А.С. Яковлев. Товарищ маузер
А.С. Яковлев. Товарищ маузер
Хлопнул выстрел, и по Опалихе разнесся жалобный щенячий визг. Лопоухий барбос волчком крутился у поленницы, оставляя на желтой щепе брызги крови.
Биба торопливо перезарядил поджиг, всыпав в медное дуло щепоть серы. Потом зашарил свободной рукой по карманам, ища коробок со спичками. (Спички и серу стянули вчера со склада логиновской фабрики.) Найдя коробок, чиркнул по спичке у прорези в дуле, снова нацеленном на щенка…
Хлесткий удар по руке вышиб поджиг. Еще оплеуха, и Биба, подобно барбосу, закрутился на месте.
– Тебе чего-о?..
Тонкий чернявый парнишка в линялой рубахе, перетянутой ремешком, сверкал глазами-угольями, грозил Бибе кулаком:
– Я те покажу, углан…
И побежал к раненому щенку. В этот момент Биба подхватил брошенный поджиг и направил его на парнишку.
– Петь, берегись!
Это крикнул Алешка, братишка Петьки. Он стоял тут же среди ребят. Кто-то из дружков Бибы, едва Алешка крикнул, треснул его по шее. Но Петька уже услышал, он ловко крутанулся, увертываясь от выстрела; дымный заряд пролетел мимо, влепился в березовый комель. Но и Петьке пролетом выжгло дырку в рубахе: добавится еще одна штопка.
Разъяренный Петька вцепился в Бибу. Долговязый Биба был не из слабеньких. Он больно бил Петьку острыми, как гвозди, козанками по голове, рукам, по спине. Петька не сдавался. Не сдался и когда на помощь Бибе набежали его дружки, а за Петьку вступился один лишь Алешка.
– Кличь наших, плотинских! – крикнул Алешка и тоже влез в драку.
Уловив момент, Биба вывернулся из цепких Петькиных рук и сразу отскочил. Стоял, прислонясь к поленнице, и размазывал по лицу кровь. А потом, точно вспомнив, раз – за карман, и потянул из кармана цепочку… Понятно, на цепочке гирька фунтовая. Петька пальцы в рот – и пронзительно свистнул.
Биба, придержав руку, испуганно оглянулся. Сумев-таки скорчить презрительную гримасу, махнул своим:
– Будет, робя. Поучили – и будет.
Дружки отбежали. Следом и Биба. Петька, уязвленный его снисходительностью, снова было вскипел, но… неприятеля и след простыл.
Щенок, виновник драки, тоже скрылся. Уполз, видать, в огороды.
Алешка радовался: «Сдыгали…»
Из-за соседней избы вывернулись пацаны, спешившие на зов своего атамана.
Вечером Петька, получив от матери трепку за порванную и прожженную рубаху, ворочался на полатях и, горяча мальчишеское воображение, рисовал себе картину жестокой мести Бибе и его дружкам. Мечтал: соберет большую дружину, – человек сто – и тогда уж…
Мать возилась у печки с горшками, разогревая обеденные, из кислой капусты щи для отца и старших братьев. Они еще не приходили с завода. Завод на берегу пруда, в котором только сегодня Петька купался, пыхтел, гремел железом. И отец с братьями там. Долго их ждать по вечерам…
И Петька продолжал мечтать.
Не подозревал он тогда, что пройдет два десятка лет и будет под его, Петра Ермакова, началом сто и больше бойцов. Будут они насмерть биться за самую справедливую власть на земле – Советскую, и собственной рукой из маузера расстреляет тогда Петр Ермаков Бибу… Только уж не из-за лопоухого щенка, а дела куда как посерьезнее…
Прошло десять лет. Петр Ермаков выровнялся в ладного парня – рослого, в плечах крепкого; глаза те же уголья и те же черные, теперь только пышные и длинные, как у студента, волосы.
Впрочем, и действительно Петр проходил в то время «университеты». Особые. Он после окончания церковно-приходской школы слесарил уже на заводе, на том же Верх-Исетском, что и братья, что и недавно умерший отец. Стали забываться мальчишеские дела-проделки: и то, как городских сизарей уманивали, и вылазки огородные, и бои врукопашную.
Петр теперь готовил себя к другим боям.
К 1905 г. Верх-Исетский завод стал одним из центров революционной борьбы в Екатеринбурге. Там с некоторых пор активно работала большевистская ячейка. Людей, входящих в нее, Петр знал, как и почти всех работающих на заводе, но не сразу, конечно, догадался, что они социалисты.
