Судьба памяти о Пожарском

Судьба памяти о Пожарском

Шли годы, и подвиги героев борьбы со Смутой забывались. Официальные и неофициальные летописи трактовали события по-разному, новая династия не особенно нуждалась в памяти о неоднозначных перипетиях своего прихода к власти и тем более в обязанности возвышать за это кого-либо из подданных; Минин и Пожарский вообще не упоминаются в официальных летописных сочинениях о возведении на престол Романовых. Правда, еще в «Утвержденной грамоте» об избрании Михаила взятие Москвы описывается как именно их (вместе с Трубецким) подвиг:

«И собрався боярин и и воевода князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой с товарыщи… пришли под царствующий град Москву и стояли под Москвою полтора года… А как по Божией милости Московского государства стольник и воевода князь Дмитрей Михайлович Пожарской… пришел под Москву в сход к боярину и воеводе князю… Трубецкому, и по милости всемогущего и всесильного в Троицы славимого Бога нашего… а службою и раденьем ко всей земле боярина и воеводы князя Дмитрея Тимофеевича Трубецкого да стольника и воеводы князя Дмитрея Михайловича Пожарского да выборного человека ото всего Московского государства Кузмы Минина… и бояр… и казаков и стрельцов и всех ратных людей, Московское государство своим мужеством и храбростию царствующий град Москву от Полского и от Литовского короля… от их злого пленения очистили» [166, 41–42].

Но к концу века, согласно официальной традиции, оглашенной в «Большой Государственной книге» 1672 г., просто свершилась воля Божья:

«Вси яко единеми усты молиша от благородных и в чести величества превозходяща царского сродника Михаила Феодоровича Романова, яко да той царствует ими. Хотяще же быти Божиими судбами ничтоже от земных вещей удержати возможе, понеже истинен глагол Божий во устех всех человек, яко тому царство прияти. И паки и матерь его благородную государыню иноку Марфу Ивановну слезне молиша, яко не сопротив глаголет судбам Божиим, но обще с ними, да помолит сына своего, и Божиим судбам да не пререкует. Той же благочестивый государь, видя себе от моления нимало ослабляема, паче ж и уразомевая, яко не без воли Божий един глагол во устех всех человек, произволяя многому народа прошению, паче же по воли Божий и царствия скифетры возприемлет и венец царский на главу и диадиму на плеща возлагает и владомое яблоко в руце приемлет… и царь нарицаетца всеми языки» [106].

Такова была официальная концепция воцарения Романовых к концу XVII в. А массовое сознание предпочитало яркие мифологизированные сюжеты. Историки Нового времени с удивлением констатировали, что «народное воображение» не было так уж сильно потрясено подвигом Минина и Пожарского, чему доказательство – отсутствие песен о них, как современных событиям, так и в дальнейшем, лишь одна записана только в XIX в. [70, 318],[124] вероятно уже под влиянием тогдашнего школьного просвещения.

Зато о романтических и трагических судьбах М. В. Скопина-Шуйского, царевны Ксении, о таинственных злодеях Лжедимитрии и «Маринке» народное творчество сказало много больше. П. Г. Любомиров заметил, что на массовое сознание большее впечатление произвела гибель С. Р. Пожарского, отличавшегося бесшабашностью храбреца, песни о котором пели везде.

Неудивительно, что в последующие 150 лет о Пожарском и Минине вспоминали только знатоки и любители истории, так же как о Сусанине помнили только в Костроме. Наиболее подробными оставались статьи в «Новом летописце» (который трижды издавали в XVIII в.), ему следовал автор популярного «Ядра Российской истории» А. И. Манкиев, буквально вскользь упоминали Пожарского и авторы учебников XVIII в., например М. В. Ломоносов. Не осталось и портретов князя. Единственное изображение, послужившее основой для его позднейшей, ХГХ– ХХ!вв., символико-фантастической иконографии, появилось спустя 30 лет после смерти Пожарского, в 1672 г., в «Книге об избрании на царство» Михаила Романова, парадной иллюстрированной рукописи работы мастеров-художников Посольского приказа во главе с Г. Благушиным.

Эта книга, созданная в числе других подносных роскошных рукописей в основанной боярином А. С. Матвеевым книгописной мастерской при приказе, иллюстрирует события избрания и венчания на царство родоначальника династии, все многофигурные композиции там выполнены в поздней иконописной манере и лишены портретных характеристик. Однако уже с конца XVIII в. книгу эту стали использовать как источник для воссоздания образов деятелей эпохи Смуты. Ввиду того, что иллюстрации можно сопоставить с разрядом церемонии венчания и определить, кто в действе принимал какое участие (нес регалии и пр.), авторы исторических и популярных работ стали делать прориси с этих изображений – так, у А. Ф. Малиновского, в первой биографии Пожарского, можно увидеть прорись из этой книги (а она хранилась в Московском архиве Коллегии иностранных дел, управляющим которого он был), изображающую Пожарского, несущего скипетр. В XIX в. появились основанные на этом же рисунке портреты маслом, ныне уже выглядящие весьма «старыми» и экспонирующиеся в некоторых музеях. Из той же книги в дальнейшем взяты были столь же условные изображения Авраамия Палицына, Д. Т. Трубецкого. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Нам не известно, как реально выглядели Василий Шуйский (на одной польской прижизненной гравюре он стоит спиной, а на другой – явная карикатура), Филарет, Борис Годунов (их позднейшие изображения восходят только к «Титулярнику» 1672 г.), И. И. Болотников, П. П. Ляпунов, И. М. Заруцкий, Лжедмитрий II, К. Минин, А. Лисовский.[125]

Только на рубеже XVIII–XIX вв., когда возник под влиянием романтизма массовый интерес к допетровской истории Отечества, а патриотические события 1812 г. его усилили и потребовали создания национального героического пантеона, введен был в него и Пожарский – человек чести во время бесчестное, человек гуманный во время жестокое, человек – созидатель порядка во время хаоса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.