II

II

К своему изумлению, Джек обнаружил, что, купив у Френч Фрэнка за триста долларов «Рэззл-Дэззл», он получил в придачу и «королеву» устричных пиратов. Мэми была подружкой френч Фрэнка, но вот Джек явился на «Рэззл-Дэззл» договориться о покупке, и, взглянув в открытое лицо красивого парня, Мэми влюбилась. Ей было шестнадцать лет, этой хорошенькой, своенравной девчонке без роду, без племени. Джэк рассказывал, что она была добра и сердечна. В маленькой каютке на «Рэззл-Дэззл» она устроила ему настоящий дом — первый в жизни теплый домашний очаг. Джек был самым молодым из «пиратов», на других судах женщин не было, и он был вынужден не только кулаками защищать свое право оставить подружку на шлюпке, но даже чуть не погиб от руки ревнивого Френч Фрэнка.

В ту ночь Джек впервые вышел на «промысел», имея на борту в качестве команды черноусую портовую крысу по кличке «Спайдер» («Паук»). Спайдер и раньше служил на «Рэззл-Дэззл» и согласился остаться при новом хозяине. Собрались пираты: Большой Джордж, Сатана Нельсон-младший, Устрица, Виски Боб, Ники Грек и еще человек двенадцать; кое-кто из бывших заключенных — все ребята не робкого десятка, рослые, в морских сапогах, в рыбацкой одежде, с пистолетами за поясом. Наметили план действий, и под прикрытием темноты флотилия тронулась. Шел большой отлив июньского полнолуния; в Ловер Бей — низовье залива — на воду спустили лодки и гребли, пока днища не уткнулись в мягкий ил. Джек втащил свой ялик на большую отмель, поближе к берегу, и начал собирать устриц. Мешок мигом наполнился; пришлось вернуться на судно за новым. На заре он поспешил назад в Окленд к раннему базару, где хозяева пивных и гостиниц покупали устриц. Продав свой улов, он обнаружил, что за одну ночь получил столько же, сколько на консервной фабрике за три месяца работы — разве не удачное приключение, да еще в пятнадцать лет! Он возвратил няне Дженни часть долга, а остальное отдал на хозяйство Флоре.

За несколько недель Джек прочно утвердился среди самых отчаянных пиратов. Френч Фрэнк попробовал было налететь на «Рэззл-Дэззл» со своей шхуной, потопить ее и забрать Мэми. Но на палубе «Рэззл-Дэззл» стоял Джек с наведенным на Френч Фрэнка дробовиком в руках, придерживая ногой румпель, чтоб судно держалось по курсу. Пятидесятилетнему сопернику волей-неволей пришлось повернуть штурвал и впредь держаться подальше. Как забыть то утро, когда гордый Джек привел «Рэззл-Дэззл» к берегу с таким большим грузом, на который почти невозможно рассчитывать, когда твоя команда состоит из одного человека! А ночь, когда пираты ходили в Ловер Бей и только судно Джека успело к рассвету на якорную стоянку в Аспаргус Айленд! А памятный четверг, когда флотилия полным ходом неслась к началу базара! На «Рэззл-Дэззл» не было руля, но первым пришел Джек и «снял сливки», продав свой товар без конкурентов ранним утром в пятницу.

Когда на палубу являлись полисмены, он вскрывал отборных устриц, обильно сдабривал их перцем, ставил на стол и, не давая гостям опомниться, все подливал им в кружки пива из большого кувшина.

Он был общительным пареньком, любил своих друзей пиратов и хотел, чтобы они любили его. Когда они пили, пил и он, они напивались, и пятнадцатилетний Джек, стараясь доказать, что он мужчина, пил наравне с завзятыми пьяницами. За ним укрепилась слава одного из искуснейших моряков, беспощадного в драке и в то же время любителя посмеяться вовсю. Теперь его считали своим, относились как к равному.

В промежутках между набегами, когда флотилия стояла у причала, он шел в Оклендскую библиотеку, подолгу разговаривал с мисс Кулбрит и отбирал пачку книг домой, на «Рэззл-Дэззл». У себя в каютке он запирался, чтоб приятели не застали его врасплох, ложился на койку и принимался глотать книгу за книгой, заедая их леденцами и тянучками.

В пиратской флотилии то и дело случались попойки, вспыхивали драки с поножовщиной и стрельбой: то уведут чужое судно, то подожгут парусник, а то, глядишь, повздорили компаньоны, среди команды завязалась ссора — и готово: удар ножа, убийство. Для Джека это и была настоящая жизнь, без прикрас, вольная и дикая; недаром он зачитывался рассказами о морских скитальцах и разбойниках, о городах, отданных победителю на грабеж и разрушение, о кровопролитных схватках. От песчаных карьеров на отмелях оклендской дельты, где пираты-устричники сводили счеты, где сверкали ножи и противнику швыряли в глаза песок, шел прямой путь к подвигам, необъятным, как сам мир, где сражаются во имя любви, ради высоких, благородных целей.

Долгие месяцы ходил Джек на своей «Рэззл-Дэззл», выплачивал долги няне Дженни, кормил семью, сотни раз пускался в опасные авантюры и душа в душу жил с Мэми в каютке своего шлюпа.

Спустя некоторое время он подружился с двадцатилетним головорезом, носившим имя Сатана Нельсон-младший. Джек с восхищением смотрел на старшего товарища, синеглазого и светловолосого, поджарого, могучего, как Геркулес. Настоящий викинг! Во время пьяной потасовки, в которой принимала участие вся пиратская флотилия, Сатане Нельсону прострелили руку, а его судно «Рейндир» («Северный олень») село на мель и дало пробоину. Джек подрался со своей «командой», то есть со Спайдером, и Спайдер поджег большой грот-парус «Рэззл-Дэззл», а потом удрал. Тотчас же на палубу хлынула ватага пиратов из другой враждующей команды, пробила у «Рэззл-Дэззл» борт, подожгла и затопила судно. Тогда Джек с Сатаной Нельсоном сообща отремонтировали «Рейндир», заняли у Джонни Хейноулда, хозяина кабачка «Ласт Чане», денег, чтобы купить провиант, набрали в бочонки свежей воды, и, подняв паруса, «Рейндир» отправился к устричным садкам.

