Лекция 16 Обзор пройденного

Лекция 16

Обзор пройденного

Итак, мы подробно остановились на необычайном расширении Англии: благодаря ему, как государство, она оставила далеко позади себя Европу, сделавшись мировым государством, – как нация, то есть как совокупность лиц, говорящих на определенном языке, она создала два мировых государства, которые теперь соперничают между собою по силе, влиянию и быстроте роста. Мы исследовали причины, проследили процесс и разобрали некоторые из результатов этого расширения. В этой последней лекции нам остается собрать полученные впечатления в одно общее заключение.

В Англии господствуют две школы воззрений на британскую империю; одну из них можно назвать восторженной, а другую – пессимистической. Адепты первой школы теряются в изумлении и экстазе перед громадностью размеров империи, перед энергией и героизмом, якобы потраченными на ее созидание; вопрос сохранения империи они считают вопросом чести. Другая школа впадает в противоположную крайность: она полагает, что империя, как основанная на захватах и хищничестве, должна считаться бесполезным и обременительным наростом, лишающим Англию выгод островного положения и вовлекающим ее в войны и ссоры во всех частях земного шара; пессимистическая школа защищает политику, которая дает Англии возможность как можно скорее отделаться от империи.

Посмотрим теперь, как должны мы, основываясь на добытых результатах, оценить эти противоположные мнения.

Мы постепенно составили гораздо более трезвый взгляд на английскую империю, чем тот, которым удовлетворяется первая школа. Прежде всего, мы не особенно восхищаемся громадностью империи, ибо не видим основания, по которому самый факт больших размеров делает государство лучшим; обратно, мы знаем из истории про большинство обширных государств, что они были государствами низкого типа. Далее, мы не представляем себе, почему англичане обязаны сохранить свою империю из чувства уважения к героизму тех, кто ее приобрел, или почему отречение от нее было бы с их стороны признаком малодушия. Все политические союзы существуют для блага их членов и потому должны достигать как раз той величины, при которой они остаются благодетельными, и отнюдь не большей. Если связь Англии с колониями или с Индией отягощала бы обе стороны, если бы она приносила более вреда, чем пользы, то нам казалось бы сумасшествием со стороны Англии поддерживать ее в ущерб себе и своим владениям. Кроме того, мы видим, что в высокопарных выражениях этой школы кроется немало запутанных понятий; она, по-видимому, смотрит на земли, подвластные Англии, как на ее собственность, считая королеву каким-то Сезострисом или Соломоном Древнего мира, которому «Таре и острова делали приношения, Аравия и Сава предлагали дары», между тем как на самом деле эта связь совсем иного рода, и Англия, по крайней мере непосредственно, от нее не богатеет. Далее, мы позволяем себе сомневаться и в том, что империя неизбежно предполагает в английской нации какой-то непобедимый героизм или сверхъестественный гений к управлению. Конечно, могут быть приведены факты, указывающие на естественную склонность англичан к колонизации и способность к предводительству. Мы могли бы назвать целый ряд англичан, имевших почти магическое влияние над умами туземных индийских рас, и могли бы указать на Канаду, где английские поселенцы вступили в непосредственное соперничество с французами и обнаружили явное превосходство в энергии и предприимчивости. Однако, хотя многое в истории Великобритании достойно удивления, во всяком случае, преобладание в Новом Свете досталось Англии не исключительно вследствие присущего ей превосходства. В геройский век морских открытий Англия не особенно блистала. Англичане не обнаружили гения португальцев, не произвели ни Колумба, ни Магеллана. Рассматривая причины, давшие Англии возможность к концу второго столетия борьбы превзойти другие государства в колонизации, я нашел, что она обладала более широким базисом и более безопасным положением на родине, чем Португалия и Голландия, и была менее замешана в крупных европейских предприятиях, чем Франция и Испания. Точно так же, разбирая вопрос, как могли англичане завоевать такую громадную страну, как Индия, и завоевать почти без труда, я нашел, что им удалось совершить это главным образом с помощью индийских войск, которым они передали военное искусство не столько английское, сколько европейское, что даже путь к завоеванию был указан французами, что страна находилась в положении, облегчавшем завоевание.

