V (398–391 гг. до Р.Х.)

V

(398–391 гг. до Р.Х.)

Ненависть к пунийцам, накопившаяся со времени последней войны у сицилийских греков, разразилась теперь страшным взрывом. По всему острову началось преследование семитов. Имущество карфагенских купцов всюду подверглось разграблению, в подвластных Карфагену греческих городах все карфагеняне и финикийцы, попавшие в руки народа, были убиты после истязаний. Греки жестоко мстили за кровь своих сородичей, пролитую семитами 10 лет назад.

Используя всеобщее воодушевление, Дионисий с большим войском в 80 тыс. пехоты и свыше 3 тыс. всадников ранним летом 398 г. вторгся в карфагенские владения. Сухопутные силы сопровождал двигавшийся вдоль южного побережья новый сиракузский флот в составе около 200 кораблей. К участию в этой кампании Дионисию, помимо своей наемной дружины, пришлось привлечь и гражданское ополчение. Сиракузские воины выступили из города с голыми руками и по спискам получили вооружение из государственного арсенала только когда отошли от города на 100 стадий (около 17,8 км). Кроме того, значительные отряды Дионисию прислали его союзники: сикулы, мессанцы и эллины Южной Италии, а по ходу наступления в ряды объединенных вооруженных сил призывались жители освобожденных греческих городов Южной и Северной Сицилии: Камарины, Гелы, Акраганта, Гимеры и Селинунта.

Главный удар Дионисий направил на Мотию, сильную карфагенскую крепость на западном побережье Сицилии. Карфагеняне организовали отвлекающий маневр и эскадрой из 10 кораблей напали на сиракузскую гавань, затем уже большими силами пытались прорвать морскую блокаду Мотии, но все их действия оказались безуспешными. После длительной осады, несмотря на отчаянное сопротивление жителей, карфагенская твердыня была взята штурмом и полностью разгромлена. Все ее уцелевшие жители были проданы в рабство. Еще до падения Мотии Дионисий привел в подчинение сиканов, присоединил к своей державе Эрикс и ряд других городков племени элимов, и только Галикии, Эгеста и Энтелла, а также старинные финикийские города Солунт и Панорм, сумели выстоять против этого первого натиска. Наступила осень, и Дионисий, оставив своего брата Лептина со 120 кораблями на западной оконечности острова для наблюдения за неприятелем, отвел основное греческое войско в Сиракузы.

В начале лета следующего 397 г. Дионисий снова выступил в поход для завершения завоеваний в западной части острова, но на этот раз столкнулся с мощной 300-тысячной армией под командованием Гимилькона, которую карфагеняне успели высадить в Панорме. Отправив свои сухопутные силы маршем к Мотии, сам Гимилькон с флотом приплыл и загородил выход из Мотийской гавани, в которой сиракузские корабли оказались словно в мышеловке. Но Дионисий быстро нашел выход из невыгодного положения. Он присмотрел достаточно ровное глинистое место на окружающей гавань возвышенности, вывел туда своих воинов из города и они, используя канаты и бревна в качестве катков, за день перетащили волоком 80 триер на расстояние в 20 стадий (3,5 км) и спустили их на морскую гладь. Гимилькону пришлось снять блокаду и отплыть в море, чтобы избежать сражения с сиракузянами на тесном пространстве у входа в гавань.

Однако превосходящие силы противника вскоре заставили Дионисия покинуть Мотию, оставить занятые земли и в полном порядке отступить к Сиракузам. Не желая рисковать, он уклонялся от решающего наземного сражения и рассчитывал укрыться за только что возведенными городскими стенами. Своих кампанцев из слабо укрепленной Катаны Дионисий перевел в Этну. Все сиракузские укрепления были приготовлены к осаде, в крепостях собраны большие запасы продовольствия, для пополнения войска в Италии и на Пелопоннесе вербовались новые наемники, часть сиракузских рабов была освобождена на волю и зачислена на военную службу. Эти меры оказались весьма своевременными, поскольку очень скоро большая часть союзных греческих контингентов, недовольная оборонительной тактикой сиракузского правителя, покинула его и ушла защищать свои города.

