Сила семьи и «интеллектуальный эротизм» Сенеки
Сила семьи и «интеллектуальный эротизм» Сенеки
Вся жизнь Сенеки Младшего являет собой этапы честной и удивительно откровенной борьбы с собой, с тем упрямым животным, которое упрятано внутри его естества. И эта борьба потому и подкупает, вызывая уважение, что, во-первых, Сенека не стыдится ее, а во-вторых, пусть с минимальным перевесом, но все-таки одерживает победу над своими худшими устремлениями. Усилия воли философа в значительной степени направлены на обозначение совершенных граней взаимоотношений мужчины и женщины, все это он пропускает через себя, как сквозь интеллектуальный фильтр времени. Наблюдая за безмолвным, но необратимым падением института брака, который еще при благочинном Августе слыл непоколебимым, подобным неприступной крепости, Сенека превратился в одного из первых порицателей набирающего в Риме обороты семейного фарисейства и невероятного цинизма. Возможно, несколько неожиданно для современников он начал выступать за такой союз мужчины и женщины, который является плодом истинной любви. Он то с разящей иронией, то с надрывной горечью говорит о женитьбе «с целью родить детей», «чтобы иметь опору в старости или чтобы получить наследников». В то время, когда интимная распущенность женщин становится едва ли не повсеместной, Сенека «неожиданно» восхищается матерью, воспевая ее приверженность старым добрым традициям. «Ты не присоединилась к большинству женщин и избежала величайшего зла нашего века, порочности», – написал благодарный сын в своем произведении-воззвании «К Гельвии». Тут можно усмотреть не только моделирование будущей собственной семьи, но и нескончаемую внутреннюю борьбу, обжигающую и воспламеняющую мыслителя: он жаждет быть лучше, чем есть, но, по-видимому, это ему не всегда удается. Как блуждающий странник, он спотыкается и падает, но тут же поднимается, с надеждой взирая ввысь и не глядя под ноги – из боязни не справиться с собой. В его поведении немало свидетельств стоического вытеснения тайных желаний и тяжелых последствий этой внушительной душевной баталии для смятенного разума. Главное в его борьбе – святая тяга к свету, желание уйти от пороков. Он с гневом набрасывается на женщин, падких на новую моду использовать легкие изысканные ткани для того, чтобы их туники были воздушными и соблазнительными. В этом явно проскальзывает злость на себя самого, с трудом отвергающего витающие в атмосфере все более сильные раздражители сексуальных желаний. Иногда Сенека, наоборот, рисует в своих драмах слишком откровенные эротические сцены, то ли пытаясь обрести большее число поклонников, то ли таким образом сублимируя свои собственные ненасытные ощущения. Он более всего чтит разум, но постоянно борется с плотью, как простой обыватель, жаждущий телесных наслаждений. И напряженное подавление либидо для Сенеки порой очень болезненно. Он ищет нравственную спутницу жизни, но его воображение постоянно беспокоят женщины, склонные к вольностям.
Забегая вперед, можно сказать, что самым ярким признаком подавления сексуальных импульсов у Сенеки стало тихое поощрение блудливых порывов своего ученика Нерона. Он как будто намеревался продемонстрировать обществу современников, куда может завести разнузданность и невоздержанность одного, потерявшего стыд и страх перед наказанием, человека. Но с другой стороны, не было ли в этом поведении Сенеки проявления симбиоза интеллектуального и сексуального вуайеризма? Не случайно серьезные современные исследователи, такие как, например, Отто Кифер, считают Сенеку, при всей его утонченности и начитанности, «безвольным гедонистом», пользующимся единственным девизом: «Живи и дай жить другим». И все же на деле Сенека всегда оставался гуманистом; если он и не останавливал за руку быстро взрослевшего Нерона, то лишь по одной причине – мудрец слишком хорошо осознавал бесполезность такого противодействия. Зато даже Тацит, которого трудно упрекнуть в излишних симпатиях к Сенеке, отмечал в «Анналах», что префект претория Афраний Бурр и Анней Сенека как наставники юного императора единодушно препятствовали убийствам Нероном своих многочисленных родственников. Несомненно, что эта глубоко укоренившаяся душевная мягкость и способность к высоким чувствам роднит Сенеку со своей супругой, объединяет их и формирует общее для семьи отношение к происходящему. Хотя, конечно, природная гибкость и склонность философствующего чиновника искать компромиссы сослужили ему и плохую службу, например когда по просьбе Нерона Сенека написал письмо о том, что мать императора Агриппина планирует покушение на жизнь сына-императора. Пожалуй, это самое темное и маслянистое, абсолютно невыводимое пятно на его репутации, свидетельствующее прежде всего о том, что вхождение во власть и последующая борьба за нее иногда лишает человека не только присущей ему логики, но и благородства, унаследованного от родителей. Кажется, впоследствии перебродившее сознание Сенеки сумело очиститься, и надо сказать, опять в этой регенерации разума не обошлось без женщины, его верной спутницы, которая, как магический абсорбент, удаляла грязь с его натуры и поддерживала его лучшие чувства. Неслучайно к ее словам мыслитель был поразительно чуток.
