Глава 7 Так во имя чего же была развязана Первая мировая война?
Глава 7
Так во имя чего же была развязана Первая мировая война?
Захват жизненного пространства — основная цель политики Вильгельма II
Поведение высшего руководства Германии и Австрии в июле 1914 г. свидетельствовало о том, что Берлин и Вена сознательно обостряли ситуацию вокруг Сербии. Они прекрасно понимали, что вероятность начала крупнейшей в Европе войны с участием России, Франции и Бельгии возрастает.
Если вплоть до 28 июля у Германии еще был достойный мирный выход из кризиса, то после объявления австро-сербской войны такого выхода ни у России, ни у Германии уже практически не оставалось. Так что именно Берлин решал вопрос быть или не быть войне, и выбор кайзера в пользу войны был вполне осознанным. В этой связи возникает резонный вопрос, почему Вильгельм пошел на риск большой войны и какие цели он при этом ставил.
Ответ на этот вопрос непрост, поскольку до начала войны ее истинные цели были одним из главных государственных секретов того времени. И судя по всему, руководство Германии даже не разрабатывало специальный документ, в котором эти цели были бы провозглашены. Собственно говоря, в таком документе и не было особой нужды. Кайзер и его ближайшее окружение с этими целями прекрасно были знакомы, а заранее оповещать широкую общественность относительно своих агрессивных намерений особого смысла не имело, поскольку это успешно делала широко разветвленная система пангерманских союзов.
Однако именно отсутствие декларации Берлина о целях объявленной им войны способствовало рождению мифа о том, что у Германии в то время якобы вообще не было никаких территориальных притязаний, или, во всяком случае, таких притязаний у нее не было в Европе. В этой связи, например, современный российский историк С. Б. Переслегин в своей статье «Мировой кризис 1914 г.: очерк стратегического планирования» утверждает:
«Германия играет в Мировой войне роль нападающей стороны, не имея вообще никаких осмысленных территориальных притязаний. Идеологи пангерманизма говорили, разумеется, об аннексии Бельгии, русской Польши и Прибалтики, но как серьезная политическая цель эти завоевания никогда не рассматривались, поскольку теории "жизненного пространства" еще не существовало».
Правда, совершенно непонятно, откуда же Переслегину известно, что территориальные притязания никогда не рассматривались кайзером и его канцлерами в качестве серьезной политической цели. Ведь, скажем, до франко-прусской войны 1870 г. руководство Пруссии тоже публично не декларировало свои претензии на территорию Эльзаса и Лотарингии, однако это не помешало ему после военной победы аннексировать эти французские провинции.
Если же говорить об идеологии пангерманизма, то при этом нельзя забывать, что это фактически была государственная идеология. В Пангерманский союз, который возглавлялся и субсидировался весьма влиятельными политическими деятелями, крупными представителями финансового капитала, юнкерства, немецкого генералитета и активно поддерживался самим кайзером и его наследником, входило множество высших чиновников, журналистов, университетских профессоров и школьных учителей, доносивших идеи пангерманизма до немецкой молодежи и формировавших общественное мнение страны.
Долгое время главой и главным идеологом Пангерманского союза был известный немецкий ученый — географ, профессор Ф. Ратцель, основные идеи которого были сформулированы в книге «Политическая география»:
«В соответствии со своей природой государства развиваются в соперничестве со своими соседями, в большинстве случаев за обладание территориями…
Германия представляет собой "полиморфную" структуру, включающую Альпы, средние горы и равнину на севере, через которую вторгались многочисленные завоеватели, в частности, римские легионеры, азиатские орды и французские солдаты. Еще более, чем Китай, Германия — это "срединная империя", расположенная в центре Европы, окруженная со всех сторон другими государствами, которые угрожают ей и с запада, и с востока. В силу этого Германия могла выжить лишь благодаря терпеливой колонизации (подобно китайским крестьянам) приграничных районов».
Отсюда логически следовал тезис о неизбежности борьбы за новые земли и требования приобретения необходимого для нормального развития нации жизненного пространства. Кстати, именно так — «Жизненное пространство» — называлась одна из книг Ратцеля, опубликованная им еще в 1901 г.
Поэтому трудно согласиться с Переслегиным, что до Первой мировой войны якобы не существовало теории жизненного пространства. К этому времени были широко известны не только идеи завоевания жизненного пространства, но и многовековая практика покорения и германизации народов, живших по соседству с немцами. Именно таким образом были полностью ассимилированы полабские славяне, лужицкие сербы, пруссы и ряд других народов, некогда населявших территорию Пруссии.
Надо сказать, что это многовековое устремление немцев на Восток вовсе не исчезло со временем. В этой связи достаточно вспомнить, что когда в 1811 г. Наполеон заставил Австрию и Пруссию подписать с ним военные договоры, по которым обе страны обязывались выставить контингенты своих войск в помощь французской армии, то в ответ на это Берлин и Вена заявили, что в таком случае они рассчитывают получить за свои услуги, которые будут ими оказаны Франции, территориальные приобретения за счет России. Австрия желала урвать Волынь, а прусский король Фридрих Вильгельм — весь Прибалтийский край.
