IV. События 6 января 1905 года

IV. События 6 января 1905 года

События 6 января 1905 года во время крещенского парада. Рабочие волнения. Зубатовщина. Усмирение рабочих 9 января. Убийство вел. кн. Сергея Александровича 4 февраля в Москве. Влияние этого события на вел. кн. Елизавету Федоровну. Посещение ею в тюрьме Каляева — убийцы великого князя.

Трагическая гибель Российского Самодержца и Его августейшей семьи ложится тяжелым позором, конечно, не на весь русский народ, но на оппозиционные и революционные партии, подготовившие падение существовавшего в России векового строя, не учитывая всех последствий переворота и тем самым вызвавшие цареубийство, подобного которому, по его кошмарной обстановке, не знает история. Нельзя себе представить, чтобы Императорская власть, создавшая Россию после Смутного времени и доведшая ее в течение трехсот лет до положения великой державы, с которой считался весь мир, могла пасть неожиданно, без предшествовавших этому падению многочисленных обстоятельств и их причин. Изложить их настолько, поскольку мне пришлось самому быть их свидетелем и даже участником, составляет мою дальнейшую задачу.

В 1904 году вспыхнула война с Японией, на которую большинство в России смотрели как на военную прогулку в чаянии будущих легких побед. К несчастью, мы ошиблись в оценке врага и с самого начала понесли ряд тяжелых неудач. Казалось бы, что эти неудачи должны были объединить всех русских людей, без различия партий, для защиты отечества. Но наши оппозиционные и революционные партии имели свою особенную психологию: они видели в военных неудачах средство для борьбы с правительством, стремясь к достижению своих целей, о которых я уже говорил. Они прекрасно понимали, что все теоретические партийные положения, как бы идеальны они ни были, чужды массам, а потому бросили в народ тот лозунг, который повторили и в 1917 году и который на этот раз дал неожиданный исход: для России — большевизм, а для них, — не павших от большевистских штыков и пуль, — бегство за границу. Этот лозунг, всесильный среди русского крестьянства во все исторические, со времен Пугачевщины, моменты его жизни, был наделение крестьян землею, что вернее было бы назвать приглашением их к грабежам и захватам этой земли.

Начало Японской войны ознаменовалось крестьянскими погромами в Полтавской и Харьковской губерниях и сопровождалось обычными в таких случаях поджогами и разграблениями помещичьих усадеб, насилиями и убийствами. Власть не растерялась,[3] и с этим местным движением, прорвавшимся наружу, правительство справилось, но зажигательный лозунг продолжал тлеть в крестьянской среде, и с ним Россия перешла в роковой для нее 1905-й год.

К крестьянскому движению присоединилось и возникшее задолго до того движение среди рабочих, прорывавшееся отдельными вспышками, как результат революционной пропаганды. Благодатной почвой для этой пропаганды служило стремление фабрикантов к чрезмерной наживе, часть которой эти слепые люди, рубившие под собою сук, употребляли на поддержку революционных организаций. Ярким примером может служить московский миллионер Савва Морозов. Его фабрики давали ему 80 процентов на капитал. Он много делал для облегчения быта рабочих, но все это не предотвратило его гибели с момента активного его участия в революционном движении. Уже тогда среди капиталистической Москвы появлялись силуэты и других деятелей революционных событий 1917 года: Гучкова, Рябушинского, Зензинова и им подобных.

Для царской семьи этот год начался зловещим предзнаменованием. 6 января, во время Крещенского водоосвящения, из одного из орудий гвардейской конной артиллерии, выстроенных около здания биржи, для производства салюта, последовал выстрел картечью, осыпавшей помост, на котором был Государь Император и царская семья, и Зимний дворец. Расследование показало небрежность со стороны подлежащего военного начальства, и дело было отнесено к случаю, хотя «случайность» такого выстрела требует очень сильного воображения, и несомненно, что в самой батарее или среди близких к ней людей были члены революционных партий, знавшие обычную халатность в этой части войска и ею воспользовавшиеся.

Вторым тяжелым предзнаменованием были рабочие демонстрации 9 января. О них много писалось, они получили даже специальное название «зубатовщины» и грандиозностью своих размеров отчасти были обязаны неумелому вмешательству департамента полиции в рабочее движение.

