2

2

Кристиан IV был человеком достойным. Ему не повезло лишь в том, что он правил одновременно с королем Швеции, из-за блистательности которого ему и отвели столь незначительное место в истории Европы. Ко времени вторжения в Германию ему исполнилось сорок восемь лет и тридцать семь лет он находился на троне. Это был широкоплечий, крепкого телосложения мужчина с красноватым лицом и светло-каштановыми волосами, слегка поседевшими. Он не чурался физических усилий, много пил и был очень плодовит. Моногамия вовсе не устраивала его бурную натуру, и его внебрачные дети создавали проблемы для Дании и темы для шуток в Европе. Тем не менее это был человек большого ума, одаренный многими талантами, которые он с толком применял на практике: вел, например, ученую переписку на латыни с таким энциклопедистом, как Яков I, король Англии[493]. Способный лингвист, Кристиан был и превосходным собеседником. Король поощрял искусства и науки, чем могли похвастаться немногие из его предшественников, и в пышном декоре дворцов в Кронберге и Копенгагене, в их богатом и обильном убранстве, в пухлых розовых херувимах отражалась его пылкая и деятельная индивидуальность. «Трудно поверить в то, что он родился в холодном климате», — сказал о нем один итальянец[494].

Кристиан был хорошим королем, защищал народ от непомерной алчности дворянства, развивал торговлю дома и за морями. Если он в чем-то и не преуспел, то лишь потому, что ему приходилось постоянно иметь дело с эгоистичной и безответственной аристократией у себя в стране и трансцендентальной гениальностью Густава Адольфа за рубежом. Все невзгоды и трудности он должен был брать на себя, его интеллектуальные и физические силы всегда были напряжены до предела, рядом с ним не было людей, на которых он мог бы переложить хотя бы часть своих дел и обязательств. Хорошие манеры, дипломатичность, безрассудная смелость, грубый юмор и суровый нрав — все было подчинено политике. Сопоставляя его неудачи с успехами короля Швеции, нельзя забывать о том, что у Густава Адольфа, помимо талантов, были и помощники. Кристиан со времени совершеннолетия идо конца дней своих был вынужден сражаться в одиночку.

Наполовину немец, он превосходно говорил и писал на этом языке, и в Германии у него были свои интересы. Он был герцогом Гольштейнским, его сына только что избрали на вакантное место епископа Фердена, для него же Кристиан заявил права на Оснабркж и Хальберштадт. Владея этими территориями и Гольштейном, Кристиан мог оказывать давление на колеблющихся нейтралов. Однако он и его союзники недооценили сложность политической неразберихи в Германии. Курфюрсты Саксонии и Бранденбурга не меньше, чем Кристиан и император, желали добра своим сыновьям, и они тоже претендовали на Оснабрюк и Хальберштадт. Они не хотели, чтобы эти епископства у их сыновей перехватили габсбургский принц или король Дании. И оба князя подтвердили свою неизменную лояльность императору.

Тем временем несчастные правители Нижнесаксонского округа продолжали пребывать в нерешительности. Они не желали отказываться от нейтралитета, но им было трудно его сохранять в условиях, когда на южной границе стояли лагерем войска Тилли, а с севера надвигался датский король. В запугивании больше преуспел Кристиан. В мае 1625 года сословия избрали его президентом округа, а затем с неохотой приняли решение призвать население к оружию[495]. На практике это означало лишь то, что Кристиан мог набирать рекрутов в пределах их территории.

Формального объявления войны между королем и императором не было, и Тилли запросил у Кристиана разъяснений относительно своих намерений. В ответ он получил примирительное письмо, объясняющее, что Кристиан как президент Нижнесаксонского округа счел необходимым предпринять меры для усиления обороны[496]. Потом всю осень и зиму шел любезный обмен посланиями между Фердинандом и сословиями округа: император пытался оторвать их все или по отдельности от Кристиана. Цепляясь за нейтралитет, они вначале соблазнились предложением о религиозных гарантиях для северных германских епископств, а затем отвергли его, когда Фердинанд сделал исключение для Магдебурга. Они быстро оказались в том же малоудобном положении, в котором побывали все нейтральные государства Германии, — в состоянии войны и с той и с другой противоборствующими сторонами[497].

На самой войне ничего особенного не происходило. С Кристианом, продвигавшимся по Везеру, у Хамельна случился неприятный инцидент. Однажды вечером, когда он объезжал войска, лошадь сбросила его, и он пролетел восемьдесят футов с крепостного вала и чудом остался жив. Слухи о его гибели[498] побудили Тилли пойти навстречу датчанам, но после уточнения информации о происшествии и наличии провианта он вернулся обратно[499]. Даже подход Валленштейна с армией в тридцать тысяч человек[500] не уменьшил, а приумножил трудности Тилли: теперь ему надо было кормить две армии на землях, уже изрядно опустошенных его войсками[501].

