Детство Ивана

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Детство Ивана

О детских годах Ивана источники рассказывают скупо. Впрочем, это понятно: летописцев и публицистов интересовали зрелые государственные деятели. Некоторые отрывочные сведения дополняются воспоминаниями самого Ивана, изложенными в письме к бежавшему за границу князю Андрею Курбскому.

Эти свидетельства говорят о том, что Иван Грозный родился 25 августа 1530 года. Накануне рождения ребенка – вечером 24 августа – быстро стемнело. Небо над Москвой заволокло грозовыми тучами. Улицы рано опустели. К полуночи дома и сады погрузились в непроглядную тьму. Наступившая тишина нарушалась лишь легким шелестом листьев. Вдруг, сразу, ветер, словно сметя тишину, завыл, засвистел, загремел ставнями, захлопал калитками, заскрипел вековыми стволами. Сверкнула молния, на миг расщепив тишину, и раздался удар грома небывалой силы. Началась гроза. Огненные сабли во всех направлениях рассекали тьму. Одни исчезали в вышине, другие вонзались в землю, в дома. И вот в долгих раскатах громового удара родился новый звук – назойливый и монотонный. Били в набат. Москва загорелась в нескольких местах. Люди тушили пожары, а ветер раздувал пламя. Неожиданно, сами по себе, зазвонили колокола Спасского собора. С колокольни одной из церквей сорвался и упал на землю большой колокол. Все это были страшные приметы. Ожидали, что в эту ночь случится большая беда. Жители в страхе дожили до рассвета… Природа как бы предсказывала рождение царя-тирана. Казанская ханша, узнав о рождении ребенка, объявила московским гонцам: «Родился у вас царь, а у него двое зубы: одними ему съесть нас [татар], а другими вас». Однако тогда же появился и чудесный рассказ о том, будто какой-то юродивый предсказал ожидавшей ребенка великой княгине, что у нее родится «Тит – широкий ум»[1].

Рождение мальчика принесло огромную радость великому князю. Василию III в это время было уже за пятьдесят, а его жене, Елене Васильевне Глинской, – на 25 лет меньше. И здесь мы сделаем небольшое отступление.

Василий III, родившийся в 1479 году, женат был дважды. В 1505 году он женился на Соломонии Сабуровой, представительнице старинного московского дворянского, но незнатного рода, которую выбрал из 1500 претенденток. По свидетельству источников, Василий очень любил свою жену. Шли годы, но почти двадцать лет от этого брака не было детей, не было наследника. Соломония и Василий долгие годы прибегали к помощи знахарей и колдунов, но все оказывалось безуспешным. Отсутствие наследника грозило переходом престола в руки одному из братьев Василия – Юрию или Андрею. Это привело бы к серьезным перестановкам в правящей элите государства и не могло не беспокоить московское боярство. Своеобразный выход был найден. Василий III решил развестись со своей женой. Но по православным канонам это возможно было сделать только при наличии серьезных причин, а таковых не было. Выходом из создавшегося положения могло стать пострижение Соломонии, однако для этого необходимо было получить согласие княгини. Но она его не давала. Тогда один из подручных Василия III, «не брезгуя такими средствами, как избиение бичом», добился от Соломонии согласия на пострижение. В ноябре 1525 года ее постригли в монахини под именем София и отправили в Суздальский Покровский монастырь. (По некоторым неофициальным свидетельствам, в монастыре у нее родился ребенок. Государь направил туда комиссию, которая нашла захоронение, однако в гробу оказалась кукла. Позже гуляла сказка о том, что Иван Грозный ввел опричнину с целью разыскать «своего старшего брата», который имел большие права на престол, чем он сам.).

Получив развод, Василий III в начале следующего года женился второй раз. Его избранницей стала двадцатилетняя княжна Елена Васильевна Глинская (она принадлежала к княжескому роду, который возводят к одному из сыновей темника Золотой Орды Мамая. Род этот владел в Поднепровье г. Глинском, давшем ему название. Глинские служили литовским князьям, в начале XVI века перешли на службу к Московскому князю. Дядя Елены Михаил, знаменитый на всю Европу воин, служил Германской империи, Ордену, Литве и России и за попытку вернуться в Литву в это время находился в заточении). Интересно отметить, что государь после женитьбы, по словам H. М. Карамзина, «вопреки добрым московским нравам», в угоду молодой жене «обрил себе бороду и пекся о своей приятной наружности».

