Медведково
Медведково
Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Медведкове. Современная фотография
Село Медведково стояло на правом берегу Яузы. Сейчас на его месте находятся Шестнадцатый и Семнадцатый кварталы нового микрорайона Медведкова, это район улиц Заповедной, Полярной, проездов Дежнева и Шокальского. Среди современных жилых блочных домов виднеется белая шатровая церковка XVII века — церковь Покрова Пресвятой Богородицы — вековая веха, вокруг которой, по крайней мере пятьсот лет, располагалось село Медведково.
В XV–XVI веках Медведково окружали дремучие леса. Это село и его мельницу описал А. К. Толстой в первых главах романа «Князь Серебряный», где рассказывается о схватке возвращающегося с войны князя Серебряного с опричниками, о знакомстве его с Ванюхой Перстнем и встрече на глухой лесной дороге с разбойничьей заставой.
В литературе попадаются утверждения, что село получило свое название оттого, что оно находилось в окружении дремучих лесов, в которых водились дикие звери и было много медведей.
Но более вероятно происхождение названия от имени, вернее, прозвища его первого владельца, а может быть, и основателя — князя Василия Федоровича Пожарского, прозванного Медведем, который жил в первой половине XVI века.
Первое документальное письменное свидетельство о селе Медведкове относится к двадцатым годам XVII века. В Писцовых книгах 1623–1624 годов о нем сказано, что прежняя Медведева пустошь, то есть разоренное и оставленное жителями селение (в Смутное время, которое пережила Россия в начале века, опустело много сел и деревень), ныне называется село Медведково и находится во владении боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского «как старинная отца его вотчина, а в селе храм Покров Пресвятыя Богородицы, да придел Петра Александрийского древян, клетцки, шатром вверх, а в церкви образы, и свечи, и книги, и на колокольнице колокола — строенье вотчинниково — боярина Дмитрия Михайловича Пожарского; у церкви во дворе поп Мирон, во дворе дьячок Пронка Васильев, во дворе пономарь Оска Прокофьев, во дворе просвирница Марьица; да в селе двор вотчинников, двор людской, а в нем живут конюхи и деловые люди; под селом мельница в одно колесо, мелет про боярский обиход, да другая мельница, по конец поль того же села на речке Черменке, в одно колесо, мелет на боярский же обиход».
Из этой пространной записи следует, что князь Дмитрий Михайлович Пожарский, воевода общенародного ополчения, освободившего Москву от польско-литовских захватчиков, не только владел селом Медведковым, но и жил там.
Медведково было дорого князю Дмитрию Пожарскому как родовое гнездо, отцовская вотчина, и как памятная веха его собственной биографии.
В марте 1611 года, когда первое русское ополчение предприняло попытку освободить Москву от польско-литовских интервентов и когда отряд князя Пожарского, сражаясь на Большой Лубянке, хотя и не пропустил поляков, понес тяжелые потери, а сам князь «изнемогши от великих ран, паде на землю» (о чем подробно говорилось в главе об этой улице), то его вывезли из Москвы в родительскую деревню Медведкову, а оттуда — в Троице-Сергиев монастырь, под защиту его стен.
Полтора года спустя Пожарский возвращался в Москву во главе Второго ополчения, собранного Мининым в Нижнем Новгороде. На Яузе, возле Медведкова, была последняя стоянка ополчения перед вступлением в Москву. Деревня к тому времени была разрушена и сожжена поляками.
Перед предстоящим сражением за освобождение Москвы Пожарский в своих молитвах просил помощи и защиты у Богородицы — покровительницы России и Москвы. Наверное, тогда он дал обет построить во имя Ее храм в родовой вотчине, и этим обетным храмом стал построенный в разоренной и обезлюдевшей деревне Медведковой деревянный храм Покрова Богородицы.
В 1630-е годы князь Пожарский деревянную церковь заменяет каменной, сохранившейся до настоящего времени. В 1635 году она уже значится в документах Патриаршего приказа.
Церковь Покрова в Медведкове традиционно пятиглавая, но особенность ее пятиглавия заключается в том, что центральный, небольшой по величине купол вознесен над четырьмя окружающими его на высоком стройном шатре. Этим она похожа на московский собор Покрова на Рву, более известный как храм Василия Блаженного, возведенный в память взятия Казани и окончательного избавления Руси от опасности нападения Казанского ханства.