В сближении Петра с ними не было ничего случайного. Старшие братья его – Николай и Степан – вскоре тоже вступили в партию. А Петр в свою очередь помогал братьям… Позднее, когда начнутся репрессии на заводе и братья пойдут в ссылку, двадцатилетний Петр, много переживший и передумавший в ночь их ареста, наутро впервые сам разбросает в цехах листовки, призывающие к свержению самодержавия.
А листовки и книжечки-брошюрки против царя он видел и читал еще до поступления на завод. Название у книжечек было безобидное «Пауки и мухи», например… А прочтешь такую – и дух захватывает. Многое становится понятным: и почему царь – кровопиец, и почему люди кругом так бедствуют. И еще прокламации: «Правда о войне», «Царские поражения и наши требования», «Царские посулы и рабочий класс»… Чтение нелегальной литературы раскрывало глаза молодому парню, объясняло, освещало другим светом то, что, казалось, стало уже привычным.
Петру, как и другим верх-исетским ребятишкам, не приходилось видеть живых графов, помещиков, банкиров и, понятно, самого царя, то есть тех, о ком писалось в запретных книжках, зато он каждый день видел, как изматывает людей завод, как обманывают их управитель и приказчики, мироед Волокитин…
О Волокитине особо. Был он мало похож на обыкновенного лавочника, нашему поколению знакомого лишь по книжкам да по картинкам в них. По виду – не брюхат, наоборот, худ и жилист. И одеждой обыденной не отличался от прочих: та же рубаха с пояском и суконный пиджак поверх, сапоги… В отношениях с поселковыми ровен и неприторно ласков.
Но шкуру драл умело. Впрочем, «механика» его проста. К примеру, отец Петра – Захар Степанович, числясь мастером поденного строительного цеха, зарабатывал в среднем в месяц двадцать рублей [365] . Учитывая довольно-таки низкие цены на мясо, масло и прочее, прожить на эти деньги можно было бы… Но дело в том, что денег-то этих Ермаковы, как и другие рабочие семьи, не видели. Завод платил товарами. Выдавали и муку (отнюдь не лучшего помола: привозили ее с Беленьковской мельницы). Цена баснословная – пять целковых за мешок (пять пудов). А деньги-то семье все равно нужны. И приходилось эту самую муку, навязанную заводом, продавать… Кому? Покупатель в поселке один – лавочник Волокитин. Платил он рабочему за муку уже по три рубля, наперед зная, что при нужде к нему снова придут за мукой, тогда уж и продаст он ее по пять рублей. «Механика» эта не составляла секрета не только для взрослых верхисетцев, но и для детворы…
Так и «воспитывал» Волокитин классовое сознание в Ермакове-младшем, закрепленное впоследствии чтением братниных книжек и частым общением с большевистскими заводилами. А те, в свою очередь, приглядывались к Петру. Повзрослел он, пристальнее стали приглядываться. Виден им был парень как на ладони: общительный, боевой, всегда готовый постоять за товарища – качества, которые не скроешь, они всегда на виду… Верный парень.
После ареста братьев Петр как бы заменил их. Ему стали доверять уже серьезные поручения, такие, как распространение листовок.
И Петр успешно выполнял эти поручения. Риск он научился сочетать с осторожностью. У него даже появились свои методы… Он знал: в механическом цехе, например, удобнее всего листовку положить в инструментальный ящик рабочего, а в прокатке – засунуть в карман снятой на время работы одежки… На улицах подбрасывал листовки в подворотни, в почтовые ящики, сени.
Дано было поручение Ермакову и в канун знаменитой майской демонстрации 1905 г.
29 апреля он получил сверток свежеотпечатанных на гектографе листовок. Их нужно было передать другому товарищу по борьбе – Горбунову.
Вечером Петр был на месте явки: прогуливался вдоль кладбищенской стены, полуобвалившейся, заросшей сорняком. Листовки были спрятаны на груди под пиджаком. Зорко вглядывался в сумрак, тревожился, не видя друга.
А вечер был чудесный: воздух синий и пряный. Принаряженный парень, ожидавший кого-то в уединении, подозрений не вызывал. Да и прохожие были редки. Один пошутил на ходу:
– Чего ждешь? Да не придет она, не думай… Она, брат, с другим сейчас гуляет.
Наконец показался Горбунов. Он спешил, путаясь в полах длинного, видать для маскировки, с чужого плеча пальто. Петр шагнул ему навстречу и передал сверток. Тот сунул его под пальто.
И вдруг в эту самую минуту из-за угла вынырнул человек. Рыжий? Точно. Рыжего оба знали: агент охранки. Он видел, конечно, что передали сверток.
Петр не растерялся. Нагнулся, схватил огромный булыжник и замахнулся на шпика. Тот испуганно отпрянул. Этим воспользовался Горбунов. В момент перемахнул стену и помчался по кладбищу, перепрыгивая через могилы, только длинные полы развевались.