Ничто на свете не доставляло Сатане Нельсону такой радости, как водить свое судно на волосок от гибели! Были у него и другие странности: например, каким бы бурным ни было море, он никогда не брал риф. Сколько раз они просто чудом спасались от верной смерти! Никому и в голову не пришли бы затеи, на которые отваживался Сатана Нельсон. Джек ни на шаг не отставал от него; мало того, он стремился превзойти своего капитана. Разве он, подобно Нельсону, не был бесстрашным викингом?

Они совершали свои пиратские набеги, рыская вверх и вниз по судоходным бухточкам и проливам. На сотни миль уходили они вдоль речек, впадающих в залив, и в одну ночь набирали добычи не меньше чем на сто восемьдесят долларов. Тем не менее они вечно сидели без денег: стоило сойти на берег, как этот бешеный Нельсон пускался в отчаянный разгул, он искал тех же острых ощущений, которыми наслаждался, играя на море в прятки со смертью и каторжной тюрьмой. Джек считал, что и на суше не годится отставать от приятеля: тот — стакан виски, он — два, хотя, по правде говоря, у него никогда не было особенного желания напиваться.

Вскоре он уже без труда глотал противное, неразбавленное виски. Он полюбил чувство опьянения, дикий смех и песни, буйные драки, случайных друзей. Причудливые фантазии, возникавшие в его мозгу, заставляли его, как ему казалось, говорить с особым блеском. Как только они исчезали, он вновь напивался. Он всегда был человеком крайностей, и неуверенность в себе принуждала его доказывать себе самому и другим, что он не хуже, а лучше остальных, что для него нет ничего невозможного. Король пиратов должен был стать королем пьяниц.

Семья бедствовала, но Джек не заботился о ней, спуская в барах деньги, необходимые на еду и квартиру. Видавшие виды «старики» с набережной, сами люди пьющие, негодовали, глядя, с какой неслыханной быстротой спивается пятнадцатилетний морячок— их недавний подсобный рабочий. Ему сулили год жизни, не больше.

Как-то ночью, промотав все деньги, мучаясь жаждой, но, как все пьяницы, надеясь, что стаканчик все-таки случайно перепадет, они с Сатаной Нельсоном сидели в пивной Оверленд Хаус. Неожиданно ворвался Джо Гусь с новостью: есть случай выпить бесплатно и сколько душе угодно — на политическом митинге в Хейварде. Нужно лишь надеть красную рубашку, пожарную каску на голову и нести на параде факел. Только и всего! После парада открылись ресторанчики, и компания с оклендской набережной переходила из одного в другой, плотным кольцом окружая стойки, залитые виски. Но Джеку с приятелями такой способ показался недостаточно быстрым, и, оттеснив буфетчика, они стали сами брать с полок бутылки. Потом всей ватагой шли на улицу, отбивали у бутылок горлышки о цементную обочину тротуара и пили.

Джо Гуся и Сатану Нельсона жизнь научила осторожно обращаться с неразбавленным виски. Джека — нет. Раз виски ничего не стоит, значит, нужно пить сколько влезет. За эту ночь он влил себе в глотку больше двух кварт. Когда пришло время возвращаться в Окленд, он почувствовал мучительное удушье; все нутро его горело. В поезде он разбил факелом окно, чтобы глотнуть воздуха; это послужило началом пьяной потасовки, в которой его так двинули, что он потерял сознание. Семнадцать часов спустя он очнулся в приморской ночлежке, куда его приволок Сатана Нельсон. Он был так близок к смерти, что еще шаг — и исполнилось бы предсказание старожилов с набережной: этот не протянет и года.

Будь Джек таким же, как другие пираты, он продолжал бы ходить на «промысел» и пить, пока пуля в голову не уложила бы его, как Сатану Нельсона, на скамью в морге беницийского судебного участка. Он мог утонуть или погибнуть от ножа в спину, как его друзья Устрица и Виски Боб; мог, как Спайдер и Ники Грек, кончить тюрьмой Сан-Квентин, куда попадали за дела посерьезнее, чем устричный «промысел».

Но что-то в нем восставало против бессмысленного прожигания жизни, влекло к неизведанным землям, к жизни более достойной. После каждой попойки с Сатаной Нельсоном он забивался в каюту «Рейн-дира», запирал дверь и раскрывал свои любимые книги. Мутило от виски, но книги исцеляли его, новые томики: «Свет погас» Киплинга, «Тайпи» Мельвиля, «Жерминаль» Золя, «Социалист-любитель» Шоу. Айна Кулбрит отложила их для него, когда, свеженькие, еще сохранившие запах влажной типографской краски, они прибыли из Нью-Йорка.

Медленно, ощупью старался Джек выкарабкаться на другую дорогу, когда с ним случилось одно происшествие. Выдался богатый улов, и они с Сатаной Нельсоном на три недели погрузились в беспробудное пьянство, перемежавшееся, как выразился сам Джек, редкими моментами частичного отрезвления. Как-то в час ночи, мертвецки пьяный, он, спотыкаясь на каждом шагу, тщетно пытался взобраться на палубу своего шлюпа пристани в Бениции и сорвался в воду.

Его захватило кипящим водоворотом Каркинесского пролива и понесло по течению. Потом он вспоминал, как в припадке отчаяния решил, что утонуть — это было бы самым блестящим завершением его короткой, но бурной карьеры. Находиться в воде — блаженство само по себе, а, кроме того, ведь именно так и умирают герои!

