Властелин и сластолюбец
Властелин и сластолюбец
Ступив на землю Вечного города в качестве первого лица исполнительной власти, Муссолини ощутил небывалый приток жизненной энергии, которая искала выход и на поприще новой для него государственной деятельности и на привычном «амурном фронте», открывавшем широкую, захватывавшую дух «столичную перспективу».
Дуче так уверовал в собственную исключительность, был столь беспредельно самоуверен, что, не имея ни малейшего опыта управления, принялся с лихостью, нередко по наитию, плодить многочисленные декреты и распоряжения. Он действовал эмпирически, но очень целенаправленно, стремясь сосредоточить в своих руках всю полноту власти. «Я хочу быть простым, бескорыстным слугой государства, — скажет он позже, — лидером партии, но прежде всего — главой сильного правительства». На третий день после назначения в кабинет Муссолини вошел его сподвижник П. Орано. «То, чего до сих пор не было, есть, — торжественно заявил ему дуче, — правительство. Это я. И все, слушайте меня хорошенько, все итальянцы должны и будут повиноваться. Итальянцы до сих пор никогда не подчинялись. Ни одно правительство не обладало в Италии реальной властью. Итальянцы должны быть управляемы, и они будут управляемы… все, всегда, во всех областях жизни». Говоря «правительство — это я», Муссолини перефразировал известное изречение Людовика XIV «государство — это я», но смысл обоих высказываний был одинаков — безраздельно править. И в первом же правительстве, которое было коалиционным, помимо поста премьера Муссолини взял себе еще две ключевые должности: министра иностранных и внутренних дел.
Поскольку никакой недвижимости в Риме у него не было, а итальянское государство не имело расточительной привычки предоставлять чиновникам квартиры, первые несколько месяцев Муссолини кочевал из отеля в отель, а затем снял четвертый этаж в принадлежавшем барону Фассини палаццо «Титони». На протяжении семи лет после переезда в Рим дуче вел жизнь не обремененного семейными заботами донжуана. По дому ему прислуживала немолодая гувернантка, а пищу он получал с кухни барона. Как и в прежние годы, его единственным чувственным удовольствием оставался секс. И хотя времени на любовные романы у премьер-министра катастрофически не хватало, дамы разных возрастов и профессий шли к нему нескончаемой чередой. Этот факт поразителен: в 40–47 лет Муссолини не только сохранил сексуальность, но, казалось, приумножил свои силы, которые растрачивал без удержу практически на всех женщин, которые приходили к нему в гостиничный номер или на квартиру. Горничные и курьерши, графини и простолюдинки, актрисы и певицы, журналистки и иностранки, жены и невесты предпринимателей и фашистов — все они почти без разбору подвергались нахрапистому напору дуче. Многие из этих женщин, количество которых до сих пор не смог установить ни один исследователь, приходили именно с целью сексуального общения, ибо Муссолини был настолько нагл и развратен, что считал излишним даже элементарный камуфляж своих намерений. Они уступали сразу и впоследствии с упоением рассказывали всему миру о перенесенных испытаниях. Их восхищали настойчивость и нетерпение дуче, абсолютное отсутствие у него сдерживающих центров, нескрываемые плотские порывы, полное бесстыдство и раскованность, скрежет зубов и грубые ругательства, непроизвольно срывавшиеся с его уст в момент оргазма. Им двигал животный инстинкт, приводивший в трепет тех сексуальных партнерш, которым не удавалось в половой жизни избавиться от ханжеских привычек или природной скромности. Для них было нечто притягательное в его мужицкой грубости, в открытом пренебрежении общепринятыми нормами поведения, в примитивном эгоизме его демонической страсти, которая пугала и возбуждала одновременно. Муссолини был совершенно раскрепощен и эгоистичен. Он откровенно наслаждался, никоим образом не заботясь о партнершах. Он не искал удобных поз, нередко предпочитал пол или стол кровати, не отличался изобретательностью и не испытывал в этом никакой потребности. По признаниям этих женщин, Муссолини не изъяснялся им в любви (да и как он мог это сделать, если не всегда знал их имена), не шептал нежности, не раздевал донага, а сам лишь приспускал брюки и не снимал ботинок. Получив желаемое, он иногда впадал в лирическое настроение и даже брал в руки скрипку — трюк довольно дешевый, но производивший впечатление. Чаще других дуче играл мелодии Вагнера.
Иными дуче овладевал силой. Его порывы были столь стремительны и жестоки (хотя боли он старался не причинять), что сопротивление оказывалось совершенно бессмысленным. К тому же все происходило очень быстро: с того момента, как он приближался к своей «жертве», а затем, удовлетворенный, отпускал ее, проходило всего несколько минут. По сути дела, действуя вопреки желанию женщин, он совершал уголовные преступления, за которые мог бы понести наказание. Однако ни разу ни одна из тех дам, которых он изнасиловал, не обратилась в суд и не потребовала компенсации.
Муссолини не отличался ни разборчивостью, ни изысканным вкусом. Его похотливость возбуждали разные женщины. Единственное, что ему явно не нравилось, — это чрезмерная худоба и астеничность. Дуче не обращал внимания на то, сколь опрятно женщины одеты, какого цвета у них глаза или волосы, в каком состоянии у них ногти или ресницы. Его почти ничто не смущало: ни нечистоплотность, ни несвежесть белья, ни желтые зубы, ни даже потливость. Напротив, ему нравились любые сильные запахи: дорогих духов и дешевого одеколона, пота и здорового тела.