– Ты что это? – опомнился было Рыжий. – Ты на кого?
Но оглянувшись и сообразив, что никто ему на помощь в этом пустынном месте не придет, повернулся и потрусил обратно.
А наутро, собираясь на маевку, верх-исетцы читали пламенные слова обращения, подписанного Екатеринбургским комитетом Российской социал-демократической рабочей партии…
Петр Ермаков был горд.
Боевые качества Ермакова, его решительность и находчивость не остались незамеченными в организации. «Получится прекрасный боевик», – решили товарищи. И это мнение подтвердил приехавший в Екатеринбург Яков Михайлович Свердлов [366] .
Петр стал «боевиком».
К тому времени рабочая дружина в Екатеринбурге была уже создана. Числом она была невелика: в разное время пятьдесят – семьдесят человек, но силу представляла большую. Во всяком случае, к концу 1905 г. дружинников в городе было больше, чем полицейских. Это потом уж пригнали казаков и ингушей для расправы с революцией.
Люди в дружину отбирались по строгой мерке; только до конца преданных рабочему делу принимали в боевые отряды. Такой подбор был очень важен: партия придавала боевым дружинам громадное значение, в конце концов они стали «единственно надежным оплотом революции» (Ленин).
Правда, трудностей в создании боевых дружин было немало. Плохо было с вооружением. Оружие себе боевики добывали сами, притом самыми разными путями. Бывали деньги – револьверы и порох покупали в магазине Киссельмана-Симонова, револьверы никудышные: бульдоги, смит-вессоны… Нередко оружие отнимали у полицейских. А обычно делали сами. Ножи на Верх-Исетском заводе ковал Николай Воронов. Бомбы тоже изготовляли сами: фунт весом в стальной оболочке, начиненные взрывчаткой с Медного рудника.
Хлопот и бед с этими самодельными бомбами не оберись. Как-то Павел Попов работал в кладовой неподалеку от поденного цеха и – подорвался… Нелегко было и выносить бомбы с завода. Однажды поймали рабочего Чепурина: на нем под рубахой – десяток разных бомб… Приговор был вынесен суровый: пожизненная каторга.
Для мобильности, большей оперативности, да и конспирации дружина была разбита на пятерки, «пятки». Одним из таких «пятков» – в него входили члены партии Николай и Василий Воиновы, Василий Рябов, Иван Фролов – руководил Петр Ермаков.
Со вступлением в дружину в жизни его началась бурная полоса. Именно в боевой работе нашел себя Петр Ермаков, и не было теперь для него ничего важнее, нужнее, интереснее, чем эта работа.
А делать приходилось много. Боевики охраняли собрания и митинги, разоружали полицейских и черносотенцев, следили за действиями жандармерии, помогали партийным руководителям скрываться от преследования. Тому, что Я.М. Свердлову долгое время удавалось скрываться от полиции, немало способствовали решительные действия боевиков. Потом уж много позднее П.З. Ермаков вспоминал:
«На Верх-Исетском заводе, в листовом цехе собрался митинг человек больше двухсот. Корпус был длинный, хоть весь завод собирай. Никаких механизмов нет, только железо лежит в тюках. Здание светлое, одна сторона кругом в рамах. Собрались прямо после работы. Митинг открылся. Предоставили слово Андрею. Его внимательно слушали. Очень уважали Андрея. Я заранее расставил патрули по всем проходным, чтобы полиция нас врасплох не застала. Рабочие вооружались: кто железиной, кто камнем, кто чем. Кое-кто из дружины имел браунинги. У меня был маузер. Вдруг вбегают, кричат: «Полиция!» Мой брат схватил рабочую одежду, шапку, закутал Андрея, подмазал его маленько и через котлы, через задний двор и заднюю проходную будку вывел на Китайскую гору».
…Коротка августовская ночь, но для Ермакова и его товарищей, затаившихся в засаде, тянулась она медленно. Трудное дело предстояло в эту ночь: экспроприация заводской кассы в пользу Уральского комитета.
По добытым заранее сведениям, кассир Фирсов должен был проехать в сторону Медного рудника еще вечером. Но миновал вечер, выпали в близкое озерцо серебряные звезды, а дорога – знаменитая Ключевская – все пустынна. Рябов, лежавший слева, шепнул Ермакову: «Не едут… Может, на нас донес кто, а? Ермаков осадил по-командирски: “Разговоры отставить. Ждем до утра”».
Начало светать. Заершилась на ветру придорожная листва, проступила в предутренней синеве мохнатая ель на взгорке. А дорога по-прежнему пустынна. Даже Ермаков теперь засомневался: «Проедут ли?»