Холодная весна перешла в мерзкое лето. В июне выпал снег, и намокшие зерновые гнили на полях. По всей Европе свирепствовала чума, губя не только человеческую, но и политическую и экономическую жизнь. Все лето она буйствовала в Австрии и Штирии, в Мекленбурге и Пруссии, в Вюрцбурге, на обеих сторонах Рейна, от Вюртемберга до Ахена, только в Праге умерло шестнадцать тысяч человек[502]. В октябре у Тилли из восемнадцати тысяч солдат болели восемь тысяч; все они были плохо одеты и не имели нормальных условий для зимнего постоя[503].

Положение Валленштейна было получше. Знамена императорского войска устрашали больше, чем штандарты армии лиги, и Тилли с изумлением узнавал, что те же самые города, отказывавшиеся приютить его солдат, открывали ворота Валленштейну[504]. Имперский генерал занимал лучшие квартиры, располагался в епископствах Магдебург и Хальберштадт[505], а голодная, готовая взбунтоваться или дезертировать армия Тилли с трудом устроилась в маленькой и небогатой епархии Хильдесхайм[506]. Поиски пропитания перерастали в драки за обладание награбленным добром и женщинами, и порочность человеческая, обычно скрытая в мирных условиях, принимала самые отвратительные формы. Тщетно города и деревни просили защитить их, заверяя в своей лояльности, — генерал давал обещания, но не мог их выполнить.

Проявляя бессмысленную жестокость, солдатня сжигала деревни и убивала скот, который не могла увести. В жажде наживы наемники раскапывали могилы в поисках сокрытых сокровищ, прочесывали леса, где укрывались лишенные крова крестьяне, убивали на месте тех, кого находили, забирая узлы с домашним скарбом и сбережениями. Они крушили и грабили церкви, а когда один пастор, оказавшийся храбрее других, не пустил их в храм, они отрубили ему руки и ноги, оставив истекать кровью на алтаре — как жертву, принесенную его протестантскому богу. Они не щадили и единоверцев: в монастыре Амелунгсборн разбили орган, унесли ризы и потиры, обчистили могилы монахинь[507].

У Валленштейна солдаты разбойничали меньше, чем воинство Тилли. Они размещались и питались гораздо лучше. Он облагал бюргеров более высокими поборами, но и следил за тем, чтобы солдаты были всем довольны, снижая тем самым интерес к разбою и грабежам[508]. Огромные контрибуции, которые он получал на оккупированных землях, позволяли ему пунктуально выплачивать жалованье и даже заменять и совершенствовать артиллерию[509]. На случай чрезвычайных обстоятельств граф оборудовал в Богемии собственные зернохранилища[510].

Все лето и осень 1625 года король Дании пытался скрепить альянс своих союзников. В декабре он подписал договор с Англией и Соединенными провинциями[511] в надежде на то, что эти богатые государства дадут ему и войска, и деньги. Напрасные ожидания: деньги принадлежали отдельным индивидуумам, а не правительствам. Голландский сейм выделил ему средств меньше, чем он рассчитывал получить, английский парламент вообще ничего не дал. Они уже снабдили деньгами Мансфельда в 1624 году, Христиана Брауншвейгского — в 1625-м и теперь решили, что достаточно послать датскому королю небольшое войско из насильно завербованных рекрутов под началом полковника Моргана[512].

Последний удар на Кристиана обрушился, когда в поддержке отказала Франция. Ришелье был тем Атлантом, который держал весь конгломерат союзников. Весной 1626 года во Франции разразилось восстание гугенотов, и ему пришлось отозвать войска из Вальтеллины для ликвидации более опасной угрозы дома. Принц Оранский решил было послать к крепости гугенотов Ла-Рошель небольшой флот, но голландские моряки не согласились идти против единоверцев-протестантов, неумышленно способствуя краху протестантов в Германии. Подписав 26 марта 1626 года Монзонский мир, Ришелье покинул Вальтеллину, и проход снова открылся для испанцев. Живительная кровь вновь потекла по артериям империи Габсбургов.

