Октябрь 1917-го: вызов для России XXI века?
Октябрь 1917-го: вызов для России XXI века?
[21]
Какие уроки дает нам в начале XXI века такое явление, как Октябрьская революция, произошедшая в России? Научились ли мы чему-нибудь? Какова социальная ситуация у нас по сравнению с остальным миром и какими последствиями это чревато?
Вроде бы все факты известны: Февральская революция, Временное правительство, «Апрельские тезисы» Ленина, диктатура пролетариата, штурм Зимнего дворца. Перечисление некоторых событий 1917 года и вовсе необязательно — все это знают с детства. Что хотели и что получили? Строили рай, а на деле получилось 70 лет рабства и истребления своих же граждан. Даже те, кто сначала приветствовал революцию, а особенно представители интеллигенции, довольно быстро в ней разочаровались. Так, например, было с Пастернаком. Страну покинули лучшие умы, а те, кто не уехал в эмиграцию, были репрессированы или убиты. В результате к началу Великой Отечественной войны в армии не хватало грамотных офицеров. Да и откуда им было появиться, если советская власть даже своих, «идейных», называла «врагами народа» и отправляла в застенки.
Октябрьская революция в советских фильмах — великое восстание: штурм Зимнего дворца, почти как осада средневековой крепости. На самом деле это была неорганизованная, странная толпа матросов и солдат, без сопротивления захвативших дворец. Появление советской власти было превращено в красивый миф. Да и сам Советский Союз был мифом: с полос газет и экранов смотрели улыбающиеся дети, родители которых строили социалистический рай. В реальности же все было совсем не так.
Мнение по этому вопросу Александра Бузгалина, профессора МГУ и координатора Общественного движения «Альтернатива»:
Действительно, многие из интеллигентов изменили свою позицию по поводу революции. Вот, например, одно из свидетельств. Оно как раз говорит о том, что происходило тогда, что получилось потом и о чем мы сейчас можем думать. Есть такой замечательный человек — Георгий Померанц, известный диссидент, гуманист. Его трудно заподозрить в симпатиях к кровавому сталинскому террору и какому-нибудь радикальному социализму. Вот что он написал в своей книге «Сны земли», изданной в Париже в 1984 году: «Существует огромная разница между революционным сочетанием энтузиазма с террором и сталинским сочетанием террора с холуйством и лагерным рабством, как особым способом производства. Революций без господства энтузиазма, романтики, мятежа. «Архипелаг ГУЛАГ» как всесоюзная организация складывается к середине 30-х гг. Только революция, даже индустриализация, началась без этого». Этот тезис мне хотелось привести, потому что сейчас у нас все мажется одним цветом: взрыв, который тогда произошел, то, что получилось потом, то, каким был застой, то, как распалась страна… И возникает масса очень странных конверсий, переворачиваний. В результате сегодня очень разные люди сходятся на том, что Сталин был велик, а революция была ужасна. Возникает какая-то совершенно невозможная аберрация, даже если говорить о том, что революция не была революцией, а была то ли заговором, то ли еще чем-то.
Конечно, это была революция. Просто тут путаются разные явления — падение Временного правительства, отречение царя. Это разные вещи, но мы-то говорим о произошедших социальных переменах, об изменении всей жизни после этого, и в этом смысле это, безусловно, была революция.
Тогда начались очень важные, очень интересные процессы, причем начались они по всему миру. Мы сейчас об этом не очень думаем, но буквально через несколько месяцев будет 90-летие немецкой революции, венгерской революции. Это был 1919 год. Тогда же буквально за пару лет рухнули и Гогенцоллерны, и Габсбурги. И в Азии было огромное количество перемен. Происходил глобальный слом.
И все это было — к сожалению или к счастью — совершенно не случайным явлением. Министр Дурново накануне Первой мировой войны писал записку Николаю Второму о том, что если мы не проведем мощных социальных реформ и развяжем войну, то эта война приведет к революции, которая неизбежно будет социалистической и сломает все, включая монархию и царя. И он оказался прав.
И все же, какой главный вызов для XXI века можно выделить?
Мнение по этому вопросу Александра Бузгалина:
Первый и главный вызов, наверное, состоит в нерешенности глубинных социальных проблем, проблем причастности людей к решению вопросов своей жизни. Я бы использовал слово «демократия», но оно уж больно многозначно стало — у нас сегодня кто только не демократ. Нынешний президент (Медведев) у нас опять стал предвестником или вестником новой волны демократизма в России.