Извечное немецкое стремление: Drang nach Osten — имело место и во времена Бисмарка, когда в феврале 1887 г. были приняты законы по онемечиванию польских земель и высылке из Пруссии подданных польского происхождения, а также по выкупу земель, принадлежавших польскому дворянству, для последующей ее продажи немцам. Одновременно была предпринята, правда, безуспешная попытка запретить немцам заключать смешанные с поляками браки.
Так что корни нацистских идей завоевания жизненного пространства были заложены задолго до прихода Гитлера к власти. Хотя к 1914 г. идеи национального превосходства немецкой расы, конечно, еще не достигли своего апогея в их нацистском обличии.
Далее Переслегин утверждает:
«С геополитической точки зрения пространство Империи и без того было избыточным. Что же касается требования о переделе колоний, то сомнительно, чтобы оно вообще когда-либо выдвигалось».
Сейчас можно сколько угодно рассуждать об избыточности или недостаточности территории Второго рейха с современной геополитической точки зрения, но к сути обсуждаемой проблемы это не имеет никакого отношения, поскольку в начале XX в. немецкая элита была убеждена в том, что их империя была обижена территориально и в метрополии, и в колониях.
Ведь Германия стала единым государством только в 1871 г. По мировым меркам это было слишком поздно, поскольку к тому времени мир был уже практически поделен между великими державами. В результате немцы оказались опоздавшей нацией, и у ее правителей, генералов, промышленников, банкиров и купцов выработалось стойкое убеждение, что все они были незаслуженно обделены.
Именно поэтому, став статс-секретарем германского ведомства иностранных дел, будущий рейхсканцлер фон Бюлов во время своего первого выступления в рейхстаге заявил 6 декабря 1897 г.:
«Времена, когда немец уступал одному соседу сушу, другому — море, оставляя себе одно лишь небо, где царит чистая теория, — эти времена миновали… мы требуем и для себя места под солнцем».
Ведь население Германии выросло с 41 млн чел. в 1871 г. до 68 млн в 1914 г. В стране произошла промышленная революция, и Германия стала занимать ведущее место не только по производству сырьевых товаров, но и в машиностроении, электротехнической и в химической промышленности, намного опередив своих европейских соперников.
В результате Германия была весьма стеснена в своих границах, зажатая между Францией на западе и огромной массой славян на востоке. Идея ее уязвимости, нехватки земли, ресурсов и рынков сбыта стала для немцев навязчивой национальной идеей, во многом определившей зарождение двух мировых войн. Это видно, например, из резолюции Пангерманского союза, принятой в 1912 г. в Галле:
«Мы не можем переносить больше положения, при котором весь мир становится владением англичан, французов, русских и японцев. Мы не можем также верить, что только мы одни должны довольствоваться той скромной долей, которую уделила нам судьба 40 лет назад.
Времена изменились, и мы не остались теми же, и только приобретением собственных колоний мы можем обеспечить себя в будущем».
Здесь нужно отметить, что существует весьма распространенная точка зрения, согласно которой Первая мировая война была вызвана непримиримыми противоречиями, возникшими в начале XX в. между Великобританией и Германией. Однако факты упорно свидетельствуют, что в процессе зарождения военного конфликта противоречия между двумя этими державами не сыграли какой-либо значительной роли. Достаточно вспомнить, в Берлине были убеждены, что Лондон останется нейтральным во время войны Германии с Россией и Францией. Да и когда 27 июля 1914 г. британский кабинет в первый раз стал обсуждать вопрос о возможности участия Англии в назревающей мировой войне, то победу одержали сторонники прогерманской позиции. Одиннадцать министров высказались за соблюдение Великобританией нейтралитета и лишь четверо — за ее участие в предстоящей войне.
С другой стороны, в Германии еще в конце XIX в. среди ее военной и правящей элиты сформировалось два направления. Первое — морское, его представители считали, что будущее связано с флотом, завоеванием новых колоний и, следовательно, с борьбой за мировое лидерство с Англией, которая рассматривалась ими как основной вероятный противник немцев в борьбе за мировое лидерство. Наиболее ярким представителем идей, связанных с морской экспансией Германии, был адмирал Тирпиц.
Второе направление полагало, что Германия прежде всего должна развиваться в виде мощной срединной европейской империи, что обеспечивало бы ей как экономическую и политическую гегемонию на континенте, так и получение за счет поверженной Франции большей части ее колоний. Ярыми сторонниками европейского направления экспансии был немецкий Генштаб и канцлер Бетман-Гольвег, которые считали, что при таком раскладе Германии удастся избежать войны с Англией. Этой же позиции придерживался и кайзер Вильгельм II.
В этой связи чрезвычайно важно, что еще до начала войны в германском правительстве был составлен меморандум, в котором отражены идеи создания серединной империи как цели предстоящей войны, высказанные сторонниками европейской экспансии, одержавшими верх в споре. Позднее текст этого меморандума был опубликован в мемуарах Тирпица:
«Мы должны выбирать между Англией и Россией, чтобы и после заключения мира иметь опору против одного из этих главных врагов. Этот выбор надо сделать в пользу Англии и против России, ибо русская программа несовместима с нашей позицией форпоста западноевропейской культуры и с нашими отношениями к Австро-Венгрии, балканским странам и Турции. Напротив, разграничение интересов между Англией и Германией вполне возможно.
Поэтому нам не нужно флота как условия существования Германии, а следует добиваться максимального ослабления России. Мы должны сделать всю работу в одном месте, вместо того чтобы делать ее по частям в разных местах. Интересы Англии позволяют нам направить всю работу против России.