Историки и искусствоведы очень высоко оценивают церковь в Медведкове, ее называют «замечательной», «уникальной», «прекрасной», «подлинной жемчужиной древнего русского зодчества». Она действительно прекрасна, соседствуя с безликой серостью современной массовой застройки, но можно представить, как великолепен был здесь пейзаж, когда она возвышалась над Яузой, над крышами изб, на фоне лугового и лесного простора…
Последним в роду Пожарских владельцем Медведкова был внук князя Дмитрия Михайловича Юрий, умерший в 1682 году и не оставивший наследников.
В 1686 году при великих государях Иоанне и Петре и фактическом правлении царевны Софьи царевна отдала Медведково и ряд окрестных деревень своему фавориту и возлюбленному князю Василию Васильевичу Голицыну.
Князь Василий Голицын был красивый статный мужчина, щеголь и обходительный кавалер, настоящий вельможа.
Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Медведкове. Фотография ХIХ в.
Но главными в характере и деятельности Голицына были две черты.
Во-первых, он был убежденный западник: дружил и общался преимущественно с иностранцами, носил европейскую одежду, устроил свой дом и быт на европейский лад, предпочитал европейскую культуру и искусство. Любимой темой его разговоров были рассуждения о необходимости реформ и преобразований армии и государственного устройства России по иноземным образцам.
Посланник польского короля в Москве де Невилль, близкий приятель Голицына, в своих «Записках» описание разнообразных познаний и талантов Голицына завершает сообщением о его замыслах государственных преобразований: «Если бы захотел написать все, что узнал об этом князе, я никогда бы не кончил; достаточно сказать, что он хотел населить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов в храбрецов, пастушьи шалаши в каменные палаты». Среди прочего Голицын заботился о благоустройстве Москвы: поощрял каменное строительство, мостил улицы и, как сообщает Невилль, «построил также на Москве-реке каменный мост о 12 арках, очень высокий, ввиду больших половодий». (Кстати сказать, затратив на его постройку огромную казенную сумму, достаточную для возведения нескольких подобных мостов.)
Вторая главная черта Голицына заключалась в том, что он обладал невероятной страстью к стяжательству и, хотя был одним из самых богатых людей России, ради обогащения не гнушался никакими средствами, в том числе взяточничеством, казнокрадством и даже государственной изменой.
Вот такое любопытное соединение: западник, реформатор, вор и предатель родины.
Кроме того, Голицын был еще и тщеславен, он претендовал на самый высокий пост в государстве: для него Софьей была создана не существовавшая в России должность западного образца, соединявшая в себе функции лорда-канцлера и лорда-хранителя государственной печати, и ею он наименован в жалованной грамоте на Медведково: «Лета 7195 (1686) по указу Великих Государей (Иоанна и Петра. — В. М.) дана вотчина Царственных болышия печати и Государственных великих посольских дел сберегателю ближнему боярину и наместнику новгородскому князю Василию Васильевичу Голицыну в Московском уезде село Медведково с деревнями».
Голицын владел Медведковым только два года, но за это время он успел перестроить барский дом, укрепить и расширить хозяйство.
В храм Голицын пожертвовал два колокола работы лучшего московского колокольного мастера Дмитрия Моторина и надписью на них подтвердил свое право владения Медведковым, воспроизведя царский указ о даровании ему этой вотчины. Он передал в храм напрестольное Евангелие, подаренное ему Софьей. Миниатюры в нем, по преданию, исполнены самой царевной.
Князь В. В. Голицын. Гравюра ХVIII в.