Таким образом, я признаю очень многое из того, что пессимисты выставляют против восторженной школы. Я старался судить об империи по ее собственным внутренним достоинствам, видеть ее такой, какова она в действительности, не скрывая ни неудобств, могущих сопровождать такое широкое распространение, ни тех опасностей, которым оно может подвергать Англию; при этом я не утешал себя мыслью, что есть нечто необычайно славное в империи, «над которой солнце никогда не заходит», или, употребляя не менее блестящее выражение, – в империи, «где барабанный бой утренней зари, следуя за солнцем и за часовой стрелкой, опоясывает земной шар непрерывной цепью воинственных арий». В большинстве великих империй, упоминаемых в истории, мы находим мало славного, так как создавались они обыкновенно насилием и оставались на низком уровне политической жизни; но мы видели, что Великая Британия вовсе не является империей в обычном смысле слова. Рассматривая отдельно колониальную часть Великой Британии, мы находим естественный рост, простое нормальное распространение английской расы в новых, большей частью слабонаселенных, землях, которыми поселенцы овладевают, не совершая завоевания. Если такое расширение и не представляет собою ничего величественного и славного, то, с другой стороны, оно вовсе не является насильственным или неестественным. Оно создает собственно не империю, а только обширное государство. К расширению как таковому всякий должен относиться доброжелательно, ибо для каждой нации обладание выходом для избытка населения составляет одно из величайших благ. Народонаселение, к несчастию, не может приспособляться к пространству; напротив, чем оно больше, тем больше и его ежегодный прирост. Англия уже теперь полна, но она переполняется с возрастающей скоростью; ее население увеличивается на миллион через каждые три года. Вероятно, эмиграция нормально должна происходить еще с большей скоростью, чем она происходит теперь, и не подлежит сомнению, что остановка ее была бы величайшим бедствием. Но, спрашивается, должно ли расширение нации сопровождаться расширением государства? «Нет! – отвечает школа пессимистов – Или только до тех пор, пока колонии не созреют и не сделаются способными к независимости». Когда на метафору смотрят как на аргумент, каким неотразимым аргументом она кажется!

Я уже упомянул, что в новейшем мире расстояние в значительной мере утратило свою силу, что существуют признаки грядущей эпохи государств, гораздо более обширных, чем прежние. В древние времена переселенцы из Греции в Сицилию делались сразу независимыми, и у них было почти столько же государств, сколько городов. Еще в XVIII веке Бёрк считал невозможным создание одной федерации по обоим берегам Атлантического океана. В те времена метафора о взрослом сыне действительно могла окрепнуть и превратиться в неоспоримое доказательство. Но с того времени Атлантический океан сузился до того, что кажется теперь не шире моря между Грецией и Сицилией. Отчего же нам не отказаться от этой метафоры? Я старался доказать, что мы невольно увлекаемся историческим параллелизмом, который при тщательном исследовании оказывается неприменимым. Разве не затем политики изучают историю, чтобы остерегаться тех ложных исторических аналогий, в которые впадают люди, незнакомые с историей? Все пессимистические утверждения основываются на факте американской революции, а между тем она возникла из обстоятельств и при мировых условиях, уже давным-давно отживших. Англия в то время была земледельческой страной, и страной далеко не густо населенной; Америка была переполнена религиозными изгнанниками, воодушевленными идеями, которые в Англии к тому времени вышли уже из употребления; между обеими странами почти не было притока и оттока населения, а океан отделял их бездной, почти настолько же непреодолимой пропастью, как та нравственная рознь, которая отделяет англичанина от француза. При всем том и тогда разъединение произошло не без насилия. Правда, оба государства с того времени благоденствуют, но у них были уже две войны, может произойти третья. Полагать, что их разлучение явилось причиной или способствовало их благоденствию, – полная иллюзия.

Во всяком случае, с тех пор мировые условия изменились. Главные причины разъединения, – океаны и религиозные распри, – уже не оказывают более своего действия. Обратно, началась работа крупных новых связующих сил – торговли и эмиграции. При этом и естественные узы, связывающие всех англичан воедино – национальность, язык и религия, – по мере противодействующих давлений вновь начинают оказывать свое влияние. Метрополия навсегда отказалась от роли мачехи, предъявляющей несправедливые требования и налагающей разные стеснения; она ищет колоний для выхода населения и для торговли, – колонии сами сознают, что независимость для них рискованна, не говоря уже о том, что она влечет за собою интеллектуальное обеднение; наконец, коммерческие сношения постоянно расширяются; им не противодействует никакая отчуждающая сила, ибо несогласие, порожденное старой системой, все более и более предается забвению. Ввиду всего этого можно думать, что так называемая английская колониальная империя будет все более и более заслуживать имени Великой Британии, и узы, соединяющие ее, будут постоянно крепнуть. Тогда англичане забудут разделяющие их моря, и старое понятие об англичанах, как о жителях европейских островов, будет навсегда искоренено. Если англичане в мыслях и чувствах приблизятся к своим колониям и отвыкнут считать эмигрантов утраченными для родины, то, во-первых, могла бы вырасти самая широкая эмиграция, являющаяся средством, ограждающим Англию от пауперизма, и, во-вторых, создалась бы постепенно такая организация, при которой на случай могли бы быть двинуты все силы империи.