Когда его проносило мимо людной, ярко освещенной набережной Салано, он ухитрился двигаться бесшумно. Его не обнаружили, опасность миновала, и он обратился к далеким звездам с панихидой по самому себе, радуясь превосходной идее распрощаться со всем и вся. Освещенный сиянием звезд, он лежал на спине, глядел, как проплывают мимо знакомые огни набережной, красные, зеленые, желтые, и меланхолично посылал каждому огоньку сентиментальное «прости». Однако холодная вода отрезвила его, и он пришел к выводу, что умирать все-таки не стоит. Сняв с себя одежду, он рывком повернул к берегу поперек течения. На заре он оказался в бурных водах у острова Мэр Айленд, где сталкивались в яростной схватке стремительные потоки из Каркинесского пролива и пролива Вальехо. Он выбился из сил, окоченел от холода. Ветер с суши гнал рябь, вода попадала в рот. Еще несколько мгновений — и замечательные романы «Зов предков», «Морской волк», «Железная пята», «Мартин Иден», «Лунная долина», «Время не ждет», «Межзвездный скиталец» и сто великолепных коротких рассказов в придачу скрылись бы в волнах залива Сан-Пабло. К счастью, его заметили с греческой рыбачьей лодки, возвращавшейся с уловом в Вальехо, и втянули его, бесчувственного, через борт. Безудержному пьянству был положен конец на много лет.

Несколько дней спустя, когда с грузом устриц Джек и Сатана Нельсон шли к Беницийской пристани, их окликнул таможенный чиновник и предложил оставить сомнительное ремесло устричных пиратов и стать агентами службы рыбачьего патруля. Залив Сан-Франциско был битком набит греческими браконьерами — ловцами семги, китайцами — охотниками за креветками, нарушавшими государственные законы рыбной ловли. Поймав с поличным, их не сажали в тюрьму, а штрафовали. Условия работы были таковы: Джек получает половину суммы, изъятой у пойманных нарушителей. Одна сторона игры в «полицейские и воры» была Джеку основательно знакома; он с радостью согласился и был назначен агентом патрульной службы.

Его первым заданием была облава на китайских креветчиков, расставлявших сети с такими мелкими ячейками, что сквозь них не проходили даже мальки. Джек, Сатана Нельсон и еще четыре агента на «Рейн-дире» и на рыбачьей шаланде вышли с наступлением темноты, встали на якорь под отвесным утесом мыса Пиноль и на рассвете с береговым бризом наискось пересекли залив. Впереди, растянувшись полумесяцем мили на три, лежала флотилия креветчиков. Каждая джонка крепко держалась на поплавках сети, расставленной для ловли креветок. Китайцы спали в трюмах.

Джеку было ведено сбросить на одну джонку Сатану Нельсона, на другую — патрульщика Джорджа, а самому водвориться на третью. Подойдя к первой джонке с подветренной стороны, он развернул грот-парус по ветру и стал скользить вдоль кормы таким тихим ходом, что Сатана Нельсон легко ступил на палубу джонки. Но тут в морскую раковину затрубили тревогу; на палубы высыпали полуодетые китайцы. Джек подвел «Рейндир» к другой джонке, чтоб дать Джорджу прыгнуть на палубу. Потом, опустив грота-шкот, он полным ходом понесся против ветра прямо на джонку, стоявшую с подветренной стороны. Суда с треском столкнулись, смяв длинное весло с правого борта джонки. Зловещего вида рябой китаец, повязанный шелковым желтым платком, испустив леденящий душу вопль ярости, уперся в нос «Рейндира» остроконечным шестом и принялся расталкивать сцепившиеся лодки. Джек на несколько мгновений замешкался, чтобы опустить кливерфал, и в тот самый миг, когда «Рейндир» стал отходить от джонки, перемахнул на нее с линем в руках и закрепил линь.

Безоружный, стоял он один лицом к лицу с пятеркой угрожающе надвинувшихся на него китайцев. За поясом у каждого был заткнут длинный нож. Не двинувшись с места, Джек выразительно опустил руку в карман. Китайцы отступили. Он потребовал, чтобы с носа джонки был спущен якорь. Они отказались. Тогда Джек прошел вперед, бросил якорь и, не вынимая руки из пустого кармана, заставил китайцев погрузиться на «Рейндир». Затем он подошел к другой джонке, где под дулом пистолета, наведенного Джорджем, сбились в кучку китайцы.

Креветчик в желтой повязке как бы невзначай задел Джека и, убедившись в том, что он безоружен, тут же стал подговаривать своих скрутить и сбросить за борт обоих патрульщиков. Джордж — у него-то как раз был револьвер — струсил и потребовал, чтобы Джек высадил китайцев на отлогий берег у мыса Педро. Джек отказался, и тогда Джордж направил револьвер на товарища.

— Ну как, и теперь не повернешь к берегу?

Револьвер и шестнадцать вооруженных ножами китайцев… Упустить пойманных с поличным? Позор! Джек внезапно выбросил руку вверх и низко опустил голову. Пуля не задела его, пройдя слишком высоко. Он схватил Джорджа за запястье, и тут на него бросились китайцы. Джек круто повернул Джорджа, чтоб удар пришелся на него, и, выхватив оружие, толкнул недавнего товарища на Желтую Повязку. Китаец споткнулся и вслед за Джорджем рухнул на палубу. Воспользовавшись моментом, Джек навел на своих пленников револьвер.

На его долю из штрафа досталось почти сто долларов.

Приключениями подобного рода изобиловали и последующие месяцы. Был случай, когда ему пришлось, спасая жизнь, мчаться вдоль набережной Мартинис. По пятам с ревом неслась орава рыбаков: он только что поймал двоих на месте преступления и арестовал их. В другой раз он застиг двух браконьеров за незаконной ловлей осетров и в погоне за ними долго кружил вокруг судна, груженного пшеницей. Однажды он так и не смог угнаться за двумя рыболовами, вооруженными запрещенной снастью. Они брали осетра, как полагалось, на удилище, но зато поднимали на крючках больше тысячи фунтов рыбы.