Муссолини и сам не отличался аккуратностью. Ему стоило немалого труда приучить себя ежедневно бриться, и все же однажды он умудрился явиться небритым на прием по случаю приезда короля Испании. Дуче по-прежнему был небрежен в одежде, запросто носил несвежие рубашки, не любил завязывать шнурки и нередко вовсе обходился без них. Он не интересовался модой, мог надеть гамаши с вечерним костюмом, а галстук с фраком. Дуче, с его приземистой, крепко сбитой фигурой, не мог даже отдаленно претендовать на элегантность: невысокий (167 см), он казался еще ниже из-за рано проявившейся склонности к полноте. Зная об этом, Муссолини предпочитал носить военную форму и имел несколько ее вариантов. Особенно ему нравился черный костюм и шляпа с большим гребнем из перьев. В таком виде он любил покрасоваться перед зеркалом, а однажды приказал срочно позвать одну знакомую молодую даму. Когда она, запыхавшись от волнения, явилась, дуче произнес: «Я пригласил тебя, чтобы ты оценила, хорош ли я в этом костюме».
Став премьером, Муссолини сохранил многие привычки провинциального популиста. Мелкобуржуазная среда, в которой он вырос, навсегда привила ему пристрастие к внешней красивости, показной пышности, дешевым эффектам. Его поведение и стиль были далеки от аристократической утонченности и немного вульгарны. Скрывая свою неотесанность, Муссолини демонстративно презирал светские манеры и даже на официальных церемониях и обедах не всегда скрупулезно соблюдал правила этикета, так как толком не знал и не хотел знать их. Зато он быстро усвоил привычку высокомерно разговаривать с подчиненными, не предлагая им даже сесть в своем кабинете. Он завел себе личную охрану, но небольшую, а на службу предпочитал ездить за рулем нового спортивного автомобиля ярко-красного цвета. Актер и демагог, дуче иногда внезапно останавливался, чтобы поговорить с горожанами и крестьянами, и как-то раз зашел в тратторию, владельцем которой был его давний знакомый по Швейцарии, некто Поджолини. Отказавшись от предложенного ему вина (после войны Муссолини бросил пить и курить), он осушил стакан воды и ушел, а сметливый владелец тут же выставил этот стакан на видном месте, повесив на него табличку: «Из этого бокала пил дуче Италии». Какой-то фанатик купил стекляшку за приличную сумму, а ловкач Поджолини поставил на ее место новую с той же надписью. Говорят, этот нехитрый бизнес процветал не один год.
Семья Муссолини оставалась в Милане. Каждый день он звонил Ракеле по телефону, что со временем вошло в привычку, а на праздники они обменивались поздравительными открытками. Вскоре дуче так отдалился от семьи, что, даже наезжая в Милан, нередко под предлогом обилия дел предпочитал останавливаться в гостиницах. Это создавало более благоприятные возможности для поддержания старых связей с Маргеритой Сарфатти и Анджелой Курти Кучатти, а также для установления новых. Ракеле огорчалась по этому поводу, но переезжать в Рим пока не собиралась. Она не любила этот город, его столичную суету и высшее общество, да и премьерство своего беспутного мужа воспринимала в 20-е годы как явление временное. Его политическая деятельность не вызывала у крестьянки из Романьи (а ею Ракеле в душе оставалась всегда) особого интереса, да и любое вмешательство было бы встречено в штыки. Супруги жили порознь, даже когда Муссолини останавливался дома, питались по отдельности. В семейном кругу Ракеле называла мужа «дуче», слегка побаивалась его, нередко бывала мрачной и суховатой. Но в целом она считала свой брак счастливым, была уверена в неколебимости своих позиций и прав на любимого. «Он всегда был лучшим из отцов и хорошим мужем, — скажет она после его гибели. — Наши дети казались мне более глубокой связью, чем любые условности».
К детям Муссолини относился с любовью на расстоянии. Он сам не раз признавал, что был не очень внимательным отцом. Да и как можно требовать большего от человека, чья жизнь была отдана политическим и любовным страстям, чей темперамент не позволял пребывать в состоянии покоя, пусть даже в теплом семейном кругу. Тем не менее Муссолини любил своих детей, особенно старшую дочь Эдду, которую многие считали самым близким ему человеком. У девочки была гувернантка из Великобритании, обучавшая ее английскому языку и хорошим манерам. Но она не особенно преуспела в этом деле, поскольку Эдда унаследовала от отца буйный нрав и упрямство. Она любила командовать сверстниками, в том числе мальчиками, дерзила взрослым, постоянно капризничала и почти всегда добивалась своего. Эдда была очень подвижна, беспокойна, вступала в драку при каждом удобном случае и презирала девчонок, озабоченных лишь нарядами и прическами. К 15 годам она превратилась в стройную шаловливую девушку и умудрилась увлечься одним молодым человеком, служившим на железной дороге в Римини. Реакция Муссолини последовала мгновенно: несостоявшийся ухажер был переведен на Сицилию, а Эдда отдана в аристократическую школу Поджо Империале во Флоренции, откуда, не выдержав строгости дисциплины, она решила бежать. Попытка бегства не удалась, но юная бунтарка не смирилась: она по-прежнему бузила и обзывала директрису «старой каргой в парике». Помня о своем собственном «хулиганском детстве», отец смотрел на шалости дочери сквозь пальцы и все прощал. «Я вынудил к смирению Италию, — как-то раз заявил он жене, — но мне никогда не заставить покориться Эдцу».