Вырабатывая это представление о Великой Британии, я имел перед собою пример Соединенных Штатов. Любопытно, что пессимисты вообще восхищаются Соединенными Штатами, а между тем именно в этом государстве мы находим разительный пример уверенного и успешного расширения. В момент отложения от Англии они составляли лишь бахрому колоний вдоль Атлантического океана и только незадолго перед тем начали проникать в долину Огайо; посмотрите, как неуклонно, как безгранично, с какой твердой самоуверенностью подвигаются они с тех пор! Они покрыли своими «штатами» и «территориями» сначала обширную долину Миссисипи, затем Скалистые горы и наконец побережье Тихого океана. Всю эту территорию они поглотили без труда и без всякого потрясения своей политической системы. Американцы никогда не говорили, как в Англии говорят, что колонии, если пожелают, могут отделиться. Напротив, Соединенные Штаты твердо отрицали это право и для сохранения единства своего громадного государства жертвовали кровью и богатствами в колоссальных размерах. Они решительно отказывались допустить разрыв союза и не хотели признавать доктрины, доказывающей, что государство ухудшается от расширения своих пределов.

Едва ли мы достаточно оцениваем те громадные результаты, которые проистекают для политики от современного механизма сообщений. В течение большей части человеческой истории процесс созидания государств находился в строгом подчинении условиям пространства. Долгое время высокая организация оказывалась возможной только в небольших государствах. В древности лучшие государства были городами, и даже Рим, когда сделался империей, вынужден был принять низшую организацию. В средневековой Европе появились более крупные государства, но они долго оставались низшими организмами и смотрели с благоговением на Афины и Рим, как на родину политического величия. Однако, вследствие изобретения представительной системы, государства эти поднялись до более высокого уровня, а в настоящее время мы видим государства, обладающие глубоким политическим сознанием, на территориях в двести тысяч квадратных миль и с населением в тридцать миллионов. К представительной системе присоединяется федеральная, и одновременно с тем вводятся пар и электричество. Эти усовершенствования сделали возможной высокую организацию государства при еще большем масштабе. Так, европейская Россия обладает населением в восемьдесят миллионов на территории с лишком в два миллиона квадратных миль, а в Соединенных Штатах такое же население содержится на территории в четыре миллиона квадратных миль. Правда, о России нельзя сказать, что она представляет собою высокий тип организации; ей предстоит еще пройти через политические испытания и преобразования; но американский союз уже выказал себя вполне способным сочетать свободные учреждения с беспредельным расширением.

Многие англичане оскорбляются, когда их империю описывают языком восточной напыщенности, но они должны понимать, что виновата в этом не сама империя, а то, что ее относят ошибочно к иному типу, чем тот, к которому она принадлежит. Вместо того, чтобы сравнивать ее с тем, на что она абсолютно не похожа, – с агрегатом частей, насильственно собранных дикими ордами в виде турецкой или персидской империи, – сравним ее с Соединенными Штатами, и тогда сразу увидим, что, принадлежа к устаревшему типу империй, она являет собою союз того самого типа, какой естественно вызывается к жизни условиями времени. Заметим наконец, что вопрос о преимуществах крупных или мелких государств не может решаться и даже обсуждаться в абсолютной форме. Мы часто слышим отвлеченное восхваление мелких государств, но заметьте, что мелкое государство среди мелких – это одно, а мелкое государство среди крупных – нечто совсем другое. Мы чувствуем восхищение, читая о светлых днях Афин или Флоренции, но эти светлые дни длились только до тех пор, пока Афины и Флоренция имели дело с государствами того же масштаба, как они. Оба государства-города тотчас же пали, лишь только по соседству с ними выросли государства-страны с концентрированными силами. Слава Афин померкла, когда возникла Македония, и Карл V скоро положил конец величию Флоренции.

