II

II

Первые приказы о подкреплении корпуса Даву были отданы в конце января, а затем дополнены целым рядом распоряжений. При выполнении этой операции имелось в виду не прибегать к бьющим в глаза, вызывающим разговоры, мерам. Дело шло не о том, чтобы сразу же перебросить по ту сторону Рейна значительные силы, ибо это могло привлечь всеобщее внимание. По плану Наполеона, армия в Германии должна создаваться путем непрерывного, незаметного прилива людей и материальной части в уже существующие кадры. Первый корпус должен усиливаться исподволь, не меняя ни своего внешнего вида, ни вида входящих в него частей войск. Составляющие его единицы: дивизии, полки, батальоны будут увеличиваться путем медленного пополнения их состава; когда получится излишек в их наличном составе, их разделят надвое, затем каждую часть будут снова увеличивать, соберут около них другие группы, другие единицы и мало-помалу вместо корпуса предстанет в полном вооружении армия в восемьдесят тысяч человек.

21 января император сообщает Даву об отправке к нему одного французского полка и четырех голландских. Он приказывает распределить эту пехоту между тремя дивизиями 1-го корпуса, между образцовыми дивизиями Фриана, Морана и Гюдена, от которых будет затем отнят излишек для сформирования четвертой дивизии, которая будет поручена генералу Дессе.[97] В то же время, ввиду того, что рекрутский набор 1812 г. даст сто тысяч рекрутов, находящиеся на службе во Франции батальоны, обучение которых уже заканчивается, могут выступить в поход и присоединиться к полкам в Германии, Таким образом, полки, не имеющие еще достаточного количества людей, пополнятся и будут состоять из четырех батальонов вместо трех, а затем из пяти, и в течение лета вследствие непрерывного притока людей сформируется армия из пяти дивизий четырехполкового состава и двух бригад. В кавалерии тоже не будут формироваться новые полки, она будет увеличена отправленными в боевые эскадроны кавалерийскими отрядами, составленными из обученных уже молодых солдат. Лошадьми же будут пополняться на месте.

Уже с этого времени Наполеон начинает заниматься отправкой материальной части, беря в основу своих расчетов не теперешний наличный состав армии на Эльбе, а то, какою она будет через шесть месяцев. Он приказывает отправить полковую и дивизионную артиллерию и резервные парки, всего сто восемьдесят артиллерийских орудий. Он организует инженерную часть и снабжает ее пятнадцатью тысячами инструментов. Всецело отдаваясь кропотливым вычислениям, он высчитывает, что Даву, чтобы везти с собой пятьсот восемьдесят четыре тысячи патронов, потребуется шестьсот артиллерийских повозок и двести восемьдесят пехотных фур; запас же в три миллиона патронов будет сложен в магазинах Гамбурга и Магдебурга. Особенно заботится он об усовершенствовании транспортной части, т. е. военных обозов, ибо в войне, которую придется вести далеко от Франции, видит в них необходимых пособников победы. Все войсковые части создадутся из тех элементов, которые будут выделены из всех полков в самой Франции, они будут переходить Рейн отдельными группами, едва заметными отрядами и крадучись проникать в Германию.[98]

Чтобы облегчить войскам поход, Наполеон приказывает офицерам главного штаба ознакомиться с путями сообщения и привести их в порядок. Дороги в Германии большею частью плохи. Что делать! Надо устроить другие. Между Везелем[99] и Гамбургом через Вестфалию и Ганновер намечается широкая военная дорога, наподобие тех, какие устраивались древними римлянами, и которая останется будущему поколению на память о проходе французов и в назидание грандиозности их работ. Властям Вестфалии и великого герцогства Бергского предписывается руководить работами по ее устройству. Даву поручено заблаговременно позаботиться о помещении своих будущих войск, заранее обеспечить провиант, обмундировку, жалованье и определить бюджет; затем укрепить Гамбург и превратить этот открытый город в большую крепость. Даву должен принять все нужные меры, но проводить их в строжайшей тайне, действовать молча – таковы наставления, которые неизменно сопровождают приказания и которые выдают мысли, неотступно занимающие императора.

Еще более глубокую тайну соблюдает он при передвижении тех войск, которые должны составить гарнизон Данцига, удесятерив его теперешний наличный состав. Прежде всего, он приказывает шести польским батальонам, двум саксонским и одному французскому полку, занимающему Штеттин, присоединиться к имеющимся в крепости тысяче пятистам человек. Пусть Даву поставит там один из самых “блестящих полков” из дивизии Фриана, приказывает император, причем он должен “говорить о России только самое хорошее”[100] и не пускаться ни в какие откровенности с варшавским правительством, ибо “поляки рассказывают и разглашают на все лады все, что им говорят”.[101] Немного позднее император отправляет в Данциг через Магдебург и Пруссию роты артиллеристов, минеров, саперов, затем вестфальский полк из двух тысяч четырехсот человек и бергский полк. Для отправки туда же он требует полк у Баварии и полк у Вюртемберга, и к вновь занимаемому посту со всех сторон Германии направляются отряды. Но отправляются они туда неспешно, украдкой, так, чтобы не слышно было их шагов. Вместе с ними император приказывает доставить в Данциг пушки, мортиры, лафеты, ружья – все, что требуется для упорной обороны и, сверх того, – существенный элемент нападения – материалы для постройки мостов, которые он приказывает сложить там и хранить ради потребности будущего[102]. При этом комендант Рапп получает строгий приказ следить за своими словами и “не давать волю языку”[103]. Ему приказывается сложить в крепости имеющую в скором времени прибыть материальную часть, отнюдь не выставляя ее на видном месте.