Между тем армия Гимилькона вновь овладела разрушенной Мотией. Спустя короткое время карфагеняне срыли эту крепость вследствие ее неудобного стратегического положения и вместо нее основали поблизости новый город Лилибей, на мысе того же имени, составляющем крайнюю западную оконечность Сицилии. С тех пор Лилибей оставался главной военной базой Карфагена на острове.

Восстановив власть карфагенян в Западной Сицилии, Гимилькон весной 396 г. двинулся по северному побережью на восток. Фермы подчинились ему без кровопролития, а слабо защищенная Мессана была захвачена и разрушена, после чего на сторону Карфагена перешла большая часть сикулов, включая и тех, что ранее были поселены Дионисием в Наксосе, а теперь, по совету Гимилькона, перешли в более укрепленный Тавромений.

И тут сама природа выступила на стороне сиракузян. Очередное извержение Этны сделало невозможным продвижение дальше берегом моря, и карфагенский полководец вынужден был разделить свои силы. Сам он с сухопутными войсковыми подразделениями направился в обход вулкана, а пунийский флот из 208 кораблей под командованием Магона продолжил свой путь по направлению к Катане, где было намечено соединение морских и наземных сил. Используя появившуюся благоприятную возможность бить врага по частям, Дионисий послал в нападение на карфагенские корабли своего брата Лептина во главе сиракузской эскадры из 180 судов, но сражение у Катаны завершилось катастрофическим разгромом греков: потери составили свыше 100 кораблей, погибло около 20 тыс. моряков и воинов. Теперь Дионисию ничего другого не оставалось, как только укрыться под защиту сиракузских стен.

Осажденный с суши и с моря, Дионисий попал в трудное положение. Вражеская блокада привела к нехватке продовольствия, и в городе вновь подняла голову республиканская оппозиция. В то время как тиран на военном корабле вышел в море, горожане сумели успешно отразить нападение карфагенской эскадры на Большую гавань Сиракуз. Эта победа до крайности возбудила боевой дух республиканцев, и по возвращении Дионисия в народном собрании зазвучали их критические речи. Некий всадник Феодор обличал тирана в несправедливых действиях, в неумении вести войну и требовал его добровольного отказа от власти.

Вероятно, именно в ответ на эту речь и произнес Дионисий свои знаменитые слова, ставшие известными и памятными всем гражданам Сиракуз, процитированные многими знаменитыми историками, в том числе Филистом, Титом Ливием, Диодором и Плутархом. Он сказал: «Нельзя отказываться от власти, пока ты на коне, можно — когда тащат за ноги».

С большим трудом Дионисию удалось успокоить накалившиеся страсти, причем большую поддержку ему оказали верные воины его дружины, сплотившиеся вокруг своего вождя в решающий момент. Не подвел тирана и командир присланного в Сиракузы спартанского отряда Фаракид. На призыв республиканцев содействовать восстановлению свободы сиракузян он решительно заявил, что Спарта послала его не для свержения Дионисия, а для оказания военной помощи ему и сиракузянам.

Тем временем ситуация стала постепенно улучшаться. Новые стены оказались неприступными для врага, из Италии и Пелопоннеса к сиракузянам прибыли новые подкрепления, а в лагере карфагенян начались обычные беды, связанные с недостатком пищи и распространением заразных болезней. В конце лета 396 г. Дионисий провел удачную вылазку против ослабевших врагов, штурмом взял построенные карфагенянами на берегу Большой гавани небольшие крепости и уничтожил большую часть их флота. Сиракузяне выставили девять триер против ста пятидесяти карфагенских и, внезапно атаковав вражеский флот, разбили его наголову.