Защитниками протестантов и германских свобод оставались Кристиан Датский, Христиан Брауншвейгский и Эрнст фон Мансфельд. Король Дании располагал более многочисленной армией и, естественно, должен был возглавить войну. Однако Мансфельд, пополнив армию новыми рекрутами, считал себя лидером, лучше понимавшим общую стратегическую ситуацию. Христиан Брауншвейгский, командовавший войсками, набранными из крестьян тех земель, по которым он проходил, и вооруженными примитивными дубинами, окованными железом[513], не возражал против того, чтобы действовать под началом датского короля, но не желал подчиняться Мансфельду[514]. Поэтому наметилось три самостоятельные операции, поскольку общее наступление привело бы к ненужным спорам, а раздельное наступление, кроме того, разобщило бы и силы противника. Мансфельд должен был вторгнуться в епископство Магдебург — оплот Валленштейна, отвлечь на себя огонь его артиллерии, по возможности обойти его и двигаться в Силезию на соединение с Бетленом Габором. Христиану Брауншвейгскому предстояло обогнуть аванпосты Тилли, направиться в Гессен, побудить ландграфа Морица подняться на защиту дела протестантов и обрушиться на Тилли с тыла, в то время как Кристиан Датский, продвигаясь по Везеру, нанесет по нему мощный фронтальный удар.

Операция Христиана Брауншвейгского провалилась полностью. Двадцативосьмилетний герцог, измотанный, измученный болезнью и лишившийся доброй репутации и состояний, все-таки провел свое неопытное крестьянское войско через границу Гессена лишь для того, чтобы узнать о том, что ландграфу, оставшемуся без армии, без средств, приговоренному к потере владений и боявшемуся, как бы приговор императора не вступил в силу, нет никакого дела до проектов короля Дании. Подавленный и отчаявшийся, он отошел обратно в Вольфенбюттель, где и скончался 16 июня 1626 года. Все его внутренние органы были изъедены огромным червем; как зафиксировав католики, его постигла смерть Ирода.

Не особенно преуспел и Мансфельд. Валленштейн, предупрежденный о его походе, направился с большим контингентом войск к Дессау на Эльбе, где, как он рассчитал, должна переправляться протестантская армия и где 25 апреля 1626 года действительно появился Мансфельд с войском в двенадцать тысяч человек. Для обоих генералов многое было поставлено на карту в этот день. Мансфельд, профессиональный вояка, чье невезение стало притчей во языцех в Европе, надеялся успешно преодолеть Эльбу и восстановить свою поблекшую репутацию. Валленштейн, новичок в ратном деле и командовании наемниками, должен был еще завоевать известность. В прошлом году он промедлил в марше на север и прибыл на место слишком поздно для того, чтобы проявить себя: с тех пор о нем говорили как о пустомеле, не стоящем благосклонности императора, никчемном солдате и ненадежном подданном. Кое-кто даже хотел отстранить его от командования войском, которое он набрал, и поставить на его место опытного итальянского профессионала Коллальто. И в его же армии находились офицеры, доносившие в Вену в собственной интерпретации случайно оброненные им замечания, — например полковник из Лотарингии Альдрингер[515]. Схватка у моста Дессау была для Валленштейна битвой двойного назначения: и за Эльбу, и за свою репутацию[516].

Мансфельд совершил роковую ошибку, недооценив противника: он не осознавал, что недостаток опыта у Валленштейна с лихвой восполнялся его основательностью. Располагая самой мошной артиллерией за всю войну и расставив солдат так, чтобы скрыть их реальную численность, Валленштейн устроил Мансфельду возле моста Дессау настоящую бойню. Полагаясь на опытность своих солдат и рассчитывая смять противника массированными атаками, Мансфельд не ожидал такого отпора и вынужден был к ночи отойти, положив под пушечным огнем Валленштейна треть своей армии.

«Господь помог мне разбить наголову Мансфельда», — написал Валленштейн императору[517]. Потом он отругал Альдрингера за кляузные письма в Вену, назвав его на прощание «чернильным пакостником»[518]. Эти слова, брошенные в порыве гнева человеку, который сам всего достиг и был секретарем, прежде чем стать офицером[519], задели за живое Альдрингера, и он припомнит их, когда Валленштейн напрочь забудет об инциденте.

Изолированный от Кристиана Датского, на другом берегу Эльбы, злой и больной, Мансфельд решил идти на северо-восток, в нейтральный и беззащитный Бранденбург, восполняя потери рекрутами и ожидая вестей от Бетлена Габора. Восстановив силы, он планировал направиться по Одеру в Силезию.