Решительная антирусская позиция возвращает нашему положению в мировой войне ту нравственную основу, которая состоит в заступничестве за Австро-Венгрию, а не в борьбе за свободу морей. Негодование германской общественности против Англии необходимо, следовательно, обратить на Россию».
Уже после начала войны 19 августа в штаб-квартире в Кобленце Тирпиц вновь попытался отстоять свою точку зрения, однако на этом совещании линия канцлера окончательно возобладала. Германскому военно-морскому флоту было отказано в активных действиях против Британии, поскольку Бетман-Гольвег хотел сберечь его в качестве одного из своих козырей на послевоенных переговорах с Британией.
Это была окончательная победа сил, давно уже стремившихся направить немецкую экспансию на соседние с Германией страны. Здесь уместно вспомнить, что еще в 1887 г. фон Бюлов, в то время первый секретарь посольства в Петербурге, писал в министерство иностранных дел:
«Мы должны пустить кровь русскому, чтобы тот 25 лет был не в состоянии стоять на ногах. Нам следовало бы надолго перекрыть экономические ресурсы России путем опустошения ее черноморских губерний, бомбардировки ее приморских городов, возможно большим разрушением ее промышленности и торговли. Наконец, мы должны были бы оттеснить ее от тех двух морей, Балтийского и Черного, на которых основывается ее положение в мире.
Однако я могу себе представить Россию действительно и надолго ослабленной только после отторжения тех частей ее территории, которые расположены западнее линии Онежская губа — Валдайская возвышенность и Днепр».
К этой же точке зрения приходит и кайзер Вильгельм, который уже во время Балканских войн в 1912 г. формулирует на полях донесений немецких дипломатов свою сакраментальную мысль, ставшую впоследствии альфой и омегой для Гитлера и его «Майн Кампф»:
«Глава 2 великого переселения закончена. Наступает глава 3, в которой германские народы будут сражаться против русских и галлов. Никакая будущая конференция не сможет ослабить значения этого факта, ибо это не вопрос высокой политики, а вопрос выживания расы».
Тем не менее существует довольно распространенная точка зрения, что подобные заявления якобы вовсе не отражали реальной политической линии германского правительства, а якобы являлись лишь театральной позой кайзера, брошенной им в угоду всякого рода экстремистов пангерманистского толка.
Однако с такой трактовкой позиции официального Берлина трудно согласиться. Для того чтобы убедиться в ее ошибочности, достаточно обратиться к фактам, которые однозначно, свидетельствуют о том, что на протяжении Первой мировой войны Германия упорно добивалась отторжения от России Польши, Прибалтики, Украины и Белоруссии, а уже в самом начале войны ее лидерами была четко сформулирована главная послевоенная цель Германии на Востоке — расчленение России и создание на ее бывших территориях целого ряда подконтрольных Берлину марионеточных государств.
Впрочем, обратимся к фактам. Согласно инструкциям от 11 августа, изданным министром иностранных дел Яговым, целями германской политики назывались следующие:
«Очень важна реализация революции не только в Польше, но и на Украине:
1. Как средство ведения военных действий против России.
2. В случае благоприятного для нас завершения войны создание нескольких буферных государств между Россией, с одной стороны, Германией и Австро-Венгрией — с другой, желательно как средство ослабления давления русского колосса на Западную Европу и для отбрасывания России на восток настолько, насколько это возможно».
А уже 9 сентября канцлер фон Бетман-Гольвег формулирует основную послевоенную цель Германии на Востоке:
«Возможное удаление России от немецкой границы и ликвидация ее господства над нерусскими народами… Россия должна быть отброшена в Азию и отрезана от Балтики; с Францией и Англией мы всегда сможем договориться, с Россией — никогда».
Аналогичное заявление делает 17 октября и австрийский канцлер граф Берхтольд:
«Наша главная цель в этой войне — ослабление России на долгие времена, и с этой целью мы должны приветствовать создание независимого украинского государства».
Не остаются в стороне от обсуждения послевоенных целей Германии ее общественные организации и политические партии. 28 августа президиум Пангерманского союза следующим образом сформулировал конечные цели войны:
«1. Приобретение за счет России обширных территорий для поселения немецких крестьян, а именно: Польши, Литвы, Белоруссии, прибалтийских губерний и Украины…
5. Все захваченные Германией территории должны быть очищены от людей (Land frei von Menschen), так как Германии нужны территории без людей».
В сентябре крупнейшая в те времена правая партия «Общегерманский союз», возглавляемая Генрихом Классом, приняла следующее постановление:
«Абсолютно императивным является требование, чтобы Миттельойропа, включая регионы, полученные Германским Рейхом и Австро-Венгрией в качестве призов победы, образовывали одну единую экономическую общность; Нидерланды и Швейцария, три скандинавских государства и Финляндия, Италия, Румыния и Болгария будут присоединены к этому ядру постепенно и исходя из принуждающей к такому сближению необходимости…
Лицо России должно быть силой повернуто на восток снова, она должна быть загнана в границы, существовавшие до Петра Великого».
В конце июня 1915 г. в Берлине был созван съезд представителей немецкой интеллигенции, утвердивший так называемый меморандум профессоров, авторы которого хотели лишь «оказать поддержку правительству формулировкой ясно выраженной воли народа при ожидающих его бесконечно трудных и разнообразных переговорах».
