Гибель в объятиях возлюбленной

Гибель в объятиях возлюбленной

1944 год был уже на исходе. Он не принес Муссолини и его «социальной республике» ничего хорошего. На Восточном фронте дела шли все хуже, войска Объединенных Наций высадились на побережье Франции, набирало силу партизанское движение в самой Италии, а армия союзников во главе с генералом X. Александером, действовавшая на юге, развернула наступление по всему фронту и сумела существенно потеснить фашистов на север Апеннин. Какой-то «доброжелатель» подсунул дуче переведенную с английского книжку под названием «Процесс Муссолини», в которой анонимный автор угадал одну из его сокровенных мыслей — попасть в руки союзников. В книге верно отмечалось, что в создании неоправданно привлекательного международного образа дуче были повинны и те политические деятели Англии, в том числе Чемберлен и Черчилль, которые до начала войны лили елей на его имя. Захватив Муссолини, Черчилль мог бы реабилитировать себя за прежние восхваления. В выигрыше оказался бы и сам дуче, ибо такой исход давал шанс на выживание.

Еще одна возможность, которую взвешивал Муссолини, — бежать с Клареттой куда подальше, где можно было бы надежно укрыться и тихо скоротать оставшиеся годы. Любовница предлагала с этой целью инсценировать его гибель в автокатастрофе или как-либо еще, а доктор Захариа брался обеспечить безопасный переезд в Испанию. Сам Муссолини обсуждал с начальником полиции Тамбурини план перехода на подводной лодке в Полинезию, Японию или в Аргентину, откуда он получил письмо, написанное одной из его бывших возлюбленных Франческой Лаваньини. Она уже давно обосновалась в этой латиноамериканской стране, но помнила немногие счастливые дни своей юности, проведенные с Бенито, и была готова вновь принять его в свои объятия. Думал Муссолини и о том, чтобы уже сейчас умереть естественной смертью от болезни, а еще лучше — от шальной пули или другой неожиданной напасти. Однако мрачный, безысходный пессимизм обрекал диктатора на пассивное ожидание печального финала. День ото дня кольцо сжималось все уже, не оставляя ни малейших шансов на выживание.

Весной 1945 года Муссолини все же предпринял попытку спастись. Он и прежде вел двойную игру, стараясь через церковные верхи установить контакты с командованием союзных армий в Италии. Но каждый раз приходил неизменный ответ — безоговорочная капитуляция. Вот и теперь, обратившись с предложением «пресечь всякое неконтролируемое и экстремистское движение со стороны иррегулярных частей (партизанские отряды, коммунисты, митинги)», Муссолини обещал распустить фашистскую партию и создать коалиционное правительство «любого направления». Ему все еще казалось, что он олицетворяет в Италии законную власть и с ним можно иметь дело. Оперируя политическими категориями прошлого, дуче совершенно утратил чувство реальности. Поэтому его удивляла та категоричность, с которой союзники по антифашистской коалиции отвергали любое его предложение.

16 апреля 1945 года Муссолини в последний раз провел заседание кабинета министров, объявив о своем решении в течение 48 часов перевести правительство в Милан. На следующий день, вопреки приказу Вольфа оставаться на месте, дуче попрощался с семьей, велел Кларетте собирать вещи и под охраной мощного эскорта укатил в Милан. Вольф к тому времени уже отбыл в Берлин, отдав распоряжение двум эсэсовцам не спускать глаз с Муссолини и в случае попытки к бегству прикончить его.

Дуче остановился в палаццо «Монфорте», где размещалась городская префектура. 21 апреля, в день рождения Рима, он намеревался выступить в театре «Лирико», обратиться к итальянцам с прощальной речью по радио, заказать в кафедральном соборе торжественный молебен по всем погибшим, а затем отправиться защищать «последний редут» в долине Вальтеллина, куда по его приказу должны были прийти 300 тысяч фашистских смертников. Даже на заключительном этапе исторической драмы Муссолини не мог обойтись без театральщины: в центре обороны как символ итальянского героизма предполагалось поместить урну с прахом Данте, доставленную из Равенны. В этой связи Ранн не без язвительности подметил, что общий замысел был хорош, но в нем не хватало одной существенной детали — плана бегства в Германию.

День за днем Муссолини просиживал в своем последнем рабочем кабинете, отдавал бессмысленные и никем не выполнявшиеся приказы, распределял пособия, подписывал приговоры и помилования. Вокруг него вращались какие-то люди, стрекотали пишущие машинки, с непроницаемыми лицами стояли эсэсовцы. Вся империя дуче сократилась до одной итальянской провинции, а префектура Милана напоминала не столько ее штаб, сколько театр марионеток. Состояние «черной меланхолии» все еще сменялось у дуче всплесками отчаянного оптимизма, и в эти минуты он начинал убеждать окружающих в скорой победе при помощи нового секретного оружия. 22 апреля Гитлер из подземного бункера прислал последнюю телеграмму, заверяя, что германский народ вскоре изменит ход войны. Фашистские режимы агонизировали.