Почти год работал Джек в патрульной службе, сталкиваясь в повседневной жизни на море и на суше с честными, бесстрашными патрульщиками, с игроками, матросами, содержателями баров, рыбаками, портовыми грузчиками, штурманами океанских судов. Эти люди видывали виды. Не было в мире порта, куда бы они ни заходили, и в каждом были новые женщины, новые, необыкновенные приключения. Кровавая драка, тайное убийство — им было знакомо и это. Всякий раз, выходя на «Рейндире» в залив или возвращаясь на берег, Джек проходил мимо Золотых Ворот, пролива, ведущего в Тихий океан. За этими Воротами — Восток с его тайнами и опасностями. Это о них так красочно рассказывали бывалые люди, это они вставали перед ним со страниц библиотечных книг. Джеку было семнадцать лет.

Рослый, сильный, отважный, он выглядел и чувствовал себя мужчиной. Он хотел увидеть мир, и лишь один путь вел к этой заманчивой цели.

С той самой минуты, когда, купив за два доллара дырявый ялик, он четыре года тому назад вышел в залив, судьба Джека была решена: ему на роду было написано ходить по морям. На доках Сан-Франциско швартовались шхуны, грузовые суда, пассажирские пароходы: было из чего выбирать. И Джек выбрал самый романтический корабль из всех, один из последних парусников, державший курс на Корею, Японию, Сибирь бить котиков. Он не зря без конца перечитывал «Моби Дик» — роман Мельвиля.

* * *

«Софи Сазерленд» была быстроходной шхуной водоизмещением в восемьдесят тонн. Необъятные полотнища парусины тянулись на сотню футов от палубы до клотика главной стеньги. В каюте на баке, где Джек оставил рундук с пожитками, с обеих сторон до самого носа стояли койки; штормовки, морские сапоги, фонари висели по стенам.

Джек, никогда не выходивший из Золотых Ворот, записался все-таки матросом первого класса, чтоб получать по более высокой ставке. Другие члены команды провели на море не один год; корабельная сноровка досталась им ценой долгих и тяжелых испытаний. По большей части это были сухие, костлявые ребята, выходцы из Скандинавских стран. В море они ушли подростками; став моряками, они считали, что подростки должны им прислуживать. Они были возмущены, что этот молокосос считает себя настоящим матросом. Плохо пришлось бы Джеку, если бы он не сумел доказать, что знает свое дело! На шхуне в открытом море, где некуда бежать, его за семь месяцев замучили бы до полусмерти!

Но Джек долго терся среди моряков и хорошо изучил их несложную психологию. Он твердо решил работать так, чтобы переделывать ничего не приходилось. Когда тянули веревки, он не просто делал вид, что тянет, а действительно трудился вовсю. Он знал, что глаза товарищей украдкой, но придирчиво следят за ним, и поставил себе за правило, когда наступала его вахта, выходить на палубу с первыми вахтенными, а в кубрик спускаться с последними, никогда не оставляя за собой незакрепленные шкоты или другой такелаж. Он был всегда готов взобраться по вантам, чтоб выбрать или потравить шкоты марселя; очень скоро понял назначение нескольких новых для него снастей и мог называть все румбы компаса.

На третий день пути, когда у руля была его смена, «Софи Сазерленд» попала в шторм. Капитан сомневался, сможет ли семнадцатилетний матрос держать корабль по курсу при яростном ветре и большой волне, но, последив за рулевым минут пять, одобрительно кивнул головой и пошел вниз ужинать. Джек сражался со штормом. На палубе не осталось ни души. Ветер хлестал в лицо, растрепавшиеся волосы лезли в глаза, а Джек ликовал: ему доверили судьбу всей команды. Целый час он вел судно по курсу Ни одной победой в жизни не был он так горд и доволен!

Но вот улеглась буря, «Софи Сазерленд» бойко шла вперед, и Джек по лицам товарищей заметил, что прежней неприязни как не бывало. Иной раз, правда, не обходилось без потасовок: в узком кубрике было тесно, недолго и ногу отдавить, а этого норовистый матрос первого класса спустить не мог. Но, вообще говоря, путешествие оказалось очень удачным. После шторма выдались погожие деньки — пятьдесят один день безоблачного пути. По ночам Джек лежал у себя на баке, растянувшись на спине, заложив руки за голову. Звезды светили ярко, близко, как будто кто-то нашил их на парусину, растянув ее как тент над кораблем. В теплые дни матросы раздевались догола на палубе и окатывали друг друга из ведра соленой водой. Джек подружился с Большим Виктором и Акселем; в тот рейс их звали не иначе, как Неразлучная Тройка. Приятно проводить часы на баке, слушая, как товарищи плетут морские небылицы о страшных бурях и неслыханных уловах. Когда станет скучно, можно пройти на корму, где, развесив ружья по стенам кубрика, улеглись на свои койки охотники. У них всегда в запасе уйма необыкновенных историй, а кулаки хранят следы тысячи потасовок. Поздно ночью, сменившись с вахты, когда по всему баку раздавался богатырский храп, Джек уходил в другую жизнь — легко и незаметно, так же как в то время, когда был устричным пиратом. Пристроив книгу к стальной стенке на носу, держа в одной руке блюдечко с горящим фитилем, а другой переворачивая страницы, он ночи напролет читал рассказы Мельвиля и Джекобса, купленные на аванс, читал «Мадам Бовари» Флобера и «Анну Каренину» Толстого, взятые из личной библиотеки мисс Кулбрит.

Наконец «Софи Сазерленд» миновала вулканические рифы архипелага Бонин, пройдя между рифами в закрытую гавань, где стояли десятка два таких же морских бродяг, бросила якорь. По заливу на остроносых каноэ сновали туземцы, крутились японцы в сампанах.

Семилетним мальчиком, прочитав «Африканские путешествия», Джек начал мечтать. Прошло десять лет, и он пробил себе дорогу на край земли и теперь своими глазами увидит все, о чем раньше читал в книгах. Он дрожал от нетерпенья — так хотелось сойти на берег и подняться по дороге, терявшейся в зеленом ущелье, возникавшей снова на голом склоне лавы, бежавшей наверх среди пальм и цветов, мимо незнакомых туземных деревень. Наконец-то он выйдет удить рыбу на сампане!