В отношении к будущему России воля немецкого народа в профессорском изложении определялась тем обстоятельством, что земли, пригодные для реализации послевоенных целей Второго рейха, находились на Востоке. Поскольку же русское крестьянство «вовсе не так срослось со своей землей, как население Центральной и Западной Европы», а Российская империя существовала главным образом благодаря тому, что на этих землях «германская культура усваивалась в течение 700 лет». Поэтому эти земли должны быть присоединены к Германии в качестве послевоенного приза: «Линия границы и основа увеличения прироста населения в стране может быть территория, которую должна уступить нам Россия».
Едины в стремлении урвать у России «свой» кусок территории были и немецкие промышленники. Так, например, Август Тиссен в меморандуме от 9 сентября прямо требовал раздела русского колосса:
«Россия должна лишиться балтийских провинций, части Польши, Донецкого угольного бассейна, Одессы, Крыма, Приазовья и Кавказа».
Разумеется, в этом отношении нельзя демонизировать одних только немцев. Ведь после Победы над Германией идею расчленения России активно подхватили наши бывшие союзники англичане и французы. А после Рапалло Германия стала союзницей Советской России. Все это бесспорно доказывает, что у России нет и не может быть, как постоянных врагов, так и постоянных друзей.
Как Берлин реализовывал свои планы по расчленению России
Тем временем к концу 1914 г. в вопросе расчленения России правительство Германии перешло от слов к делу. При этом Берлин сделал ставку на поддержку и финансирование сепаратистских движений на национальных окраинах Российской империи как основы для послевоенного раздела ее территории. Возглавлял эту подрывную антирусскую деятельность заместитель государственного секретаря иностранных дел А. Циммерман. Украинская часть задачи была поручена прибалтийскому немцу П. Рорбаху, который еще до войны специально обследовал отдельные районы России на предмет наличия в них сепаратистских движений.
Кроме того с помощью австрийцев ему активно помогал в проведении подрывной работы на Украине германский генеральный консул во Львове Хайнце. С началом военных действий группа украинских националистов создала под руководством Хайнце «Лигу освобождения Украины», чьи отделения активно работали под прикрытием германских посольств в Константинополе и Бухаресте, откуда шпионы и агенты немецкого влияния засылались в Одессу и другие черноморские порты. Кроме того украинские сепаратисты в большом количестве регулярно получали пропагандистскую литературу, в которой описывалось, сколь великой была Украина во времена гетманов и как угнеталась она русскими царями.
В это время наиболее видным идеологом раздела России становится профессор Шиман, провозгласивший, что русское государство якобы не является продуктом естественного развития, а представляет из себя конгломерат народов, искусственно удерживаемых вместе русской монархией. Именно поэтому Шиман считал, что первое же историческое испытание должно сокрушить Россию.
Идея расчленения России основательно завладевает и фон Яговым, который 2 сентября 1915 г. представляет императору пространный меморандум о восточной угрозе:
«До сих пор гигантская Российская империя с ее неиссякаемыми людскими ресурсами, способностью к экономическому возрождению и экспансионистскими тенденциями нависала над Западной Европой как кошмар. Несмотря на влияние Западной цивилизации, открытое для нее Петром Великим и германской династией, которая последовала за ним, фундаментально византийско-восточная культура отделяет русских от латинской культуры Запада. Русская раса, частично славянская, частично монгольская, является враждебной по отношению к германо-латинским народам Запада».
В конце 1915 г. на оккупированных немцами территориях под руководством П. фон Гинденбурга и Э. Людендорфа была создана административная система управления оккупированными русскими землями «Оберост». Немецкая администрация проявила чрезвычайную энергичность и подлинно прусский дух в осуществлении германизации восточных земель. Официальным языком в этих районах стал немецкий, а Людендорф заявил:
«Я полон решимости возобновить на оккупированной территории цивилизационную работу, которую немцы проводили в этих землях столетиями. Население, состоящее из такого смешения рас, оказалось неспособным создать собственную культуру».
В этой связи железный германский генерал весной 1916 г. стал планировать заселение значительной части прибалтийских государств немцами, которые должны были занять землю, экспроприированную у местных жителей.
В это же время немцы начали отделять военнопленных украинцев, содержа их отдельно от русских военнопленных, и подвергали их методической идеологической обработке, чтобы сделать из них борцов за украинскую самостийность. В это время на немецком языке была издана целая библиотека литературы о значении Украины и ее экономических возможностях.
После украинцев в лагерях военнопленных начали отделять также грузин, финнов, мусульман, евреев. Особое внимание вызвал у Хайнце польский и еврейский вопросы. Последний был назван третьим по значению после украинского и польского. Русским евреям обещались равные гражданские права для всех, свободное отправление религиозных обрядов, свободный выбор места жительства на территории, которую оккупируют в будущем Центральные державы. В направляемых в Россию листовках обещалось изгнать москалей из Польши, Литвы, Белоруссии, Украины. В 1915–1917 гг. в Берлине были проведены целый ряд научных конференций, посвященных вопросам колонизации западных областей России.