Все изложенное выше вовсе не является попыткой критиковать противоречивую жизнь выдающегося философа, в отношении которого в истории уживаются совершенно полярные мнения. Внутренний мир Сенеки, и особенно проявления его воли к красоте, его стремление к любви, станут гораздо понятнее после представления всего спектра присущих ему качеств. Слабости Сенеки объясняют, какие надежды он возлагал на брак и какую роль в конечном итоге в его борьбе с самим собой сыграло появление в его жизни Паулины. Хотя проанализировать личность самой Паулины более сложно: достоверных данных о ней очень мало. Но усматриваются в союзе вышедшего из провинции мыслителя и дочери именитого римского аристократа очевидные вещи. Во-первых, как было отмечено, Сенека невольно пытался скопировать брак своих родителей, к чему он, очевидно, шел из-за неотвратимой зависимости воззрений. Во-вторых, в лице Паулины он нашел высоконравственную женщину, резко контрастирующую с оголтелой римской молодежью, такой падкой на наслаждения. Более того, кажется, нравственные качества подруги жизни Сенеки оказались столь высокими, что удивительным образом влияли и на него самого, заставляя меньше колебаться при выборе добрых поступков и больше избегать злых. Скиталец по подвалам низменных человеческих ощущений, он стремился к духовности Паулины как к защите, найдя в жене предохранитель от невольного срабатывания собственного несовершенного механизма. История умалчивает о том, были ли такие осечки в жизни Сенеки; важнее, в конце концов, тот факт, что он признавал их возможность, но с Паулиной чувствовал себя сильнее любых обстоятельств. Наконец, Сенека с удовольствием и духовным трепетом обнаружил в своей избраннице множество подтверждений недюжинного женского ума, той смеси остроты характера, многослойного интеллекта и юмора, в котором он сам нуждался. Могучий, но после болезни юности с явной ипохондрической прожилкой интеллект Сенеки должен был «питаться» адекватными собеседниками, непохожими на уставших от разврата и обжорства, глуповатых придворных Клавдия и Нерона. Кажется, даже законодатель мод Рима, неисправимый и утонченный развратник Петроний не мог бы составить Сенеке компанию, когда он желал освободить себя от несносной и все более тяготившей его маски тайного правителя Рима, серого кардинала при Нероне, которому больше всего хотелось навсегда оставить суету власти, предпочтя ей гармонию семейной атмосферы.
И этот баланс пошатнувшегося душевного равновесия могла восстановить только Паулина, его любимая женщина и лучшая собеседница в том весьма ограниченном кругу избранных отшельников, с которыми мог позволить себе непринужденно общаться этот властитель дум, вынужденный покоряться обстоятельствам.