О супруге и детях дуче «срочно вспомнил» лишь тогда, когда в сугубо политических целях ему понадобилось сделать очередной реверанс в сторону Ватикана. Муссолини очень хотелось решить так называемый римский вопрос, перед которым пасовали все его предшественники. «Римский вопрос» возник во второй половине XIX века в ходе объединения Италии под эгидой Савойской династии. Когда в сентябре 1870 года королевские войска заняли Рим — столицу папской области, первосвященник лишился светской власти, проклял итальянское государство и запретил католикам участвовать в политической жизни. Такая ситуация в стране, подавляющая часть населения которой была верующей и находилась под духовным влиянием Ватикана, выглядела явной аномалией и требовала решения. Конечно, личность и образ жизни дуче не могли расположить к нему первосвященника и курию, но политическая необходимость была сильнее личной неприязни. Уже в прежние годы Муссолини, отъявленный безбожник, потихоньку налаживал контакты с папским окружением, выделял средства на восстановление разрушенных церквей, вернул в школу распятие, а в 1925 году его дети без лишнего шума в одной из комнат миланской квартиры, временно превращенной в часовню, впервые совершили полный обряд причастия. Священнодействовал старый кардинал Ваннутелли, который всячески поддерживал усилия Муссолини по поиску взаимопонимания с Ватиканом.
Следующим шагом на этом пути стало венчание с Ракеле 29 декабря 1925 года. Оно происходило без всякой помпы в той же домашней часовне. Венчал «молодых» священник Маньяги, свидетелями выступали брат Бенито Арнальдо и маркиз Паолуччи ди Кальболи. Церемония доставила «невесте» истинное наслаждение, поскольку она была верующей и уже давно потеряла надежду на божественное благословение их брака. Казалось, и Бенито проникся благодушием. Сидя с семьей за вечерней трапезой, что случалось крайне редко, он вальяжно рассуждал о крепости семейных уз и недопустимости разводов. И хотя в устах ловеласа такое заявление звучало нескрываемой насмешкой, Муссолини на самом деле так думал. Его действия не сопровождались какой-либо ломкой мировоззрения, поскольку диктовались политической тактикой. Вне рамок этой тактики дуче оставался верен себе: в церковь не ходил, не исповедовался, религиозные обряды не признавал. Лишь однажды в 1932 году он нанес официальный визит в Ватикан и в соответствии с его обычаем должен был участвовать в торжественной молитве у гробницы святого Петра. Дуче опустился на колени только после того, как из храма были удалены все фотокорреспонденты.
Поддержка католической церкви была абсолютно необходима Муссолини для укрепления своей власти. Став премьером, он не имел сколько-нибудь ясного представления о механизме функционирования государственной машины, однако с первых же дней начал перетряхивать бюрократический аппарат. Многие чиновники с удивлением узнавали о своем смещении из сообщений официального агентства Стефани, причем предлогом, как правило, служила «собственная просьба» об отставке. Бывало и так, что Муссолини выгонял высокопоставленных бюрократов, даже не объясняя причин своего решения. Одновременно создавались новые структуры и органы власти, подчиненные лично дуче и призванные укрепить его позиции и авторитет: Большой фашистский совет (БФС) — политический орган, напоминавший Политбюро ЦК КПСС в Советском Союзе, и фашистская милиция — военизированная гвардия, состоявшая по большей части из бывших сква-дристов и нацеленная на подавление оппозиции.
Расправу с политическими противниками Муссолини считал делом вполне естественным и необходимым при утверждении новой власти. Он полагал, что «любое мероприятие правительства рождает недовольных», и прежде чем этот слой станет представлять опасность, против него следует применить силу. То, что насилием грубо попирались элементарные права личности и свобода, дуче ничуть не смущало. Само понятие «свобода» было для него некой отвлеченной категорией, лишенной конкретного содержания. Он откровенно насмехался над принципами Великой французской революции, говорил, что свобода всегда существовала лишь в воображении философов, а народ, мол, просит у него не свободу, а хлеб, дома, водопроводы и т. д. «Люди устали от свободы, — писал он в 1923 году. — Теперь свобода уже перестала быть той непорочной и строгой девой, ради которой боролись и гибли поколения второй половины прошлого века. Для взволнованной и суровой молодежи, вступающей в жизнь в утренних сумерках новой истории, есть другие слова, вызывающие гораздо большую привлекательность. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина». Высокопарность стиля лишь подчеркивает убогость и прямолинейность мысли автора. Свобода, равенство, братство, справедливость — все это объявляется пустой фразой и выбрасывается из лексикона фашистов во имя «порядка и дисциплины», а столь презираемая дуче демократия оказывается не чем иным, как абсолютной фикцией. «Демократия — это правительство, — утверждает он, — которое дает или пытается дать народу иллюзию того, что он является господином». Комментарии, как говорится, излишни.
Стремясь к единовластию, фашисты провели через парламент новый избирательный закон, заменивший пропорциональную систему выборов мажоритарной. По этому закону были проведены очередные парламентские выборы, вслед за которыми в стране разразился острейший политический кризис, вызванный похищением и убийством фашистами видного депутата-социалиста Джакомо Маттеотти. Правительство утратило контроль над ситуацией и даже не смогло мобилизовать фашистскую милицию. Однако лагерь антифашистов был раздроблен, их действия отличались нерешительностью и непоследовательностью. Сквадристы перешли в наступление, учинили в стране кровавую оргию, разгромили десятки демократических организаций и газет, жестоко расправились со многими антифашистами. В Италии установилась тоталитарная фашистская диктатура: все оппозиционные партии и объединения были распущены, их печать запрещена, а противники режима арестованы или высланы. Для преследования и наказания диссидентов Муссолини создал специальную тайную политическую полицию (ОВРА) под своим личным контролем и Особый трибунал.