Дуче заметался. Теперь его главной заботой стало спасение семьи и Кларетты. Майор Шоглер уже доставил беспокойную подопечную в Милан и поселил в своем доме. Немцы не возражали против ее отъезда в Испанию, как предлагал Марчелло, и даже готовы были предоставить самолет. Дуче эта идея пришлась по душе. Он беспокоился о судьбе своей возлюбленной и даже специально приехал к ней, чтобы убедить ее воспользоваться благоприятной возможностью. Но Кларетта проявила чисто женское упрямство. Она не хотела считаться с доводами рассудка, отвергала все аргументы и просьбы Муссолини, упорно твердила, что без него ей жизнь все равно не мила и что ее единственное желание — быть до конца рядом с ним. «Я иду навстречу судьбе и покоряюсь ей», — писала она в те дни в одном из писем. Можно по-разному относиться к этой женщине, но в глубочайшей любви и безрассудной преданности Муссолини ей не откажешь.

Семья дуче находилась в Гарньяно. 23 апреля он дважды звонил Ракеле, обещая приехать и вывезти их оттуда. Но ситуация менялась очень быстро, партизаны спускались с гор, перекрывали дороги и освобождали города. Ракеле с детьми оказалась отрезанной от Милана, и Муссолини распорядился отправить их на королевскую виллу в Монце, где рассчитывал вскоре присоединиться к ним. Путешествие было опасным: по дорогам передвигались немецкие и итальянские части, громыхали танки и грузовики, брели беженцы и раненые, грохотали взрывы. В любой момент кортеж автомобилей мог налететь на засаду партизан или попасть под налет авиации. Добравшись до Монцы, Ракеле вздохнула с облегчением, но Муссолини на вилле не бьшо.

Несколько дней прошли в тревожном ожидании, но он так и не появился, и вскоре по его приказу семья была перевезена на виллу «Монтеро» в Черноб-био. Ночью 27 апреля Ракеле принесли письмо. Она сразу узнала почерк Бенито и разбудила детей. «Дорогая Ракеле, — писал он, — я нахожусь на последнем этапе жизненного пути. Это последняя страница в книге моей судьбы. Может быть, мы не увидимся более, поэтому я пишу тебе эти строки. Прошу тебя простить мне все то зло, которое я вольно или невольно тебе причинил. Ты хорошо знаешь, что ты — единственная женщина, которую я действительно любил. Клянусь тебе в этом перед Богом и именем нашего сына Бруно. Ты знаешь, что мы должны ехать в Вальтеллину. Постарайтесь добраться до швейцарской границы. Там вы начнете новую жизнь. Думаю, что тебя не остановят на границе, поскольку я всегда им помогал, и, кроме того, вы чужды политики. Если эта попытка не удастся, вам придется сдаться на милость союзников, которые, может быть, будут более великодушны, чем итальянцы. Я вручаю тебе судьбу Анны и Романо, особенно Анны, так как она еще очень нуждается в твоих заботах. Ты знаешь, как сильно я их люблю. Обнимаю и целую тебя и наших детей. Твой Бенито. Комо, 27 апреля 1945 года». У Ракеле сжалось сердце. Она поняла, что это конец.

Письмо перечитывали несколько раз до тех пор, пока все члены семьи не выучили его наизусть. Ракеле не хотела, чтобы этот клочок бумаги, сохранивший последний крик души Муссолини, попал в чужие руки, и сожгла его. Утром произошло чудо — удалось дозвониться до канцелярии дуче. Трубку снял его секретарь Гатти, но едва он успел произнести несколько слов, на другом конце провода послышался голос Муссолини: «Ракеле, наконец-то!» Дуче говорил, что остался совсем один, что его все покинули, что он готов покориться своей судьбе, а ее просит позаботиться о детях. «Надеюсь, — добавил он, — что без меня твоя жизнь будет спокойней и счастливей». Затем Муссолини поговорил с сыном Романо и дочерью Анной-Марией, которые умоляли отца не покидать их. Потом попрощался с Ракеле и вновь попросил у нее прощения. Они оба понимали, что, вероятно, никогда больше не увидятся. Это был их последний разговор.

Следуя указаниям мужа, Ракеле с детьми двинулась к швейцарской границе. Им удалось добраться до города Комо, откуда было послано последнее письмо Муссолини, но ни самого диктатора, ни обещанной им охраны найти там не удалось. Семья стала пробиваться дальше и вскоре достигла пограничного пункта Кьяссо. Здесь их ждали чиновники, предупрежденные дуче. Они обеспечили Ракеле беспрепятственный проход, но на другой стороне швейцарские жандармы жестко объяснили ей, что «Муссолини не проходят». Какая-то предварительная договоренность с властями соседней республики у дуче, видимо, была, но в последний момент благоразумие и природная осторожность швейцарцев взяли верх.