Теперь уже Гимилькон оказался в западне, перед его войском встала реальная угроза смерти от голода и чумы, и карфагенянам пришлось капитулировать. По условиям секретного соглашения с Дионисием, Гимилькон, втайне от сиракузян и их союзников, выплатил лично ему 300 талантов (без малого 8 тонн серебра) и на оставшихся кораблях ночью беспрепятственно вывез из-под Сиракуз карфагенских воинов. Все прочие союзные Карфагену отряды были брошены на произвол судьбы, и оставшаяся армия осаждающих немедленно развалилась: сикулы ушли в свою область, иберы были приняты на военную службу к Дионисию, а остальные сдались в плен. Карфагенский лагерь со всем имуществом достался грекам как военная добыча.

Политические противники позже обвиняли тирана за эту сделку и объявляли его главным побудительным мотивом — желание сохранить в лице карфагенян пугало для своих сограждан. Но на самом деле, Дионисий просто не желал подвергать свое войско риску в схватке с отчаянным неприятелем, которому было некуда бежать, к тому же, его истощенная войной казна очень нуждалась в денежных поступлениях.

Уже днем уплывающая карфагенская эскадра была замечена и атакована в море кораблями коринфян, союзников Дионисия; многие суда Гимилькона были потоплены, остальным с трудом удалось оторваться от преследования. Когда в Карфагенской гавани с кораблей сошли те немногие, кто спасся от гибели на Сицилии, город был охвачен скорбью, по всему берегу раздавались стоны и вопли убитых горем матерей сгинувших воинов и моряков, их вдов и сирот. Главнокомандующий обратился к рыдающим людям с краткой речью, в которой проклял свою судьбу и богов, отнявших у его великой армии плоды побед и военную славу. Выполнив свой долг и доставив на родину жалкие остатки своего войска, Гимилькон ушел к себе домой, запер двери и покончил жизнь самоубийством.

В эти же дни Сиракузы возносили жертвы богам и праздновали победное окончание осады. Этот успех разом вернул Дионисию все, что он проиграл. Карфагеняне были предельно ослаблены, их поражение послужило толчком для отпадения от Карфагена ряда союзников и восстания его подданных в Африке. Благодаря этому Дионисий получил полную свободу действий на Сицилии.

Первым делом он уладил свои отношения с наемниками, значительная часть которых во время долгой осады стала выражать недовольство трудностями службы. Дело доходило даже до подготовки убийства тирана, о которой, впрочем, предполагаемой жертве стало известно заранее. Самообладание, актерское и ораторское мастерство помогли Дионисию и на этот раз выйти из сложной ситуации без каких-либо потерь. Когда воины, встав у его дома, ожидали условный знак от своего заводилы, чтобы наброситься на Дионисия, он вышел к ним не в традиционной столе правителя, а в жалком рубище, посыпав голову пеплом. В проникновенной речи, он обратил внимание заговорщиков на то, что в полной мере разделяет тяготы вражеской осады и глубоко в сердце своем переживает страдания, выпавшие на долю его воинов и граждан Сиракуз, но если ему хоть чем-то довелось кого-то незаслуженно обидеть, то пусть его верные воины решают его судьбу. Пораженные бедственной переменой в своем вожде воины ушли, не причинив Дионисию никакого вреда. Разумеется, по окончании военных действий Дионисий немедленно выслал на родину подстрекателя возмущения, спартанца Аристотеля. После этого он провел массовое увольнение ветеранов со службы, в качестве вознаграждения предоставив им для поселения земли Леонтин. Небольшое число оставленных на службе старых воинов тиран разбросал по отдаленным крепостям для несения караульной службы, уменьшив им сумму жалования в наказание за недостойное поведение во время осады. На место демобилизованных были приняты новобранцы и в их числе даже некоторое количество бывших рабов. Возглавив обновленное войско, Дионисий приступил к дальнейшим завоеваниям.