Второй брак также не сразу имел счастливый исход. Первенец государя родился только на пятом году его супружества, что дало повод злым языкам предполагать, что он, как Святополк Окаянный (сын то ли Ярослава, то ли Владимира Великого), по словам летописца, был «от двою отцю». Последующая близость великой княгини к князю Ивану Федоровичу Оболенскому-Телепневу прямо указывала и на того, о ком говорила сплетня. (Этой сплетни придерживаются и некоторые современные российские историки. Свои выводы они обосновывают неуравновешенным характером Ивана и слабоумием его брата Юрия. Признаки таких заболеваний имелись и у фаворита Елены Глинской.)

Но пора вернуться к младенцу. Государь Василий, в отличие от сплетников, сомнений не имел. Он с большим церемониалом крестил сына Ивана в Троице-Сергиевом монастыре. Тогда же, по существовавшей еще в период Киевской Руси традиции, он приказал в честь такого важнейшего семейного события построить церковь. И на правом высоком берегу реки Москва, в подмосковном селе Коломенское, русские мастера возвели великолепную каменную шатровую церковь во имя Вознесения Господня (1530–1532 гг.). При постройке здания впервые на Руси в камне были воплощены формы, характерные для русского деревянного зодчества. Новизной и красотой своих форм, легкостью и изяществом силуэта, органической связью с окружающей природой храм Вознесения по праву считается выдающимся памятником русского зодчества.

Спустя год после рождения сына в день его ангела, 29 августа 1531 года, государь в присутствии годовалого Ивана торжественно построил, по вековому русскому обычаю, в один день «обыденку» – церковь на Ваганькове в Москве. Это была еще одна благодарность за рождение наследника. Летопись отмечает, что в этот день великий князь «совершил обет свой и, начав дело своими царскими руками раньше всех делателей, и по нем начали делать, и сделали ее [церковь] единым днем: того же дня и освещена была».

Отец заботился о сыне и в дальнейшем. По крайней мере в письмах к Елене он интересовался его здоровьем. В одном из них Василий спрашивает, «что такое появилось у Ивана на шее?». В другом – «что Иван прокричал?». К сожалению, отец заботился о сыне недолго. В конце сентября Василий заболел. «Болячка» на ноге, причинявшая тяжкие страдания, мучила его два месяца и вызвала общее заражение крови. Предчувствуя наступление смерти, Василий передал, как сообщают летописи, «великое княжение сыну своему большому князю Ивану и нарече его сам при своем животе великим князем и приказа его беречи до пятнадцати лет своим боярам немногим». Историк H. М. Карамзин добавляет: «Отпустив митрополита и братьев, [князь] так говорил боярам: “Ведаете, что государство наше идет от великого князя киевского, Святого Владимира: что мы природные вам государи, а вы наши извечные бояре. Служите сыну моему, как мне служили: блюдите крепко, да царствует над землею: да будет в ней правда! Не оставьте моих племянников, князей Вельских: не оставьте Михаила Глинского: он мне ближний по великой княгине. Стойте все за едино как братья, ревностные ко благу отечества! А вы, любезные племянники, усердствуйте вашему юному государю в правлении и в войнах: а ты, князь Михаил [Глинский], за моего сына Ивана и за жену мою Елену должен охотно пролить кровь свою и дать тело свое на раздробление”». Василий III, призывая бояр верой и правдой служить своему сыну, одновременно создал при малолетнем наследнике опекунский совет. (Интересно заметить, что Василий не включил Елену в состав опекунского совета. Она, как издавна повелось на Руси, получала вдовий удел и отстранялась от власти.) Правда, Синодальная летопись говорит об обратном: «Приказывает [Василий] Елене скипетр Великой Руси до возмужания сына: зная ее как боголюбивую и милостивую, тихую и справедливую, мудрую и мужественную, и всякого царского разума исполненного сердца ее, всем любимой Великой Елене русской…»

