Неутешительное возвращение

Неутешительное возвращение

Моя тренировка на «тайфунах» и «темпестах» завершилась, и я отправился в Голландию. Несколько оставшихся часов мы провели с Жаком, затем я забрался в дежурный «анзон» со всем моим личным имуществом. Обычное монотонное и неудобное путешествие на борту «гроба». Дежурный «анзон» перевозил все: летчиков, направленных в части 83-й группы, почту, газеты, бутылку виски, белье для столовой, чью-нибудь униформу назад из чистки, иногда собаку или какой-нибудь предмет, служивший талисманом. Все это укладывали в кабину размером десять на пять футов. Все вибрировало, ледяные сквозняки появлялись ниоткуда, и, что было хуже всего, через четверть часа неизбежно ощущалась тошнота.

Как только я, продрогший до мозга костей, несмотря на свой жилет, сел на парашютную сумку, то снова прокрутил в голове наш с Жаком разговор, изобилующий странной смесью горечи, страха и моего желания добраться до места моего моего назначения. Как тяжело было это возвращение к активным операциям, по сравнению с прибытием в 602-ю эскадрилью или Биггин-Хилл два года назад. Тогда я спешил вернуться в здоровую, открытую атмосферу эскадрильи после четырех унылых месяцев работы в офисах освобожденной Франции. Но теперь я снова испытал старое привычное чувство погружения, страх под ложечкой перед взлетом.

Смогу ли я принять новое назначение?

После 300 боевых полетов у меня не было ни энтузиазма начинающего летчика, ни спокойной уверенности, которая приходит после большого опыта. Я знал, что меня отправили в спешке, как только получили разрешение от французов, так как не хватало командиров звеньев для «темпестов». Пит Викхам в министерстве авиации наконец-то был откровенен со мной – за последние два месяца 122-е авиазвено потеряло одного командира эскадрильи, а за две недели – трех командиров авиазвеньев.

– Удачи, старина Клостер. Мешки с продовольствием для 122-го авиазвена там!

После спокойной кабинетной службы в течение четырех месяцев я знал, проведя полтора часа на «тайфуне» и совершив три коротких рейса на «темпесте», что возвращение в оперативный отдел было делом не только рискованным, но практически безумными.

Я снова увидел себя в Вармвеле, когда боялся выполнить на «темпесте» не то что бочку, но даже простую петлю! Как я собирался реагировать на зенитную артиллерию, которая, по словам Жака, стала просто невыносимой? Она прошла хорошую подготовку в Нормандии.

Отлично! Наконец-то теперь они оставят нас покое! Мне не придется волноваться, сидя в министерстве авиации в Париже, с его непоследовательностью, старыми полковниками, «участниками Сопротивления», отменой приказов и всеми этими сомнительными личностями в потрепанных униформах, которые держались важно, словно пенка кипящего варенья.

Мы, кто был из тех французских ВВС, кому французская армия была обязана всем, особенно хорошей репутацией, мы, кто ворвался в бойню один за другим и был, тем не менее, счастлив как дети, мы, кто был готов начать все сначала, чтобы свести на нет превосходство над нами, получить дополнительные боевые задания, выматываться, истощая нервы, выбиваться из сил, когда кислород сжигал наши легкие во время полета, – мы всегда получали за это толстым концом палки.

Редкие выжившие в этой четырехлетней борьбе не хотели ничего другого, кроме как просто вернуться домой, снова ступить на французскую землю, увидеть своих любимых, окунуться в жизнь французских улиц и своих родных мирных городков. Но им пришлось быстро вернуться к реальной действительности, ошеломленным, непонимающим, хотя все же не озлобленным. На них обрушили тысячи рассказов из истории Сопротивления, о героических поступках; сотни раз слышали они одни и те же слова:

«Какие вы счастливые, что были в Лондоне. Мы здесь страдали. Если бы вы только знали, какому риску мы подвергались! Несмотря на все это, мы выгнали немцев».

«Вы не можете понять, вы не знаете, на что это было похоже. Такой-то был убит, такой-то казнен, депортирован».

«Что! Вы летчик, младший лейтенант? Легко понять, что знаки отличия было нетрудно получить в Лондоне!»