Семья вернулась в Комо и попала в руки американцев. Здесь же Ракеле услышала страшную новость о гибели дуче. Это известие парализовало ее волю. Она потеряла человека, который был смыслом всей ее жизни, источником радости и счастья, трепетных страданий и невыразимых мук. Несмотря на постоянный обман и измены супруга, Ракеле всегда оставалась любящей и преданной женой, уверенной в том, что он все равно принадлежал ей и только ей до последнего вздоха. И Муссолини именно об этом писал ей в последнем письме.

Но к глубокому горю Ракеле примешивалось едкое чувство горечи. Ведь в момент гибели рядом с ним оказалась другая — та, которую она ненавидела всей душой, которая отравляла жизнь ее любимому Бену, которая заслуживала самой суровой кары. Она, а не Ракеле, ловила его последний взгляд, дарила последний поцелуй, стояла рядом перед лицом высшего суда. Жена диктатора горько плакала от боли и обиды…

О гибели Муссолини написаны тысячи страниц на разных языках мира. Однако до сих пор многие события тех трагических дней по-разному воспроизводятся их участниками, до сих пор появляются новые свидетельства и документы, проливающие свет на подробности казни диктатора. Еще больше рождается вымыслов, которые раздуваются журналистами в качестве сенсаций, и их жертвами иногда становятся серьезные ученые. Наиболее достоверной представляется все-таки версия «официальная», то есть созданная со слов непосредственного исполнителя приговора Вальтера Аудизио и партизан, принимавших участие в поимке Муссолини.

Дуче с остатками своего правительства, его документами и ценностями (иностранной валютой, золотыми слитками), позже бесследно исчезнувшими, бежал из Милана в сторону города Комо, расположенного на берегу одноименного живописного озера. Он надеялся найти там верных фашистов, приказ о сборе которых систематически транслировался по радио. Дуче мог уйти с ними в Вальтеллину, чтобы принять последний бой, однако толком никто ничего не знал о его намерениях. Рядом была швейцарская граница, и многие предполагали, что Муссолини будет пытаться искать спасения именно там. По его поручению префект Комо связался по телефону с американским консулом в Лугано, а тот, в свою очередь, — с Алленом Даллесом, шефом американской разведки в Швейцарии, который согласился принять дуче и двух высших иерархов в течение 13 часов. Поскольку американцы уже забросили в Северную Италию специальную группу для поимки дуче, звонок префекта лишь упрощал ее задачу.

Муссолини благополучно добрался до Комо, но никаких чернорубашечников там не оказалось. Его единственной надеждой был Паволини, который рыскал в поисках верных фашистов, готовых сражаться до последнего вздоха. Но Паволини долго не появлялся, и дуче принял решение пробиваться дальше на север в сторону Вальтеллины. Кортеж составлял свыше десятка грузовых и легковых автомобилей, часть из которых принадлежала охранявшим его эсэсовцам во главе с штурмфюрером Бирцером. На одной из машин были дипломатические номера испанского посольства. В ней ехал импозантный молодой человек, имевший документы испанского гражданина (он же — Марчелло Петаччи), и две элегантные дамы, одна из которых — его сестра Кларетта. Их паспорта были заготовлены еще в ту пору, когда обсуждался план перелета семейства Петаччи в Испанию.

В колонне следовала еще одна очаровательная молодая особа, с которой Муссолини, не скрывая удовольствия, прогуливался в парке во время одной длительной остановки. Ее звали Елена Курти Кучатти. Она была дочерью бывшей любовницы дуче Анджелы, предупреждавшей его о заговоре иерархов.

Дуче, похоже уже источавший запах смерти, не проявлял ни малейших донжуанских намерений в отношении белокурой красавицы. И тем не менее вид гуляющей пары вызвал у Кларетты очередной приступ бешеной ревности. Когда Муссолини вернулся в гостиницу, она устроила ему громкий скандал в «лучших традициях» прошлых лет и потребовала, чтобы он немедленно «убрал отсюда эту девчонку!». Истеричные вопли Кларетты разносились по парку, и внизу стали собираться любопытные. Даже близость опасности не убила в людях желания поглазеть на банальную сценку из личной жизни диктатора. Дуче в ярости захлопнул окно и грубо оттолкнул женщину. Падая, она больно ударилась коленом и осталась сидеть на ковре.

Вместо обещанных тысяч Паволини привел лишь два десятка человек. Муссолини утратил всякую надежду на спасение. Его всюду разыскивали, по радио передавали приказ генерала Л. Кадорны, командовавшего объединенными силами партизан, предписывавший найти и арестовать диктатора. Иного пути, кроме дороги вдоль озера, не оставалось: справа высились горные кряжи, слева простиралась водная гладь. Отъехав несколько километров от Менаджо, где дуче провел беспокойную ночь, его отряд пристроился в хвост колонны из 40 немецких грузовиков с солдатами, направлявшимися в сторону границы. Муссолини сидел за рулем своей «альфа-ромео», затем пересел в броневик, которым управлял Паволини.