А если верно, что в настоящее время начинает слагаться новый тип более обширного государства, разве это не серьезное предостережение для тех государств, которые продолжают оставаться на прежнем уровне размеров? Россия уже теперь оказывает значительное давление на Центральную Европу; что же будет, когда, при своей громадной территории и громадном населении, она сравняется в умственном развитии и политической организацией с Германией, когда ее железные дороги будут закончены, народ сделается образованным, и ее правительство будет опираться на прочное основание? Не забудем также, что через полстолетия население России будет равняться не восьмидесяти, а приблизительно ста шестидесяти миллионам. К этому времени, до которого доживут многие из наших современников, Россия и Соединенные Штаты превзойдут своим могуществом те страны-государства, которые теперь считаются большими, подобно тому, как страны-государства шестнадцатого века превосходили город Флоренцию. Разве это не серьезное соображение, и особенно для такого государства, как Англия, стоящего на перепутье между двумя дорогами: одна из них может поставить Англию в уровень с великими державами грядущей эпохи, другая – низведет ее на степень исключительно европейской державы, обращающей, как теперь Испания, взоры назад на прошлое, когда и она претендовала на роль мировой державы.

Но все, что я говорил до сих пор, неприложимо к Индии. Англия и ее колонии, взятые вместе, только потому образуют не империю в собственном смысле, а весьма обширное государство, что они населены всецело англичанами и повсюду обладают учреждениями одного типа. В Индии население совершенно чуждо англичанам, и учреждения абсолютно не похожи на английские. Индия – действительно империя, и притом империя восточная.

А между тем нас особенно раздражает язык восторженной школы, когда она говорит об Индии, и нас поражает то непонимание, которое заключается в ее высокопарных выражениях, заимствованных из Древнего мира. Вглядываясь ближе в явления, мы чувствуем, что не можем согласиться с отношением к Индии этой школы, хотя и находим одновременно, что, не имея приписываемого ей романтического величия, она имеет для Англии значительную ценность и пользу совсем иного рода.

Постепенно, и главным образом в недавнее время, между Индией и Англией возникла обширная торговля, но, как я указал, даже ее едва ли имели в виду те, кто принимал главное участие в создании индийской империи. Трудно указать, какие другие крупные выгоды пожинает Англия в Индии. И мы в недоумении спрашиваем себя, что же побудило Англию завладеть Индией? История отвечает, что великая колониальная борьба с Францией вовлекла Англию в войны, которые сделали ее обладательницей территории по соседству с Калькуттой и Мадрасом, что после этого англичане принялись за организацию управления, что они успешно побороли хищения, возникшие в первом периоде завоеваний, и создали добросовестную администрацию, стоящую под контролем английского парламента; далее явился целый ряд генерал-губернаторов, которые, руководствуясь возвышенными государственными соображениями, благоприятствовали присоединению новых земель. Эту политику нельзя назвать алчной, хотя она была подчас честолюбива и неразборчива. Если верно, как это изображает Торрес,[153] что Питт и лорд Уэльзли в негласном соглашении решали создать восточную империю взамен американских колоний, то такая политика, согласно взглядам, проводимым в этих лекциях, должна быть сочтена неосновательной и химерической. Однако гласно политика эта оправдывалась главным образом филантропическими аргументами, и эти аргументы были настолько убедительны, что противиться им было трудно. Нельзя было отрицать, что в Индии царствует плачевная анархия. Там и сям, правда, возникали тиранические правительства, имевшие некоторую стойкость, но и они почти всегда оказывались военными правительствами самого низкого типа; в большей же части Индии господствовала система, которой более приличествует название высокопробного разбоя, чем низкопробного правления. Случалось, что и в Европе, например, среди горных кланов Шотландии, или среди западных флибустьеров, или, наконец, у древних пиратов Средиземного моря, сломить которых было поручено Помпею, создавались разбойничьи шайки, почти достигавшие объема и организации государств; но они никогда не принимали таких размеров, как разбойничьи шайки Индии. Маратты взимали дань, чаут, род разбойничьей дани по всей Индии, а позже пиндаррисы превзошли мараттов жестокостью. Эта анархия являлась прямым следствием упадка авторитета Великого Могола. Конечно, англичане могли умыть руки, довольствоваться обороной своих собственных территорий и не обращать внимания на хаос, царивший за их пределами; но там, на месте, генерал-губернаторам такой образ действия мог легко казаться не только несправедливым, но просто жестоким. Захваты должны были являться перед ними в ореоле долга, ибо казалось, что одно расширение английской власти моментально кладет конец грабежам и убийствам и устанавливает царство закона.[154] Исходя из этого настроения, лорд Уэльзли утверждал, что в Индии всегда существовала верховная власть, что эта власть ей необходима и что теперь, когда владычество Могола падает, на компании лежит обязанность спасти Индию, приняв на себя его функции.