События развернулись уже в восемь утра…
Из-за поворота, где синий ельник сомкнулся с рядком прихваченных желтизной берез, показалась сначала одна пароконная упряжка, потом другая, а за ними – двое верхом. Они!
В первой бричке ехал Фирсов – узнал его Петр, во второй – помощник кассира Тарханеев, верхом на лошадях – стражники. Ермаков надеялся, что все обойдется мирно: «Припугнем стражников – и порядок…»
Не обошлось. Стражники сразу же заметили вооруженных людей в масках и подняли стрельбу. Выхватил револьвер и Фирсов. В схватке он был ранен.
В результате этой боевой операции в кассу партийного комитета поступило 12 400 рублей. Часть из них пошла на нужды подпольной типографии, а большая часть – на закупку оружия в Финляндии.
Пистолет системы маузер, лучшей по тем временам, № 161474 [367] комитет вручил Петру Ермакову.
Полиция долго разыскивала участников операции на Ключевской дороге. И, кажется, напала на след. Несколько верх-исетцев угодили на допрос. Был вызван и Ермаков, но отпущен за неимением улик.
Однако ненадолго. Вскоре Петр Ермаков был арестован и заключен в городскую тюрьму.
История этого ареста такова.
В Екатеринбурге прошла тяжелая полоса репрессий. Были арестованы Мария и Анна Бычковы, Анатолий Парамонов, Иван Кириевский, Вера Сабанеева, Александр Минкин, Галина Рядкина и многие другие. Конечно, не обошлось без провокатора. Кто? Подозрение пало на Николая Ерина, по партийной кличке «Летний».
Посоветовавшись с немногими теми, кто остался на воле, Ермаков и его товарищи решили следить за Летним.
Летний жил на Арсеньевском проспекте. Постоянно – и днем, и вечером – кто-то из друзей, а то и оба вместе дежурили неподалеку от его дома.
Однажды заметили: вышел Летний и спокойно, будто разгуливая, пошел по направлению к Солдатской улице. Друзья сразу смекнули: на Солдатской живет жандармский ротмистр… А ну глянем!
Ерин-Летний подходил уже ближе к дому, когда оттуда вышел жандарм. Они встретились, и Ерин быстро передал ему что-то. Сомнений больше не оставалось.
– Нужно кончать, и немедленно, – решительно сказал Ермаков.
(«Тяжелый был момент, – вспоминал он впоследствии. – Нестерпимо плохо было от осознания того, что перед тобой предатель. Еще вчера ты считал его человеком, считал своим…»)
– Нужно кончать немедленно, – повторил Ермаков.
И они пошли навстречу Летнему. Собрав в кулак все чувства, переполнявшие его, Ермаков спокойно, даже весело приветствовал Николая. А потом, придвинувшись ближе, шепнул:
– Приехал один товарищ… Его нужно встретить и проводить.
Летний, ничего не подозревая, согласился. Все трое свернули в переулок, вышли к железной дороге и пошли вдоль полотна к верх-исетскому кладбищу. На кладбище прошли тропкой мимо могил в жухлой траве.
– Присядем пока, – предложил Ермаков, показывая на низкий холмик.
Летний едва успел сесть, как оба навалились на него. Скрутили руки, связали шарфом.
– Говори все. Только правду!
И провокатор признался. Все рассказал. И то, как давно был связан с охранкой, и как предавал, и за сколько.
– На Рядкину показал, заплатили десять рублей, за Анну Бычкову дали пятнадцать, за Червонного – двадцать пять… Пощади-и-те…
Жалости не было. Предатель получил по заслугам.
И вот Петр Ермаков в тюрьме. На месте казни провокатора он оставил улику – свой зеленый шарф.
Девятый месяц идет следствие. Следователю известно, что Ермаков – боевик, но доказать причастность его к убийству не удается.
– А это?
Следователь идет ва-банк. Торжествующе выкладывает на стол зеленый шарф.
Ермаков спокойно приоткрывает ворот пиджака: на шее – зеленый шарф…
Этому решающему допросу предшествовали такие события.
Верх-исетская ребятня, вся поголовно, как огня, боялась почетного жителя поселка – старшего тюремного надзирателя Рудакова. Да и взрослые побаивались. По праздникам, когда Рудаков шел в церковь – в мундире, вся грудь в медалях, – люди расступались перед ним.
Отношение заключенных Екатеринбургской тюрьмы к заслуженному надзирателю тоже было далеким от любви и уважения… И лишь единицы знали, что надзиратель Рудаков – глубоко преданный делу революции человек.