Тем не менее, Наполеон сознает, что скрыть от русских такое скопление войск вблизи их границ нельзя. Тогда, не видя возможности отрицать сам факт, он искажает смысл своих намерений. Он приказывает приготовить для Куракина объяснительную ноту, наполненную такого рода объяснениями, которые, несмотря на приличную внешность и некоторое правдоподобие, можно счесть за насмешку. В ней должно быть сказано, что большая английская эскадра направляется в Балтийское море и что у нее предполагается намерение напасть на Данциг, вследствие чего император считает себя вынужденным привести крепость в оборонительное положение и собрать там несколько тысяч человек, вменяет себе в обязанность предупредить об этом Россию, дабы она не беспокоилась по поводу направленных против общего врага военных приготовлений [104].В этой же ноте делается признание, что во Франции были куплены ружья за счет саксонского короля, великого герцога Варшавского, права которого никаким договором не ограничены; “но куплено их только двадцать тысяч вместо предположенных шестидесяти”. В действительности же, запас оружия, назначенного Наполеоном в пользование польских крестьян, которые, в случае надобности, должны восстать поголовно, гораздо значительнее. Его агенты нашли для него в Вене пятьдесят четыре тысячи ружей, которые Австрия соглашается уступить ему. Саксонскому королю дается совет купить их и доставить в Дрезден, заплатит же за них император. Со своей стороны, император устраивает на Рейне два оружейных склада, один в Везеле на тридцать четыре тысячи ружей, вывезенных из Голландии, другой в Майнце на пятьдесят пять тысяч, вывезенных из Франции. Не переправляя еще их по ту сторону Рейна, он приказывает сложить их в магазине и в ящиках “держать упакованными и готовыми к отправке”. “Прикажите, – пишет он военному министру, – чтобы это было сделано насколько возможно секретнее и притом так, чтобы в первых числах мая, когда мне понадобятся эти семьдесят шесть тысяч ружей, их можно было бы отправить через двадцать четыре часа после моего приказания”[105], что даст возможность доставить их к месту назначения через несколько недель. Наполеону и в голову не приходит, что еще до лета он вынужден будет не только вооружить варшавское население, но даже набрать в герцогстве регулярные войска, не говоря уже о необходимости иметь в Данциге пятнадцать тысяч, которые втихомолку он уже начал отправлять туда.

Военные мероприятия опередили его дипломатическую деятельность. Оно и понятно. Четырем государствам, на которых он смотрит, как на своих предопределенных помощников – Пруссию, Австрию, Турцию и Швецию – не нужно, как нашим армиям до вступления в линию проходить больших пространств: они и так все граничат с неприятелем, на которого имеется в виду напасть. Было бы делом бесполезным и даже опасным вступать с ними в переговоры, слух о которых мог дойти до Петербурга, и ускорить разрыв. Впрочем, Наполеон был уверен, что эти союзы состоятся сами собой, роковым образом, что Пруссия и Австрия, всецело подпав под его влияние, покорно последуют его призыву; что своего рода гипноз приведет их к нему; что же касается Турции и Швеции, они вернутся к нему в силу традиций. Пока же он старается путем более или менее сильного давления на эти четыре государства предписать каждому из них отвечающее его планам поведение.