Жилые хоромы Медведкова в своей строительной основе остались традиционно-русскими, поскольку были построены при прежних владельцах, но в их меблировке и убранстве отразились западнические симпатии Голицына. «Да в том же селе Медведкове двор вотчинников, а на том дворе хоромное строение: горницы столовые на омшениках с сенми, — записано в описи конца XVIII века, — …хоромы столовые и по обе стороны две наугольные горницы и двои сени и чердаки крыты гонтами по-черкаски, на них прапоры писаны на жести разными красками, а иные горницы и сени крыты тесом по-польски, а в горницах и в сенях и в вышках окончины слюденые и стеклянные… Да по нынешнему досмотру которые хоромы не запечатаны: по правую сторону больших хором отхожие две горницы, в одной горнице 12 окон красных, а в них 12 окончин слюденых, печь ценинная (отделанная расписными изразцами. — В. М.), три сивиллы (картины с изображениями античных богинь-пророчиц. — В.М), четвертая персона шведского короля, в черных рамах, дверь обита сукном красным; в другой горнице 14 окон красных…»
Вокруг княжеского жилья появились новые хозяйственные постройки и заведения: баня в три окна слюдяных, дворня людская, погреба, ледники, изба для варки пива с котлом железным и другим — литым, ворота тройные, с образом над ними, крашеные, над воротами — прапор, у входа балясины, огороженный двор, в котором содержались три оленя, конюшня большая на 18 стойл и малая на 10, между ними сарай-сенник, житницы, овины, гумна, на которых сложены скирды немолоченого хлеба, пруд на речке Черменке, «а в том пруде рыба саженая: осетры и стерляди, и лещеди, и щуки, и судаки, и окуни, платицы и лини», на той же речке мельница о двух жерновах, амбар мельничный, и еще пруды, и «скотни», и многое другое.
В 1689 году Петр I отстранил царевну Софью от управления государством и заточил в Новодевичий монастырь. Были арестованы и подвергнуты разным наказаниям, вплоть до смертной казни, сторонники Софьи — участники заговора.
Был арестован и князь Василий Голицын. Видя, что начались аресты, он убежал из Москвы в Медведково, там его арестовали и привезли в Москву.
В результате следствия Петр убедился, что Голицын в заговоре с целью возведения на трон Софьи прямого участия не принимал. Но как близкий к царевне человек он попал в число тех, кто, по мнению Петра, должен был понести наказание. Зная о неправедных путях приобретения Голицыным его богатств, царь своим указом повелел все его имение отобрать в казну, для чего следовало подробно переписать, «чем он владел». Благодаря этой переписи мы имеем исчерпывающее представление о Медведкове того времени.
В тайниках московских палат Голицына обнаружили при обыске более 100 000 червонцев, 400 пудов серебряной посуды и много других сокровищ. Обнаружилось, что при заключении мира с Польшей, переговорами о котором он руководил, Голицын присвоил 100 000 рублей, а в Крымском походе, будучи командующим русской армией, остановил успешное наступление русских полков на крымчан за две бочки золотых монет. Когда на допросе от имени царя его спросили о происхождении обнаруженных у него богатств, Голицын ответил: «Мне трудно оправдаться перед царем».
Василий Васильевич Голицын и его старший сын царским указом были лишены всех чинов, владений и отправлены в ссылку, в дальний северный городок Каргополь. Медведково перешло в казну.
Два года спустя Петр I пожаловал Медведково своему дяде по матери Федору Кирилловичу Нарышкину, и более ста лет это имение находилось во владении Нарышкиных.
Предпоследний из них владелец Медведкова Лев Александрович Нарышкин оставил по себе в придворных преданиях о царствовании Екатерины II яркую память с некоторым анекдотическим оттенком.
Современник князь М. М. Щербатов в трактате «О повреждении нравов в России» дает Л. А. Нарышкину уничижительную характеристику: «труслив, жаден к честям, и по охоте шутить более удобен быть придворным шутом, нежели вельможею».
Историк И. Е. Забелин в своей характеристике более мягок и, видимо, более справедлив. «Лев Александрович, — пишет он, — вел себя очень оригинально. Современники рассказывают, что это был чудак, балагур, постоянно шутивший и забавлявший придворное общество своими комическими рассказами и разговорами и разными шалостями. Об нем говорили, что если бы он не родился богатым, то легко мог бы жить и наживать деньги, употребляя в работу свой необыкновенный комический талант. Он был вовсе не глуп, если многому не учился, то многому наслышался и все слышанное умел очень оригинально и комично располагать в своих мыслях и в рассказах. Он мог очень пространно рассуждать обо всякой науке и обо всяком искусстве, и притом так, как вздумается; употреблял технические термины, говорил чистейший вздор непрерывно целые четверть часа и больше; все слушали и ничего не понимали, как и он сам. Кончалось обыкновенно тем, что все общество разражалось гомерическим смехом. Особенно он был неподражаем, когда принимался говорить о политике: самые серьезные люди не могли удержаться от смеху. Сама императрица, вспоминая о Нарышкине, говорила, что никто не заставлял ее так смеяться, как он».