Насаждение в стране полицейских порядков вынуждало антифашистов уходить в подполье или эмигрировать. Многие из них навсегда покидали страну, иные налаживали подрывную работу (коммунисты, социалисты), а самые отчаянные пытались убить дуче. В 1925–1926 годах таких попыток было совершено четыре. Многие исследователи придерживаются мнения, что как минимум три из них были спровоцированы или даже организованы самой фашистской «охранкой» с целью дать повод для дальнейшего «завинчивания гаек». Во всяком случае, декреты, ужесточавшие режим, издавались вслед за неудавшимися покушениями на жизнь главы правительства.
Первую попытку предпринял близкий к масонам депутат-социалист Тито Дзанибони. В форме армейского офицера и с австрийской винтовкой с оптическим прицелом наизготовку он поджидал приезда дуче у окна гостиницы, расположенной напротив дворца «Киджи». Не успев выстрелить, он был схвачен агентами полиции и впоследствии приговорен к 30 годам тюремного заключения. Масонские ложи были запрещены, а унитарная социалистическая партия распущена.
В апреле 1926 года на жизнь Муссолини покушалась 62-летняя англичанка Виолетта Гибсон. Она выстрелила из револьвера в момент выхода дуче из Капитолия, где он выступал на международном съезде хирургов. Пуля лишь слегка задела кончик носа диктатора, который окончательно уверовал в свою счастливую судьбу и заявил журналистам: «Пули пролетают, а Муссолини остается». Судебно-медицинская экспертиза признала Гибсон невменяемой, и вскоре она была отправлена на родину.
Спустя пять месяцев на дуче было совершено новое покушение. Молодой анархист Джино Лючетги, постоянно проживавший во Франции, не скрывал твердого намерения убить диктатора. Вооружившись 6-зарядным револьвером и двумя самодельными бомбами, он приехал в Италию и занял выгодную позицию у газетного киоска на углу площади Порта Пиа. Когда Муссолини проезжал мимо, он швырнул одну из бомб, которая перелетела через крышу автомобиля и взорвалась при ударе о землю, ранив несколько человек. Другим оружием нападавший воспользоваться уже не успел, так как был мгновенно настигнут агентами охраны и жестоко ими избит. Дуче и на сей раз отделался легким испугом, заявив, что, дескать, любит «жить в постоянной опасности». Подхваченная газетами, эта фраза сразу стала популярной среди фашистов.
Наконец, 31 октября 1926 года во время прохождения кортежа диктатора по улицам Болоньи в толпе горожан сухо щелкнуло несколько выстрелов. Гвалт поднялся невообразимый: чернорубашечники ринулись в гущу народа, задние стали давить на стоявших впереди, проезд был полностью блокирован. Стоя в автомобиле, Муссолини видел, как разъяренные фашисты растерзали на месте какого-то паренька, оказавшегося 15-летним Антео Дзамбони, сыном типографского рабочего-анархиста. Однако портрет нападавшего, который на следующий день Муссолини описывал комиссару полиции, не имел ничего общего с этим подростком. Начатое следствие не только не прояснило обстоятельств покушения, но еще больше запутало их, а проявлявший чрезмерное усердие капитан Канноне вскоре был даже отстранен от ведения дела. По стране поползли слухи, что власти не были заинтересованы в объективном расследовании, а многие французские газеты вышли с заголовками: «Заговорщик Муссолини плетет сети против дуче». Так или иначе, но именно это покушение было использовано диктатором как повод для издания чрезвычайных законов и укрепления тоталитарного режима в стране.
1926 год принес Муссолини и другие неприятности. Снова дала о себе знать Ида Дальсер. Дуче казалось, что он уже решил эту проблему, признав сына и взяв его на обеспечение. Мальчик, никогда не видевший отца, уже многие годы жил в Сопрамонте (близ Тренто) в семье у своего дяди Рикардо Пайкера, управляющего банком. Муссолини определил сыну денежное содержание, а также положил в банк на его имя до совершеннолетия 100 тысяч лир — сумму очень крупную по тем временам. Однако Ида по-прежнему стремилась к главному — признанию в качестве законной супруги. Никаких шансов на это не существовало, но несчастная женщина понять этого не могла. Ей казалось, что, если она будет постоянно во всеуслышание заявлять об этом и привлекать к себе общественное внимание, ее «любимый Бен» рано или поздно отзовется.
Летом 1926 года на одном из официальных приемов в Тренто присутствовал министр просвещения в фашистском правительстве П. Феделе. Прослышав об этом, Дальсер явилась в отель «Бристоль», где уже собрались приглашенные, и устроила бурную сцену, заявив, что она жена дуче. Ида билась в истерике, бросалась на окружающих и в довершение всего попыталась поджечь мебель. Разбушевавшуюся женщину пришлось насильно увезти в психиатрическую лечебницу в Перджине-Вальсугана, где ей был поставлен диагноз — паранойя. В ночь с 15 на 16 июля она сумела выбраться из больницы и направилась в сторону Рима. На ноги была поднята вся местная полиция, которая спустя сутки изловила беглянку и водворила ее в лечебницу для душевнобольных в Венеции, где режим содержания пациентов был значительно строже. Иде было запрещено видеться с сыном, ее письма, которые она во множестве писала Муссолини («Я не верю, что меня заточили по твоему приказу»), не покидали стен приюта. Ее сестра Адель сумела встретиться с чиновниками из секретариата дуче, но добиться освобождения Иды так и не удалось. 3 декабря 1937 года она тихо скончалась, сжимая в руках фотографию сына, с которым была разлучена по воле Муссолини.