От Пруссии он требует только бездействия. Так как Пруссия лежит на пути между Францией и Россией, то, если она начнет волноваться, если будет вооружаться, в Петербурге могут подумать, что все это делается по нашему подстрекательству, и что Наполеон хочет создать из нее свой авангард. Поэтому необходимо, чтобы она как можно дольше держалась в тени – так, чтобы забыли о ее существовании. Но, нужно сказать, что требования нашей политики не отвечали желаниям дрожавшей за свою судьбу Пруссии. Потсдамский двор, предупрежденный со стороны Александра, что время разрыва между императорами приближается, осведомленный на этот счет лучше самого Наполеона, жил в постоянном страхе. Он боялся сделаться первой жертвой войны, боялся погибнуть в предстоящем столкновении, все равно на чью бы сторону он ни стал. Чтобы отстоять свое жалкое существование, он прибег к обману, начал тайком вооружаться и призвал на службу часть резерва. В чью пользу употребит он эти силы? Пойдет ли он на зов своей заветной мечты, своей ненависти и бросится ли в объятия России? Или же, уступая роковой необходимости, даст сбить себя с этого пути и направится в сторону Франции? Этого он и сам не знал. Канцлер Гарденберг колебался между двумя решениями. Он одновременно вел переговоры с Наполеоном и Александром. И тому, и другому давал то искренние, то фальшивые уверения и всегда обманывал кого-нибудь из них, но не всегда одного и того же: в его двуличном поведении бывали и перемены.[106] Во всяком случае, чтобы заслужить снисходительность императора, чтобы заставить его закрыть глаза на запрещенные по договору вооружения, он считал необходимым почаще обращаться в Париж с униженными просьбами о союзе и с предложениями содействия. Но император считал несвоевременным обращать внимание на просьбы Пруссии и ограничивался только тем, что позволял ей надеяться, что союз может быть заключен в будущем. Более того, как только он замечал, что в Пруссии происходят какие-нибудь подозрительнее движения, что она производит набор рекрутов свыше установленной нормы, он прибегал к грубости и гневным голосом призывал ее к порядку.

Точно так же и с Австрией он избегал определенного разговора о союзе. Тем не менее он считал необходимым внушать ей шаги, способные тревожить русских на Дунае, которым он хотел дать занятие и поглубже завязить их на Востоке. Исходя из положения, что венский двор скорбит при виде неизбежного присоединения княжеств к России и что при небольшой поддержке и поощрении он охотно стал бы создавать препятствия, Наполеон вызвал его на обмен взглядов по этому вопросу. Он высказал сожаление, что незадолго до этого согласился на столь большое усиление русского могущества; дал понять, что в настоящее время у него иные намерения; спрашивал Меттерниха и императора Франца, как они рассчитывают поступить, как далеко решились бы они идти, дабы предотвратить роковой для их интересов результат, и не скупился на выражения своего благорасположения. Его игра была ясна. Он хотел, чтобы на первый план выступила Австрия, чтобы она взяла на себя инициативу, так как точные эрфуртские обязательства не позволяли ему взять ее на себя. Он хотел, чтобы она высказала протест против завоевания княжеств и в случае надобности поддержала свои дипломатические ноты военными демонстрациями. Такое выступление Австрии, давая туркам надежду на помощь, оживило бы их мужество, побудило бы к более упорной защите своих провинций, отклонило бы от решения заключить мир и продлило бы войну, вследствие чего, по расчету Наполеона, отсрочилось бы массовое появление русских на границах Польши.[107]

С самой Турцией он избегает вступать в такие соглашения, которые бы нарушили статьи договора, пока еще связывающего его с Россией, т. е. гарантировать султану неприкосновенность его империи и возврат княжеств. Его усилия были направлены только к тому, чтобы вместо заметной холодности установить между Францией и Турцией прежнее доверие. Он написал министру иностранных дел: “Прикажите Латур-Мобуру, – это был наш поверенный в делах в Константинополе, – чтобы он, насколько возможно, примирился с Портой, и, не компрометируя себя, повел дело так, чтобы новый султан написал мне и послал посланника. Тогда и я отвечу ему, возобновлю с ним сношения и пошлю посланника”.[108] Таким образом, должны создаться пути к сближению. Не приглашая еще Турцию вернуться к нему, Наполеон позаботился о том, чтобы поставить ее на путь к прежним отношениям. Он старается добиться от турок, чтобы они, не требуя с его стороны формальных обязательств, отдались в его распоряжение и положились на его волю.

Того же самого хотел он добиться и от другого государства – от Швеции, которой на севере Европы предназначалась та же роль, что Турции на юге, и значение которой обусловливалось не столько ее военным могуществом, сколько ее топографическим положением. Пока он требует он нее только более ясно выраженной услуги против Англии и безусловного послушания в деле борьбы с нею, не решая еще, каких услуг придется ему потребовать от нее против русских и что сам для нее сделает. Но антагонизм между требованиями императорской политики и материальными интересами Швеции, которая отстаивала их всевозможными способами, и вызванные таким антагонизмом страсти и народные бедствия не позволяли её правительству быть послушным и покорно исполнять требования императора, не получая за это никакого вознаграждения. Что ни день, неповиновение Швеции доставляет Наполеону новые поводы сердиться на нее. В то же время ему приходится отмахиваться от несвоевременного усердия и докучливых просьб. Характер человека, которому он позволил подняться на ступени трона в Стокгольме, поразительно осложняет задачу его отношений. Не имея в виду ни окончательно ссориться со Швецией, ни преждевременно связывать себя с нею союзом, он вынужден будет действовать так, чтобы достичь и той, и другой цели, и его отношения к Бернадоту, далеко не всегда одинаковые за этот период времени, довольно точно определяют его теперешние планы относительно России.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.