Нарышкин славился своими роскошными празднествами, балами, маскарадами, которые он давал в своих московских и петербургских дворцах и в подмосковных Кунцеве и Медведкове. В 1772 году одно из таких празднеств в Медведкове посетила Екатерина II.
При Льве Александровиче Нарышкине был переделан барский дом в Медведкове и разбит парк.
Его сын Александр Львович, гвардейский офицер, унаследовал от отца не только имение, но и страсть к шумной расточительной жизни, которая требовала непомерных средств. В 1809 году он вынужден был продать Медведково спекулянту Карлу Шмиту, который перепродал его надворному советнику А. Р. Сунгурову и дворянину Н. М. Гусятникову. И тот и другой по своему происхождению были детьми московских купцов первой гильдии, имевших почетное звание «именитых граждан». Предки Сунгуровых были крепостными Голицыных. Гусятниковы купечествовали с конца XVII века.
А. Р. Сунгуров и Н. М. Гусятников, оставив торговлю, поступили на государственную службу и получили дворянство за выслугу чина. Надобно сказать, что и тот и другой получили хорошее образование, что и помогло им в службе.
Н. М. Гусятников был человек, известный в московском обществе, гусар, англоман, умный, любезный, он был принят в самых аристократических домах и был, как свидетельствует П. А. Вяземский, «на примете у многих дам». Он храбро воевал в 1812 году, затем вышел в отставку, увлекся сельским хозяйством и в своих имениях вводил многие агрономические усовершенствования. Гусятников владел частью Медведкова до 1840-х годов.
Переменив еще нескольких владельцев, в 1880-е годы Медведково становится собственностью купца первой гильдии Н. М. Шерупенкова, владевшего Медведковым до 1917 года. Со второй половины XIX века в Медведкове москвичи среднего достатка снимают под дачи крестьянские избы.
С Медведковым связан знаменательный эпизод биографии В. Я. Брюсова. Летом 1883 года он, девятилетний мальчик, с родителями жил там на даче.
«В Медведкове было дачников очень немного, — вспоминает он в автобиографической повести „Моя жизнь“, — особенно на селе, где жили мы — пять-шесть, не больше. У дач даже не было отгороженных садиков. Единственным общественным местом были бревна, сложенные под старой елью, и вечером все мы шли посидеть „на бревнушках“. Неудивительно поэтому, что все мы меж собой перезнакомились, а мы, дети, стали играть вместе». Впоследствии Брюсов считал, что Медведково дало ему много в смысле воспитательном и познавательном: «Эта жизнь, среди полудиких лесов и крытых соломою изб, в постоянном общении с мальчишками „с деревни“ дала мне, конечно, больше, чем дали бы ребенку впечатления какого-нибудь Мариенбада или Спа».
По возвращении осенью в Москву он, как обычно пишут дети на первых занятиях после каникул, написал сочинение о летнем отдыхе. Вот это сочинение:
«Позвольте мне вам описать, как мы провели лето в селе Медведкове, в котором мы в 1883 г. жили на даче. Расположено оно на гористой местности, покрытой молодым лесом. Направо от нашей дачи был большой запущенный парк. Налево склон к речке Чермянке; на другой стороне этой реки густой лес. Позади нас лес: тут стояла совершенно высохшая сосна, под которой, по преданию, зарыт клад. Прямо перед нами стояла церковь, позади ее склон к Яузе, в которую впадает Чермянка. На другой стороне Яузы лес. Время проводили мы очень весело: гуляли, купались, играли, учились только 1 час в день. Часто во время прогулки мы видели зайца или лисицу, но они убегали при нашем приближении. В Москву ездили мы редко, да мы не любили этого, в Москве нам было скучно».
Свое сочинение о Медведкове Брюсов послал в детский журнал «Задушевное слово», который для него выписывали, и оно было напечатано в нем в № 16 за 1884 год в отделе «Почтовый ящик», где помещались письма читателей.