Первый вызов я бы все-таки сформулировал так: если, доведя людей до состояния, в котором им дальше идти некуда, власть не дает им реализовать свои базисные социальные и человеческие интересы, не дает почувствовать себя людьми, которые хотя бы что-то могут делать, от которых что-то зависит в их стране, она идет на чрезвычайные шаги. И такая ситуация может вызывать мировые войны, может вызывать действительный взрыв, когда громят все, — потому что люди дошли до предела, дошли до точки — и дальше рождается мощная энергия разрушения, а не только созидания. Более того, она начинает разрушать то, за что цепляются и должны цепляться, исходя из своего интереса, власть предержащие. У тех в руках оказываются, как правило, армия или часть армии и деньги, их поддерживает кто-то еще, и вот здесь начинается клинч, который приводит к гражданской войне. На самом деле революция может быть очень разной, но главный пафос революции всегда состоит в том, чтобы открыть дорогу новой общественной системе, новой общественной жизни, экономическим, политическим и общественным отношениям.
Что произошло в начале ХХ века по большому счету, если говорить о всемирном повороте? Во-первых, произошел поворот к тому, что сегодня называется социальной экономикой или социальным государством. Стало нормой, что рабочие должны работать восемь часов, что должна быть пенсионная система, что образование должно быть бесплатным, что большая часть медицины должна быть бесплатной. Стало нормой и то, что человек должен иметь возможность переобучаться, если закрываются предприятия и наступает кризис. Это абсолютный минимум. Стало нормой то, что рабочий может участвовать в управлении наряду с крестьянином и любым другим гражданином страны. Это стало нормой.
И эти нормы уже кодифицированы — есть Европейская социальная хартия, где этот социальный консенсус даже отражен в юридическом документе.
На самом деле у нас из советской власти сделали чудовищную пародию. Из демократии и парламента — тоже. Первоначальная интенция Советов — это примерно то же самое, что сейчас рождается в Латинской Америке, это то же самое, чего требуют люди, которые собираются для того, чтобы не дать застроить гаражами свой двор, где играют их дети…
Для крестьян, трудящихся, солдат тогда это было попыткой самоорганизации, чтобы отстоять свои интересы. Эта модель рождается везде в мире. Кстати, сегодня мы тоже видим протесты, например в Германии, по поводу ввоза из Франции ядерных отходов. Это все та же работающая модель. То же самое происходило в условиях крайней нищеты и происходит в Латинской Америке, причем не только в Венесуэле, но и в Боливии, в Бразилии и во многих местах.
В наши дни люди из районов бедноты создают органы местного самоуправления, чтобы сделать школы, провести электричество, наладить водопровод и т. д. Потому что ни власть, ни бизнес этим не занимаются.
Получается, что тот поворот, что был сто лет назад в Европе, сейчас докатился до Латинской Америки. Это катится с 1917 года по всему миру, но нелинейно — где-то всплески, где-то падения, где-то поражения.
Но при этом не стоит все революции подгонять под одно лекало. Не надо измерять русскую революцию революцией французской. Это разные явления, разные течения революции. Надо говорить об инициативах снизу, которые потом по-разному использовались политическими партиями и политической ситуацией.