Нельзя не заметить, что Сенека Младший являлся демонстративно-рельефной, возможно даже чрезмерно воинственной и эпатажной личностью, отнюдь не лишенной несколько наигранного апломба. Своей колоритной, вызывающей симпатии большой аудитории публичностью он порой не только раздражал многих сильных мира сего, но и явно мешал некоторым амбициозным политикам в их наивном рвении и стремлении к вершинам власти. И если период бесчинств уродливого Тиберия вихрем пронесся мимо него, то слишком изменчивые настроения беспощадного в своем сумасшествии Калигулы и особенно ненависть принцепса ко всем тем, кто был искуснее, привлекательнее и влиятельнее, не могли обойти стороной Сенеку, ставшего модным и авторитетным. Философ, сочинивший великолепное «Утешение к Марцию», вызвал зависть артиста в императорской тоге. Дион Кассий даже описывает историю, когда в отместку за восторженные оценки речи Сенеки в сенате Калигула намеревался расправиться с ним, и только ловкое вмешательство женщин, убедивших изверга в смертельной болезни оратора, позволило тому избежать смерти.
Но беды Сенеки не закончились с убийством Калигулы. Сменивший его глуповатый Клавдий был внешне мягким, якобы равнодушным ко всему и крайне непоследовательным, тем не менее подверженным непредсказуемым манипуляциям своего виртуозного окружения, состоявшего преимущественно из обогатившихся мерзавцев. Восходящая звезда Сенеки на политическом небосклоне Рима для кого-то оказалась слишком уж болезненным раздражителем, потому-то с ним так хитроумно расправились. Именно при императоре Клавдии свершился ключевой поворот в жизни Сенеки, который только-только разменял пятый десяток. Окрепший, как молодой дуб, независимый, склонный к размышлениям чиновник находился в расцвете сил, с изумляющей легкостью преодолевая крутые ступени карьеры. Он шел по тонкой грани возможного, как бы по лезвию обнаженного для боя меча легионера.
Избежав гибели при Калигуле, Сенека стал слишком самоуверенным и неосторожным, а его усиливающееся влияние в среде римской элиты тем временем начало затмевать слишком многих. И однажды Сенека, которого многие считали потенциальным лидером условно оппозиционной партии, очутился в эпицентре одного из многочисленных заговоров, ознаменовавшего самую мрачную веху в его судьбе. Неизвестно, насколько правдивым было обвинение в прелюбодеянии с Юлией Ливиллой (сестрой Агриппины и Калигулы, а также соперницей властвующей в то время императрицы Мессалины), но он поплатился за это восемью годами далекой ссылки и полного удручающего одиночества. Скорее всего, это ловко сфабрикованное, отдающее мерзким политическим душком дельце оказалось следствием упорной работы конкурентов. Очень похоже на то, что какой-то прозорливый интриган одним искусным ударом решил уничтожить сразу двух неугодных игроков на арене римской политики – весьма опасную из-за притязаний на власть женщину и на редкость преуспевающего сенатора, зачаровывающего толпу своим ораторским мастерством. К примеру, автор увлекательного повествования о Нероне Игорь Князький прямо указывает на то, что Сенека оказался «жертвой произвола». В возможность этой любовной связи не верит практически ни один современный аналитик, исследовавший темные закоулки римской истории. Юлия Ливилла была подлинной жрицей разврата, никак не меньшей, чем прослывшая нимфоманкой Мессалина. Эта ослепленная свободой и честолюбивыми планами женщина излучала смертельную опасность; недальновидная и слишком увлекающаяся, она раньше жила в кровосмесительной связи с братом Калигулой, а потом вместе с сестрой Агриппиной ходила в любовницах некоего Марка Эмилия Лепида, официального мужа их третьей сестры Друзиллы, участвовавшего в заговоре против Калигулы. Таким образом, профессиональное, хотя и немыслимое, сплетение имен Сенеки и Юлии Ливиллы само по себе создавало устойчивую ассоциацию разврата, тайных интриг и борьбы. Представляется совершенно невероятным, чтобы разбиравшийся в людях Сенека, очень четко ориентировавшийся в политическом пространстве, осознававший опасность даже формальных взаимоотношений с Юлией Ливиллой, наконец исповедующий определенную систему принципов, мог иметь интимную связь с этой женщиной.
Ее образ противоречил не только его исканиям спутницы жизни, но даже общей жизненной формуле. Хотя абсолютно отрицать возможность такого приключения в жизни возвеличенного судьбой философа тоже невозможно. Наличие множества губительных сигналов, распространявшихся в столице мира подобно неизлечимой эпидемии, сексуальные флюиды и более высокий уровень мужской свободы по отношению к женской гипотетически могли толкнуть в объятия несусветной Юлии даже такого борца за мораль, как Сенека.