Триумфы на севере не только подняли престиж Валленштейна. Они поощрили Брюссель на то, чтобы дать ход идее, которая давно уже витала в воздухе. Умные головы задумали создать военно-морскую базу для испанского флота, с тем чтобы ударить по Голландии с двух сторон. 1 июля фламандский посол встретился в Дудерштадте с обоими генералами и предложил им финансовую и военную помощь Испании, если они захватят Любек. Тилли и Валленштейн лишь пожали плечами. Предприятие крайне рискованное, ответили они, и были совершенно правы с учетом ситуации, которая сложилась тогда в Северной Германии. Посланник вернулся домой ни с чем[520], но Валленштейн не забыл эту встречу и она впоследствии принесла свои плоды.

Тем временем начали поступать тревожные сообщения о передвижениях Мансфельда. К концу июля он набрал достаточно рекрутов, перешел границу Силезии и двигался на юг навстречу Бетлену Габору. В начале августа Валленштейн, оставив Тилли разбираться с королем Дании, отправился преследовать Мансфельда. Разобщение сил противника дало датскому королю шанс, которого он ждал все лето. Покинув базу в герцогстве Брауншвейг, он двинулся на юг, к Тюрингии, намереваясь пробиться между разделенными вражескими армиями в незащищенный центр Южной Германии.

Узнав о походе датского короля. Тилли послал гонцов к Валленштейну и, получив от него подкрепление численностью восемь тысяч человек, пошел навстречу Кристиану. Король Дании развернулся и поспешил обратно на свою базу в Брауншвейг. 24, 25 и 26 августа арьергард его армии удерживал дорогу, отбивая атаки наседавших войск Тилли и неся потери, правда, пока незначительные. Однако 27 августа он понял, что ему не удастся без решающего боя преодолеть остававшиеся до Вольфенбюттеля двадцать миль, и решил встретить противника у небольшой деревни Луттер на другой стороне дороги. Некоторое преимущество ему давали леса и неровности местности. Он расставил свои двадцать пушек так, чтобы можно было обстреливать дорогу, и спрятал мушкетеров за деревьями и кустами, откуда они могли видеть наступавших солдат Тилли. У него было больше конницы на несколько сот всадников, но он значительно уступал Тилли в численности пехоты, и она бежала при первом же натиске католиков. Кавалерия действовала смелее, и сам король, проявляя больше безрассудной храбрости, а не благоразумия, трижды пытался повести людей в атаку, пока не лишился артиллерии и не понял, что сражение проиграно. Кавалерия какое-то время держалась у замка, но, когда поле битвы покинула основная часть армии вместе с королем, к ночи сдалась. По некоторым оценкам, Кристиан потерял две тысячи пятьсот человек пленными и шесть тысяч — убитыми. Даже с учетом статистических погрешностей и преувеличений он оставил у деревни Луттер больше половины армии и всю артиллерию, а сам чудом избежал гибели или пленения. Король попал в окружение, лошадь под ним пала, и его спас ценой своей жизни один из офицеров[521].

Теперь бессмысленно было и удерживать район вокруг Вольфенбюттеля. Местные правители переходили в стан Тилли[522], все переменчивые друзья покинули Кристиана, с ним остались только сын и два герцога Мекленбурга. Ему пришлось отступить на север, к побережью, и устроиться на зимние квартиры в Штаде, среди равнин к юго-западу от эстуария Эльбы.

Христиан Брауншвейгский мертв. Кристиан Датский разгромлен при Луттере. От армии Мансфельда в Силезии нет никакой пользы, генерал перессорился со своим заместителем, и их совместные действия стали невозможными. Бетлен Габор, внезапно постарев и почувствовав себя уставшим, начал переговоры о мире с императором. Мансфельд, брошенный союзниками и разругавшийся с соратниками, ушел из Силезии с группой ближайших сторонников и всю осень 1626 года пробирался на юго-запад к побережью Далмации. Куда он стремился, что задумал в своем последнем походе? Об этом никто не знал и не знает до сих пор. Некоторые считали, что он шел за помощью к венецианцам, другие — к туркам. Верно, разрозненные турецкие отряды присоединялись к нему, но с одной лишь целью — пограбить. Последние его дни окружены тайнами и легендами. Точно известно одно — где-то на пути к далматскому побережью в горах над Сараево он отдал Богу душу, предоставив своим осиротевшим соратникам самим решать: помирать с голоду или сдаваться в плен[523]. По одним слухам, скорее всего неверным, его отравили турки. По другим — в своей последней борьбе за жизнь он подозвал двух товарищей и, положив тяжелые руки на их плечи, поднялся на ноги, чтобы, как подобает воину и дворянину[524], умереть стоя. Финальный, отважный, но зряшный поступок в отважной, но зряшной жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.