Мнение по этому вопросу Александра Бузгалина:
Там, где стремление к совместному самостоятельному решению людьми разных вопросов натыкается на противодействие власти, возникает контрреволюция, которая губит этот социальный энтузиазм и рождает, как правило, очень тяжелые последствия. У революции есть одна закономерность — любая мощная революция, вызванная глубоким кризисом, всегда заходит дальше, чем она может объективно зайти. Поэтому некоторый откат объективно неизбежен — это закон общественного развития. Вопрос — какой откат, в какой форме он происходит и что из этого получается. На мой взгляд, сталинская эпоха была как раз таким откатом, только сделанным очень негативно, жестоко, с разрушением всего того, что было порождено позитивного. Я сейчас хочу ответить, может быть, тем, с кем я относительно редко спорю, тем, кто говорит «Сталин для вас — это ГУЛАГ и убийства, а для нас — это отсутствие безработицы, бесплатная медицина». Я бы сказал так — даже Сталин не смог сломать ту объективную необходимость решения социального вопроса, которая стала ключевой проблемой, ключевым вызовом и ключевой задачей ХХ и нынешнего XXI веков. Ее не может решить никто, ее не может остановить ни Сталин, который был вынужден сохранить эти блага, хотя и устраивал чудовищный террор. Ее не может остановить ни один президент — ни США, ни Великобритании — он уйдет. Буш казался непоколебимым с его политикой, но Обама победил «на ура». И победил не столько потому, что он афроамериканец, а потому что люди устали от того, что им не дают реализовывать свои элементарные жизненные интересы. Всем людям, самым разным. И еще один вызов, наверное очень важный, Октябрьской революции — она поставила перед всеми вопрос: на самом деле равны ли по большому счету рабочие с четырехклассным образованием, крестьяне вообще без образования, солдаты, которые четыре года гнили в окопах, и профессора, которые жили во время войны в хороших квартирах и нормально питались? Да, я за то, чтобы интеллигенция хорошо жила. Но когда этот человек четыре года кормил вшей, а потом приходит в город, и ему говорят — ты будешь чистить снег, а я буду ездить в коляске, — тут человек начинает звереть.
Безусловно, есть какие-то функции, которые все должны решать вместе. Профессор не должен быть равен крестьянину или солдату. Но важно понимать, что все люди как личности равноправны в государстве.
Одна простая история в качестве иллюстрации.
В городе Барнауле недавно произошли важные и серьезные социальные события: региональная власть приняла решение отменить социальный проездной. По московским меркам не такой дорогой, но для пенсионеров и льготников даже эти 150–250 рублей имеют ключевое значение в условиях дикой дороговизны.
В результате несколько тысяч людей в течение трех дней выходили на центральную площадь Барнаула и перекрывали центральные улицы города. И они добились частичных уступок, хотя и не до конца. Что в этой истории важно? Во-первых, важно, что людей довели до предела. Важно, что их пенсии, пособия, жизнь просто несопоставимы с ценами — платой за квартиру, общественный транспорт и продукты питания. И еще очень важно: был снят сюжет об этих митингах и акциях протеста, он был послан в Москву, на ВГТРК, но не пошел в эфир, потому что федеральные власти проводят политику, что в стране нет кризиса и все хорошо.
И важно, что люди вышли в защиту своих интересов.
В связи с этим возникает вопрос. Десятки стран выучили уроки Октября в том смысле, что в них введены хотя бы элементарные социальные гарантии — социальное страхование, медицинское, пенсионное обеспечение, пособия по безработице. В Европе уже давно введен стандарт, что пенсия не должна быть меньше, чем 40 % от средней заработной платы. Но вот в России она сегодня около 20 % по отношению к заработной плате. Получается, что сама Россия не выучила уроки своего же Октября? Получается, мы опять пошли по дурному пути?
Мнение по этому вопросу Александра Бузгалина:
Россия — не знаю, а вот власти России точно не извлекли этих уроков. Позволю себе одну маленькую параллель. Как в начале ХХ века власти пытались решать проблемы социальных противоречий при помощи геополитических имперских игр, ввязываясь то в японскую, то в Первую мировую войну, так и сейчас в России — наша власть пытается играть несуществующими внешнеполитическими мускулами для того, чтобы уйти от глубоких социальных проблем. Мы иногда даже не вдумываемся в то, что реально происходит. Как-то мельком проскочила цифра — больше 100 миллиардов долларов уйдет на поддержку финансовых спекулянтов, которым будут давать деньги под 5 % годовых. Это же в два раза меньше инфляции. А старики выходят на площадь, потому что они не в состоянии существовать на выделяемые им деньги. Образованию, медицине, пенсионерам в рамках нацпроектов дают в лучшем случае 10 миллиардов на несколько лет. И эти противоречия даже не осознаются до конца, и при этом президент с большой трибуны красивого дворца вещает, что у нас будет приоритет науки, образования, культуры и решения социальных вопросов. Вот эти двойные стандарты, мягко говоря, и создают предпосылки для того, чтобы люди начали приходить в состояние озлобления, клинча и возможности социального взрыва.