Рудаков и помог Ермакову выйти на свободу. Он предупредил его и товарищей на воле о «козырной» улике. В тюрьму был передан точно такой же зеленый шарф.
– Откуда у вас шарф? – свирепея, спросил следователь.
– В лавке купил, – невозмутимо разъяснил подследственный. И не удержался от усмешечки:
– А у вас откуда?
В мае 1908 г. Петр Ермаков вышел на волю, где ждали товарищи и опасная, требующая мужества и напряжения всех сил работа.
В том же году он был введен в состав подпольного Екатеринбургского комитета партии и вместе с Леонидом Вайнером, Николаев Давыдовым и посланцем Центрального Комитета Семеном Шварцем активно работал там до ареста в связи с известным провалом Уральской партийной конференции.
Прошло еще восемь лет.
К революционному 1917 г. Петр Захарович Ермаков пришел закаленным бойцом партии [368] .
Летом 1917 г. в Екатеринбурге началось формирование красногвардейских отрядов. Город разделили на четыре района, в каждом из них создали штаб Красной гвардии, который и формировал свой отряд.
Отряд четвертого района был скомплектован из рабочих Верх-Исетского завода и спичечной фабрики; командиром его был назначен П.З. Ермаков. Этот отряд, как и другие, подчинялся центральному штабу Красной гвардии. Возглавлял его П.Д. Хохряков.
Снова, как и в боевом 1905 г., Ермаков почувствовал себя в своей стихии. Он надел кожаную куртку и теперь уже открыто, на портупее, повесил кобуру с маузером.
На первых порах Красной гвардии предстояло навести в городе революционный порядок. Обстановка тех дней была весьма сложная. Контрреволюция, правда, еще не подымала голову, но зато немало беспокойства приносило всякое охвостье: бандиты, воры, спекулянты. Со всем этим «темным элементом» приходилось бороться красногвардейцам. Другой вооруженной силы, защищающей позиции пролетариата, в городе не было. Ответственность за все лежала на тех, кто днем стоял у станка, а вечером брал в руки винтовку.
А.И. Медведев приводит в своей книге такой эпизод:
«Однажды, в конце очередного моего дежурства в штабе, когда я мысленно высчитывал, успею ли на завод к началу смены, из соседней комнаты вышли Ермаков и Андрей Елизаров.
– Голодно, Захарыч, – прогудел Елизаров. – А эти бандюги… – и он злобно выругался.
Ермаков, обычно нетерпимо относившийся к ругани, на этот раз никак не реагировал на нее.
– Был я нынче в больнице, – продолжал Андрей. – Детишки ну, чисто смерть. Кости кожей обтянуты, под глазами сине, щеки зеленые… Эх! Кусочка сахару не видят… Из Питера рабочие отправили нам два вагона постного сахару, а на станцию вагоны пришли пустые. Все растащили, сволочи, на Палкинском разъезде.
Петр Захарович, сложив руки за спиной, стремительно шагал из угла в угол.
– Штаб Хохрякова дал указание выловить и расстрелять грабителей.
– Где их найдешь? – безнадежно махнул рукой Елизаров. – Они, что крысы, больше в подполье живут.
– Надо найти, – настаивал Ермаков.
Я ушел с дежурства в подавленном настроении: тяжело было видеть, как сильный, обычно веселый крепыш Андрей Елизаров сидит на лавке, обхватив голову руками.
Вот если бы все-все поднялись против бандитов – не было бы им житья. А то ведь есть такие: послушать их, так они за Советскую власть, а сами прячут этих бандитов и награбленное ими народное добро.
В цеховой конторке за столом старший приемщик Тимоха Смирных откладывал на счетах итоги движения сырья и изделий прокатки.
Он поднял голову, с минуту рассеянно смотрел на меня, беззвучно шевеля губами, потом улыбнулся:
– А, Саша свет Иваныч. Молодца брат, что загодя пришел, садись, садись, чайком побалуемся. Я было один хотел, да в компании оно приятнее.
Он суетливо выбрался из-за стола, присел перед печкой и налил из котелка в жестяную кружку кипяток, густо заправленный морковным чаем:
– Пей вот на здоровье.
Я сделал несколько глотков.
– Да погоди, погоди пустой прихлебывать, у меня, чать, и сахар найдется.
Смирных полез в карман, вытащил оттуда серый кулечек и высыпал на неровную поверхность стола несколько зеленоватых и розоватых кусочков сахарной помадки, Я не поверил глазам: постный сахар.
– Откуда это у тебя?
– Да черт его знает, жена где-то расстаралась. Она у меня жох-баба. Васена-то, – пояснил Тимоха.
– Но ведь в городе уже давно сахара нет.