Характерно, что в Прибалтике подрывная стратегия Берлина значительно отличалась от стратегии на украинском направлении. Здесь кайзеровское правительство твердо полагалась на остзейских немцев, которым и предстояло реализовать миссию германизации Прибалтики. В отличие от Украины, Литва и Прибалтика в Берлине абсолютно не рассматривались как поле возбуждения местного национализма. Здесь немцы видели уже готовую часть будущего Рейха, и поэтому ставилась задача консолидации местного населения под руководством остзейцев.
Советник Ягова М. Серинга в 1915 г. посетил оккупированные немцами районы Прибалтики и подготовил доклад, согласно которому главными целями германской политики в этом районе должны были стать Литва и Курляндия. При этом Серинг был уверен, что в случае проведения целенаправленной государственной политики десяти процентов уже проживающего там немецкого населения будет достаточно для германизации прибалтов уже через два-три поколения.
Впрочем, проблема расчленения России была настолько важной для кайзеровской Германии, что поддержкой только российских сепаратистов дело не ограничилось. В этом вопросе Берлин пошел гораздо дальше, найдя союзника даже среди социал-демократов, являвшихся ярыми противниками любой монархии. В этой связи Бетман-Гольвег, Ягов и Циммерман активно ухватились за идеи, представленные немецкому правительству в мартовском 1915 г. меморандуме А. Л. Гольфанда-Парвуса, в котором идеолог революции 1905 г. писал:
«Русская демократия может реализовать свои цели только посредством полного сокрушения царизма и расчленения России на малые государства. Германия, со своей стороны, не добьется полного успеха, если не сумеет возбудить крупномасштабную революцию в России. Русская опасность будет, однако, существовать даже после войны, до тех пор пока русская империя не будет расколота на свои компоненты. Интересы германского правительства совпадают с интересами русских революционеров».
Главной идеей Парвуса было его предложение по организации в России массовой политической забастовки под лозунгом «Свободы и мира». Центральным пунктом забастовочной борьбы должен был стать Петроград и другие центры оборонной промышленности России. Меморандум произвел чрезвычайно положительное впечатление на германское руководство. В этой связи министерство иностранных дел сразу же выдало Гельфанду 20 млн марок, которые предполагалось истратить на подрывную работу против России. Центром подрывной работы был выбран Копенгаген, где ярым поборником идей Парвуса стал немецкий посол в Дании У. Брокдорф-Ранцау, писавший в декабре 1915 г.:
«Германии смертельно грозит русский колосс, кошмар полуазиатской империи московитов. У нас нет альтернативы попытке использовать революционеров, потому что на кону находится наше существование как великой державы… Если мы вовремя сумеем революционизировать Россию и тем самым сокрушить коалицию, то призом победы будет главенство в мире».
В июне 1916 г. Берлин предпринял шаги, направленные на установление сепаратного мира с Россией, выставив Петрограду следующие требования в качестве условий заключения мира: 1) русские провинции — Курляндия и Эстония — включаются в германские балтийские провинции; 2) Литва отделяется от России и либо присоединяется к Восточной Пруссии, либо становится германским герцогством; 3) Польша становится независимым государством, и ее ориентация определяется Германией и Австро-Венгрией. При этом Россия не платит репараций. Правда, ей придется навсегда отказаться от своего влияния на Балканах и от каких-либо особых условий, касающихся черноморских проливов.
Ответа Петрограда на эти наглые предложения не последовало. Тогда следующим шагом, предпринятым кайзером Вильгельмом по отношению к России, явилось провозглашение 5 ноября 1916 г. марионеточного Великого герцогства Польского, армией которого должны были командовать немецкие офицеры. Естественно, что ни о какой реальной независимости поляков в этом случае речи не шло.
Тем временем в России произошел февральский переворот. Давно уже рвавшиеся к власти либералы через организованные Гучковым Рабочие группы ВПК организовали массовые рабочие волнения в столице. В результате лишившись поддержки генералитета, Николай II фактически был принужден отречься от престола. К власти пришло Временное правительство, которое, однако, не пожелало заключать сепаратный мир с Германией. Все усилия Берлина по разжиганию русской революции пошли прахом. Но тут о себе вдруг напомнил мало кому до того известный Ульянов-Ленин, запросив немецкие власти разрешения пропустить через Германию проезд поезда с русскими революционерами.
Учитывая, что Ленин был одним из немногих, кто открыто призывал к поражению своего правительства в войне, он и его соратники по распоряжению канцлера беспрепятственно проехали через немецкую территорию. Надо отдать должное, что на сей раз Берлин поставил на нужную пешку, которая вскоре превратилась в ферзя.
Поскольку дорвавшееся до власти Временное правительство оказалось просто не способным к управлению государством, то «демократическая» Россия стала рассыпаться прямо на глазах. Вскоре после Февраля о своей независимости заявила Украина и Финляндия. Естественно, что этот процесс развала России был активно поддержан немцами на оккупированных ими территориях. В мае 1917 г. переселившиеся еще в прежние времена в Германию балтийские немцы основали «Германо-Балтийское общество».
18 сентября так называемые «Рыцари и землевладельцы Курляндии» провозгласили парламент, в котором немцы составляли абсолютное большинство, хотя среди населения прибалтийских губерний их было менее восьми процентов. Этот так называемый парламент официально попросил Берлин:
«Защиты Его Величества и могущественного Германского Рейха. Мы с доверием вручаем наши судьбы в руки Его Величества и назначенной им германской военной администрации».