В том же Барнауле, когда люди стояли на холоде 5–6 часов, никто от власти не выходил с ними общаться. Более того, в тот день шла сессия Алтайского краевого совета, и поставили вопрос о социальных проездных, как будто издеваясь над людьми, на последний пункт повестки дня. Озлобление людей было чрезвычайным. Эта группа людей — не толпа, а масса людей, масса стариков — стояла на холодной площади, брошенная властью и оцепленная со всех сторон милицией и ОМОНом.
А ведь и в столетие революции 1905 года, в 2005 году, люди тоже перекрывали дороги из-за социальных проблем. Тогда была осуществлена так называемая монетизация льгот. На самом деле эта подспудная глубокая энергия протеста — она есть, она нарастает в нашем обществе, и если эти противоречия не разрешать, то ситуация может быть очень жестокой. Власть и олигархи будут драться за свои капиталы, за свои полномочия, за свою монополию на все это. И люди в условиях этой жестокой драки тоже ожесточатся. И вот этого нельзя допускать.
Всякая революция сугубо противоречива. Она несет в себе разрушение, но она же несет в себе и созидание. Поскольку она несет в себе разрушение, в ней всегда есть радикалы, которые в этом разрушении хотят идти дальше, чем это необходимо для решения объективных задач и того, что действительно нужно людям. Это неизбежно. Вопрос другой. Те общественные политические силы, которые действительно ведут революцию, они пойдут на поводу у этих радикалов, или они начнут с ними бороться? Они их ограничат и победят как контрреволюцию, или они окажутся у них в плену?
Революция — это объективный процесс, ее не совершает кучка заговорщиков. В этом общественном процессе может и должен возникнуть сознательный субъект, который берет на себя ответственность и предотвращает крайности террора и возможность контрреволюции.
Мнение по этому вопросу Александра Бузгалина:
Вернусь к октябрю 1917 года и позволю себе одну тезу. На самом деле революция делалась в расчете на относительно мирное развитие событий. Не случайно из «Петропавловки» отпустили белых генералов, не случайно стремились отменить смертную казнь, не случайно жестоко выступали против любого бандитизма. Может быть, чрезвычайно жестоко — у меня есть интересные свидетельства и цитаты. Но вот во что это в конце концов выродилось, что был красный и белый террор, — это второй вопрос. Вот одна цитата американского генерала Гревса по поводу Колчака: «На одного расстрелянного красными приходилось сто расстрелянных белыми». Так что не все так однозначно с тем, что только радикалы-левые все уничтожали в революции. Ответственность за террор несут те, кто не хочет признать право народа на революцию, не в меньшей, а в большей степени, чем революционеры. Революция — это сложный объективный процесс. Когда из народа делают хама на протяжении столетий, надеяться на то, что в революции этот хам вдруг станет красивым, умным и тонким интеллигентом, извините, просто глупо.
Большевики в народе видели и хама, и революционера. И интеллигенция иной раз озверевала и превращалась в такого кровавого хама, что никакому крестьянину и не снилось.
А теперь вернемся в наши дни. Волна революций, которая прокатилась по Европе на исходе Первой мировой войны, действительно преобразила немецкое общество, а также австрийское, венгерское, польское, французское… Поменялся общественный консенсус, поменялся компромисс между классами, слоями населения. Действительно, стали нормой и восьмичасовой рабочий день, и пятидневка, и профсоюзы резко усилили свою роль. И в этом огромную роль сыграли левые партии, прежде всего европейские социал-демократы.
Хорошо выученные уроки мы сейчас видим в социальном рыночном хозяйстве Германии, не говоря уже про Скандинавию или про Францию. Да и всю континентальную Европу можно считать продуктом тех событий, событий после Первой мировой войны.
Но, к сожалению, не современную Россию.
Социальный вопрос в России сегодня является ключевым, и он порождается огромным неравенством в обществе. Растущим неравенством. А также тем, что человек принижен, унижен и не чувствует себя личностью в этой системе. Он унижен тем, что никогда не станет богатым, а единственный, достойный уважения человек — это богатый. Он унижен тем, что никогда не получит право быть настоящим гражданином, ибо все за него решает коррумпированный чиновник. Сочетание этого неравенства с униженностью и придавленностью человека рождает раба, который легко превращается в хама, который легко озверевает в условиях социальных противоречий, а они очень глубоки. Поэтому очень важный вывод: если мы не решим этот социальный вопрос, мы никогда не получим демократического общества.