Для того чтобы дать хотя бы приближенную к действительности оценку действиям Сенеки в этот период, необходимо прежде всего разобраться в том, существовал ли его первый брак, была ли у него семья до встречи с Паулиной. На этот счет имеются два полярных мнения. Так, большинство античных авторов, говоря о Сенеке, указывают, что он познакомился «со своей второй женой» в доме Помпея Паулина, и в то время ему было уже за пятьдесят, то есть после ссылки на Корсику. «Однако его ученость, опытность, утонченность манер и вкусов делали его очень приятным в обществе… и он охотно проводил время среди дам», – отмечает Платон Краснов. Он считает не удивительным, что «молодая, умная Паулина могла искренне привязаться к философу, бывшему вдвое старше ее, и выйти за него замуж». При этом в качестве доказательства того факта, что Сенека впервые женился по возвращении из Египта, историк приводит трактат «О гневе», написанный при императоре Клавдии, в котором философ говорит о своей привычке по вечерам в присутствии своей жены беспощадно анализировать прошедший день и давать жесткие оценки своим поступкам. «Жена его жила недолго и еще до ссылки философа на Корсику в 41 году от Р.Х. умерла, оставив после себя сына», – заключает далее исследователь.
Совсем иного мнения придерживается Вил Дюрант, отмечая, что через два года после избрания Сенеки квестором он «женился на Помпее Паулине, с которой жил в редком согласии до самой смерти». Таким образом, по второй версии, он женился приблизительно в возрасте тридцати шести лет и прожил с Паулиной три десятилетия. При этом осторожный в суждениях и наиболее взвешенный в анализе Пьер Грималь замечает, что в одном из писем до ссылки Сенека упоминает о жене, которая «находится с ним». Это, впрочем, лишь доказывает наличие брака, но никак не подтверждает правдоподобности версии Дюранта, как и иных гипотез. Так или иначе, Сенека прозябал в одиночестве среди безмолвных скал острова Корсика. Хотя также возможно, что жене просто не позволили сопровождать мужа к месту ссылки.
В любом случае, ни наличие первого брака, ни время женитьбы на Паулине достоверно не доказаны. Поэтому в повествовании об этой паре придется опустить количество прожитых совместно лет, взяв за основу отношение супругов к тем или иным событиям. В связи с этим стоит подчеркнуть, что и ссылка, и обвинения Сенеки в развратных похождениях никак не повлияли на отношение к нему Паулины, независимо от того времени, когда он с ней познакомился. Зная о ее нравственных воззрениях, можно с уверенностью сказать, что женщина не верила в эту связь Сенеки, зато хорошо знала о преступных способах устранения конкурентов в Риме. Она воспринимала мыслителя как цельный образ, как человека, занятого вещами гораздо более весомыми, нежели обывательские пересуды и сплетни. Есть еще один косвенный факт в пользу того, что Сенека в истории с Юлией Ливиллой выступил лишь жертвой и одновременно орудием уничтожения политических конкурентов, а именно: любвеобильная дочь выдающегося полководца Германика через год после изгнания была убита, окончив свою бесславную жизнь в двадцатипятилетием возрасте. А сам Сенека, уже не будучи опасным, после этого был немедленно забыт и оставлен наедине со своими переживаниями.
В любом случае, во время суровой для тех времен ссылки Сенека прошел через окончательную трансформацию своего сознания, превратив себя в высоконравственного аскета, эдакую мужественную твердыню. Письма-утешения к Гельвии и Марции являются одним из подтверждений этого. Он обращался к лучшим женщинам, которых знал, воспевал их строго последовательное отношение к окружающему миру, восхищался ими как наиболее яркими женскими образами, излучающими свет праведности среди современниц, погрязших в повальном грехе. В этих воззваниях, конечно, присутствует и попытка скрытого убеждения современников (да и потомков) в том, что он находится в ссылке из-за наговора, а не вследствие распущенности.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.