– А у нее везде знакомство. – Смирных важно поднял палец. – Я, почитай, и в глаза всех тех баб не видал, и не знаю, с коими Васена моя дружбу водит.
Когда Тимоха обернулся к котелку, мне удалось незаметно спрятать в карман один из кусков, лежащих на столе.
В ту ночь я не мог спокойно работать, и утром, как только пришел мой сменщик, кинулся в штаб. За столом, положив голову на руки, спал Синяев. Оказалось, что разбудить Артамоныча не так-то просто, но когда я все же растолкал его и начал рассказывать, в чем дело, он сразу забыл про сон.
– Сколько же в Тимохином кульке сахару такого? – спросил Синяев?
– Да около фунта наверняка.
Скрипнула дверь. Я обернулся и увидел Ермакова. Он пристально посмотрел на кусок розовой помадки.
Около восьми утра патруль под командой Германа Быкова подошел к дому Смирных. В пустом амбаре, под сенной трухой, в огромном ларе из-под овса нашли три ящика постного сахару. Тимоха, присутствовавший при этом, обомлел от страха, а его жена бросилась защищать ворованное добро.
Отсидевши день под арестом, Васена рассказала, у кого выменяла сахар. В тот же вечер часть груза была взята во дворе одного из поселковых домов, а остальное – в лесу, в заброшенном каменном карьере. Ящики в лесу охранялись несколькими бандитами, которых застрелили при попытке скрыться».
Но главные события в которых должны были принять участие и приняли, взвалив на плечи всю тяжесть борьбы, красногвардейские отряды, еще только назревали.
«Мы – сначала казаки, а потом – русские. Россия – больной, разлагающийся организм, и из опасения заразы мы должны стремиться спасать свои животы», – заявил еще в сентябре семнадцатого года на войсковом казачьем кругу в Оренбурге атаман Дутов.
Атамана послал в Оренбургские степи Керенский с заданием сформировать казачьи отряды для борьбы с большевиками, «если они вооруженным восстанием захотят взять власть». Большевики «захотели» и взяли власть. Тогда Дутов рьяно приступил к выполнению наказа сбежавшего премьера. Создав свое «казачье войсковое правительство» и «комитет спасения родины и революции», он зимой 1917 г. начал военные действия на юге Урала.
25 декабря Ермакова вызвали в Центральный штаб. Там уже собрались руководители других районных красногвардейских дружин.
– Советская власть на Южном Урале в опасности, – с тревогой сообщил Павел Хохряков. – Требуется наша помощь, товарищи…
– Поможем!
Тут же Ермаков получил приказ: в 24 часа собрать отряд и выехать на Дутовский фронт.
Ровно через 24 часа красногвардейцы были на станции. Оружие, патроны, полушубки, валенки выдавались уже перед самой отправкой.
Сводный екатеринбургский отряд под командованием Ермакова двинулся по направлению к Бузулуку.
Первый поход на Дутова был завершен успешно. Заслуга Петра Захаровича в этом немалая. Он показал себя прекрасным командиром, хотя, кстати, никогда и не обучался военному делу. Именно ему принадлежит инициатива в разработке наиболее удачных операций.
Подтверждением военного таланта Ермакова может служить операция под Гамалеевкой. План захвата станции был предложен Петром Захаровичем и в точности исполнен.
Ермаковцы заняли в проходящем через Гамалеевку эшелоне несколько товарных вагонов. На дверях их, обращенных к станции, крупно написали «Дрова». Эшелон миновал станцию и остановился у семафора. Ермаковцы, не замеченные противником, обошли его с тыла и отпраздновали победу.
К военной хитрости прибегнул Петр Захарович в сражении за другую станцию – Сырть. Трехдневный бой за нее не принес желаемых результатов. Тогда Ермаков с отрядом лыжников, не снимая фронта, ушел в степь, с тем чтобы выйти на железнодорожное полотно с другой стороны станции.
Выбравшись, как было задумано, на железнодорожное полотно, ермаковцы подключились к телефонному проводу и узнали, что в Сырть на помощь осажденным дутовцам спешит подкрепление. Под видом этого подкрепления лыжники и подошли к станции на расстояние выстрела. Петр Захарович дал сигнал ракетой, и оставшиеся на прежних позициях красногвардейцы пошли в атаку. Ударом с фронта и тыла неприступная Сырть была взята.
Не случайно верх-исетские красногвардейцы сложили и часто распевали такую песню:
С таким-то командиром
Не бойся, наш завод.
Не даст тебя в обиду
И нас убережет…
Боевые качества Петра Захаровича в не меньшей степени проявились и во время второго похода на Дутова. Но здесь, в жестоком бою под Черной речкой, он вскоре был ранен и увезен в госпиталь.