Или наоборот — если не создадим демократические институты, мы никогда не решим социальные вопросы?
Мнение по этому вопросу Александра Бузгалина:
Есть это гигантское противоречие: для демократии нет материальных предпосылок. И есть другая сторона этой медали: если нет демократии, то некому решать социальные вопросы. Нет того субъекта, который заставит богатого как минимум делиться, который обеспечит равные стартовые возможности, который даст возможность человеку реализовать свой потенциал. Вот в этом — ключ к современной новой России. Ключ в том, что нам нужна реальная демократия и реальная возможность каждого решать проблемы своей жизни на предприятии, в городе, в стране. Человек должен чувствовать ответственность и возможность что-то изменить в своих собственных интересах. И во-вторых, человек должен чувствовать себя социально защищенным и уверенным, что у него будет возможность реализовать свои трудовые, творческие и личностные возможности — свой потенциал. Таким образом, нерешенность социального вопроса — это блок, это шлагбаум на пути демократии.
Но есть ли в российском обществе живые силы, которые могут заставить государство меняться? Профсоюзы? О них даже стыдно говорить. Стыдно и горько. Левые партии? При всем уважении к ним, они деградируют — интеллектуально, кадрово и политически.
Традиционно говорят, что социальная справедливость — враг экономической эффективности. К чему приводит несправедливая экономическая эффективность, мы знаем по глобальному кризису, который сейчас начался и о котором сторонники этой справедливости говорили очень много. Но есть гораздо более важный позитивный момент. Если в сегодняшних условиях не сделать работника дорогим, социально-защищенным, высококвалифицированным и уверенным, никогда не удастся создать пресловутую инновационную наукоемкую экономику.
Эффективности без этого в современных условиях не будет. Можно было заставлять работать рабочего в доменном цеху двенадцать часов на заводе XIX века, но в ХХ веке этого делать уже было нельзя. Сейчас как минимум нужна социальная защищенность. И третий аспект, почему социальный вопрос нужно решать. Это вопрос нравственности. Экономисты, политологи как-то стесняются это слово произносить, но сказать надо: если в обществе нет здорового нравственного климата, если люди не уважают друг друга, то это общество обязательно породит огромные, глубочайшие противоречия.
В России очень специфический капитализм. Наша власть, с одной стороны, реально выражает интересы нефтяных и финансовых баронов. Это полуфеодальный клан. Их спасают резервами страны. Но власть устроена как абсолютистская. И точно так же, как царь всегда защищал бояр и князей, но любому боярину и князю, который пытался отнять у него кусок власти, давал по морде, — точно так же устроена и наша система. Вот в этом парадокс.
И все же, кто и как может изменить эту ситуацию?
Самое печальное то, что сейчас этих сил нет. Есть подспудное брожение в среде интеллигенции, прежде всего рядовой интеллигенции. Не надо думать, что интеллигенция — это всегда какая-нибудь элитная фигура с телеэкрана. На самом деле это учитель, воспитатель детского сада, библиотекарь, врач в деревне. А еще есть рабочие, которые сейчас оказались востребованными, но которых держат буквально за скот на заводах, потому что им что-то платят, но за людей не считают. Таких людей десятки миллионов, и они на самом деле потенциально могут и готовы изменять эту систему. У них очень быстро рождаются социально-творческие способности. Были же примеры оккупационных забастовок в нашей стране в 1998–2000 годах, когда обычные люди на обычных предприятиях оказывались хозяевами и очень хорошо их налаживали. И есть примеры за рубежом. Поэтому эти люди могут это сделать. Но им этого сделать не дают. Это невыгодно. И вот в той мере, в какой власть не дает реализовать людям свой человеческий потенциал — хоть немножко сделать то, что абсолютно необходимо, — в той самой мере власть готовит яму для всех нас.
Революция может быть разной. Революция может быть подготовлена последовательными социальными реформами, после чего страна переходит к качественно-новому обществу. Без потрясений, путем парламентских выборов, поддержанных большей частью гражданского общества. Например, Альенде так победил. Можно по-разному относиться к Чавесу, но его к власти привели городские низы, местная маленькая власть, и даже никакой левой партии не было. Вот что может быть и должно быть, если говорить о социальной революции в позитивном смысле этого слова. Но может получиться и страшный клинч, когда противоречие накалено, когда власть не идет ни на какие уступки, когда энергию людей все время загоняют в тупик. Обычно в таких условиях котел взорвется, а если он взрывается, происходит трагедия.