Бенито Альбино рос несчастливым ребенком. Внешне он очень походил на мать. Мальчик знал, кто его отец, но говорить об этом не разрешалось. После смерти дяди Бенито Альбино был передан под опеку больничного администратора Джулио Бернарди, к которому очень привязался, и получил его фамилию. В дальнейшем попечительство над его судьбой легло на плечи младшего брата Муссолини Арнальдо. Юноша получил среднее образование, а затем продолжил его в специализированном радиотелеграфном училище в городе Специя. Там он полюбил какую-то девушку, обручился с ней, а затем совершил путешествие в Китай. Его дальнейшая жизнь окутана тайной. Родственники со стороны Дальсер утверждали, что его так же, как и мать, запихнули в психиатрическую лечебницу, признали сумасшедшим и даже уморили. Однако документально это никак не подтверждается. Более правдоподобной представляется иная версия, согласно которой Бенито Альбино в годы войны служил на флоте, доблестно сражался и погиб в ходе военной операции в 1942 году.
* * *
Власть действовала на Муссолини опьяняюще. Но формализованной власти этому человеку было недостаточно. Он оказался изощренным и умным диктатором. Дуче хорошо понимал, что одним лишь насилием нельзя создать прочный фундамент своего господства, что требовалось нечто большее — согласие людей с существующей системой, отказ от попыток противодействия ей. Методы, которыми Муссолини пользовался для достижения этой цели, сочетали элементы прямого насилия с попытками капиллярного, всеохватывающего проникновения фашистских постулатов и структур в ткань гражданского общества, в души и помыслы людей. «Фашизм стремится переделать не только формы человеческой жизни, — писал Муссолини, — но ее содержание, человека, характеры, веру. Для этого необходимы дисциплина и власть, безраздельная власть над умами».
А фашизму действительно удалось оболванить огромные массы людей. Многим тогда казалось, что режим укрепился надолго, что он расширил национальные горизонты, добился реальных успехов и обеспечил себе поддержку большинства. Все дети и подростки поголовно зачислялись в фашистские организации («Балилла», «Дикторская молодежь») и воспитывались в милитаристском духе; рабочие, крестьяне и служащие втягивались в орбиту влияния режима через профсоюзы, корпорации и «Дополаворо» — массовые ассоциации, занимавшиеся органйзацией досуга, спортивных и культурных мероприятий. Интеллигенция присягала на верность фашизму или замыкалась в конформизме, антифашисты выслеживались тайной полицией и карались Особым трибуналом. За годы диктатуры этот репрессивный орган осудил более 4600 антифашистов, в том числе свыше 4000 коммунистов и сочувствующих. 10 тысяч человек были без суда сосланы на острова. Жизнь ссыльных, имевших возможность свободно передвигаться по красивым островам, переписываться с родными, зарабатывать на питание, вовсе не была «сладкой и гуманной», как говорил Муссолини, ибо изоляция есть изоляция. Но она тем не менее не походила на тот земной ад, который олицетворяли сталинские и гитлеровские концлагеря. А вот в чем дуче действительно мог конкурировать с любым из тиранов XX века (разумеется, помимо количества соблазненных женщин), так это в нагнетании собственного культа.
Обычный, средний итальянец, раскрывавший за чашкой утреннего кофе свежую газету, на первых же полосах читал о деяниях «любимого дуче», его новых победах, знакомился с полными глубочайшего философского и политического «смысла» изречениями. Перевернув несколько страниц, он снова натыкался на выделенные крупным шрифтом слова «ДУЧЕ» и «МУССОЛИНИ» и привычно узнавал, что успехи страны в области культуры и спорта также результат «гениального воздействия» вождя. Муссолини представал автором всех «великих достижений нации», ее гордостью и символом. Если поезд приходил по расписанию, а спортсмен выигрывал турнир, если итальянский самолет пересекал Атлантику, а крестьяне собирали хороший урожай, если «Ла Скала» обнаруживала новые таланты, а генуэзские портовики быстро разгружали транспортные суда — все это и многое-многое другое было неизменной заслугой ДУЧЕ.
Почерпнув из газет эту немудреную «истину», рядовой итальянец отправлялся на работу и, едва выйдя за порог дома, вновь натыкался на изображение человека с большим гидроцефальным черепом и «решительным, волевым взглядом». Он сопровождал обывателя повсюду: портреты дуче были расклеены на стенах домов и трамваях, его бюсты заполонили городские площади и скверы, его высказывания украшали рекламные афиши, фронтоны жилых домов и учреждений, щиты вдоль шоссейных и железных дорог. От них трудно было спрятаться даже на собственной кухне. Многие хозяйки ежегодно покупали популярный календарь, на страницах которого печатались рецепты разных вкусных блюд, однако в центре каждого листа располагались большой портрет Муссолини и выдержки из его речей. Конечно, хозяйки читали лишь рецепты и не обращали внимания на остальное, но в кухне тем не менее постоянно ощущалось присутствие человека, который «всегда прав».
Да и как мог быть «не прав» политический лидер, который был главой правительства, Большого фашистского совета, фашистской милиции, министром внутренних дел, иностранных дел, военным, военно-морским, аэронавтики и корпораций, а кроме того, вождем партии и итальянской нации (хотя таких должностей никто никогда не устанавливал), «почетным академиком» болонской филармонии, а позже еще и первым маршалом империи, обладателем многих других титулов. Все рекорды прошлого были побиты. По количеству занимаемых одновременно государственных постов Муссолини мог бы по праву получить достойное место в Книге рекордов Гиннесса.