Историк Р. Г. Скрынников считает, что в состав опекунского совета вошли семь приближенных к Василию III бояр и дворян. Среди них он называет младшего брата государя Андрея, боярина М. Юрьева, князей В. Шуйского и М. Воронцова. Кроме того, он говорит о Михаиле Глинском, Иване Шуйском, Михаиле Тучкове. Именно эти лица должны были оградить трон от притязаний братьев государя Юрия и Андрея, которых поддерживали и отдельные члены Боярской думы. Беспокоясь о судьбе своего сына Ивана, Василий III всячески убеждал своих братьев «крепко стоять на том, на чем они договорились и крест целовали, именно – чтобы сын его учинился на государстве государем, чтобы была в земле правда и чтобы в их среде розни никоторые не было». Братья это обещали. Прошло несколько дней, и 4 декабря 1533 года московский государь Василий III Иванович, тревожась за свою семью и судьбу государства, отошел в мир иной. В высших кругах власти наступило некоторое смятение, что описал H. М. Карамзин: «Никогда Россия не имела столь малолетнего властителя, никогда – если исключим древнюю, почти баснословную Ольгу – не видала своего кормила государственного в руках юной жены (женщины) и чужеземки, литовского, ненавистного рода. На троне не бывает предателей; опасались Елениной неопытности, естественных слабостей, пристрастия к Глинским, имя которых напоминало измену. Хотя лесть придворная славила добродетели Великой княгини, ее боголюбие, милость, проницательность ума и явное сходство с бессмертною супругою Игоря, но благоразумные уже и тогда умели отличать язык Двора и лести от языка истины; знали, что добродетель царская, трудная и для мужа (мужчины) с крепкими мышцами, еще гораздо труднее для юной, нежной, чувствительной жены, более подверженной действию слепых, пылких страстей».

Действительно, мать нельзя было отстранить от малолетнего сына. Следовало искать компромисс с регентским советом и Боярской думой, где находились как сторонники, так и противники Елены Глинской. Такое положение побудило Елену действовать решительно. Уже на следующий день после кончины великого князя в Успенском соборе Московского Кремля митрополит Даниил и весь причет церковный, князья, бояре и все православное христианство возвели малолетнего Ивана на престол, на великое княжение. Митрополит благословил Ивана крестом, сказав: «Бог благословляет тебя, государь, князь великий Иван Васильевич, владимирский, московский, новгородский, псковский, тверской, югорский, пермский, болгарский, смоленский и иных земель многих, царь и государь всея Руси! Добр здоров будь на великом княжении, на столе отца своего». Новому государю пропели многолетие, и пошли к нему князья и бояре, понесли дары многие; после этого отправили по всем городам детей боярских (молодых служилых людей) приводить к присяге жителей городов и селений. Елена при малолетнем сыне, как в свое время и княгиня Ольга, стала, несмотря на наличие регентского совета, правительницей государства. Все документы, относящиеся к внутренней жизни государства, подписывались именами сына и матери, например: «Повелением благоверного и христолюбивого Великого князя, Государя Ивана Васильевича всея Руси и его матери, благочестивой царицы, Великой государыни Елены»; или «Князь великий и мать его Великая княгиня посоветовавшись о том с боярами, повелели». В переписке с иностранными государствами имя Елены не упоминалось.

Первое дело было сделано. Но, несомненно, управлять таким государством, как Россия, Елена самостоятельно не могла, да и не умела. Нужны были надежные, доверенные сторонники. Такими стали ее дядя, князь Михаил Глинский, и ближний дворянин Василия III Шигона Поджогин. Именно к ним в первые дни правления Елены обращались челобитчики по государственным делам. Казалось, что Михаил Глинский в Москве достиг такого же положения, как в свое время у литовского князя. Но судьба обманчива. Вскоре у князя появился серьезный соперник – то был князь, конюший боярин (первый боярин в думе) Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. Он сумел добиться особого расположения великой княгини, сблизившейся с ним. Это произошло, вероятно, благодаря Аграфене Челядниной, сестре Ивана Федоровича, которая была мамкой великого князя.

Сейчас трудно сказать, в какой степени сложившаяся ситуация в верхах русского государства активизировала агрессивность соседних стран. Но то, что это произошло, не вызывает сомнения. Иван Грозный в письме своему оппоненту Андрею Курбскому пишет: «Когда по божьей воле, сменив порфиру на монашескую рясу, наш отец, великий государь Василий, оставил это бранное земное царство и вступил на вечные времена в царство небесное предстоять пред царем царей и господином государей, мы остались с покойным братом, святопочившим Георгием (Юрием), мне было три года, брату же моему год, а мать наша, благочестивая царица Елена, осталась несчастнейшей вдовой, словно среди пламени находясь; со всех сторон на нас двинулись войной иноплеменные народы – литовцы, поляки, крымские татары, Астрахань, ногаи, казанцы, и от вас, изменников, пришлось претерпеть разные невзгоды и печали – князь Семен Вельский и Иван Ляцкий, подобно тебе, бешеной собаке, сбежали в Литву [1534 г.]». Вскоре польский король Сигизмунд I Старый начал войну, в ходе которой к Польско-Литовскому государству отошли города Радогощ, Гомель, Стар о дуб. Недовольный незначительными результатами войны, Вельский отправился в Стамбул, где вел переговоры с турецким султаном, а затем принимал участие в походе крымско-татарских войск на Русь 1536 года. «А куда они только не бегали, взбесившись, – продолжает царь, – и в Царьград, и в Крым, и к ногаям, и отовсюду шли войной на православных. Но, слава Богу, ничего из этого не вышло – по божьему заступничеству, и Пречистой Богородицы, и великих чудотворцев, и по молитвам наших родителей все эти замыслы рассыпались в прах, как заговор Ахитофела».