Прежде всего, он вновь подчинил своей власти северо-восточную часть Сицилии. В ослабленную карфагенским погромом Мессану в 395 г. тиран вывел новую колонию в составе своих наемников и переселенцев из дружественных ему южноиталийских городов Локров и Медмы. С тех пор этот город прочно вошел в державу Дионисия. В 394 г. на северном побережье Сицилии Дионисий основал Тиндариду — еще одну колонию для своих наемников. Одновременно проводилось подчинение сикульских общин. Некоторые из них, например Менэн, Моргантина, Кефалэдий и Энна, были захвачены сиракузянами, а Агирий, Кенторипы, Гербита, Ассор и, возможно, Гербесс — вошли с ними в тесные дружеские отношения на основе заключенных договоров. Продвигаясь на запад северным берегом, Дионисий, в конце концов, с помощью изменников овладел даже финикийским Солунтом. Гимера (Фермы), расположенная между Кефалэдием и Солунтом, тогда же была захвачена штурмом и отошла к сиракузским владениям, как и города южного побережья: Камарина, Гела, Акрагант и Селинунт.

Однако наступление Дионисия осложнялось активностью его непримиримых политических противников в лице изгнанников из Сиракуз и разрушенных тираном Катаны и Наксоса. Обосновавшись в Регии, эти люди постоянно побуждали регийцев к враждебным действиям против сиракузского правителя. Со времени неудавшегося совместного наступления с мессанцами на Сиракузы регийцы предпочитали не вмешиваться в войну сицилийских греков против карфагенян, но резкое усиление Дионисия после капитуляции армии Гимилькона подтолкнуло их к активному противостоянию. В 394 г. регийцы переправили через Мессенский пролив и поселили в области Мессаны бывших граждан Наксоса и Катаны, основавших новое поселение Милы. Одновременно было произведено нападение на укрепленную Дионисием Мессану, однако колонисты и наемники, поселенные тираном в Мессане и Тиндариде, отбили эту атаку, а вскоре своими силами утвердили власть Дионисия в Милах. Сам Дионисий не мог прийти на помощь своим поселенцам, поскольку был связан долгой осадой Тавромения, занятого враждебными ему сикулами. В начале зимы того же 394 г. он, наконец, решился на штурм этого сильно укрепленного городка, но нападение было отражено с уроном в 600 человек для Дионисия и сам он едва не попал в плен.

Этой неудачей воспользовались противники Дионисия в некоторых подчиненных ему полисах, из состава его державы вышел Акрагант, второй по величине город острова. Сепаратистские настроения подогревала, кроме того, возобновившаяся активность карфагенян на Сицилии.

В 393 г. из Карфагена прибыла новая армия под командованием полководца Магона. В ходе наступления на восток в глубь острова, карфагенянам вновь удалось склонить на свою строну большую часть сикулов. Однако в сражении при Абакэне Дионисий нанес Магону сильный урон.

В том же году сиракузяне совершили первую морскую экспедицию против Регия, которую Дионисий готовил особенно тщательно, учитывая вероятное наличие в своем войске сочувствующих его злейшим врагам — сиракузским изгнанникам, сосредоточенным в этом городе. Цель нападения он до последней возможности держал в секрете, и, кроме того, решил проверить верность триерархов — капитанов кораблей военного флота Сиракуз, избираемых на должность народным собранием. Каждому из них он выдал запечатанный письменный приказ, велев вскрыть его только в открытом море по сигналу к отплытию, и руководствоваться им в пути. Когда флот вышел из гавани, Дионисий, прежде чем возглавить поход, объехал на легком курьерском судне все корабли и у каждого триерарха потребовал вернуть свое письмо. Тех, у кого он нашел печать сломанной, он приговорил к смерти как предателей, а прочим раздал другие письма, где был действительно указан маршрут и цель экспедиции.

Благодаря принятым мерам, нападение застало Регий врасплох. Сиракузяне беспрепятственно опустошили его сельскую округу и принудили регийцев заключить перемирие на годичный срок. Этот набег сиракузского властителя очень встревожил, южноиталийские греческие города, и они в большинстве своем тесно сплотились в военно-политическую Лигу италиотов, созданную до этого для отражения нападений аборигенского племени луканов.