Живописная, навевающая романтическое настроение трасса, утопающая в густой зелени магнолий и пальм, вяло ползущая среди средневековой застройки провинциальных местечек и проходящая порой у самой кромки воды, таила для Муссолини и его спутников массу неприятных сюрпризов и опасностей. Партизаны были уже повсюду: они спускались с гор, контролировали дороги и связь, проверяли транспорт и пропускали немцев без боя. Гитлеровскому командованию удалось договориться о беспрепятственном выводе из Италии своих подразделений, но итальянским чернорубашечникам путь был закрыт.

В семь часов утра колонна остановилась: дорогу преграждало огромное бревно и куча больших камней. Сверху раздались пулеметные очереди, итальянские фашисты несколько раз выстрелили в ответ, но немцы принимать бой не собирались. Их командир, лейтенант Фальмейер, вступил в переговоры с партизанами из 52-й гарибальдийской бригады «Луиджи Клеричи», и они отправили его в свой штаб, расположенный в горах. Муссолини со своей немногочисленной свитой оказался блокированным на узком участке шоссе, не имея возможности что-либо предпринять. Кто-то предлагал с боем прорываться вперед, кто-то хотел найти катер, чтобы уйти по озеру, но дуче уповал на благополучный исход переговоров и не двигался с места.

Наконец Фальмейер вернулся, но с дурной вестью: партизаны согласились пропустить только немцев, да и то после тщательного досмотра их машин в следующем населенном пункте Донго. Бирцер немедленно обратился к Муссолини: «Ваше превосходительство, прошу вас немедленно перейти в один из грузовиков и надеть солдатскую форму. Они вас не заметят». «Дуче, соглашайся, соглашайся немедленно!» — пылко произнес молодой летчик в синем комбинезоне, стоявший около бронетранспортера. Юноша снял шлем, и Муссолини узнал свою возлюбленную. Ее глаза светились тревогой, а губы слегка подрагивали. «Я не расстанусь с тобой, Бен, чего бы мне это ни стоило», — задыхаясь от волнения, прошептала Кларетта. Муссолини все еще упрямился, делая вид, что не может оставить своих министров на произвол судьбы. Тогда лейтенант СС Кизнат, которому генерал Вольф лично поручил опекать Муссолини, извлек дуче из бронетранспортера, нацепил ему темные очки и каску, надел шинель сержанта «Люфтваффе», сунул в руки автомат и бесцеремонно запихнул в кузов одного из грузовиков. Кларетта ухватилась за борт машины и попыталась влезть следом. Но ее деликатно остановил Бирцер: «Синьора, ваше присутствие может навредить дуче». Грузовик тронулся, но рыдающая Кларетта все еще цеплялась за него и бежала рядом. Потом она быстро вернулась в свой автомобиль, на капоте которого был расчехленный флаг Испании. Партизаны пропустили и эту машину, полагая, что в ней едут дипломаты, но она также подлежала проверке в Донго, смысл которой заключался в том, чтобы выявить среди солдат вермахта итальянских фашистов и арестовать их. Партизаны знали, что в немецкой колонне может находиться Муссолини. Их предупредил об этом священник дон Маннетти, видевший дуче у бронетранспортера. Впоследствии этот факт не предавался широкой огласке, чтобы не компрометировать церковь. Да и сами партизаны были не прочь представить дело таким образом, будто они нашли Муссолини без чьей-либо помощи.

О том, что произошло дальше, рассказывают командир партизанской бригады Педро (граф Пьер Беллини делле Стелле) и заместитель политического комиссара Билл (Урбани Ладзари). Колонна проходила проверку на центральной площади Донго. Вдруг к Биллу подошел партизан по имени Джузеппе Негри и, озираясь по сторонам, с опаской сообщил, что в кузове одной из машин он обнаружил Муссолини. «Я влез на грузовик, — взволнованно рассказывал Негри, — как ты приказал, чтобы проверить документы. Под конец остался один. Он лежал, прислонившись к кабине водителя и прижавшись плечом к левому борту. Его лица не было видно, так как он поднял воротник шинели, а немецкий шлем опустил на глаза. Я направился к нему, чтобы спросить документы, но немцы, сидевшие в машине, задержали меня, говоря на ломаном итальянском: «Друг пьяный, друг пьяный». Я их не послушал и приблизился к лежащему человеку. Около него была куча одеял, одним из которых он прикрывался. Я встал рядом с ним и опустил воротник. Человек продолжал лежать неподвижно. Я увидел его профиль и тотчас же узнал, что это он. Билл, клянусь тебе, это Муссолини! Тогда я сделал вид, что ничего не случилось, и слез, чтобы позвать тебя».