6 ноября депутация «Рыцарей и землевладельцев Курляндии» оккупированной части Ливонии вручила Гинденбургу и Людендорфу петицию с просьбой о включении Ливонии и Эстонии под защиту германской короны или назначении императором вице-короля, а 30 декабря Чрезвычайный сейм Ливонии принял резолюцию об отделении от России.
Несколько сложнее для немцев проходил процесс аннексии Литвы, поскольку ее жители уже познали все прелести германской оккупации. Поэтому немецкое командование всячески пресекло любые требования литовцев к установлению для них системы внутреннего самоуправления и навязало им полностью подконтрольный оккупационным властям так называемый литовский Национальный совет (Тариба). All декабря эта самая Тариба провозгласила литовское государство, связанное союзом с германским рейхом.
3 марта 1918 г. правительством Ленина был подписан с Германией и ее союзниками Брестский мирный договор. Так высадив в Петрограде ленинский десант и заключив с ним мирный договор, Германия получила на Востоке все, о чем только могла мечтать, начиная Первую мировую войну.
От России отторгалась Польша, Прибалтика, Украина и Белоруссия, которые занимали площадь 780 тыс. км с населением 56 млн чел., что составляло почти треть населения Российской империи, включая 40 % всех промышленных рабочих. На этой территории находилось 27 % обрабатываемой в стране земли, 26 % всей железнодорожной сети, 33 % текстильной промышленности, выплавлялось 73 % железа и стали, добывалось 89 % каменного угля, находилось 90 % сахарной промышленности, 918 текстильных фабрик, 244 химических предприятия, 615 целлюлозных фабрик, 1073 машиностроительных завода.
По условиям договора, Россия обязывалась выплатить победителям 2,5 млрд руб. репараций, произвести полную демобилизацию своей армии, признать марионеточные правительства Украины, Прибалтики и Финляндии и незамедлительно вывести оттуда все свои войска.
Формально отошедшие от России территории не аннексировались Германией, однако в условиях немецкой оккупации правительства ряда вновь образованных государств к моменту заключения договора уже обратились к Берлину с «просьбой» о присоединении ко Второму рейху, а когда, скажем, очередное правительство Украины 17 апреля 1918 г. отказалось подписать украино-германскую военную конвенцию, на которой настаивали немцы, то оно попросту было арестовано, а во главе «независимого» государства был поставлен незалежный гетман Скоропадский, который сразу же подписал все, что от него требовали в Берлине. В целом же все это было прямо-таки настоящим триумфом провозглашенной Лениным политики мира без аннексий и контрибуций.
Итак, проследив всю цепочку, начиная от требований пангерманских экстремистов аннексировать Прибалтику и Украину и заканчивая заключением Брестского мира, мы видим, что все действия немецкого правительства на Востоке были подчинены единой цели, которая этими немецкими экстремистами и была сформулирована еще в конце XIX в. Таким образом, есть все основания для вывода, что, объявляя войну России, кайзер несомненно ставил захватнические цели развала Российской империи и подчинения Германии отторгнутых от нее территорий. Хотя, разумеется, это не было единственной причиной, приведшей к началу Первой мировой войны. Главная же цель Германии состояла в достижении европейской гегемонии, но достичь ее немцы могли, лишь значительно ослабив двух своих основных континентальных соперника.
Однако ослабить Россию и Францию надолго, да так, чтобы не повторилась история возрождения военной и экономической мощи Парижа, как это произошло после войны 1871 г., можно было лишь разделив территорию соперников на ряд мелких и зависимых от Германии государств.
Следовательно, цели, которые ставил Вильгельм II, мало чем принципиально отличались от целей, которые декларировал Гитлер. Хотя конечно степень варварства нацистов на порядок превосходила варварство их пангерманистских предшественников.
С другой стороны, было бы глубоко ошибочным представлять немцев периода Первой мировой войны в качестве этаких безупречных рыцарей. О том, как во время Первой мировой вели себя немцы на оккупированных ими территориях, скажем, прекрасно видно из телеграммы генерала Байова начальнику штаба армии северо-западного фронта генералу А. А. Гулевичу от 29 августа 1915 г.:
«По показаниям нижних чинов, бежавших из германского плена, а также жителей, прибежавших со стороны противника, германцы забирают у населения весь скот, лошадей, фураж и решительно все кормовые средства и обувь, обыкновенно даже без всяких квитанций. Все мужское население, за исключением стариков и подростков, угоняется в тыл на работы, а по показаниям некоторых для привлечения на военную службу. Женщины насилуются на глазах родных. По донесению начальника второй гвардейской кавалерийской дивизии, германцы зажгли деревни Хписса, Здитово, Спорово, причем расстреливали жителей, пытавшихся спастись от огня».
Не отставали от немцев и австрияки, устроившие массовый геноцид галицких и буковинских русинов. Ведь именно австро-венгерские власти создали первые в Европе концентрационные лагеря Талергоф и Терезин, которые были предвестниками нацистских концлагерей Дахау, Освенцима и Треблинки. По свидетельству одного из узников концлагеря Талергоф В. Р. Ваврика, этот лагерь «был лютейший застенок из всех австрийских тюрем в Габсбургской империи».