Неразлучная Тройка сошла на берег. Джек был приятелем, значит, оба — Большой Виктор и Аксель— должны пригласить его выпить. Они тоже были его друзьями, значит, и ему следовало поставить бутылочку. У стойки им встретились знакомые с набережной Сан-Франциско, попутчики по другим рейсам, друзья по устричному промыслу. После каждой встречи полагалось снова выпить — что еще может быть лучше на свете, чем добрые товарищи?

«Софи Сазерленд» простояла в заливе архипелага Бонин десять дней, но Джек так и не поднялся по дорожке, вьющейся среди цветов вдоль деревушек. Зато он завел сотни друзей среди китобоев, наслушался бесчисленных историй, вволю покутил с приятелями, участвовал в опустошительном набеге на туземное селение, распевал под звездами разухабистые хоровые матросские песни, был ограблен мальчишками — беглыми юнгами, — короче говоря, вел себя, как старый морской волк.

Набрав в бочонки воды, «Софи Сазерленд» полным ходом пошла на север. Джек, которому предстояло работать на веслах, много дней трудился, обтягивая весла кожей и оплетая уключины, чтобы бесшумно подкрадываться к котикам. Настал день, когда впередсмотрящий разглядел вдали японские берега, и тут они наткнулись на огромное стадо котиков. Вместе со стадом они шли на север, преследуя котиков до самых берегов Сибири, безудержно опустошая стадо, убивая и снова убивая, выбрасывая освежеванные туши акулам, складывая шкурки. Доставив охотника обратно на шхуну, Джек принимался орудовать длинным, как у мясника, ножом, освежевывая котиков. Каждый день приходилось работать на скользкой от жира и крови палубе, заваленной шкурками и тушами. Из шпигатов алыми потоками хлестала кровь. Это была жестокая, грубая работа, но в глазах Джека она превращалась в славное приключение. Он наслаждался каждой минутой.

Прошло три месяца, и котики отправились в лучший мир, а «Софи Сазерленд» — на юг, держа курс На Иокогаму, с горой шкур на борту и солидной выручкой в перспективе. В Иокогаме бок о бок с теми, кто вместе с ним смотрел в лицо смерти, Джек пил и усмехался украдкой, вспоминая, как всего пять месяцев назад его считали мальчишкой, не имеющим права называться моряком.

Вернувшись в Сан-Франциско, он поставил приятелям по бутылке виски, распрощался, сел на паром и отправился домой, в Окленд.

Семья была по горло в долгах, кое-как перебиваясь на несколько долларов — жалованье Джона Лондона, служившего констеблем Бруклинского района. Из денег, заработанных на «Софи Сазерленд», Джек заплатил по счетам, купил себе подержанную шляпу, пальто, фуфайку, две рубашки по сорок центов, две смены белья по пятьдесят. Оставшиеся деньги он отдал Флоре. Пылкое увлечение миром оклендской набережной остыло; кончилась тяга к бродячей жизни. Несколько дней он блаженствовал среди книг. Потом взялся за дело.

Время было тяжелое: финансовая паника 1893 года повергла страну в жестокую депрессию; восемь тысяч предприятий потерпели крах, в том числе много банков. Предприятия, кроме самых необходимых, закрылись: возросло число безработных. Тех, у кого была хоть какая-то работа, считали счастливчиками. Десять центов в час — вот самое большее, на что мог рассчитывать в Окленде здоровый мужчина. Рабочие бастовали, капиталисты отвечали локаутами, и возможность получить работу с каждым днем отдалялась.

Единственное, что удалось найти Джеку, было место на джутовой фабрике: десять центов в час, один доллар за десять часов работы. Станки на фабрике стояли бесконечно длинными рядами.

Торопливо вращались веретена; в теплом, влажном воздухе летали густые хлопья корпии. В непрерывном шуме приходилось кричать во все горло, чтобы тебя услышал сосед. У станков стояли дети всех возрастов, начиная с восьмилетних. Изнуренные постоянным недоеданием, искалеченные машинами, страдающие рахитом и чахоткой, они работали шестьдесят часов в неделю, чтобы получить два доллара.

Примерно в этот период Джека стали, как он любил говорить, «волновать неведомые склонности и молодые силы» — эту довольно-таки вычурную фразу следовало понимать так: он стал интересоваться девушками. На «Рэззл-Дэззл» ему была женою Мэми. Знал он и других видавших виды женщин с залива Сан-Франциско. Теперь семнадцатилетний парень вдруг стал так стыдиться грубых привычек, которые перенял у своих неотесанных дружков, что в обществе самой обыкновенной вежливой девушки умирал от смущения. Прежде он так старался поскорее стать мужчиной и так был занят этим, что решительно ничего не знал о девушках.

Он был «с той стороны» и поэтому имел мало шансов познакомиться с хорошенькими, милыми и чистенькими девушками, которые ему теперь нравились. У него появился новый приятель, кузнец-подмастерье Луис Шатток. По словам Джека, этот малый был непревзойденным мастером всяких безобидных затей и считал себя умудренным опытом, бывалым горожанином. Луис сделался наставником Джека. После работы молодые люди шли домой ужинать. Потом, умытые, в свежих рубашках, они покупали в кондитерской сигареты и сладости. Пойти к какой-нибудь девушке домой, в гости? Не пустят. На танцы? Но обоим приходилось дома платить за еду и квартиру, так что карманных денег оставалось всего центов семьдесят пять. Вечерами оставалось только прохаживаться по улицам. Луис все старался показать приятелю, как бросить красноречивый взгляд, как улыбнуться, приподнять шляпу. Смотришь, тебя и заметят: вот послышался нерешительный смешок — тут-то и надо заговорить. Но Джек был скромен и застенчив. Девушки оставались для него чем-то удивительным и недоступным; в решающий момент присутствие духа изменяло ему, самоуверенный вид сменялся робким, а развязность, совершенно необходимая в подобных случаях, исчезала бесследно.