В следующем 392 г. Магон с еще более многочисленным войском вновь вторгся в Центральную Сицилию, и, пользуясь поддержкой значительной части сикулов, дошел до городка Агирий. Правивший там влиятельный сикульский князь Агирис остался верен союзу с Дионисием и всеми силами помогал сиракузянам вести войну против общего врага. Боевые действия были в целом неудачными для карфагенян и привели к их окружению, и тогда сиракузское ополчение, на которое опять вынужден был опираться Дионисий, стало требовать от своего полководца одним ударом покончить с Магоном. Однако Дионисий не видел смысла лишний раз испытывать судьбу и предпочитал одолеть карфагенян измором. Сиракузские граждане возмутились, самовольно оставили лагерь и двинулись к родному городу.

Неожиданное непослушание ополченцев чрезвычайно встревожило Дионисия и оживило в его памяти ужасные картины былого восстания. Он бросился в Сиракузы и срочно провел очередной набор рабов в свое войско, которых, впрочем, с воцарением мира вернул их господам. На этот раз тревога оказалась ложной, до открытого мятежа дело не дошло. Никакой организованной республиканской оппозиции к этому времени в Сиракузах уже не было, да и авторитет власти тирана среди населения за двенадцать лет несопоставимо вырос от «нулевой точки» 404 г.

Сиракузские нестроения дали возможность Магону избежать разгрома, но о дальнейшем наступлении он не помышлял. Противоборствующие стороны с большой охотой пошли на переговоры и в тоже лето 392 г. был заключен мир, положивший конец этой долгой, кровопролитной войне.

По условиям мирного договора, границы владений Сицилийской державы расширились на запад, предположительно, до реки Мазар. Карфагеняне признали власть греков над землями сикулов, включая даже не завоеванный ими к тому времени Тавромений. Все эллинские города острова к концу войны оказались в руках Дионисия, однако ему пришлось вернуть Карфагену Солунт. Сразу же по вступлению соглашения в силу Дионисий штурмом овладел Тавромением, и на этом военные действия на Сицилии действительно закончились. На западе эллинского мира появилось обширное и могучее государство, объединившее все греческие общины Сицилии. Сикульские вожди перестали играть сколько-нибудь значимую роль в сицилийской политике и полностью подчинились воле Дионисия.

Итак, Дионисий выполнил свои основные обещания, данные народу при его избрании стратегом-автократором в 406 г.: подавил знатных и богатых сицилийцев, грабивших беднейших граждан, и спас западных эллинов от варварских полчищ. По словам того же философа Платона, для сицилийских греков в образе тирании Дионисия «явилось тогда спасение».

Вместе с войной закончился и формальный срок властных полномочий Дионисия, но уходить на покой он не помышлял. Как справедливо позже отмечал римский историк Корнелий Непот, власть была единственной страстью Дионисия. «Он отличался храбростью и опытностью в военном деле и к тому же, что редко встречается среди тиранов, совершенно чуждался разврата, роскоши и алчности» — так писал Непот о Дионисии, и тут же добавлял, что стремясь укрепить свое положение государя, «он никогда не щадил жизни тех, кого подозревал в покушении на свое господство».

В общем-то — это правда. Но мудрое изречение гласит: «Никогда не говори никогда». На самом деле Дионисий иногда делал исключения из собственных правил. При случае он был способен на благородные поступки и умел ценить верную дружбу.

В Сиракузах жили два друга Дамон и Финтий, оба философы-пифагорейцы. Дамон хотел убить Дионисия, был схвачен и осужден на казнь, но попросил об отсрочке, чтобы уладить свои домашние дела. Поручителем за него выступил Финтий, с тем, чтобы умереть за него, если Дамон не возвратится. Когда осужденный вернулся к назначенному сроку казни, изумленный взаимной верностью друзей тиран помиловал виновного и попросил Дамона и Финтия принять его третьим в их дружеский союз. Этот поступок снискал Дионисию уважение среди пифогорейцев Великой Греции, в числе которых были влиятельные политические деятели городов Южной Италии.