Советская трактовка вины за развязывание Первой мировой войны
При определении главного виновника за развязывание Первой мировой войны нельзя обойти молчанием и так называемую советскую версию. Собственно говоря, советская трактовка Первой мировой войны на сто процентов была обусловлена позицией в этом вопросе Ленина, который раз и навсегда определил, что Первая мировая являлась преступной и захватнической войной со стороны всех ее основных участников:
«Ни Россия, ни Германия и никакая другая великая держава не имеют права говорить об "оборонительной войне": все великие державы ведут империалистическую, капиталистическую войну, разбойничью войну, войну для угнетения малых и чужих народов, войну в интересах прибыли капиталистов, которые из ужасающих страданий масс, из пролетарской крови выколачивают чистое золото своих миллиардных доходов» (В. И. Ленин. «Речь на интернациональном митинге в Берне»).
Хотя самая большая вина за разлитые потоки рабоче-крестьянской крови, с точки зрения Ильича, разумеется, лежала не на кайзере, а на Николае II.
«Реакционный, грабительский, рабовладельческий характер войны со стороны царизма еще несравненно нагляднее, чем со стороны других правительств» (В. И. Ленин. «Социализм и война»).
Этой ленинской позиции советские историки были просто обязаны неукоснительно следовать, даже если это и не всегда совпадало с их собственными убеждениями. Не была в этой связи исключением и фундаментальная работа «Европа в эпоху империализма», написанная в середине 1920-х гг. известным историком, академиком Тарле, в которой ее автор уже изначально открестился даже от самой идеи установления виновника Первой мировой войны:
«С точки зрения научного исследования самый спор о "моральной вине" не нужен, научно не интересен… Обе комбинации враждебных держав были способны провоцировать вооруженное столкновение, обе стремились к завоеваниям; обе способны были в момент, который им бы показался выгодным, зажечь пожар, придравшись к любому предлогу, который показался бы наиболее подходящим. В этом смысле, конечно, вожди Антанты нисколько не превосходили в "моральном" отношении вождей Австрии и Германии».
Согласно точки зрения Тарле, главного виновника войны установить принципиально невозможно, поскольку все участники своры ставили преступные цели и во имя их достижения и развязали войну:
«Цель, во имя которой шла на бойню одна держава, была столь же "законна", как и цель других держав. Другими словами, она была столь же преступна. Все державы желали войны и вступали в нее как грабители. За мировую войну каждое правительство ответственно в той же мере, как и остальные».
Однако, как историк, Тарле прекрасно понимал, что факты упрямо свидетельствуют — ответственность за развязывание войны летом 1914 г. несет не Антанта, а две центральные державы, так как странам Тройственного согласия в это время было просто невыгодно начинать большую европейскую войну:
«Но фактически случилось так, что Англии и Франции невыгодно, неудобно, рискованно было начинать войну именно уже летом 1914 г.; даже России, где говорилось и писалось много воинственного и легкомысленного в последние месяцы, тоже невыгодно было немедленно выступать уже летом 1914 г…
А в Германии и в Австрии… показалось совсем верным и выгодным делом раздавить Сербию, которая годами систематически раздражала и провоцировала Австрию…»
Интересная постановка вопроса. Оказывается, сербы не боролись за свое национальное освобождение от османского ига и австрийского угнетения, за право на самоопределение сербов в едином государстве, а лишь хулиганили, систематически раздражая и провоцируя Австрию.
«…если же Россия и Франция вмешаются в дело, то и для войны с ними лучшего времени не найти; Англия, самый могучий из противников, не захочет и не сможет в данный момент воевать».
Таким образом, как ни крути, а ответ на вопрос, кто же является конкретным инициатором войны в 1914 г., очевиден — это Германия и ведомая ею Австрия, что вынужден признать и Тарле:
«За то, что война разразилась именно в августе 1914 г. и что она была объявлена именно при таких обстоятельствах и этой именно форме, за это несут ответственность обе центральные державы, причем главная доля падает на германское правительство.
Однако такой вывод явно противоречил ленинской постановке вопроса, и поэтому далее академик прибегает к еще одной уловке:
«Виновен в войне не тот, кто ее объявляет, а тот, кто делает ее неизбежной. Войну 1914 г. сделали неизбежной все великие державы, и те, которые объявили войну, и те, которым ее объявили».
Заметим, что, используя подобную казуистическую «логику», например нетрудно доказать, что виновником Великой Отечественной войны был в том числе и СССР, поскольку фактом своего существования вынудил Гитлера начать войну. При этом академик настаивает, что центральные державы якобы сделали войну всего лишь возможной, а вот неизбежной мировую бойню сделала Антанта, причем главная вина лежит на России:
«Германия и Австрия совершили поступки, делавшие войну возможной, а Тройственное согласие своими выступлениями сделало ее неизбежной… из всех держав Тройственного согласия, конечно, наиболее вызывающим образом вела себя в эти страшные дни Россия».
Так на Николая II и его правительство навешивалась еще одна буквально высосанная из пальца напраслина. Ведь в реальности в тот период времени не было никакого вызывающего поведения России. В этом нетрудно убедиться, вспомнив, что именно Петербург настоял на том, чтобы Белград максимально возможно принял бы условия австрийского ультиматума, а после того как Вена безапелляционно отклонила сербский ответ, именно Петербург делал все от него зависящее, чтобы состоялась международная конференция, на которой должен был бы быть выработан мирный вариант разрешения конфликтной ситуации. Наконец, мобилизация русской армии была объявлена лишь после того, как Австрия начала военные действия против Сербии.