Не было спокойно и внутри государства. Действительно, едва успели похоронить великого князя, как начались смуты в правительстве. Великой княгине донесли, что удельный князь Юрий, брат Василия III, перезывает к себе московских бояр и хочет захватить великое княжение. Его дьяк Третьяк Тишков говорил: «Князя Юрия бояре приводили заперши к целованию [присяге на верность племяннику Ивану], а сами ему за великого князя присяги не дали; так что это за целование?» Елена на такие заявления отвечала: «Вчера вы крест целовали сыну моему на том, что будете ему служить и во всем добра хотеть; так вы по тому и делайте; если является зло, то не давайте ему усилиться». По согласию великой княгини правившие бояре арестовали Юрия, бросили его в темницу. (Там он умер в 1536 году «страдальческою смертью, гладною нужею», т. е. был уморен голодом.) Месяца через два отложились от великого князя и присоединились к удельному князю Андрею многие бояре. Князь Андрей Иванович пошел с ними к Новгороду, надеясь получить поддержку, но его надежды не оправдались. Князя выслали на его удел в г. Старицу и взяли с него «запись» о полном подчинении московскому правительству.

Вскоре после этого великая княгиня Елена при содействии ее фаворита Ивана Овчины-Телепнева освободила себя от установленной над нею опеки и совершила правительственный переворот. Она приказала арестовать своего знаменитого дядю Михаила Глинского. Его обвинили в том, что он «захотел держать государство вместе с единомышленником своим, Михаилом Семеновичем Воронцовым». В Москве наряду с этой версией опалы Михаила Глинского ходили и другие: Глинский якобы отравил великого князя Василия; дядя будто бы укорял свою племянницу за любовную связь с Иваном Федоровичем Овчиной-Телепневым-Оболенским. Одновременно с М. Глинским опале подверглись князья Иван Федорович Вельский и Иван Михайлович Воротынский. Другой Вельский (Семен) и родственник Захарьина Иван Ляцкий скрылись от опасности и опалы в Литву. Во время этого переворота большинство князей Шуйских уцелели и остались в правительстве, но главная сила и власть сосредоточились в руках временщика Телепнева, который действовал от имени Елены. Правление великой княгини продолжалось с конца 1534 г. и до начала 1538-го. В начале лета 1537 года Елене удалось заманить в Москву удельного князя Андрея, надеть на него оковы и заточить в тюрьму, где он вскоре и умер. Жену Андрея и его сына Владимира арестовали и держали под стражей.

Прошло всего несколько месяцев, и 3 апреля 1538 года не стало самой Елены. Ее, по возникшему тогда упорному слуху, извели (отравили) бояре. Наступал очередной период вакханалии власти в стране. Прошла какая-то неделя после смерти Елены, и «боярским советом князя Василия Шуйского и брата его князя Ивана и иных единомышленных им» фаворит Елены Телепнев был взят «и посадиша его в палате за дворцом у конюшни и умориша его гладом и тягостию железною» (голодом и тяжестью оков). Одновременно с братом от великого князя удалили и его сестру Аграфену Челяднину. Ее заставили постричся в монахини и отправили в далекий Каргополь. Заключенных в правление Елены Ивана Федоровича Вельского и Андрея Михайловича Шуйского освободили из-под стражи. Таким образом, с падением Телепнева при великом князе Иване восстановился почти тот же состав регентов, какой был назначен умиравшим Василием. В нем отсутствовал только Михаил Львович Глинский: он умер в тюрьме через два года после своего ареста – 15 сентября 1536 года.