Кое с кем он все же познакомился. Изредка он приглашал какую-нибудь девушку в Блер-парк. Трамвай — двадцать центов как не бывало! Мороженое — две порции — тридцать центов… и потом всю неделю сиди без гроша. Его слабостью были ирландки; в записной книжке появились адреса: Нелли, Долли, Кэти — фабричные девчонки, которым нравилось, что он без устали танцует, нравились его шутки и заразительный смех. А ему больше всех нравилась Лиззи Коннеллон, гладильщица из одной оклендской прачечной. У Лиззи было славное личико и острый язык: за словом она в карман не лезла. Она подарила Джеку свое золотое кольцо с камеей, чтобы все видели, кто ее дружок.

Наконец пришла любовь. Ее звали Хейди. На собрании Армии Спасения они случайно оказались рядом, Джек и эта шестнадцатилетняя девушка в шотландском беретике и юбке, доходящей до края высоких шнурованных ботинок. У нее было тонкое овальное лицо, красивые карие глаза, каштановые волосы и нежный рот. Джек влюбился с первого взгляда.

Они встречались украдкой, на полчаса, и он до конца изведал все сумасшествие юношеской любви. Он не был уверен, что это самая глубокая любовь, но что эта была любовь сладостная — он ни минуты не сомневался. Его называли Королем Устричных Пиратов. Он миг наравне с настоящими мужчинами идти куда угодно, хоть на край света, умел водить корабли, оставаться на палубе в шторм и непогоду. Он бывал в самых темных портовых притонах, мог постоять за себя в любой перепалке с отпетыми головорезами, «свистать» всю команду к стойке. Но как себя вести с этой тоненькой девочкой, безгранично несведущей в житейских делах — в такой же мере, в какой, как ему казалось, он был искушен и опытен, — этого он не ведал. Им и встретиться-то удалось всего раз десять и столько же раз обменяться поцелуями — короткими, невинными и необыкновенными. Они нигде не бывали, даже на дневных представлениях. Он тешил себя уверенностью, что она, конечно, любит его. Сам-то он ее любил, в этом не было никаких сомнений. Больше года он мечтал о Хейди во сне и наяву. Она навсегда осталась для него дорогим воспоминанием.

Как-то вечером Флора, прекрасно помнившая, что отец Джека писал книги, вошла к сыну с номером газеты «Сан-Франциско Колл» и принялась уговаривать его написать что-нибудь и послать на конкурс, объявленный газетой. Несколько мгновений Джек колебался. Но тут в его памяти всплыл тайфун, с которым «Софи Сазерленд» пришлось сразиться у берегов Японии. Присев у кухонного стола, он стал сочинять рассказ. Он писал быстро, гладко, почти без усилий. На другой день рассказ был закончен, отделан, насколько хватило умения, и отослан в редакцию «Колл». Он был удостоен первой премии — двадцать пять долларов. Вторую и третью получили студенты Калифорнийского и Станфордского университетов.

Прошло сорок пять лет, но, читая «Тайфун у японских берегов», находишь рассказ все таким же свежим и сильным. В ритме повествования слышатся мерные вздохи моря, напряженное внимание не ослабевает ни на секунду; образы встают как живые. Музыка звучит во фразах, написанных семнадцатилетним подростком, не закончившим среднюю школу. «Колл» писала: «Самое поразительное — это размах, глубокое понимание, выразительность и сила. Все выдает молодого мастера». Пророческие слова!

День, когда вышла эта статья, был самым счастливым в жизни Джона Лондона с тех пор, как он покинул Айову. Флора только посмеивалась втихомолку, радуясь своей выдумке, а Джек тут же засел за кухонный стол писать новую морскую быль. Однако газета «Колл» не была литературным журналом — рукопись прислали назад. В записной книжке этого периода Джек внес в графу расходов тридцать центов на почтовые марки и бумагу: следовательно, он продолжал писать и отсылать рукописи в журналы.

Если бы Джек сам взялся регулировать «Финансовый приход и расход», как раньше, когда работал на консервной фабрике, семья, пожалуй, могла бы жить сносно. Увы, он отдавал заработок Флоре. Оклендский житель Томас Э. Хилл вспоминает, как его сестра, у которой Лондоны снимали квартиру, попросила жильцов съехать, потому что Флора ей задолжала за два месяца.

На джутовой фабрике Джеку обещали прибавку — четверть доллара в день. Но, проработав там несколько месяцев, он увидел, что хозяева не намерены сдержать слово. Джек ушел с работы. Десять центов в час — больше не получишь, занимаясь черной работой. Всегда останешься на самом дне кормушки. Убедившись в этом, он решил приобрести специальность. Новому открытию под названием «электричество», казалось, принадлежит будущее, и Джек решил стать электромонтером. Явившись на электрическую станцию Оклендского трамвайного парка, он сказал директору, что не боится любой работы и готов начать с самых азов. Тот поставил его в подвал на переброску угля: тридцать долларов в месяц и один выходной. Подавать уголь кочегарам, поддерживавшим огонь в топках, приходилось и в дневную и в ночную смену. Работая даже во время обеденного перерыва, Джек редко кончал раньше девяти вечера — на круг выходило тринадцать часов в день. Заработок, таким образом, снижался до восьми центов в час — меньше, чем он получал в четырнадцать лет на консервной фабрике. От топок несло нестерпимым жаром. Обливаясь потом, Джек насыпал уголь в чугунную тачку, взвешивал, вез в кочегарку и сбрасывал на железные листы перед печами. Когда кочегары не поспевали за ним, Джек нагромождал целую гору угля, подпирая ее, чтобы не осыпалась, крепкими досками.

Ему вновь пришлось стать рабочей скотиной.

Возвращаясь домой затемно, он был так измучен, что не мог есть. Умыться и свалиться в постель— единственное, на что он оставался способен. Для книг, для хороших девушек, для того, чтобы ощущать самый вкус и цвет жизни, не хватало ни времени, ни сил.