По моему мнению, в неудачном вмешательстве проявилась обычная несогласованность всей правительственной системы и решающее влияние отдельных лиц, благодаря которому с переменой руководителей какого-либо серьезного мероприятия оно видоизменялось до неузнаваемости или совсем погибало. Так было и в настоящем случае. Начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов был убежденным сторонником вмешательства правительства в рабочее движение, считая, что содействие и поддержка экономических пожеланий рабочих есть средство взять самое движение в свои руки. Его убежденное отношение к делу привлекло внимание московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича и московского обер-полицеймейстера, генерала Д. Ф. Трепова, которые сделались не только покровителями задуманных Зубатовым рабочих организаций в Москве, но усиленным пропагандированием их перед министром внутренних дел и департаментом полиции и добились распространения этих опытов на другие города. Апогеем успеха Зубатова была многотысячная патриотическая манифестация рабочих перед памятником Императору Александру II в Москве в день празднования 19 февраля освобождения крестьян от крепостной зависимости. Было совершенно бесцельно указывать великому князю и генералу Трепову на опасность таких опытов, что мне пришлось сделать в одном из заседаний у генерал-губернатора, заменяя прокурора Московской судебной палаты, гофмейстера Посникова, в качестве его товарища. Эти возражения вызвали даже некоторое неудовольствие великого князя против меня. Для более широкого развития своей идеи Зубатов был переведен в С.-Петербург, назначен заведующим особым отделом департамента полиции и в этом качестве имел полную возможность создать рабочие организации в наиболее многолюдных фабричных центрах. Прекрасная по своему замыслу задача оказалась, однако, не под силу, что и было совершенно естественно, так как департамент полиции не имел для ее выполнения надлежащих людей. Рабочие организации попали в руки революционеров и сделались не только очагами пропаганды, но повлекли за собой устройство стачек. Антиправительственное направление особенно резко выразилось в Одессе, где поставленные Зубатовым руководители рабочих Шаевич и Вильбушевич организовали грандиозную забастовку, сопровождавшуюся насилиями. Со стороны министерства внутренних дел последовала вторая ошибка: оно так же легко стало на путь преследования этих организаций, как легко в начале им покровительствовало. Никто не задумался над необходимостью исследования недостатков в стремлении их исправить. Автор этих начинаний, Зубатов, был уволен со службы, и в С.-Петербурге во главе рабочих организаций стал Гапон, по инициативе которого и было устроено шествие 9 января.

Странно было бы приписывать событие 9 января только указанному выше обстоятельству, а именно неумелому вмешательству министерства внутренних дел. К нему приложили руку революционеры, для которых удача была бы громадною победою, а неудача и вызванное ей подавление, с неизбежными человеческими жертвами, — озлобление среди рабочих масс, возможность обвинить правительство в систематическом и даже преднамеренном избиении рабочих. Революционные заправилы прекрасно знали настроение нашего общества, склонного всегда верить лжи и клевете, раз они направлены против правительства. Ведь сделали же из 109 человек, убитых и раненых при этой демонстрации, — тысячи погибших рабочих, как об этом было неоднократно упоминаемо во всех революционных изданиях! И этому верили, этого нельзя было опровергать, так как в ответ вы слышали обычные заявления: что вы говорите, об этом было написано в газетах!

Упоминая о таком настроении общества, я должен отметить довольно оригинальную в этом отношении черту. Большинство русской интеллигенции считало долгом с утра прочитать какую-нибудь либеральную газету и почерпнуть из нее все сплетни, запасшись одновременно на весь день готовыми политическими «соображениями», так как собственных мнений у рядового читателя не было.

Кроме военных и государственных осложнений 1905-й год начался и личным тяжким горем для царской семьи. 4 февраля в Москве был зверски убит великий князь Сергей Александрович. Как раз в этот момент я находился в кабинете тогдашнего с. — петербургского генерал-губернатора Д. Ф. Трепова. Он пользовался особым расположением убитого, и сообщенные по телефону сведения об этом несчастьи его сильно потрясли, и он глубоко сожалел, что не мог выехать в Москву на погребение.