Все регенты находились в определенных родственных связях с великим князем. Вельские происходили из рода литовских князей, к которым принадлежала прапрабабка Ивана Софья Витовтовна. Из рода Глинских была мать Ивана. Шуйские принадлежали к великокняжескому роду Рюриковичей. Доверие к этому роду – Шуйских – государя позволяло им занимать первые места в Думе и администрации. Если бы в этой среде дворцовых вельмож сохранилось согласие, они стали бы регентством, династическим советом, действовавшим в интересах опекаемого монарха. Но эти люди перессорились и превратили время своего господства в непрерывную смуту, от которой одинаково страдали и государь, и подданные. Изучая немногие дошедшие до нас сведения об этой смуте, мы не видим никаких принципиальных оснований для боярской взаимной борьбы. Вельские и Глинские всегда выступают как великокняжеская родня, дворцовые фавориты, живущие в полной солидарности с государем. Действия Шуйского рассматриваются как произвол, за которым не видно никакой политической программы, никакого определяющего начала. Поэтому все столкновения бояр представляются результатом личной или семейной вражды, а не борьбы партий или политически организованных кружков. Современник по-своему определял этот неизменный, своекорыстный характер боярских столкновений. Он пишет: «многие промеж их были вражды о корыстях и о племени их; всяк своим печется, а не государственным, ни земским». Вокруг виднейших и влиятельнейших сановников группировались их друзья и клиенты и, пользуясь удачей своего патрона, принимались извлекать пользу, «корысть» из его торжества. На доставшихся им должностях они были свирепы, «как львы, и люди их, как звери дикие, до крестьян». Так позорно и грабительски вели себя временщики, захватившие власть в стране при малолетнем государе.

А что же великий князь Иван? Ответить на этот вопрос сложно. Дело в том, что после смерти Василия источники без малого десять лет не упоминали о мальчике. Можно предположить, что детские годы Ивана проходили под присмотром его мамки Челядниной. Не забывала о нем и Елена. У Ивана завязалась дружба с временщиком Телепневым. По крайней мере, когда бояре пришли забирать Овчину, мальчик просил не трогать его.

О последующих годах детства мы узнаем со слов самого Ивана. Государь в письме Андрею Курбскому пишет: «Когда же суждено было по божьему предначертанию родительнице нашей, благочестивой царице Елене, переселиться из земного царства в небесное, остались мы с почившим в бозе братом Георгием [Юрием] круглыми сиротами – никто нам не помогал; оставалась нам надежда только на Бога, и на пречистую Богородицу, и на всех святых молитвы, и на благословение родителей наших. Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявляли, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом». Ивану приходилось со страданием наблюдать, как через полгода после смерти его матери и восстановления боярского регентства Шуйские упрятали в тюрьму Ивана Бельского. Затем, продолжает Иван, «князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея, и на этом дворе его люди, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, на этом дворе захватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при нашем отце и при нас, и, опозорив его, убили. Потом (в начале 1539 г.) вынудили митрополита Даниила оставить сан и уйти в монастырь «за то, что он был в едином совете с князем Иваном Вельским». Благодаря этому диктатура Шуйских прекратилась, и как будто бы восстановилась деятельность регентства. Набеги татар на московские границы в 1539 и 1541 годах вроде бы погасили боярские ссоры и направили энергию московского правительства на защиту государства. Но когда опасность миновала, Шуйские принялись за старое. Князь Иван Васильевич Шуйский всю вторую половину 1541 года находился с войсками во Владимире, противостоял казанским татарам. Там он и подготовил переворот, опираясь на преданные ему отряды войск. Его отряд в ночь на 3 января 1542 года ворвался в Москву. Там сторонники Шуйского схватили князя Ивана Вельского и сослали его на Белоозеро, где посадили в тюрьму. Здесь он вскоре был убит. Его друзей сослали в отдаленные города. Митрополит Иоасаф со страху прибежал ночью в покои великого князя, но Шуйский со своими сторонниками и там нашел его. Митрополита при князе подвергли оскорблениям и сослали в Кириллов (Белоозеро) монастырь. Вместо него митрополитом нарекли новгородского архиепископа Макария. В Москве опять настало засилье Шуйских; но самый видный из них – князь Иван Васильевич – теперь сошел со сцены, по-видимому, сраженный болезнью. Вместо него действовали Шуйские старшей линии этого рода – князья Андрей и Иван Михайловичи и князь Федор Иванович Скопин-Шуйский. Первенствовал Андрей (дед будущего московского царя Василия Шуйского). Это правление ярко описал в своем письме к Курбскому Иван. «Нас же с единородным братом моим, в бозе почившем Георгием, – пишет Иван, – начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле, и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем не как раб на господ».