А что же Россия? В ней что — ощущается нарастание социальной напряженности в последние годы? Нет. Пока нет. Сейчас имеет место ситуация, напоминающая ура-патриотический подъем накануне Первой мировой войны. Кстати, накануне 1914 года в Петрограде были баррикады, но все остановили благодаря Первой мировой войне. Людей просто переключили на внешнюю угрозу.
Сейчас люди, объективно истосковавшиеся по уважению к своей собственной родине, действительно хотят почувствовать свое единство и почувствовать уважение к стране, в культуре которой они живут. Но властям пока удается переключать социальное недовольство на внешних врагов.
Мнение по этому вопросу Александра Бузгалина:
Очень быстро мы убедимся в том, что колосс российского государства сейчас стоит на глиняных ногах. Я говорю об этом с болью, потому что это моя родина — но это факт. К сожалению. Это очень быстро прояснится, и тогда могут быть очень жестокие социальные столкновения.
А пока пошли жестокие сокращения, когда рухнула цена на нефть, когда оказалось, что у России долгов гораздо больше, чем резервов, когда власть спасает в первую очередь крупнейших монополистов, а не сбережения собственного населения.
И, как ответ на это, могут пойти волны протестов. И то, что уже произошло в Барнауле, — это лишь предвестник. Это означает, что люди доведены уже до края. И это реально свидетельствует о росте напряженности.
Слушателям «Эха Москвы» был задан вопрос: «Возможна ли в России новая социальная революция?» Результат: 82,9 % проголосовавших считают, что социальная революция в России возможна, и лишь 17,1 % — что это невозможно.
Социальное напряжение обязательно выйдет на поверхность в той или иной форме. И дело тут не только в так называемой пассивности населения, и не только в том, что политики очень хорошо умеют делать отводные каналы. Да, они умеют манипулировать общественным мнением, менять повестку дня и т. д. Но это все — до поры до времени.
А потом надо будет что-то объяснять. Например, уже не раз говорили, что во всем виновата Америка.
А еще грузинские террористы могут быть виноваты. Да, собственно, кто угодно может быть виноват.
В условиях глубоких кризисов иногда маленькая капля может изменить соотношение на чашах весов. Второе — долго морочить голову людям, которые живут в очень тяжелых условиях, невозможно. Просто жизнь их протрезвляет. И это протрезвление будет чем дальше, тем больше наступать. А Россия сейчас имеет объективно ситуацию наступающего глубокого кризиса, переходящего в депрессию. А это угроза серьезных потрясений.
Мнение по этому вопросу Александра Бузгалина:
Обычно меня критикуют, когда я выступаю, за чрезмерный реформизм, хотя с точки зрения всех моих коллег-интеллигентов я ужасный революционер. Но я хочу сказать одно — на самом деле люди подспудно чувствуют, что что-то неладно в нашей родной России. И это чувствуют очень разные люди, начиная от тех, кто ездит на хорошей машине, но стоит два часа в пробке и не понимает бессмыслицы этого процесса, и заканчивая человеком, который, как пенсионер, страдает из-за того, что у него отняли 200 рублей в месяц, потому что их ему не хватит на то, чтобы купить лекарство и просто выжить. Мы опять дошли до этой ситуации.
В России уже дошли до такой жизни, что пенсионеры говорят о нормальном выживании. И таких противоречий, очень разных, накопилось много — они не разрешены на протяжении 15–18 лет. И они, к сожалению, лишь обостряются.
Но нужна ли России социальная революция? Вот люди говорят о том, что она возможна. Но то, о чем мы говорим — социально ориентированная политика, действительно настоящая демократия и развитое гражданское общество — по большому счету, это реформы в рамках рыночной капиталистической демократической системы. Но у нас сейчас — опять-таки по большому счету — такой нормальной системы нет. Поэтому переход к такой нормальной системе в России будет политической революцией.
Конечно, лучше будет, если новая революция в России будет делаться гражданским обществом, а не силовыми методами. Если у власти хватит ума пойти по этому пути, то будут политические реформы. Если не хватит — будет взрыв.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.