И даже карая заговорщиков, он старался придерживаться своеобразной справедливости. Прослышав, что двое юношей за вином говорили много дурных слов про него и тираническую власть, Дионисий позвал обоих к себе на ужин. Здесь он увидел, что один из них много пил и много болтал, а другой пил мало и осмотрительно. Первого он отпустил, рассудив, что к пьянству он склонен от природы, а к злословию от пьянства, второго же казнил как человека неблагонадежного и умышляющего враждебные действия.

Задолго до Маккиавелли Дионисий знал, что «главная задача всякого государя состоит в том, чтобы избегать ненависти и презрения». Этому он учил своего непутевого сына и будущего преемника власти Дионисия Младшего. Узнав, что сын совратил жену свободного человека, он гневно спросил его: «Разве ты знаешь за мной что-либо подобное?». Юноша ответил: «Но у тебя не было отца-тирана». — «А у тебя, коли ты не перестанешь творить безобразий, — сказал Дионисий, — не будет сына-тирана». Слова эти оказались пророческими.

Не более снисходителен был Дионисий и к человеческим слабостям своей матери. Когда она, будучи уже в преклонном возрасте, пожелала снова выйти замуж, он запретил этот брак, сказав, что законы государства переделать он может, но законы природы — никак. В последствие этот случай породил безосновательные подозрения, что мать тирана умерла не естественной смертью, а была им отравлена, и недруги Дионисия охотно распространили этот ложный слух по всему греческому миру. Еще один навет гласил, что Дионисий был виновником гибели в бою своего брата Лептина, которому, дескать, он намеренно не оказал своевременной помощи во время морского сражения. Но правда была в том, что даже в отношениях с самыми родными и близкими людьми, не говоря уже обо всех прочих, ему приходилось быть, прежде всего, государем, а только потом уже, по возможности, любящим сыном, братом, отцом и другом.

Дионисий как личность обладал многими достоинствами и вовсе не был от природы ни кровожадным, ни жестоким. Он всегда старался избегать насилия там, где мог добиться цели с помощью своего авторитета или убедительных речей. Но вступив на путь единовластия, он уже не мог позволять своим чувствам и побуждениям души господствовать над разумом, все его действия как правителя, в конечном счете, определяла логика сначала борьбы за власть, а потом ее удержания всеми доступными способами. Циничное отношение к нравственным ценностям при этом не было какой-то особенной чертой характера Дионисия. Так смотреть на мир людей обучала молодежь греческая школа, не говоря уже о пресловутом житейском опыте. Уроки софистов позволяли говорить, что от природы существует лишь право сильного, а все остальное — условности. Как утверждал тот же блестящий софист Горгий, уроженец города Леонтины: «От природы не слабое сильному препона, а сильное слабому власть и вождь: сильный ведет, а слабый следом идет». Дионисий должен был всегда оставаться сильным во имя сохранения своей власти и самой жизни.

Сильный правитель во главе сильного государства был объективно необходим западным грекам в условиях нарастающей агрессии варварского мира. Но при врожденном своеволии и недостатке уважения к власти в греческом народе, в условиях жестких внутриполисных политических противоречий между олигархией и городской чернью, бесконечных усобиц между эллинскими городами-государствами, только устрашение насилием противников, суровые расправы с выявленными заговорщиками и всеобщая полицейская слежка за гражданами могли обеспечить стабильность режима единоличной власти архонта Сицилии. Поэтому политические приоритеты довлели над моралью в иерархии ценностей сиракузского тирана, и сам Дионисий это не просто осознавал, он воспринимал это как свою личную трагедию. Трагедию во всех смыслах этого слова.

Как известно Дионисий был предан театру и принимал деятельное участие в литературной жизни своего времени. Он написал несколько трагедий на обычные у греков мифологические темы, из которых сохранилось несколько небольших фрагментов, позволяющих догадываться о самоосмыслении тираном собственного положения и участи. В одном из своих произведений тиранию Дионисий назвал «матерью несправедливости». В тоже время для своих трех дочерей он выбрал имена: Дикайосина (справедливость), Софросина (мудрость) и Арета (добродетель). Противоречие было неразрешимым и тягостным для Дионисия: в стремлении к справедливости он вынужден был умножать насилие и насаждать страх.