Ладзари подошел к указанной машине и похлопал лежавшего у кабины человека по плечу: «Камерата! (обращение, принятое среди итальянских фашистов)» — ответа не последовало. «Эччеленца (Ваше превосходительство)» «Человек в шинели вздрагивает. Я взглянул на немцев, — продолжает Билл, — молча наблюдают за происходящим. Кое-кто из них бледнеет. Теперь я знаю, кто этот человек.

Тем временем много гарибальдийцев и местных жителей собралось у грузовика. Я взялся за борт и забрался наверх. Я приблизился к безмолвно и неподвижно лежащему человеку. Его шлем опустился на глаза, и воротник полностью скрывает лицо. Я снял с него шлем и увидел лысую голову и характерные очертания его черепа. Я снял с него темные очки и опустил воротник: это был он, Муссолини!.. Между колен у него был автомат, прислоненный стволом к подбородку. Я взял у него оружие и передал шоферу Пиралли, который влез на грузовик.

Я помог Муссолини подняться.

«Есть ли у вас еще оружие?» — спросил я его. Не говоря ни слова, он расстегивает шинель, откуда-то из глубины брюк он извлекает пистолет. Это глизенти, 9-го калибра, с удлиненным стволом; он мне его передает, и я прячу его в карман…

Вокруг грузовика собралась шумящая толпа; немцы отдают местным жителям оружие, чтобы задобрить их: они явно боятся репрессий с нашей стороны за то, что пытались спрятать Муссолини, нарушая заключенное соглашение.

«Именем итальянского народа вы арестованы!»

Это все настолько необычно для меня, что я даже не чувствую волнения, и мои слова звучат тихо, мой голос спокоен. Толпа растет с каждой минутой, и угрожающие крики становятся все громче.

Муссолини говорит как бы в забытьи: «Я ничего не делаю», — может быть, он хотел этим сказать: «Я не сопротивляюсь». Тогда, понимая всю ответственность, которая на меня ложится, я говорю: «Я ручаюсь, что, пока я за вас отвечаю, с вашей головы не упадет ни один волос».

Это банальная фраза, кроме того, Муссолини почти абсолютно лыс, но в то время я об этом не подумал и употребил принятое выражение. «Спасибо», — говорит он».

Бывшего диктатора поместили в кабинете мэра Донго, в здании муниципалитета, куда вскоре доставили и остальных пойманных иерархов. С дуче обращались вежливо, ему предложили воды и даже чашечку кофе, что по тем временам считалось немалой роскошью. Дуче снял немецкую шинель и брезгливо отбросил ее в сторону. «Я больше не желаю видеть ничего немецкого», — процедил он сквозь зубы.

Обстановка в районе Донго оставалась сложной: силы партизан были невелики, вокруг бродили отряды вооруженных фашистов, а весть о пленении дуче быстро облетала окрестности. Командир бригады отправил сообщение о случившемся в штаб партизанского командования и принял решение в целях безопасности надежно укрыть Муссолини. За ночь его перемещали дважды: сначала в соседнее селение в казарму тамошней полиции, а затем под видом раненого партизана в маленькую деревушку Бонцаниго. На этом крохотном отрезке пути судьбе вновь было угодно свести его с Клареттой Петаччи.

После отъезда дуче с немецкой колонной Кларет-та решила во что бы то ни стало догнать его и больше не упускать из виду. Она ерзала и грызла ногти от нетерпения, подталкивала своего брата Марчелло, сидевшего за рулем, высовывалась время от времени из окна, как будто этим можно было ускорить движение. В Донго она сумела добраться лишь к вечеру, когда Муссолини уже был обнаружен, опознан и увезен в соседнюю деревню. Теперь нужно было разузнать, куда он делся, но любой вопрос о дуче мог вызвать подозрение.

При проверке документов Кларетта представилась сестрой испанского посла при фашистской республике, но партизаны ей не поверили и отправили в ратушу, где она попалась на глаза командиру бригады графу Беллини делле Стелле. Он узнал любовницу дуче. В мирные годы граф был наслышан о ее красоте и с любопытством рассматривал стоявшую перед ним женщину. Необычайное возбуждение обостряло черты ее лица, но страха оно не выражало, лишь тревогу, усталость, нетерпение и тоску. «Можете ли вы помочь мне?» — напрямую спросила Кларетта. «Чем именно, синьора?» — поинтересовался граф. Он готов был услышать любую просьбу о помощи или защите, но то, чего желала эта измученная женщина, поразило партизана-аристократа до глубины души. «Я хочу, чтобы вы отправили меня к дуче и поместили в одной комнате с ним. Я готова разделить его судьбу. Если он будет убит, то я тоже хочу быть убитой».

От неожиданности граф долго не мог прийти в себя. Он пристально посмотрел в глаза Кларетте и понял, что она не шутит и не разыгрывает спектакль. Не произнеся ни слова, командир партизан вышел из комнаты и отдал приказ доставить Петаччи к плененному диктатору. Ночью ее посадили в автомобиль и в кромешной тьме под проливным дождем повезли к дуче.