Раздувание мифа о «сверхчеловеке», ведущем нацию к «светлому будущему», достигло апогея в середине 30-х годов. В честь дуче слагали поэмы и песни, снимали кинофильмы, создавали монументальные скульптуры и штамповали статуэтки, рисовали картины и печатали открытки. Бесконечные славословия лились на массовых митингах и официальных церемониях, по радио и со страниц газет, которым категорически запрещалось печатать что-либо о Муссолини без ведома и согласия цензуры. Они не имели возможности даже поздравить его с днем рождения, поскольку возраст диктатора являлся государственной тайной: он должен был оставаться вечно молодым и служить символом неувядающей юности режима. Нередко восхваление перехлестывало за элементарные пределы разумного. Оказывается, стоило Муссолини в дождливую погоду выйти на открытый воздух, чтобы тучи рассеялись! Магия одного его имени была «столь велика», что дети, плакавшие от боли во время процедур, мгновенно затихали, когда врачи говорили им, что плач может услышать дуче.
Похоже, в какой-то момент Муссолини и сам уверовал в то, что является человеком, «ниспосланным Италии провидением», что все ее реальные и мнимые успехи есть плод его гениального творчества. Дуче и в прежние годы не отличался избыточной скромностью, но после назначения премьером его тяга к самовозвеличиванию многократно усилилась. Поразительный случай описывает в этой связи Маргерита Сарфатти. В 1924 году, после того как Муссолини наблюдал за извержением вулкана Этна, официальные газеты поместили сообщение, будто поток огненной лавы и пепла остановился под сверкающим взором вождя. Сарфатти показала Муссолини этот бред, рассчитывая вместе посмеяться над ним. Каково же было ее удивление, когда дуче не проявил ни малейших признаков неудовольствия и серьезно сказал, что так оно и было на самом деле. «Он нашел описание вполне естественным, как будто сам верил в то, что остановил лаву». Так мифы и реальность сливались в сознании Муссолини воедино, и в этом смысле он становился жертвой им же сотворенного обмана. Его внутренним стержнем и постоянной целью было «единение» вождя с народом.
Дуче, по-видимому, искренне считал, что сильная личная власть нужна для управления массой, ибо «масса — это не что иное, как стадо овец, пока она не организована». Фашизм, по мысли Муссолини, и должен был превратить это «стадо» в послушное орудие построения общества всеобщего благоденствия. Поэтому масса должна, мол, любить диктатора «и в то же время бояться его. Масса любит сильных мужчин. Масса — это женщина». Для дуче это было не столько эффектное сравнение, сколько парадигма, предполагавшая схожие, если не единые, методы воздействия и подчинения.
Излюбленной формой общения с массой были для Муссолини публичные выступления. В этих случаях он надевал на себя столь знакомую всем маску «отца отечества». Дуче обладал профессиональной привычкой актера менять выражение лица в зависимости от обстоятельств времени, места и действия. Его способность перевоплощаться удивляла даже собственного камердинера. Маска дуче могла быть покровительственной и отечески внимательной, высокомерной и надменной, глубокомысленной и непримиримой, но любимой была все же цезаристская: решительно-волевая, как и подобает вождю великой нации. В ней он и появлялся на балконе палаццо «Венеция» в самом центре Рима перед заполненной до отказа площадью, вмещавшей 30 тысяч человек.
Толпа взрывалась бурей восторга. Главный актер и режиссер медленно обводил ее тяжелым взглядом. Муссолини не случайно выбирал в качестве трибуны балкон того или иного дворца. Для «чистейшего гения латинской расы», коротконогого, с явно обозначившимся брюшком, мясистым носом и пухлыми пальцами было крайне необходимо возвышаться над толпой, стоя за перилами балкона, скрадывавшими некоторую непропорциональность его фигуры. Позируя перед фотокамерами, Муссолини всегда старался выбрать наиболее выгодный для себя ракурс, а когда у него ослабло зрение, велел изготовить специальную пишущую машинку со шрифтом в три раза больше обычного, чтобы на публике читать текст без очков. Склонность к самолюбованию заставляла его постоянно смотреть на себя со стороны, отшлифовывать не только образ, но и облик.
Муссолини поднимал руку, толпа затихала, и он начинал говорить. Обычно он не готовил свои речи заранее и, выходя на балкон, держал в голове лишь основные идеи, а дальше целиком полагался на импровизацию и интуицию, которые его не подводили. Дуче бередил воображение итальянцев цезаристскими планами, миражом империи и славы, великих достижений и всеобщего благополучия. Он апеллировал не к разуму, а к чувствам, эмоциям, инстинкту, заряжал толпу своей экзальтацией, наэлектризовывал атмосферу до предела и в подходящий момент бросал на благодатную почву аудитории семена шовинизма, милитаризма или еще какого-либо «изма». Следует отдать должное его ораторскому мастерству: среди тиранов XX века в этом искусстве с ним могут соперничать немногие, разве что Ленин и Троцкий.
Не менее театрализованно насаждался и миф о возрождении былого военного могущества Италии, рвущейся за пределы Апеннин. Слывший на заре своей политической биографии непреклонным антимилитаристом, Муссолини рьяно взялся за создание военной авиации и флота. Он строил аэродромы и закладывал военные корабли, готовил пилотов и капитанов, устраивал маневры и смотры. Дуче безумно любил парады. Наблюдая за военной техникой, он мог часами стоять неподвижно, уперши руки в бока и задрав голову. Парады проходили часто и повсюду: на суше, на море и в воздухе. Нередко дуче было невдомек, что для создания видимости военной мощи ретивые помощники гнали через площадь по нескольку раз одни и те же танки. В конце парада Муссолини сам становился во главе полка берсальеров и с винтовкой наперевес пробегал с ними перед трибуной.