Итак, англичане создали империю, руководясь отчасти, быть может, пустой честолюбивой страстью к человеколюбивым завоеваниям, отчасти желанием прекратить колоссальные бедствия. Но каковы бы ни были их мотивы, они взяли на себя громадную ответственность, не возмещенную никакими выгодами. Они обладают теперь обширной индийской торговлей, но и ту приобрели ценой постоянного страха перед Россией, перед всяким движением в мусульманском мире, перед всякими переменами в Египте.

Ввиду всего этого обзор истории британской Индии оставляет совсем иное впечатление, чем история колониальной империи. Последняя выросла естественно, как результат кооперации самых простых причин; первая кажется выросшей из романтической авантюры. Она интересна, поразительна и любопытна, но понять ее или составить о ней мнение нелегко.

Англичане могут питать надежду, что обладание Индией поведет к их благу, но до сих пор они не извлекали из него никаких прямых выгод.

Я вам указывал уже, что Индия, хотя ее и можно назвать восточной империей, не представляет для Англии той опасности, какая соединяется с этим понятием. Империя не связана с Англией так, как была связана Римская империя с Римом; она не потянет Англию вниз, не заразит ее восточными понятиями и восточной системой правления. Вместе с тем эта империя не требует от Англии расходов и не отягощает ее финансов. Она сама себя поддерживает, а Англия держит ее в таком отдалении, что судьба метрополии не очень тесно связана с судьбой империи.

Затем я обратил ваше внимание на то, какие могут быть последствия от существования британской империи для самой Индии. Англичане могли получить от нее мало выгод, но какие выгоды получила сама Индия? На этот вопрос я старался отвечать с возможно меньшим самомнением. Я с уверенностью утверждал только одно, что никогда не производилось на земном шаре более великого эксперимента, что действия его должны будут равняться или даже превзойдут то влияние, которое оказала Римская империя на народы Европы. Это означает, конечно, что Индии будут оказаны громадные благодеяния, но из этого не следует, что ей не будет нанесено и много зла. Если же вы меня спросите, на которой стороне перевес, то есть, принесет ли Англия Индии величайшее благо, если ей удастся ввести ее всецело в поток европейской цивилизации, то я могу только ответить: «Я надеюсь, что – да» и «Я верю, что – да». Изучая академически эти широкие вопросы, мы должны избегать оптимистических общих мест, свойственных газетам. Возможно, что наша западная цивилизация не совсем так бесподобна, какой мы любим воображать ее. Те, кто следит за Индией с полным беспристрастием, замечают, что там происходит широкое преобразование, но Индия на них производит во многом болезненное впечатление; они видят, как рушится вместе дурное и хорошее, и временами у них является сомнение, создастся ли там много доброго. Но, во всяком случае, они замечают одно громадное улучшение, в котором, нужно надеяться, и заключаются потенциально и все другие улучшения: анархия и грабеж прекратились, и нечто подобное immensa majestas Romanae pacis введено среди двухсот пятидесяти миллионов человеческих существ. Еще в одном соглашаются почти все наблюдатели: предпринятый Англией опыт должен продолжаться, и Англия, если бы даже и захотела, не может оставить его недоконченным. И здесь действуют великие соединяющие силы века; год от года связь между Англией и Индией, ко благу или к злу, становится теснее и теснее. Это еще не значит, что разъединяющие силы не могут никогда возникнуть, что само правление англичан не вызовет сил, которые в конце концов могут привести к разрыву, и что индийская империя абсолютно свободна от опасности внезапной катастрофы. Но в настоящее время и необходимость, и долг побуждают Англию к более тесным связям с Индией. Уже теперь сами англичане немало пострадали бы от разрыва связей, а чем долее связь будет длиться, тем для Англии она будет делаться важнее. То же, и в неизмеримо большей степени, справедливо для Индии.

Англия теперь преобразует Индию; это преобразование может со временем внушить опасения самой Англии, однако англичане, если даже они правы, сожалея, что преобразование ими начато, не должны оставлять его неоконченным.