Ведь и по воскресеньям он был занят на работе. Он стал худеть. Целые дни напролет он, как в кошмаре, двигался в удушливо-жарком мареве угольной пыли — снова не мог понять, почему эта работа так мучительна для него; ведь он справлялся с делами и потруднее, работал вровень с людьми старше и сильнее его. Наконец один кочегар из жалости рассказал ему, что у них всегда было два подручных: один работал с дневной сменой, другой — с вечерней. Оба получали по сорок долларов в месяц. Подвернулся Джек, молодой, горящий желанием учиться, и директор уволил подручных, а Джека заставил управляться за двоих. Джек спросил: «Почему же ты раньше не сказал?» — «Потому что директор пригрозил выгнать меня в шею», — отвечал кочегар.

Несколько дней спустя этот же кочегар показал Джеку заметку в оклендской газете: один из бывших подносчиков угля — Джек, сам того не зная, работал на его месте — кончил жизнь самоубийством: он не мог найти работу, чтобы прокормить жену и троих детей. Джек отшвырнул лопату.

Дни бешеной работы кончились тем, что он проникся отвращением к физическому труду. Раб или бродяга — золотой середины не найдешь! Он был молод и силен, он любил жизнь. Его безудержно влекло к опасностям и приключениям. Не лучше ли потешить себя вдоволь, побуянить, шатаясь по белу свету, чем сгубить свою молодость и здоровье в угоду людской алчности?

Джек пришел к такому заключению в апреле 1894 года. В то время безработица в Соединенных Штатах возросла до умопомрачительных масштабов. На родине Флоры, в городе Мэслон, штат Огайо, человек по имени Кокси собирал армию безработных, готовясь повести ее на Вашингтон и потребовать у конгресса пять миллионов долларов, чтобы дать людям работу на постройке новых больших дорог. Газеты уделяли Федеративной армии Кокси столько внимания, что в ряде американских городов стихийно возникали отряды. В Окленде некто Келли сформировал из безработных военные роты и договорился с железнодорожниками, что людям будет обеспечен бесплатный проезд в товарных вагонах.

Услышав об армии Келли, Джек живо ухватился за эту возможность. Он поступит в армию и вместе с ней отправится в Вашингтон. Трудно было устоять против столь заманчивого приключения. Он подводил этим Флору и Джона Лондона, но это удерживало его не больше, чем в те дни, когда он сменил консервную фабрику на сомнительные доходы устричного пирата. В этом не было ничего удивительного: нельзя сказать, чтобы его родители сами были ярыми приверженцами строгой дисциплины и самопожертвования или неукоснительно выполняли свои моральные обязательства.

Армия генерала Келли должна была двинуться из Окленда в пятницу, 6 апреля. Когда во второй половине дня Джек и его приятель Фрэнк Дэвис добрались до сортировочной, где формировались товарные составы, выяснилось, что рано утром армия уже уехала. Тогда Джек воскликнул:

— Давай, Фрэнк, едем! Бродяжить — это по моей части; будем зайцами пробираться к востоку на товарных, пока не догоним армию Келли.

Не прошло и часа, как он разыскал готовый к отправлению состав. Незаметно приоткрыв раздвижную дверь товарного вагона, он забрался туда вслед за Фрэнком и закрыл за собою дверь.

Раздался свисток паровоза. Джек лежал в темноте и улыбался.

Джек сказал Фрэнку Дэвису, что он не новичок в бродяжничестве, и это была правда. Не первый раз он шел на дорогу. Три года тому назад, когда ему было пятнадцать лет, в устричном промысле наступило временное затишье. Шлюп Джека стоял в конце пароходной пристани в Бениции, а сам он сидел на палубе и грелся на теплом солнышке. Свежий ветер обдувал его щеки; мимо, увлекаемые приливом, бурно пронеслись волны. Джек сплюнул за борт, чтобы измерить скорость течения, и, увидев, что с приливом можно дойти почти до Сакраменто, поднял парус и отдал швартовы.

В Сакраменто он пошел на речку купаться и встретился с компанией подростков, загоравших на песчаной отмели. Они говорили на особом языке, совсем не так, как те, с кем водился Джек. Это были «дорожные ребята». По сравнению с их похождениями устричный промысел казался детской забавой. Каждое слово манило Джека в новый мир, мир вагонных осей и планширов, «слепых» багажных вагонов и «товарных пульманов», «быков» или «фараонов», «отбросов» или «падали», «легавых», «беглых», «табачников», «загребал», «котов», «стариков», «зеленых пижонов». С каждым словом его все сильнее притягивала Дорога. Он стал членом «толкучки», то есть шайки.

У него появилась кличка «Сейлор Кид» — «Морячок». Главарь шайки Боб прибрал его к рукам и из «кутенка», или «неженки», вышколил бывалого «пижона», или «дорожного парня». Его успешно научили «зашибать по малому на главном ходу», то есть клянчить на центральной улице; показали, как «прокатить» пьянчужку, «почистить» «тугой узелок», «стибрить» пятидолларовую стетсоновскую твердополую шляпу с головы богатого китайца из долины Сакраменто. Один раз его, как участника уличной драки, забрали в полицию, и он три дня отсидел в тюрьме.

Вскоре ему объяснили, что по закону Дороги настоящим «дорожным парнем» становишься не раньше, чем пересечешь Сиерру-Неваду на площадке «слепого» вагона с дверью посредине. Вот почему однажды ночью Джек и недавно приставший к шайке Френч Кид стояли в темноте у полотна Центральной Тихоокеанской, дожидаясь экспресса. Когда поезд поравнялся с ними, приятели на ходу уцепились за край площадки «слепого» вагона. Френч Кид сорвался и попал под колеса. Ему отрезало обе ноги.