Их машины встретились в районе Понте дель Фалько. Все вылезли наружу. Муссолини был закутан в верблюжье одеяло, голова плотно завязана бинтом. Но Кларетта сразу его узнала. Их разговор состоял всего из трех фраз. Все очевидцы событий воспроизводят его практически слово в слово. «Добрый вечер, Ваше превосходительство». — «Добрый вечер, синьора. Но почему вы здесь?» — «Я хотела быть с вами».

Больше говорить было не о чем. Их посадили в разные машины и повезли по мокрой, скользкой дороге в горы, в сторону селения Адзано, расположенного на крутом каменистом склоне. Они снова были вместе, их везли в неизвестность, и им оставалось жить меньше суток.

Последним убежищем Муссолини и Петаччи стал дом крестьянина Джакомо Де Мария. Партизаны попросили его приютить на ночь пленников и оставили для охраны двух человек. Де Мария и раньше укрывал партизан, помогал им, чем мог, поэтому поздний визит вооруженных людей его не удивил. Он предложил необычным «гостям» суррогатный кофе и разбудил жену Лию, которая перевела детей из спальни на сеновал.

Дуче, безмолвно сидевший на кухонной скамье, пребывал в состоянии прострации. Он долго не мог понять, чего от него хотят, когда Кларетта начала мягко уговаривать его подняться на второй этаж и лечь в постель. Наконец он с трудом, слегка прихрамывая на правую ногу, взобрался по неудобной лестнице в верхнюю комнату и сел на широкую двуспальную кровать. Кларетта помогла ему снять с головы бинт, и только тут изумленные хозяева поняли, кому именно они уступили свою спальню.

Изнеженная женщина неожиданно быстро освоилась в необычной для себя обстановке крестьянского жилища. Она устроила дуче поудобнее (с двумя подушками, как он любил) и спустилась вниз для вечернего туалета. Один из охранников подглядывал за ней в дверную щелку и потом с восхищением рассказывал своему напарнику о том, какое у нее красивое тело. Вернувшись в спальню, Кларетта разделась и нырнула в постель. Они еще долго о чем-то шептались. Сидевшие за дверью партизаны разбирали лишь отдельные слова. Им показалось, что дуче просил у своей любовницы прощения. Наверное, они чувствовали, что эта ночь может стать последней. Ощущение неминуемо приближающейся смерти подавляло все прочие эмоции, животный страх расползался по телу и затмевал сознание, но все же Муссолини вновь повезло: не всякому смертнику удается провести последнюю ночь хотя и без секса, но все-таки в объятиях любимой женщины. Измученные пленники долго не могли уснуть, а когда им это удалось, спали долго.

Утро после ночной грозы выдалось по-весеннему прохладным. Из спальни Муссолини открывался чудесный вид на заснеженные вершины гор, апрельский воздух был напоен ароматами цветов, густая листва тихо шелестела под дуновениями ветра,  разносившего щебетанье радостных птиц. Мирный пейзаж не предвещал трагедии и убаюкивал чувство опасности. Ощущение близкой смерти казалось абсурдом.

Муссолини тяжело поднялся, подошел к окну и распахнул его. Свежий, бодрящий воздух наполнил комнату и пробудил Кларетту. Она встала, накинула на плечи жакет, приблизилась к окну и тихо прижалась к плечу своего возлюбленного. Бенито что-то говорил ей и показывал рукой на горы. Прежде она так любила эти короткие утренние минуты вдали от Рима, которыми изредка завершались их совместные путешествия. Обычно Бен бывал спокоен и ласков, им никто не мешал, жизнь казалась прекрасной и не хотелось думать о будущем.

Кларетта и теперь гнала прочь беспокойные мысли. Несмотря на смертельную опасность, женщина чувствовала какое-то внутреннее умиротворение. От нее самой уже ничто не зависело, любимый человек был рядом, она твердо решила остаться с ним до конца, каким бы страшным он ни был. Именно в эти дни ее любовь подверглась самому суровому испытанию на прочность. Ее никто не вынуждал искать Муссолини и тем более следовать за ним, она могла отсидеться в Донго или даже в Милане или попробовать бежать из страны каким-то иным путем и уж во всяком случае без свергнутого диктатора, который в тот момент был самым опасным попутчиком. Вопреки всякому здравому смыслу и элементарной логике самосохранения Кларетта с упорством маньяка шла за своим Бенито, цеплялась за его судьбу и хотела лишь одного — быть рядом. Она не просто любила своего кумира, она действительно не могла и не хотела без него жить.