Летчики не понимали всего этого. Они сделали все возможное и не хотели цветов и празднеств, не ждали наград, хотели лишь снова увидеть свои дома, даже если они были разрушены. Они предпочитали молчать, но глубоко внутри страдали от несправедливости. Через что они прошли? Они могли быть заживо сожжены, замурованы пылающими останками «спитфайра», они видели вздымающуюся перед ними землю, когда, заключенные в узком металлическом гробу кабины с ее сдавленным капотом, считали оставшиеся секунды жизни – четыре, три, две… Три раза в день в течение месяцев они постоянно бросали свои измученные согнутые тела на зенитную артиллерию, находясь на волоске от смерти. Каждый раз, до последнего…

Война для нас была не отчаянной штыковой атакой тысяч людей, покрывающихся потом от страха, поддерживающих и помогающих друг другу в беспомощных ситуациях, в безликой бойне. Для нас это было обдуманное, индивидуальное деяние, сознательная, научная жертва. Каждый из нас ежедневно в одиночестве преодолевал приступ страха, чтобы поднять ослабевающий запас сил и воли.

Нам приходилось выполнять это десятки раз, сотни раз, тысячи раз и потом после каждого задания снова возвращаться в нормальную жизнь – ужасное напряжение. Когда мы покидали наши самолеты, мы встречали других людей, похожих на нас, у которых была та же плоть и кровь, но они гуляли, признавались в любви, ходили в кино, слушали радио, курили трубки и читали книги. И они знали, что на следующий день они останутся живыми!

Какие человеческие нервы могли бы выдержать все это?! Л., отважный, как лев, за два года превратился в жалкую тень того, чем был. Гауби врезался в грузовик, который он обстреливал пулеметом, обманутый своими измотанными рефлексами. Мушот, чьи легкие сгорели от ежедневных полетов на высоте 35 000 футов, упал на своем «спитфайре» в середине боя и погиб.

Облегчения не наступало. Всегда были те, которые летели, чтобы сохранить Францию в небе. В то время как другие…

После освобождения Франции мы продолжали летать, чтобы избавиться от отвратительной атмосферы злости и ненависти, раболепия и споров и чтобы сохранить наши оставшиеся иллюзии.

Я размышлял в течение четырех часов. «Анзон» летел теперь над Бельгией. Летчик аккуратно держался безопасных границ между зонами зенитных батарей, установленных здесь для защиты Антверпена от атак немецких «V-1».

После этого показался юг Голландии, однообразно равнинный, с его каналами, разделяющими периодические квадраты снега. Дороги переполняли военные конвои. Вдруг мы увидели огромный самолет, весь в следах от снарядов, две огромные кирпичные взлетно-посадочные полосы, разрушенные ангары, выпотрошенные здания, а там что-то напоминающее стоянки цыган – груды пустых баков с горючим, замаскированные палатки. Вокруг каждой палатки в непогрешимо четком строю стояло около двух десятков «спитфайров» и «темпестов». Снегоочиститель в облаке снега чистил одну из взлетно-посадочных полос.

– Фолькель, – просто сказал наш летчик.

Из диспетчерской вышки выпустили зеленую ракету, и «анзон» сел. Начальник ПВО района подъехал на своем джипе как раз тогда, когда я вылезал.

– Я Дезмонд. Вы Клостерман, не так ли? Мы слышали о вас от Лэпсли. Да, он командир авиазвена Кенвея. Я отвезу вас в авиазвено немедленно. Ваш вещевой мешок доставят в столовую.

122-м авиазвеном командовал Брукер DSO* DFC. Он встретил меня, стоя у двери своего почтового трейлера, принадлежавшего части. Я был представлен ему и после этого вручил приказ относительно меня и отчет о налетанных часах. Пока он проверял документы, у меня была возможность хорошо его разглядеть. Он выглядел очень уставшим. На вид ему было около тридцати, и, хотя его лицо все еще казалось достаточно молодым, глаза были налиты кровью.

– Ну, Пьер, я рад вас видеть здесь. Как вы знаете, нам катастрофически не хватает времени. Вас отправят в 274-ю эскадрилью, и вы будете там в распоряжении отряда «А». Вы прибыли как раз в нужный момент, так как сегодня утром Фейрбенкса ранило в результате обстрела зенитной артиллерии, а Хибберт, старший командир авиазвена, отбыл вчера в 10-дневный отпуск, поэтому до его возвращения будете руководить вы.

Когда я сел в джип, он добавил:

– Не придавайте слишком много значения тому, что скажут вам другие летчики. Их боевой дух немного упал за эти последние несколько дней из-за потерь и плохой погоды. Здесь отчеты оперативного отдела. Просмотрите их хорошо и верните мне завтра утром. Не распаковывайте свои вещи. Мы встретимся в столовой за обедом, и я представлю вам ваших летчиков.