Фашисты умело использовали пристрастие итальянцев к красочности и театральности. Они попытались связать современную Италию с Древним Римом живой нитью традиции: обрядились в его одежды, присвоили себе его атрибуты. Показной культ древнеримской доблести, введение в оборот слов из лексикона древних римлян, пышная торжественность церемоний и смотров, приветствие по римскому образцу поднятием правой руки, объявление древнего ликторского знака (пучок прутьев, связанных вокруг секиры — символ единства граждан Древнего Рима как залог его могущества и силы; секира должна была обрушиваться на головы тех, кто пытался подорвать это единство. — Л. Б.) национальным гербом Италии — все это импонировало тщеславному обывателю, его стремлению к мнимому величию. Однако в речах и поведении фашистских иерархов, в официальных церемониях, в бесконечной череде парадов и смотров, в самой атмосфере фашистской Италии отчетливо ощущался избыток помпезности, развязности и провинциальной вычурности, тотального подхалимства и ханжества.
Фашизм агрессивно вторгся в повседневную жизнь итальянцев, привнеся в нее целую серию ритуалов, условно объединяемых понятием «фашистский стиль». Чтобы создать «новый моральный и физический тип итальянца», режим Муссолини начал яростно внедрять в общество смехотворные, а порой просто идиотские нормы поведения и общения. Среди фашистов были отменены рукопожатия, женщинам запрещалось носить брюки, для пешеходов устанавливалось одностороннее движение по левой стороне улицы (чтобы не мешать друг другу). Фашисты обрушились на «буржуазную привычку» пить чай, попытались вытравить из речи итальянцев привычную им вежливую форму обращения «Lei», якобы чуждую своей мягкостью «мужественному стилю фашистской жизни». Этот «стиль» укрепляли так называемые фашистские субботы, когда все итальянцы независимо от возраста, социальной принадлежности и пола должны были заниматься военно-спортивной и политической подготовкой. Муссолини сам являл пример для подражания, устраивая заплывы через Неаполитанский залив, бег с барьерами и скачки на лошадях. На пляжах Риччо-не он демонстрировал перед фотокамерами обнаженный бронзовый торс и, как заправский культурист, играл накачанными мускулами. Обязательными и повсеместными стали массовые гимнастические упражнения, ибо движения в едином ритме, по мнению фашистов, способствовали выработке чувства коллективизма. Муссолини требовал, чтобы все партийные сборища сопровождались занятиями физкультурой, а иерархи сдавали спортивные нормы. Даже в повседневной жизни он нашел способ проверять уровень их подготовки: входя в здание в сопровождении свиты, Муссолини стремглав устремлялся вверх по лестнице, увлекая за собой и престарелых охающих генералов, и полных сил фашистских иерархов.
В 30-е годы появился еще один массовый ритуал — «фашистские свадьбы». В ноябре 1933 года в Риме одновременно вступили в брак 2620 юных пар, многие из которых специально прибыли в столицу с этой целью. Каждая новая семья получила символический презент от дуче, считавшегося посаженым отцом, а в ответной благодарственной телеграмме или письме обещала через год подарить «любимой фашистской родине» солдата.
Эта буффонада проводилась в рамках одиозной «битвы за высокую рождаемость», которую дуче провозгласил в целях стимулирования прироста населения. Задача была проста: «Больше населения — больше солдат — больше могущества». К тому же ни на что иное, как варить поленту и рожать детей, женщины, по мнению Муссолини, все равно были не способны. Он не раз называл их «неисправимыми кокетками, нетворческими и неинтеллектуальными существами, способными лишь раздвигать ноги перед мужчинами». «Предложите им построить не храм, а хотя бы хижину, — заявил он в беседе с немецким писателем Э. Людвигом, — и вы увидите, что они не смогут сделать даже этого. О политике и говорить не приходится — женщины в ней ничего не смыслят и не значат».
Представление дуче не противоречило старой римской традиции, отводившей женщине роль «ангела домашнего очага» и «матери воина». Он любил рассуждать на эту тему, живо интересовался ею и быстро возбуждался. Без активной демографической политики, стимулирующей рождаемость, уверял дуче, крупные капиталистические страны вскоре прекратят существование. По его расчетам, Соединенным Штатам, как серьезному государству, оставалось не более двух десятков лет, а Англии и Франции грозило катастрофическое старение и сокращение населения вдвое. Особенно печальная участь, по мнению дуче, ждала англичан, среди которых женщин было на четыре миллиона больше, чем мужчин. Он считал их «сексуально неудовлетворенными пацифистками, боящимися родовых болей», а потому не представляющими никакой ценности для общества.
В молодости Муссолини был ярым сторонником искусственных противозачаточных средств и не возражал против их применения женщинами, с которыми общался. Став диктатором, он и в этом отношении совершил поворот в обратную сторону. Уже в 1924 году фашистское правительство ввело уголовную ответственность для тех, кто в той или иной форме выступал в пользу распространения искусственных противозачаточных средств, и увеличило и без того немалые штрафы за аборты. По личному распоряжению дуче заражение сифилисом также стало рассматриваться как уголовное преступление, а запрет разводов подкреплялся новыми суровыми наказаниями за супружескую неверность, причем для женщин были предусмотрены более строгие меры, чем для мужчин.