Это было первое выступление будущего поэта в печати.
Между прочим, в одном из тех первых эпатировавших публику символистских стихотворений Брюсова, с которыми он выступил в 1895 году, двенадцать лет спустя после детского сочинения о Медведкове и купании в Яузе, он опять пишет о ней:
Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,
Грязные крылья по темной почве раскинуты,
Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты.
Тянется шея — беззвучная, черная Яуза.
Правда, здесь речь идет не о загородной медведковской Яузе, светлой и чистой, а о протекающей по городу, загрязненной обосновавшимися на ее берегах фабриками и заводами.
Сам Брюсов объяснял появление этого стихотворения художественно-формальными поисками. «Как странно и как дивно звучат чуждые слова, особенно под рифмой! — писал он молодому критику П. П. Перцову. — Неужели вы не знаете наслаждения стихами, как стихами, — вне их содержания, — одними звуками, одними образами, одними рифмами. „Дремлет столица, как самка спящего страуса“. Уже одно ожидание рифмы к слову „страуса“ навевает мистический трепет».
Брюсов прав, говоря о художественном эффекте рифмы. Но и неожиданный образ промышленно-капиталистической Москвы, тянущейся за заграничным капитализмом (поэтому в подсознании появляется иностранная птица — страус), в сочетании с названием своей, известной всем москвичам, ставшей «черной» Яузы, этот образ — неожиданный, резкий, неприятный — и очень верный — останавливает внимание.
Медведково — родина нашего замечательного артиста-кукольника Сергея Владимировича Образцова. В официальных биографических справках о нем значится, что он родился в Москве, да и сам он пишет в автобиографии: «Я родился в Москве». Но на свое 85-летие в интервью он рассказал, что посетил Медведково — и вспомнил старые времена: «Село это было. Дачная местность. Там меня мама родила». Произошло это событие 5 июля 1901 года.
Послереволюционная история Медведкова типична для ближних подмосковных деревень. Сначала был колхоз «Безбожник», затем — овощеводческий совхоз «Большие Мытищи», включивший в себя и окрестные села, он просуществовал до 1960-х годов. В Медведкове традиционно было молочное стадо, но оно с годами постепенно сокращалось. По воспоминаниям старожила, где-то в 1950-е годы, принимая обязательство выполнить два плана сдачи мяса, председатель сельсовета сказал, конечно, не на собрании, а с глазу на глаз: «Все это глупости. Никаких двух планов мы не соберем, даже если перережем в Медведкове всех собак и кошек».
Усадебный дом в 1917 году заняли под контору, позже в нем был магазин, потом его снесли.
Церковь не закрывалась, в 1970-х годах ее реставрировали. Архитекторы и строители собирались устроить возле церкви охранную зону. Во всяком случае, корреспонденту московской газеты они говорили, а он довел их слова до сведения читателей: «Церковь — не единственный памятник, что останется от старинного села. Сохранятся рядом и несколько деревянных домов, представляющих собой уголок старого Подмосковья, где можно будет посидеть за чашкой чаю, отдохнуть, полюбоваться живописными окрестностями».
Можно помечтать и о том, что наконец-то московские власти исполнят свое ежегодно возобновляемое обещание привести Яузу в порядок: очистить ее и насадить по берегам сады и парки. Как это было бы хорошо и полезно для города и миллионов москвичей!
Мечты, мечты… Сколькие руководители обещали — и обманули, нынешние тоже обещают, а Яуза — увы! — остается такой же «беззвучной и черной»…
Но тем не менее москвичи любят свою Яузу-гряузу, задумчиво напевая песенку из старого кинофильма, вспоминая далекие, почти мифические времена: «Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке…»
Яуза — это символ бесконечного оптимизма москвичей, неистребимо, многими поколениями, верящих в то, что она когда-нибудь станет опять чистой, судоходной, и в ней опять можно будет купаться и ловить рыбу — от Перловки до Котельнической набережной, что против высотного дома, где не так уж и давно, в 1930-е годы — и об этом многие помнят, — купались. Правда, лишь окрестные мальчишки, в том числе и автор этой книги, но ведь купались!..
Данный текст является ознакомительным фрагментом.