Совершенно был прав Цицерон, когда писал о тиранах: «Те, кто захочет, чтобы их боялись, сами неминуемо будут бояться именно тех, кто будет бояться их». Известно множество примеров такого рода из жизни Дионисия.

У Дионисия был друг Дамокл, который однажды позволил себе помечтать вслух и сказал: «Пожить бы и мне, как живут тираны!» Дионисий предоставил ему такую возможность. Дамокла облачили в роскошные одежды, умастили душистым маслом, украсили его голову венком из самых ароматных роз и поместили на пиршественное ложе. Слуги суетились вокруг него, немедленно исполняя каждое его пожелание. Но посреди пира Дамокл заметил свисающий с потолка на конском волосе меч, направленный прямо ему на голову. Кусок застрял у него в горле, и он со страхом и недоумением спросил: «Что это значит?» Дионисий ответил: «Это значит, что тираны всю свою жизнь пребывают на волосок от гибели».

Друзья как-то упрекали Дионисия, что он выдвигает на важные должности некоего порочного негодяя, а он ответил им: «Я хочу, чтобы хоть одного человека в Сиракузах ненавидели больше, чем меня». Разумеется, это была шутка. На самом деле к этому времени Дионисий был весьма уважаем в народе, и власть его была крепка. Но, как известно, в каждой шутке есть доля правды, и Дионисий всю жизнь опасался народной ненависти.

В другой раз Дионисию пришлось осудить на смерть одного из своих друзей по имени Леонт. Разрываясь между дружеским чувством к осужденному и железной необходимостью беспощадно карать злоумышленников, Дионисий три раза кряду приказывал своей страже вести его на казнь и трижды отменял свое решение. После каждого возвращения Леонта он со слезами на глазах целовал его и проклинал себя за то, что обрек друга мечу палача. Но, в конце концов, страх оказался сильнее Дионисия, и тиран приказал умертвить Леонта, сказав: «Выходит, тебя нельзя жить».

Меры безопасности, установленные во дворце архонта Сицилии, поражали многих его гостей. Обыски всех приходящих на прием к тирану были обязательным ритуалом. Ни брат, ни сын не входили к нему в комнату в своем платье, но каждый должен был сначала переодеться в присутствии караульных, чтобы те удостоверились, не спрятано ли где оружие. Дионисий боялся подпускать к себе даже цирюльника с бритвой и заставил своих дочерей обучиться брадобрейному ремеслу. Но позже обстоятельства лишили его доверия и к дочерям, и он стал сам выжигать себе щетину раскаленной ореховой скорлупой.

Кроме того, Дионисий содержал многочисленную сеть осведомителей в своей столице и в других городах своей державы. Он не брезговал никакими источниками информации, когда речь шла о расследовании государственных преступлений и предотвращении заговоров. Например, певиц и гетер люди тирана принуждали доносить на своих любовников. Время от времени Дионисий умышленно распускал в Сиракузах слухи о своей тяжелой болезни и скорой смерти, или о каких-либо военных мятежах против него. Всех граждан, поддавшихся на провокацию и проявивших свои радостные чувства по этим прискорбным для государства поводам, ожидали каторжные работы в каменоломнях, а в более серьезных случаях и смертная казнь.

Как-то один известный приезжий софист предложил сообщить наедине тирану, тайное средство раскрывать заговоры. Дионисий призвал его к себе и приказал говорить. Тот сказал: «Дай мне талант, и люди подумают, что я и вправду открыл тебе, как узнавать заговорщиков». Дионисию хитрость собеседника пришлась по душе, он сделал вид, будто узнал все, что хотел, и действительно наградил его серебром.

Сам Дионисий с двойственным чувством гордости и печали говорил, что сковал свою державу «стальными цепями». Две трети Сицилии, населенные греками были в его полной власти, и теперь взор архонта Сицилии все чаще устремлялся на север, за Мессенский пролив. Великий тиран желал распространить свою власть на всю Великую Грецию.