство, поскольку не было абсолютно никаких помех естественной игре максимального воспроизведения – заповеди «плодитесь и размножайтесь». Супружеская верность была правилом; адюльтер составлял редчайшее исключение и к тому же сурово карался. (Позже мы увидим, как некоторые христианские правители впервые в Европе попытаются навязать евреям «контроль над рождаемостью»).

После того как еврей женился и стал отцом семейства, был ли он «Талмид хахам» (знаток Талмуда), признанный мудрец в Израиле, или простой ростовщик, его жизнь была определена: он должен был заботиться о нуждах своих близких и служить Господу посредством трех ежедневных молитв, различных благословений и исполнения заповедей, которые следовало соблюдать в этой жизни и нарушать которые позволялось лишь при смертельной опасности.

Ростовщичество и ученые занятия отнюдь не считались несовместимыми. Напротив, в одном из авторитетных текстов даже отмечалось, что ростовщичество имеет то преимущество, что оставляет достаточно времени для учения.

Маленьких девочек обязательно обучали чтению и письму, но лишь в исключительных случаях они получали элементарные знания Талмуда. Они имели лишь самые приблизительные представления об иврите, поэтому первыми произведениями, написанными на идиш, стали книги, предназначенные для женщин. Таким образом возникла литература на народном языке, которая не обязательно была посвящена только религиозным вопросам. В результате, именно благодаря женщинам, в еврейские общины проникают светские интересы и развлечения.

Жизнь в гетто эпохи позднего средневековья во многих отношениях напоминает монастырский уклад религиозных орденов. Замкнутая жизнь общины, отгороженной от окружающего мира; жизнь, посвященная службе Господу, насыщенная набожностью и самоограничением, заполненная интеллектуальными и духовными занятиями; жизнь, протекающая в отказе от физических усилий с их радостями и трудностями – всевозможные аналогии возникают сами собой. В этом смысле показательно, что во многих немецких кодексах евреи и монахи упоминаются в одних и тех же разделах. Напрашивается вывод, что для христианского мира было естественным сближать священников, которые занимались служением Господу, с евреями, чьим господином был Люцифер… Конечно, принципиальная разница состояла в том, что священники принимали посвящение в сан и давали обет по Доброй воле и достигнув зрелости, в то время как призвание евреев стало почти исключительно наследственным. Но в любой момент и те, и другие могли изменить свой статус – одни путем отречения от Духовного сана, а другие с помощью обращения. Мы уже видели, что в случае с евреями это происходило достаточно редко.

Тем более впечатляющим представляется тот след, который эти ренегаты оставили в еврейской истории. Если во все времена евреи будоражили воображение и играли историческую роль, отнюдь не соответствующую их численности, то до какой же степени эта диспропорция становится впечатляющей в случае горстки еврейских отщепенцев, этого ничтожного меньшинства внутри меньшинства, столь многие представители которого стали знаменитыми. Согласно одному шутливому замечанию, эти ренегаты от апостола Павла до Карла Маркса стали основными творцами западной истории. Но если оставить в стороне парадоксы, то становится очевидным, что эти отступники, основным делом жизни которых часто становилось обличение и обращение евреев, были настоящим бедствием для еврейских общин. Мы уже сталкивались с несколькими подобными деятелями от Теобальда из Кембриджа до Никола Донэна; мы еще встретим и немало других – от Иоганна Пфефферкорна до Михаила Неофита.

Помимо тех бедствий, которые могли навлекать эти перебежчики, сам факт их отречения подрывал фундаментальные основы священной традиции, поражая евреев в наиболее уязвимое место. Нет ничего удивительного, что в этих условиях ренегаты становились объектами ненависти и презрения, не имевших себе равных. Следы этого отношения можно встретить и в наши дни даже среди наиболее «ассимилированных» и дальше всего отошедших от религии евреев. Не удивительно также и то, что искренние обращения были невозможны в эпоху, когда пропасть между евреями и христианами стала совершенно непреодолимой как практически, так и эмоционально, как в семейном, так и в социальном отношениях.

Где, когда и каким образом могли возникнуть контакты между проповедниками и новообращенными? И если даже каким-то чудом это оказалось возможным, то еврейский здравый смысл, тот самый простой и обыденный здравый смысл, который делает столь затруднительным понимание христианской тайны откровения, если только к ней не приучают с самого раннего детства, этот здравый смысл должен был стать непреодолимым препятствием. Прекрасной иллюстрацией этому может служить следующая еврейская притча:

«Некий государь, большой ценитель литературы и искусства, имел у себя на службе врача-еврея, с которым он любил вести теологические дискуссии. Однажды он взял его за руку, привел в свою библиотеку и сказал: «Смотри! Все эти ученые книги были написаны для доказательства истинности христианских догматов. А что есть у вас для утверждения ваших принципов?» – «Конечно, тринадцать догматов Маймонида могут уместиться на одном листе бумаги», – ответил еврей, – «Но как бы много ни было книг, которые вы мне показываете, ваше величество, и сколь ни велика их ценность, я никогда не мог понять, зачем, чтобы облегчить страдания человечества, Господь не придумал ничего лучше, чем пройти через тело некоей девственницы, принять человеческий облик, претерпеть тысячу мук и даже смерть – и все это без какого-либо ощутимого результата!»

(Читателя, шокированного или задетого предыдущими строками, я отсылаю к характерному труду отца П. Броуи – P. Browe Die Judenmission im Mittelalter und die P?pste, Rome, 1942. В этой книге автор со скрупулезной честностью приводит всевозможные еврейские рассуждения такого рода. Делая это, он поражается невероятной слепоте, которую проявляли евреи на протяжении столетий, что в свою очередь может служить доказательством трудностей, возникающих при обсуждении этих вопросов…)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.