Жена хозяина дома Лия Де Мария, с утра трудившаяся в поле, увидела в окне своих постояльцев и вернулась в дом. Нужно было предложить синьорам умыться и состряпать нехитрый крестьянский завтрак. Кларетта привела себя в порядок и слегка припудрилась, а Муссолини отказался даже ополаскивать лицо. В их комнате не было стола, поэтому завтракать пришлось на накрытом скатертью деревянном ящике, который втащил наверх Де Мария. Дуче вяло пожевал кусок хлеба с колбасой, а Кларетта, к удивлению и радости хозяев, съела целую тарелку поленты с молоком. Затем она снова легла в постель, а дуче устроился рядом. Потекли самые долгие в их жизни часы, полные страха, отчаяния и тяжелого ожидания развязки.

Где-то около четырех часов пополудни в коридоре послышались быстрые, решительные шаги и голоса нескольких человек. В комнату стремительно вошел сухощавый мужчина в длинном светло-коричневом пальто. Муссолини не суждено было узнать, что это коммунист Вальтер Аудизио, известный среди антифашистов как полковник Валерио. «Муссолини стоял с правой стороны кровати, на нем был мундир и пальто орехового цвета, — вспоминает Аудизио. — Петаччи лежала одетая, укрывшись одеялом. Он посмотрел на меня с ужасом и прошептал: «Что случилось?» Я смотрел ему прямо в глаза. Нижняя губа его дрожала. Вероятно, впервые в жизни он оказался лицом к лицу с опасностью, не имея никакой возможности противостоять ей… Не отходя от двери и продолжая смотреть ему в лицо, я бросил: «Меня послали освободить тебя». Выражение его лица при этих словах резко изменилось. «Неужели?» — тут же переспросил он. И больше ничего: ни малейшего интереса к деталям этого «освобождения» или еще к чему-либо. «Быстро, побыстрее, — добавил я. — Нельзя терять ни минуты». А тем временем он уже приходил в себя. Страх, пережитый им лишь минуту назад, уступил место его обычному бахвальству «дуче-императора». «Куда направляемся?» — спросил он, уже полностью уверенный в себе. Вместо ответа я сам спросил: «Ты вооружен?» Но спросил таким тоном, что можно было понять: я озабочен тем, что хочу дать тебе пистолет. «Нет, у меня ничего нет», — ответил он. И вдруг страх и бахвальство тоже исчезли, и его охватило чувство спешки. Он подбежал ко мне, к выходу. «Пошли», — сказал он, начисто забыв о женщине в постели, так что мне пришлось напомнить: «Сначала она, женщина». И, повернувшись к Петаччи, я взглядом поторопил ее… Ей не удавалось полностью осмыслить происходящее, поскольку она, конечно, не поняла значения произнесенных слов. Тем не менее, увидев мой взгляд, она заторопилась и стала лихорадочно собирать свои вещи. В этот момент Муссолини вновь попытался выйти, и я пропустил его мимо себя, перед Петаччи. И в этот момент, изменившись в лице, он повернулся ко мне и сказал вновь обретенным тоном Первого маршала: «Я дарю тебе империю!» Мы все еще стояли в дверях дома, и я, не ответив ему, поторопил Петаччи: «Вперед, вперед!» Петаччи встала рядом с Муссолини. Мы вышли на тропинку, которая вела вниз, к тому месту, где осталась наша машина. Пьетро, потом Муссолини и Петаччи, а следом мы с Гвидо. Петаччи неуверенно перепрыгивала с камня на камень по этой обрывистой дороге на высоких каблуках своих черных замшевых туфель. Дуче же шел быстро, уверенно, то ли как марширующий солдат, то ли как человек, которому некогда. Если бы я не сказал ему, что пришел с целью освобождения, сейчас, если учесть, как он повел себя в первую минуту, нам бы пришлось тащить его на себе. В настоящую минуту он был вновь собой, человеком, ниспосланным судьбой».

Прервем в этом месте воспоминания Аудизио. Как всякая литература подобного жанра, его мемуары окрашены эмоционально, что придает описываемым событиям некую общую тональность и заставляет усомниться в их подлинности. Вряд ли Муссолини мог бодро вышагивать по горной тропинке, потому что у него болела нога, и уж тем более он не мог обрести былой уверенности в себе, зная, что все равно ничего хорошего его не ждет. Достаточно вспомнить, как дуче раскис после освобождения из Гран-Сассо, хотя в тот момент у него была реальная перспектива на выживание. На самом деле — и это подтверждается другими участниками событий — Муссолини был глубоко подавлен, угрюм и безучастен к происходившему.

Полковник Валерио прибыл из Милана в сопровождении надежных партизан, чтобы привести в исполнение смертный приговор, вынесенный Муссолини командованием Корпуса добровольцев свободы (КДС), в который объединились все силы итальянских антифашистов. В стремительно менявшейся обстановке тех дней существовала реальная угроза того, что плененный дуче мог попасть в руки англичан или американцев, которые приближались к Комо. Чтобы исключить эту возможность и не позволить Муссолини уйти от суровой кары за все совершенные им злодеяния, командир КДС генерал Кадорна и политический комиссар коммунист Лонго приняли решение о его немедленной, без суда и следствия казни. Эта миссия и была поручена Вальтеру Аудизио.