Боб заранее предупредил Джека: пока не проедешь Роузвилл с его констеблем, злым как собака, сиди на «палубе», то есть на крыше вагона. Потом спускайся на заднюю «слепую» площадку почтового. Но… экспресс мчался через Сиерру-Неваду, минуя щиты от снежных заносов, пролетая тоннели, а Джек так и не отважился слезть вниз на полном ходу. Всю ночь он трясся на «палубе», пока, перевалив хребет, поезд не остановился у станции Тракки. «Сдрейфил!» От ребят из «толкучки» он скрыл свой позор, и по возвращении в Сакраменто его встретили с распростертыми объятиями и провозгласили стопроцентным бродягой.

Через неделю-другую Сакраменто ему надоел, и, забравшись в товарный поезд, он вернулся в Окленд. Прошло три года, и вот он снова стал /«товарищем ветра, который бродит по свету».

Джек с Фрэнком Дэвисом сошли с «товарного пульмана» в Сакраменто — и напрасно. В четыре часа дня армия Келли двинулась в Огден. На экспрессе «Трансконтинентальный» им посчастливилось продержаться до Тракки, а там их «спустили в канаву» — иными словами, вышвырнули из поезда. В ту же ночь они еще раз попробовали вскочить на восточный экспресс. Фрэнку это удалось, Джек отстал. Зато с товарным ему повезло. В вагоне было холодно, и все-таки он умудрился так крепко заснуть, что не проснулся, даже когда состав перевели на запасный путь в Рено. Этот день Джек провел в Рено, наблюдая, как на всех углах и перекрестках безработные собираются в отряды, готовясь выступить на восток. Сотни безработных по всей линии шли вслед за головным отрядом Рабочей армии Келли.

Джеку во что бы то ни стало надо было догнать Фрэнка. Не дожидаясь, пока сформируется рота безработных, он пустился в путь и целые сутки ехал в товарном вагоне, а потом до четырех утра проспал в паровозной будке в Водсвордском депо, пока не пришлось уносить ноги от мойщиков. Дальше он отправился с первым товарным, забившись в тендер — «слепняк». В карман его пальто залетела искорка от паровоза. Вспыхнуло пламя, и затушить его, когда поезд движется со скоростью сорок миль в час, оказалось нелегкой задачей. Пальто и пиджак пришлось выкинуть, они были испорчены безнадежно.

Ночью в Виннемуке он догнал Фрэнка. Было решено дождаться отряда из Рено и дальше двинуться вместе. Но подвернулся товарный поезд, и соблазн оказался слишком велик: друзья забрались в вагон и поехали дальше на восток. Через два дня они снова расстались, и в записной книжке Джека появились торопливые, написанные детским почерком строчки:

«Дорога потеряла для Фрэнка всю прелесть. Исчезла романтика приключений, осталась лишь суровая действительность, гласящая: «Трудно — терпи!» Итак, Фрэнк решил вернуться на запад. Ну что ж! Он немало повидал, это пойдет ему на пользу. Кругозор его расширился, теперь он лучше понимает, что представляют собою «низы» нашего общества. И в будущем, выбравшись из нужды, он, конечно, мягче, добрее посмотрит на встречного бродягу. Сегодня вечером он тронется на запад, я — на восток. Мне предстоит колоть уголь на паровозе до самого Карлина».

Для Джека прелесть бродячей жизни заключалась главным образом в отсутствии однообразия. В «Стране Хобо», в этом бродяжьем царстве, — причудливая, вечно меняющаяся жизнь; невозможное случается на каждом шагу, за каждым поворотом притаилась в кустах новая неожиданность. Один день не похож на другой, врезаясь в память быстрой сменой неповторимых картин. По ночам Джек путешествовал в товарных и пассажирских составах, а когда наступало обеденное время, «закидывал ноги» — иными словами, выпрашивал подаяние с черного хода или попрошайничал на главной улице. Он встречался с сотнями таких же «хобо», вместе с ними странствовал зайцем по железным дорогам, отдавал в общий котел курево и деньги, «кипел» — ссорился, готовил в «джунглях» — притонах — традиционное блюдо бродяг «маллиган», «зашибал по малому на главном ходу», резался в карты, слушал и плел сам немыслимые истории и, покупая право путешествовать на самых скорых, выполнял приказания «профессионалов».

Однажды его «сбросили в канаву» — спустили с поезда — в пустыне Невада, и целую ночь пришлось пешком добираться до ближайшей узловой станции. Дело было глубокой зимой. В нагорных пастбищах стояли холода, снег лежал на вершинах, печально завывал ветер, а Джек, как «прожженный» бродяга, из щегольства не запасся одеялом. Нередко случалось ему часами «закидывать ноги» у кухонных дверей и уходить несолоно хлебавши. Или, приехав в незнакомый город за полночь без гроша в кармане, ночь напролет трястись от холода в «джунглях» у железной дороги. Случалось, что он ночевал, примостившись на паровозной раме, «скотосбрасывателе», осыпаемый дождем горячей золы, мечтая хоть ненадолго вздремнуть под пыхтенье паровоза и пронзительный скрип колес. Как-то раз, голодный как волк он получил подаяние — огромный сверток в газетной бумаге — и со всех ног помчался в укромное местечко поблизости насладиться пиршеством. В свертке влажным комом лежал сладкий домашний пирог, оставшийся от гостей. Джек сел на землю и заплакал.

Именно «забрасывая ноги», он достиг совершенства в искусстве вдохновенно сочинить тут же, на месте, подходящую к случаю историю. Ведь успех дела зависел от того, хорошо ли подвешен язык! Едва открывалась дверь на черном ходу, как он должен тут же раскусить свою жертву и придумать рассказ, соответствующий ее характеру и наклонностям. В Рено черную дверь открыла пожилая добродушная «мамаша», и Джек в мгновение ока превратился в чистого как слеза, невинного юношу. Ему трудно говорить… Ни разу в жизни не протягивал он руки за куском хлеба… Лишь муки свирепого голода склонили его на поступок столь низменный и недостойный. Он просит милостыню — он! И добродушной хозяйке, чтобы как-то рассеять это отчаянное смущение, осталось только уговорить его зайти в кухню «посидеть» — сущее наслаждение для бродяги.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.