Д. Ф. Трепов был всегда непосредственным человеком и плохо скрывал проявление сильных чувств, когда они его охватывали. Такая непосредственность прорвалась на этот раз в крайне резкой форме, подобной которой нет в истории русской бюрократии. Вот что рассказал мне бывший в то время вице-директором департамента полиции Н. П. Зуев. Взволнованные известием об убийстве великого князя директор департамента полиции А. А. Лопухин и Н. П. Зуев обсуждали в служебном кабинете необходимые мероприятия. Вскоре к ним присоединился и министр внутренних дел А. Г. Булыгин, которого особенно близко связывала с великим князем прежняя служба в Москве. Раздался звон шпор, и в кабинет без доклада быстро вошел генерал Трепов. Не подав никому руки, он в повышенном тоне обратился к А. А. Лопухину с короткой фразой: «Этим мы вам обязаны» — и, не вступая в дальнейшие разговоры, так же быстро удалился. Очевидно, генерал Трепов имел в виду те пререкания, которые были у него, как московского обер-полицеймейстера, с директором департамента полиции по вопросу об ассигновании надлежащих средств на охрану великого князя.

Я выехал в Москву в тот же вечер и дежурил у гроба почившего, как бывший, до назначения курским вице-губернатором, секретарем Ее Императорского Высочества по дамскому комитету Красного Креста.

Великой княгине пришлось в буквальном смысле слова собирать разорванные части тела убитого на Кремлевской площади ее супруга. Понятно, какое сильное нравственное потрясение вызвало в ней это трагическое событие. Потрясение это охватило ее всецело не только в первые дни, но оставило след на всю дальнейшую жизнь. Я никогда не забуду той ужасной по своей простоте минуты, когда в 3 часа ночи накануне погребения, во время одного из моих дежурств при гробе, в церковь из соседней комнаты вошла великая княгиня. Она двигалась автоматической походкой, видимо, не вполне сознавая свои действия. Медленно подошла она к усопшему и, приподняв покров, стала что-то поправлять в гробу, где лежало изуродованное тело. Мы, дежурные, замерли, боясь шевельнуться. Быстрыми шагами к великой княгине приблизился состоявший при ней гофмейстер Н. А. Жедринский и увел ее во внутренние покои. Не менее трагичен и другой эпизод этих скорбных дней, о котором мне передавал тот же Н. А. Жедринский. Взрывом бомбы был тяжело ранен любимый и безгранично преданный великому князю его кучер, который вскоре скончался в больнице от ран, причем его похороны предшествовали погребению великого князя. Рано утром Н. А. Жедринскому дали знать по телефону, что великая княгиня в простой карете уехала на похороны. Н. А. Жедринский поспешил в больницу и встретил погребальную процессию в пути. Непосредственно за гробом медленным шагом, не обращая никакого внимания на окружающих, шла великая княгиня. Н. А. Жедринский не решился ее беспокоить и направился вслед за процессией. Пешком дошла великая княгиня до кладбища, отстояла литургию и отпевание и последовала за гробом до могилы. По окончании погребения она так же автоматически направилась к выходу, не замечая, что попадает в снег. Н. А. Жедринский поспешил за ней и помог ей сесть в карету. Все, имевшие случай видеть и беседовать с великой княгиней, знают ее любезность, которая особенно ярко проявлялась в отношении близких к ней лиц. Преимущественным ее расположением пользовался гофмейстер Жедринский. «Великая княгиня не узнала меня и только склонила голову, садясь в карету», — закончил свой рассказ Н. А. Жедринский.

Таким нервным потрясением объясняется посещение великой княгиней убийцы ее супруга, террориста Каляева в тюрьме.

С чувством всепрощения и христианской любви беседовала она с преступником, оставив в его камере небольшую икону.

Этот высокохристианский акт произвел на Каляева потрясающее впечатление, о котором свидетельствует подлинное письмо Каляева к великой княгине, — с содержанием его мне пришлось ознакомиться. В этом письме ярко выражается внутренняя борьба человека, который не мог не почувствовать необычайного духовного величия августейшей супруги своей жертвы, и чувство террориста, как бы оправдывающегося перед своими партийными единомышленниками в невольном проявлении человечности и скрытых где-то в глубине души и незаглушенных окончательно нравственных начал.