Лично для Муссолини все эти новшества имели сугубо абстрактное значение. Он даже не допускал мысли о том, что действие новых указов распространялось и на него самого как на гражданина Италии. Его лицемерие в этих делах было поистине безграничным, как если бы вор творил правосудие в судебной мантии.
Столь же беспредельным было и ханжество диктатора. Он «объявил войну» модным танцам, которые казались ему «непристойными и аморальными», наложил жесткие ограничения на разные виды ночных развлечений и запретил те из них, которые сопровождались раздеванием. Отнюдь не склонный к пуританству, дуче озаботился фасонами женских купальников и длиной юбок, настаивая, чтобы они закрывали большую часть тела, воевал против широкого использования косметики и обуви на высоких каблуках. Всячески поощряя занятия спортом, дуче возражал против участия женщин в его «мускульных» видах, которые, по его мнению, могли стать причиной бесплодия. В условиях фашистской Италии бесплодные женщины чувствовали себя в положении прокаженных. Муссолини даже порывался обложить данью бездетные семьи и ввел налог на «неоправданное безбрачие». Холостякам пришлось не сладко, так как всем работодателям было предписано в первую очередь принимать на работу людей семейных.
Дуче так увлекся борьбой за увеличение рождаемости, что призвал сограждан вдвое ускорить его темпы. Только так, по его мнению, 40 миллионов итальянцев могли бы к середине века превратиться в 60 миллионов и в таком количестве успешно противостоять 90 миллионам немцев и 200 миллионам славян. Сами итальянцы по этому поводу шутили, что для достижения цели им остается только вдвое снизить сроки беременности.
Словесные призывы подкреплялись реальными льготами, которые устанавливались для женатых мужчин и молодых матерей. Те из них, кому посчастливилось приблизиться и поздороваться с дуче, должны были при первой встрече называть не только имя и фамилию, но и количество своих детей: «Лючия — 5», «Мария — 7», «Тереза — 3» и т. д. С конца 1933 года в Италии стал официально отмечаться День матери и ребенка. Для проведения первого праздника в Рим на площадь Венеции были доставлены 93 женщины (по одной от каждой провинции), которые произвели на свет в общей сложности 1300 ребятишек. Шумная пропагандистская кампания повторялась из года в год, дополняя ряд серьезных социальных мероприятий правительства: организацию летних лагерей отдыха для детей, раздачу пищи нуждающимся, бесплатную медицинскую помощь многодетным семьям, борьбу с туберкулезом и алкоголизмом. Уже в первые годы своего правления Муссолини издал ряд указов, нацеленных на ограничение продажи спиртных напитков путем сокращения количества торговых точек.
Дуче требовал увеличения потомства и в семьях фашистских иерархов. Идеальной он считал семью, в которой было бы 12 детей, но сам к этому «идеалу» приблизиться не смог: в 1927-м у него родился четвертый ребенок — сын Романо, в 1929 году — последняя дочь Анна-Мария. В семилетием возрасте девочка серьезно заболела. Поначалу врачи поставили диагноз — коклюш, но ошиблись. Вскоре выяснилось, что ребенок болен полиомиелитом, справиться с которым в те времена было крайне сложно. В течение шести суток, пока жизнь дочери оставалась в крайней опасности, Муссолини не отходил от ее постели, не отвечал на телефонные звонки, выгонял визитеров.
Семья дуче уже давно (с 1929 года) жила в Риме. Она обосновалась на вилле «Торлония», расположенной в аристократическом районе столицы на улице Номентана. Вилла принадлежала принцу Торлонию, который, по словам Ракеле, «уговорил дуче» поселиться в ней за символическую плату — 1 лиру в год. Принимая от принца трехэтажный особняк, выстроенный в классическом стиле с колоннами и треугольным фронтоном из белого мрамора, дуче с присущей ему «скромностью» заявил, что всегда был чужд роскоши и единственная роскошь, которую он мог бы себе позволить, — это «менять простыни каждый день». Вездесущие газетчики сделали достоянием гласности это свидетельство «аскетизма» вождя, а злые языки немедленно прокомментировали: «Менять простыни вместе с дамами».
Вилла «Торлония» раскинулась на нескольких гектарах. Глухой забор окружал ее территорию, скрывая от любопытных глаз озеро и оранжерею, сад и тенистые аллеи парка, теннисный корт и большую конюшню, театр и зверинец. Время от времени в этом мини-зоопарке поселялись львята и газели, пони и обезьяны, а также ягуар, олень, тигренок и пума, которая однажды сорвалась с привязи и бродила по комнатам, распугивая прислугу и охрану. В доме постоянно крутились под ногами собаки, кошки, черепахи, в клетках резвились канарейки и попугаи, а на хозяйственном дворе Ракеле по старой крестьянской привычке разводила кур.
Штат прислуги семейства дуче насчитывал свыше десятка человек: шоферы, горничные, повара, конюх, садовник, парикмахер, а также целый сонм полицейских агентов в штатском, круглосуточно дежуривших на территории виллы и вокруг нее. Двое агентов ежедневно сопровождали в школу детей. Самого же Муссолини охранники не покидали ни на минуту: во время прогулок в парке они скрывались за деревьями, в море плыли в нескольких метрах от дуче, чтобы не попасть в кадры кинохроники, рассеивались в толпе на площади Венеции, прятались на всех улицах, по которым он обычно проезжал. Дворец «Венеция» охранялся отборной гвардией «мушкетеров дуче», созданной в пику королевской охране, состоявшей из карабинеров. Отправляясь в поездки, Муссолини сам в последний момент выбирал способ передвижения и указывал маршрут, поэтому никто никогда толком не знал, как и куда он едет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.