Обреченную пару посадили в машину, а партизаны устроились на подножках. Ехать пришлось недолго. Еще по дороге в деревню полковник Валерио присмотрел место, подходящее для расстрела. Крохотное селение, тянущееся в горы от берега озера Комо, называлось Джулиано ди Медзегра. Оно и сейчас носит это имя. Вдали от основной дороги, пустынное, с хорошей грунтовой дорогой, позволяющей быстро подъехать и ретироваться с места экзекуции. Вдоль дороги тянулась невысокая каменная ограда, прерывавшаяся железными воротами, за которыми виднелись фруктовый сад и большой дом.

Машина затормозила как раз напротив ворот. Ау-дизио отослал двух партизан в разные стороны, чтобы предупредить появление посторонних лиц. Дорога была пустынна. «Затем я заставил Муссолини выйти из машины и остановил его между стеной и стойкой ворот. Он повиновался без малейшего протеста… Затем из машины вышла Петаччи, которая по собственной инициативе поспешно стала рядом с Муссолини, послушно остановившимся в указанном месте спиной к стене. Прошла минута, и я вдруг начал читать смертный приговор военному преступнику Муссолини Бенито: «По приказу Корпуса добровольцев свободы мне поручено свершить народное правосудие». Мне кажется, — продолжает Аудизио, — Муссолини даже не понял смысла этих слов… Петаччи обняла его за плечи. А я сказал: «Отойди, если не хочешь умереть тоже». Женщина тут же поняла смысл этого «тоже» и отодвинулась от осужденного».

Похоже, что и в этом месте Аудизио слегка лукавит. Партизаны, наблюдавшие за сценой расстрела, позднее рассказывали, что женщина совершенно обезумела от ужаса. Она судорожно цеплялась за Муссолини, пыталась прикрыть его своим телом, кричала: «Вы не посмеете этого сделать!» — а затем ухватилась за дуло автомата Аудизио, который при первом выстреле дал осечку. Передернув затвор, он вновь нажал на курок, но автомат заклинило. Тогда рассвирепевший Валерио выхватил пистолет, но вместо выстрела раздался лишь щелчок бойка. Казалось, сама судьба хотела смилостивиться над своим «любимцем» или это был злой рок, решивший напоследок сыграть с Бенито Муссолини недобрую шутку?

Кларетта по-прежнему отчаянно сопротивлялась, ее пытались оттащить в сторону, а дуче стоял как истукан у ограды и безропотно ждал решения своей участи. Видя происходящее, на помощь Валерио поспешил охранявший дорогу партизан Микеле Моретти. А вот что произошло дальше, видимо, навсегда останется загадкой истории. По версии Аудизио, ставшей официальной, он взял у Моретти его французский автомат и открыл огонь. Сам Моретти спустя много лет опроверг этот факт и заявил, что именно он стрелял в Муссолини. Так или иначе, но первая пуля досталась Кларетте, которая, рыдая, обнимала Муссолини за шею. Она умерла мгновенно. Второй и третий выстрелы поразили дуче в грудь. Его тело скособочилось и грузно осело на землю. Когда Аудизио приблизился к нему, Муссолини хрипло дышал. Полковник выстрелил еще и еще раз. Все было кончено. Это произошло в 16 часов 10 минут 28 апреля 1945 года.

Тела казненных поместили в крытый кузов грузовика и привезли в Донго. Там были расстреляны еще пятнадцать высших фашистских иерархов, которых удалось выловить в окрестностях. Партизаны сложили все трупы в мебельный фургон, и ранним утром следующего дня он доставил их в Милан.

На площади Лорето в Милане собралась многотысячная толпа. Это место было выбрано не случайно. В августе 1944 года именно здесь чернорубашечники расстреляли пятнадцать юных патриотов, вывезенных из тюрьмы Сан-Витторе. Тела казненных фашистских иерархов на площади — это символ народного возмездия и справедливости. Толпы миланцев ликовали. Каждому хотелось удостовериться, что всемогущий дуче мертв. Тогда его труп, а заодно и трупы прочих фашистов решили подвесить за ноги к металлическим опорам строившейся бензоколонки. В них плевали, кидали гнилые помидоры и огрызки фруктов. Юбка Кларетты спустилась, обнажив вымазанные грязью и кровью, но все еще стройные и красивые ноги. В толпе послышались скабрезности. Тогда один молодой партизан закрепил юбку между ног раскачивавшегося на легком ветру трупа. Кто-то впоследствии писал, что на застывшем лице Кларетты не было заметно следов ужаса. Оно было спокойным и даже умиротворенным. Ее последнее желание осуществилось. Она разделила страшную судьбу «своего Бена», которому была обязана в жизни и радостью, и горем. Его изуродованное тело висело рядом. Их не смогла разлучить даже смерть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.