В целом же позиция Тарле сводится к тому, что, с одной стороны, Антанте, в силу ее неподготовленности, в 1914 г. война была невыгодна: в этот момент времени она в ней была еще не заинтересована, а в Берлине такая заинтересованность, безусловно, имела место, и именно благодаря этому немцы и объявили войну сперва России, а потом Франции и Бельгии.
С другой стороны, якобы Антанта планировала напасть на Германию несколько позже, и только дожидалась подходящего для войны момента. Причем такой момент мог наступить не ранее 1917 г. И как тут не вспомнить нацистские бредни о превентивном характере нападения Германии на СССР в 1941 г. Та же странная «логика» прослеживается и у советских историков по отношению к Первой мировой войне. Вильгельм якобы всего лишь упредил своих противников и просто был вынужден начать превентивную войну:
«Конечно, такая постановка вопроса была Антанте в высшей степени выгодна: публицисты и дипломаты Антанты, доказывая, что Антанта и не хотела и не думала нападать на Германию уже именно в июле — августе 1914 г., незаметно и ловко сделали отсюда вывод, что и вообще Антанта думала будто бы только о всеобщем мире и спокойствии, что она существовала якобы для обороны от германского властолюбия…
Здесь придется напомнить академику его же слова, что франко-русская военная конвенция 1893 г. была заключена именно в качестве противовеса, направленного против гегемонистских планов Берлина, и носила эта конвенция явно оборонительный характер:
«Франко-русский союз был дипломатической комбинацией, которая стала почти неизбежной после заключения в 1879 г. союза между Австрией и Германией, а в особенности с 1882 г., когда к австро-германскому соглашению примкнула Италия и таким образом возник Тройственный союз. Тройственный союз был явно обращен враждебным острием как против Франции, так и против России, и, конечно, был сильнее, чем Франция и Россия в отдельности. Положение Франции и России было тем более критическим, что как раз в 1880-х годах обе эти державы были в самых натянутых отношениях с Англией».
Сохранила Антанта свой оборонительный характер и после присоединения к ней Великобритании, о чем также пишет Тарле:
«Эдуард VII создавал ее (Антанту. — Авт.), а сэр Эдуард Грей (после смерти короля) поддерживал сначала как силу, так сказать охранительную, стремящуюся по своим заданиям держать Германию в твердо очерченных рамках и не давать ей возможности нарушить установившееся положение ни в Европе, ни на остальном земном шаре…»
Таковы факты, однако при таком их раскладе в воздухе повисала вся возведенная Ильичом идеологическая конструкция, которая оправдывала его борьбу за поражение царского правительства в войне. Впрочем, когда фактов нет, то их можно с успехом заменить домыслами, что советский академик от истории и делает:
«…Это не значит, что Антанта раз и навсегда отказалась от мысли при удобном случае и в свое время первой броситься на Германию, чтобы сломать ее экономическую и политическую силу. Но именно при том случае, который будет удобен, и в то время, которое должно было наступить далеко не сейчас. А пока — ждать и подстерегать Германию на ошибках и опасных шагах…»
Разумеется, из оборонительного характера Антанты вовсе не следовало, что со временем этот военно-политический блок не мог трансформироваться в наступательный, нацеленный на агрессию против Германии. Однако простор для гаданий на кофейной гуще в вопросе о том, что было бы, если бы… чрезвычайно широк. Тем не менее рассмотрим, имеются ли какие-либо доказательства того, что Антанта сама со временем действительно намеревалась напасть на Германию.
Чаще всего сторонники версии агрессивной природы Антанты указывают на наличие планов военных действий, направленных против Германии, и ее участие в гонке вооружения. Однако из этих фактов вовсе не следует, что эти меры предпринимались Антантой именно с целью подготовки будущей агрессии, а не для создания такой степени боеготовности русской и французской армий, которые сделали бы невозможной любую агрессию со стороны Центральных государств. Ведь Германия, в свою очередь, также участвовала в гонке вооружений, и при этом в арсенале немецкого Генштаба был весьма агрессивный план Шлиффена, который должен был обеспечить ей быструю победу в войне на два фронта.
Поэтому вряд ли можно всерьез принять тезис Тарле, что уже из самого факта слишком большой силы Антанты автоматически следовала ее агрессивность:
«…Короче говоря, противоречие, присущее Антанте, заключалось в том, что она была слишком сильна и что выжидание было для нее слишком выгодно, чтобы ее политика могла быть только "оборонительной"».
Прежде всего, Антанты в виде союза Тройственного согласия до начала Первая мировой войны в природе еще не существовало. На самом деле был франко-русский союз 1893 г., был англо-французский союз Сердечного согласия 1904 г., дополненный в 1912 г. секретной военно-морской конвенцией, и, наконец, было англо-русское соглашение 1907 г. Это соглашение касалось разграничения интересов России и Великобритании в Афганистане, Тибете и Персии, но оно, однако, никоим образом не являлось союзным договором и не обязывало Англию вступать в войну в случае нападения Германии на Россию. А самое главное, несмотря на все старания русской дипломатии, Лондон категорически отказался включать в соглашение какие-либо вопросы, связанные с Константинополем или с проливами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.