После свержения и смерти Вельского у Шуйских не могло быть сильного соперника. Однако опасность для их власти назревала с другой стороны: великий князь подрастал, и около него появлялись преданные люди. Одним из них стал Федор Семенович Воронцов – брат уже известного нам Михаила Семеновича. Шуйские решили его устранить. 9 сентября 1543 года «Андрей Шуйский и его сторонники, – пишет Иван, – явились к нам в столовую палату, неистовствуя, захватили на наших глазах нашего боярина Федора Семеновича Воронцова, обесчестили его, оборвали на нем одежду, вытащили из нашей столовой палаты и хотели убить – “за то, что его великий князь жалует и бережет”». Иван послал митрополита и бояр Морозовых уговорить Шуйских, чтобы они не убивали Воронцова. Те послушались, но повезли князя из дворцовых сеней с позором: били, толкали и отдали под стражу. Государь опять прислал митрополита и бояр к Шуйским сказать, что если уж Воронцову и сыну его нельзя оставаться в Москве, то пусть пошлют их на службу в Коломну. Но Шуйским это показалось очень близко и опасно. Они сослали Воронцовых в Кострому. «И когда, – говорит летописец, – митрополит ходил от государя к Шуйским, Фома Головин у него на мантию наступил и разодрал ее». Насилие над Воронцовым переполнило чашу терпения Ивана. Ему было уже 13 лет. Он быстро развивался физически и в свои годы выглядел сущим верзилой. Посольский приказ официально объявил за рубежом, что великий государь «в мужеский возраст входит, а ростом совершенного человека уже есть, и з божьею волею помышляет ужо брачный закон приняти». Подросток мало напоминал прежнего мальчика, росшего в неволе и строгости. За годы регентства, по словам А. Курбского, Ивана воспитывали великие и гордые бояре, стараясь друг перед другом угодить ему во всяком наследовании и сладострастии. Когда ему было лет двенадцать, он стал прежде всего проливать кровь бессловесных (собак и кошек), бросая их на землю с высоких теремов, а пестуны позволяли ему это и даже хвалили, уча отрока на свою беду. Когда Иван начал приближаться к пятнадцатилетнему возрасту, то принялся и за людей: собрал вокруг себя толпу знатной молодежи и стал скакать с нею верхом по улицам и площадям, бить, грабить встречавшихся мужчин и женщин, поистине в самых разбойничьих делах упражнялся, а ласкатели все это хвалили, говоря: «О! Храбр будет этот царь и мужествен!». Иван ненавидел Шуйских как своих постоянных обидчиков и решился на мщение за их обиды, возможно, подстрекаемый боярами. Прошло три-четыре месяца после случая с Воронцовым, и 29 декабря 1543 года Иван вдруг «велел схватить первосоветника их» князя Андрея Михайловича Шуйского, «и велел отдать его псарям, – и псари взяли и убили его, таща к тюрьме». Сподвижников Шуйского – князя Федора Шуйского, князя Юрия Темкина, Фому Головина, который позволил себе известный нам поступок с митрополитом, – сослали в отдаленные города. Люди, которые не верили, чтобы такое деяние могло исходить от малолетнего государя, говорили о князе Андрее, что «убили его псари у Куретных ворот повелением боярским, и лежал наг в воротах два часа».

Со смертью князя Андрея опалы не прекратились. Среди опальных мы видим князей Ивана и Михаила Кубенских, Афанасия Бутурлина, Петра Шуйского, Александра Горбатого, Федора Воронцова и других. Окончилось время Шуйских. Официальная московская летопись говорит, что, погубив «первосоветника», великий князь сослал его брата, князя Федора Ивановича, и других членов их правящего кружка, «и от тех мест начали бояре от государя страх иметь и послушание». Регентство окончилось. Все главные лица, введенные в него великим князем Василием, уже сошли с земного поприща. Не было в живых ни князя Михаила Глинского, ни Ивана Вельского, ни Василия и Ивана Шуйских. Оставались только второстепенные или недеятельные сановники вроде князей Дмитрия Федоровича Вельского и Михаила Федоровича Захарьина. Они не владели волею Ивана. Ближе всех к Ивану находились его дядья Юрий и Михаил Глинские с их матерью, бабушкой Ивана, княгинею Анной. Эта семья и получила влияние на дела при великом князе, еще не созревшем для управления. Прикрываясь подраставшим государем и не выступая официально, Глинские совершили много жестокостей и насилия и очень дурно влияли на самого государя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.