Походы на Дутова – лишь небольшая часть биографии Ермакова. В перерывах между походами и особенно потом, по выходе из госпиталя, он буквально с головой был завален работой в самом Екатеринбурге.
В то жаркое лето 1918 г. обстановка в городе сложилась чрезвычайно напряженная. Заслышав о приближении белых, чехословацкого корпуса в частности, зашевелилась внутренняя контрреволюция. Целью ее было свергнуть Советы, освободить царя, привезенного к тому времени из Тобольска.
В поддержку темным силам из Москвы со специальным заданием прибыл белогвардейский капитан Ростовцев. Установив связь с местными монархистами, он окопался в так называемой «Екатеринбургской организации фронтовиков», где уже собралось немало враждебно настроенных к Советской власти элементов.
Десятого июня на верх-исетской площади у церкви собралась большая толпа бывших фронтовиков. Помитинговав, они потребовали от Советов начать переговоры с белочехами.
Совет, конечно, не удовлетворил эти «требования».
Обстановка еще более накалилась. Районный штаб Красной Армии привел в боевую готовность весь наличный состав: 80 бойцов, 20 конников и 12 пулеметчиков. (Основные силы были направлены на фронт.)
Мятежников насчитывалось около двух тысяч. И Совет пошел на крайнюю меру: решил послать на площадь П.З. Ермакова с тем, чтобы попытаться убедить солдат. Только такому бесстрашному человеку, как Ермаков, можно было дать это связанное с большим риском поручение.
Петр Захарович пошел и выступил на митинге. Это чуть было не стоило ему жизни. Из толпы раздался выстрел. Еще мгновение, и Ермаков был бы растерзан. Но по его знаку из соседнего, Барабашинского переулка высыпал отряд конников, а поверх толпы ударила пулеметная очередь.
Увидев красногвардейцев и услышав выстрелы, участники митинга разбежались.
Мятеж был подавлен в зародыше. В тот же день к вечеру был убит и Ростовцев, пытавшийся скрыться.
Впрочем, вечером произошло событие, остро напомнившее Ермакову детство. Он встретился с давним своим врагом Василием Прохоровым – Бибой. Тот сам пришел к штабу.
Ермаков стоял в группе бойцов, когда подошел Биба. Глядя исподлобья, Биба злобно бросил Ермакову:
– Зря вы Тишку Нахратова забрали. Отпустите его.
– Он расстрелян. Так и передай своим, – отчеканил Ермаков.
– Ну, так получай же! – И, резко взмахнув рукой, Биба швырнул к ногам Ермакова щелкнувшую бойко гранату. А сам распластался на земле, надеясь избежать ранения.
Бойцы окаменели.
Ермаков, выхватив маузер, выстрелил в Бибу:
– Держи сдачу, гад!
А граната, прошипев сгоревшим запалом, не взорвалась. Лежала, спокойно поблескивая гранями стенок.
В середине июля 1918 г. Уральский областной Совет, учитывая сложившуюся обстановку, постановил: во избежание кровавых авантюр, на которые могут пойти монархисты, используя семью Романовых, как знамя контрреволюции, и в наказание за все кровавые преступления царя против народа – расстрелять Николая II.
В исполнении приговора принял участие и Петр Захарович Ермаков.
У Ермакова было много друзей. Большая дружба связывала его со времен подполья с Николаем Сергеевичем Партиным, с юных лет он был близок с Иваном Федоровичем Фроловым.
И еще с одним человеком связывала Ермакова крепкая и нежная дружба. То был Сергей Артамонович Синяев, а среди товарищей просто Артамоныч…
Впрочем, они совершенно не были похожи друг на друга. Петр Захарович всегда в движении, в действии – такая уж натура. Динамического мышления человек, на раздумье – ни минуты. Синяеву деловых и боевых качеств тоже не занимать, но по складу характера он мечтатель.
Где-нибудь в перерывах между боями, собравшись с красногвардейцами у костра, брал Артамоныч в руки баян… Играл он вдохновенно, весь отдаваясь музыке… Прильнет щекой к баяну – мягкую без седины бороду подсвечивает костровое пламя – и слушает, слушает, будто свое сердце. И все слушают.
Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне…
Эта песня была одной из любимых в первом батальоне Уральского обкома партии. Новые песни не успели узнать, а эту знали и любили. В песне, правда, говорилось о событиях, не всем известных – из времен Англо-бурской войны, – но призыв к борьбе, неистребимая любовь к истерзанной родине брали ребят за живое. И многие считали, что песня про них сложена.
Еще Артамоныч играл «На сопках Маньчжурии»…
– А знаете, ребята, – скажет он, вдруг оборвав мелодию. – Знаете, что потом будет? Совсем иначе все будет.
