Помнит ли Россия свой холокост?

Помнит ли Россия свой холокост?

[8]

Еще одно историческое событие — 20 января 1942 года на конференции нацистских фюреров в берлинском пригороде на Ванзее было принято решение об «окончательном решении еврейского вопроса» (поголовном уничтожении евреев). Отталкиваясь от этого исторического события, хотелось бы обсудить темы, с ним связанные. Например, помнит ли Россия свой холокост? Помнит ли Россия о своем отечественном холокосте, то есть о ГУЛАГе, Большом терроре и их жертвах в первую очередь?

Но коль скоро мы отталкиваемся от немецкой истории, отметим, что после 1945 года немцы, в том числе с помощью союзников, а в значительной степени сами, проделали огромную работу, связанную с исторической памятью. Кроме всем известного Нюрнбергского процесса были ведь суды и процессы против нацистов в самой Германии, было возбуждено 70 000 уголовных дел и осуждено примерно 7000 бывших нацистов. Этот процесс назывался «денацификацией», и еще он включал в себя переписывание учебников, завоз американских, английских и французских учителей в школы, огромную программу по идеологической «перековке» немецкого общества. Была создана масштабная «инфраструктура памяти»: книги, кинофильмы, музеи. Бывшие лагеря смерти были превращены в мемориалы, куда в обязательном порядке стали возить немецких школьников. В каждом крупном и среднем городе есть музеи памяти и т. д. В Берлине, в центре города, есть памятник холокосту, и все это бесконечно вспоминается, обсуждается, и германский канцлер каждый год приезжает к берлинской синагоге, чтобы возложить цветы и принести извинения от имени всех немцев перед еврейским народом.

А вот как с этим всем обстоит дело в России? В каком состоянии находится сейчас наша историческая память о политическом терроре и что в этой области делается?

Мнение по этому вопросу Арсения Рогинского, главы правления московского «Мемориала»:

Я не могу согласиться с термином «российский холокост». Холокост и наш массовый террор — это разные явления, и не хотелось бы их сравнивать. Но несомненно, и то и другое — огромная социально-политическая катастрофа. Конечно, мы не проделали той работы, которая имела место в Германии. Там, кстати, был страшный конфликт между поколениями, когда дети в 60-е годы обвинили родителей в сотрудничестве и молчаливой поддержке нацизма. И это дошло до фантастических вещей — до выставки 90-х годов о преступлениях той структуры, которая Нюрнбергским судом не была объявлена преступной, — о преступлениях вермахта, то есть немецкой армии.

Ничего и близко подобного у нас не было. Во-первых, у нас нет государственного решения, нет решения высших государственных инстанций об оценке политического террора. Есть закон о реабилитации жертв репрессий, но нет самого главного. И учителям нашим, преподавателям, лекторам в вузах и так далее, по сути, не на что опереться: а кто признал это преступным, говорят они? Почему вы говорите, что коллективизация в тех формах, в которых она проходила, была преступлением? Кто про это написал? Кто про это сказал?

Конечно, были отдельные доклады Н. С. Хрущева и выступления М. С. Горбачева, но это не правовые документы. И постановления Верховного Совета не являются юридически-правовой базой, ведь нужны решения специальных юридических органов, может быть, специально для этого назначенных. Нужен своеобразный «внутренний Нюрнберг», связанный с проблемой внутриполитического террора и его ролью в советской истории. Но этого нет, и без этого все разваливается.

Был, правда, процесс реабилитации, который был начат Н. С. Хрущевым, а потом заново двинут М. С. Горбачевым, причем двинут фундаментальнейшим образом: за один только 1989 год реабилитировали более 800 000 человек — больше, чем за весь предшествующий 25-летний период.

Но к сожалению, кроме процесса реабилитации, все остальное находится в плачевном состоянии. Например, была задача, как нам завещала Ахматова, «всех поименно назвать», но на сегодняшний день поименно со всей Руси Великой «Мемориал» (общественная организация!) сумел собрать лишь 2,4 миллиона имен, а это точно намного меньше 50 % от всех жертв репрессий, если считать их по российскому законодательству…

А если бы этот закон был общесоюзный, то это было бы приблизительно немногим менее четверти.

Получается, что примерно три четверти жертв политических репрессий даже не установлены на сегодняшний день поименно. Или так — они, может быть, и установлены, но кто про это знает? Тайна сия хранится в архивах, имена эти не опубликованы ни в каких списках и ни в каких книгах.

При этом партнеры у «Мемориала» есть и на Украине, и в Казахстане, и там эти организации довольно эффективны. Но на Украине и в Казахстане, в отличие от России, существуют государственные программы по увековечиванию. А вот в России такой центральной программы нет, а посему в ФСБ, МВД и в других структурах, где хранится информация, именно поэтому никто не понимает, почему все нужно вытаскивать наружу, публиковать и кто этим должен заниматься.

Дальше — не установлены места массовых захоронений. Сейчас большинство российских граждан, родители и деды которых погибли в ГУЛАГе, даже не знают, где они похоронены. Это абсолютно трагическая история, и здесь все, как и в программе по именам, «скинуто» властью на регионы.

С другой стороны, произошло очень важное событие — впервые на место массовых захоронений поехал руководитель страны: 30 октября 2007 года, в День памяти жертв политических репрессий, президент России В. В. Путин посетил печально известный Бутовский полигон, где в свое время были расстреляны 20 700 человек. Он туда съездил, и политически это очень важно.

По самому маленькому подсчету, в России было 10 000 маленьких лагерей, лагпунктов, а это значит — 10 000 кладбищ. Плюс места захоронений расстрелянных, а их сотни. Мы из всего этого знаем какие-то маленькие крохи. Но это все должно быть установлено, там должны быть поставлены знаки, памятники. Но у нас памятники тоже «скинуты» на регионы — хотят они их устанавливать или не хотят… Как и с Книгами Памяти — хотят издавать или не хотят… В результате памятники где-то устанавливают, а где-то не устанавливают. А центрального памятника так и нет.

Правда, есть Соловецкий камень на Лубянской площади, поставленный на месте, где раньше стоял памятник Дзержинскому. Но он — неофициальный, не государственный памятник. А он должен быть поставлен государством и от имени государства. И только тогда это будет знак перевоспитания — когда все школьные учителя безбоязненно будут ходить туда, показывать своим ученикам. А еще у нас нет единого музея жертв террора.

У нас тоже устанавливают памятники, но делает это в основном «Мемориал» — по деревням, по маленьким городкам. Где-то крест стоит памятный, где-то камень. В основном властями все это выносится куда-то подальше от центров. Но самое главное — должен быть поставлен памятник от имени государства, а его на сегодняшний день нет.

И еще одна важная проблема. Вот говорят, что нужны воспитательные меры, чтобы в головах людей что-то повернулось. А знаем ли мы всех «героев» того времени? Всех палачей? Всех доносчиков?

Появляется информация, что 21 миллион советских граждан написали в свое время доносы, по которым потом арестовывали и расстреливали. Но это абсолютная ложь. Это клевета, как говорится, на советский народ. Конечно же, были доносчики, но у нас сейчас в массовом сознании зафиксировано, что всех арестовывали по каким-то доносам. При этом под доносами часто понимают показания людей, выбитые из них пытками на следствии. Очень часто человека арестовывали, под пытками он называл какие-то имена, подписывал фальшивые обвинения — разве можно это назвать доносом?

Но для Сталина и Ежова было принципиально важным доказать, что таких «добровольных помощников» было много, — это же оправдание террора, как будто бы он начался не сверху, а пошел снизу.