Вообще я надеюсь, что наш продолжительный анализ вопроса о расширении Англии заставит вас почувствовать фантастическое во всех ходячих понятиях о том, что Англии следует покинуть колонии, покинуть Индию. Разве мы так властны над ходом событий, как воображаем? Разве мы можем остановить рост, продолжающийся уже несколько веков, из-за какой-то прихоти, или потому, что при поверхностном взгляде он оказался не отвечающим нашим мечтам? Течение времени и сила жизни больше стесняют нашу свободу, чем мы это сознаем. Правда, в Англии никогда не приучали себя к мысли о Великой Британии. Английские политики, английские историки все еще сознают своим отечеством Англию, а не Великую Британию; они все еще думают, что Англия имеет колонии; они позволяют себе твердить, что ей легко отбросить эти колонии и с полным удобством вновь превратить уединенный остров времен королевы Елизаветы в «лебединое гнездо на большом пруду». Но подобная мысль является химерою, одним из тех мифических чудовищ, которые создаются не воображением, а отсутствием воображения.

Таков вывод, к которому я прихожу. Но не его хотелось бы мне особенно запечатлеть в умах ваших. Мне не столько хочется сообщить вам здесь верный взгляд на практическую политику, сколько на цель и метод исторических занятий. Главная моя задача в этих лекциях состояла в том, чтобы показать вам, в каком свете следует рассматривать новейшую историю Англии. Мне кажется, что большинство наших историков, дойдя до новейших времен, теряют нить, затрудняются в выборе предмета и кончают тем, что пишут повесть без нравоучения. Я старался, прежде всего, указать, что история имеет дело не только с интересными деяниями, совершенными англичанами или совершившимися в Англии, а с самой Англией, рассматриваемой как нация и как государство. Для уяснения этого я не вдавался ни в какие повествования, не приводил занимательных рассказов, не рисовал героических портретов, а имел в виду постоянно Англию, как великое целое. В ее истории мало драмы, ибо Англия едва ли может умереть, и по крайней мере в рассмотренном периоде она мало страдала, ей даже не грозили великие страдания. Каким же важнейшим переменам подверглась Англия за этот период? Без сомнения, она испытала значительные политические перемены, но они не были так достопамятны, как перемены семнадцатого века. Тогда она сделала одно из величайших политических открытий: научила мир, как применять свободу к условиям государства-нации. Обратно, новейшее политическое движение – движение реформы, либерализма началось не в Англии, а на континенте, откуда мы его заимствовали. Специальным английским движением этого периода, как я старался доказать, было ее небывалое расширение. Усвойте себе этот факт, и вы получите ключ к восемнадцатому и девятнадцатому столетиям. Войны с Францией от Людовика XIV до Наполеона располагаются естественным рядом. Американская революция и завоевание Индии перестают быть отклонениями и занимают свои надлежащие места в основной линии английской истории.

Рост богатства, торговли и промышленности, падение старой колониальной системы и постепенное развитие новой – все это легко обнимается одной формулой. Наконец, формула эта связывает прошлое Англии с ее будущим: принимая ее, англичане должны оканчивать историю своей отчизны не утомленными и смущенными, как от чтения слишком растянутой повести, но просветленными и более прежнего заинтересованными; они должны чувствовать себя подготовленными к тому, что ждет их впереди.

Я часто слышу от тех, кого, как и меня, занимает вопрос, как надо обучать истории: «Прежде всего, вы должны делать ее интересной!» В известном смысле я с ними согласен, но я придаю другое значение слову «интересный» – его первоначальное и точное значение. Под словом «интересное» они разумеют романтическое, поэтическое, изумительное; я не пытаюсь делать историю интересной в этом смысле, ибо нахожу, что этого сделать нельзя, не подделывая истории, не примешивая к ней лжи. Слово «интересное» собственно не означает «романтическое». Интересно то, что затрагивает наши интересы, что близко нас касается и очень для нас важно. Я старался показать вам, что история новейшей Англии с восемнадцатого столетия должна для англичан быть интересна в этом смысле, что она чревата великими результатами, которые окажут влияние на их жизнь, на жизнь их детей и на будущее величие их отечества. «Делайте историю интересной!» Я не в состоянии считать ее интереснее, чем она есть на самом деле, не фальсифицируя ее. Поэтому-то, встречая людей, которые не находят историю интересной, я ни на минуту не собираюсь изменять историю – я стараюсь изменить их самих.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.