Красногвардейцы прислушиваются. Взволнованность Артамоныча не кажется им чудной. Не в первый раз заводит он разговор о будущем, и всякий раз интересно.
– Что вот это за музыка – баян?..
– Ничего музыка, подходящая, – не соглашаются бойцы.
– Потому ничего, что только ее и знаем. Да еще духовой оркестр знаем на марше да на похоронах. А симфонический оркестр вам знаком? Нет. А будет время – баян на полку, симфонию подавай. Все шедевры музыки, какие есть в мире, подавай. Сейчас, быть может, и не поняли бы симфонию – культурный уровень низковат, а потом будем понимать, научимся. Победит революция, и иди учись. Учись, и все будет тебе доступно. И не только музыка, все книги, все картины – живопись. Самые прекрасные картины увидим мы с вами, ребята…
Так мечтал в грозном восемнадцатом году верх-исетский рабочий – воин Сергей Синяев, человек яркой и трагической судьбы.
Вместе с Ермаковым и другими товарищами Сергей Синяев без устали шагал нелегкой дорогой революции.
Разделил со всеми и горечь отступления из родного города.
Отступление из Екатеринбурга было чрезвычайно трудным. Враг сжал город в кольцо. Через Палкино Верх-Исетскому отряду прорваться не удалось. Пришлось вернуться в осажденный город и кружным путем через Шарташ, Богданович, Алапаевск, Кушву и Чусовую добираться до Перми. Около станции Сарга отряд влился в первый батальон Уральского областного комитета РКП(б), образовав роту, командиром которой остался Петр Ермаков.
Каждый километр пути коммунистического батальона отмечен кровью его бойцов. Сабик, Сарга, Шаля, Сылва… На подступах к ним разыгрались жесточайшие схватки. Особенно – под Сылвой. Здесь, на высотах, бои продолжались около недели. Много погибло наших. Героически погиб и знаменосец отряда коммунаров Сергей Синяев – Артамоныч…
Его ранили в живот под Вогульцами. Ослабев от мучительной боли, Синяев просил медсестру Лизу Зыкову:
– Брось меня, Лиза, все равно умру…
Лиза в этот момент пыталась перенести раненого через изгородь. И тут вторая пуля настигла его…
Тело Синяева и его боевых соратников Кости Попова, Николая Романова белогвардейцы, ненадолго захватившие высоты, зверски искололи штыками и изрубили саблями до неузнаваемости.
Тяжело переживал гибель друга Петр Захарович. Не находил себе места.
– Да отдохни, Захарыч, – говорили ему.
– Отстаньте, – отмахивался он. И скрипел зубами. – Отомстить, братцы, нужно… Немедленно отомстить!
И отомстили.
Шестого ноября Ермаков, расположившийся со своими бойцами в деревне Размалиновка неподалеку от Кунгура, получил приказ: «В день Октябрьской революции, 7 ноября предлагается вашему полку занять железнодорожную станцию Кордон, зайдя в тыл противнику на 15 верст лесами, по болоту, от деревни Размалиновка. Остальные части бригады ведут наступление в лоб по железной дороге. Справа демонстрирует кавалерийский полк имени Стеньки Разина. Комбриг Томин».
Рано утром отряд был поднят по тревоге.
За несколько часов по болоту, которое считалось непроходимым, совершили переход к Кордону. Через «языка» выяснили, что на станции сосредоточен шестой чешский полк и казачья часть. На путях стоит бронепоезд. А бойцов у Ермакова только сто…
Все же станция была взята. Ермаковцы дождались, когда белочехи уснули, и нагрянули. В вагоны полетели гранаты. Взрывы и пулеметные очереди разбудили лесное эхо. Не ожидавшие нападения каратели в панике спасали животы свои.
– Это вам за Саргу, за Сылву, за шестьдесят четвертый разъезд, за Артамоныча… – потрясал маузером Петр Захарович.
Не меряны верстами дороги, пройденные Петром Захаровичем в годы Гражданской войны. Воевал он в составе полка имени Малышева на Урале, громил белую армию на Западном фронте, военкомбригом участвуя в боях под Березиной. Не однажды был ранен, но возвращался в строй. А закончилась война, работал в органах милиции. И только в 1934 г., тяжело заболев, перешел на пенсию.
Но горячим сердцем своим он всегда был с армией. Началась Великая Отечественная война, и Ермаков на своем родном Верх-Исетском заводе готовил будущих бойцов. Сам все время рвался на фронт. Выехал однажды с делегацией и… со слезами на глазах просил командира части оставить его.
Такой уж это был человек.
Его жизнь оборвалась 25 мая 1952 г.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.