Глава четвертая. Свобода, как торжество ада
Глава четвертая. Свобода, как торжество ада
Да придет же смерть на ня, и да снидут во ад живи: яко лукавство жилищих их, посреде их.
Псалом 54, ст. 16
«Перед нами, словно огромная темная стена, стоит Ладога. Озеро как будто поднимается и силится закрыть собою горизонт. Так и ждешь, что вот-вот вся эта громада воды рухнет на тебя. Даже яркое июньское солнце не в силах позолотить этих угрюмых волн; они не блестят, а кажутся серой непрозрачной массой. Напротив нас, точно темный нарост на плоской поверхности озера, выступают прямо из воды стены крепости… — вспоминал Бронислав Шварце о своем прибытии в Шлиссельбург. — Но вот от крепостного вала что-то отделилось и начало приближаться к нам.
Через минуту даже мои слабые глаза увидели какое-то плывущее пятно, по обеим сторонам которого равномерно шевелились темные лапы, и вдруг показалась лодка, подвигавшаяся с помощью длинных морских весел… Еще минута и к берегу пристало судно с шестью гребцами, сумрачным рулевым и суровым, с сильной проседью, офицером. Главный жандарм подошел к нему мерным шагом и, отдав честь, вручил белый пакет; возница соскочил с козел и перенес в лодку мои вещи; затем, звеня кандалами, спустился в нее и я вместе с жандармами… Все меньше и меньше становились невзрачные домики и церкви уездного городка. Вдали, на другом берегу Невы, темнел хвойный лес. Чем ближе подвигалась лодка к тюрьме, тем яснее вырисовывались серые стены и зеленый низкий вал, окружавший всю крепость. Вскоре мы были у пристани».
1
Бронислав Шварце — французский гражданин (сын польского эмигранта) — занимался подготовкой Польского восстания 1863 года.
Он был арестован и приговорен русским правительством к смертной казни, которую ему заменили вечной каторгой. С дороги в Сибирь он был возвращен и весною 1863 года заключен в Шлиссельбургскую крепость, где пробыл семь лет в Секретном доме.
За несколько лет до него покинул Секретный дом Шлиссельбурга М.А. Бакунин, одиночное заключение которому заменили ссылкой в Сибирь на поселение.
Бронислава Шварце возвратили в Шлиссельбург с дороги в Сибирь.
Было ли это связано с побегом М.А. Бакунина за границу, судить трудно, но, некая зеркальность в судьбах «гениального русского забулдыги», так называл М.А. Бакунина Александр Блок, и польского повстанца явно присутствует.
Впрочем, к Б. Шварце мы еще вернемся, а пока завершим историю покаявшегося М.А. Бакунина. Он исповедался еще Николаю I, а Александру II он вообще пообещал «посвятить остаток дней сокрушающейся… матери». Покаяние было принято, и Бакунина перевели из Шлиссельбурга в Сибирь на поселение.
Мы не знаем, о чем думал Михаил Александрович Бакунин, когда — тут так легко с помощью зеркального отражения перевернуть описание Бронислава Шварце! — всё ближе становились дома и церкви берегового Шлиссельбурга, всё меньше — остающаяся за спиной островная крепость, и только огромная, словно темная стена, стояла Ладога…
Может быть, возле темной ладожской стены Бакунин, действительно, собирался посвятить остаток дней матери и приготовиться достойным образом к смерти, но скоро это желание позабылось.
«Бакунин — одно из замечательнейших распутий русской жизни, — писал Александр Блок. — Кажется, только она одна способна огорашивать мир такими произведениями. Целая туча острейших противоречий громоздится в одной душе: «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень» — из всего этого Бакунину не хватало разве стихов — в смысле гармонии; он и не пел никогда, а, если можно так выразиться, вопил на всю Европу, или «ревел, как белуга», грандиозно и безобразно, чисто по-русски. Сидела в нем какая-то пьяная бесшабашность русских кабаков: способный к деятельности самой кипучей, к предприятиям, которые могут привидеться разве во сне или за чтением Купера, — Бакунин был вместе с тем ленивый и сырой человек — вечно в поту, с огромным телом, с львиной гривой, с припухшими веками, похожими на собачьи, как часто бывает у русских дворян. В нем уживалась доброта и крайне неудобная в общежитии широта отношений к денежной собственности друзей — с глубоким и холодным эгоизмом. Как будто струсив перед пустой дуэлью (с им же оскорбленным Катковым), Бакунин немедленно поставил на карту всё: жизнь свою и жизнь сотен людей, Дрезденскую Мадонну и случайную жену, дружбу и доверие доброго губернатора и матушку Россию, прикидывая к ней все окраины и все славянские земли. Только гениальный забулдыга мог так шутить и играть с огнем. Подняв своими руками восстания в Праге и Дрездене, Бакунин просидел девять лет в тюрьмах — немецких, австрийских и русских, месяцами был прикован цепью к стене, бежал из сибирской ссылки и, объехав весь земной шар в качестве — сначала узника, потом — ссыльного и, наконец, — торжествующего беглеца, остановился недалеко от исходного пункта своего путешествия — в Лондоне».
В Лондоне, как известно, М.А. Бакунин сделался было другом Карла Маркса, но потом разошелся и с ним и одним из первых начал предостерегать против «диктатуры пролетариата», которую проповедовали Маркс.
К этому же периоду относится знакомство Бакунина с Сергеем Нечаевым. В бытность того в Женеве Михаил Александрович выписал ему мандат «Русского отдела Всемирного революционного союза», а кроме того, как полагают некоторые исследователи, написал знаменитый «Катехизис революционера».
Вскоре после ареста Сергея Нечаева М.А. Бакунин переключился на организацию анархических кружков с целью захвата руководства в Международном товариществе рабочих (Интернационале), однако Карл Маркс охранял свой Интернационал гораздо успешнее, чем русские жандармы самодержавные. Бакунин тут потерпел решительное поражение и в 1872 году был вообще исключен из Интернационала.
О жизни и деятельности М.А. Бакунина можно говорить бесконечно, поскольку это, действительно, «распутие русской жизни»…
Вот и в Шлиссельбурге Бакунин тоже стоит как бы на водоразделе потоков арестантов николаевской эпохи и узников последующих правлений, для которых у крепостной стены, обращенной к Ладожскому озеру, придется выстроить новое здание, получившее название Новой тюрьмы.
2
Наступала новая эпоха, которой суждено было преобразить Россию.
Александр II взошел на престол в год, когда задыхался в осаде Севастополь и Россия терпела жесточайшее унижение.
Двадцать лет царствования Александра II переменили многое.
Бурный рост промышленности, строительство железных дорог, блистательные военные и дипломатические победы, территориальные приобретения, уступающие разве что приобретениям, сделанным в эпоху землепроходчества, но главное — крестьянская реформа, уничтожившая крепостное право.
19 февраля 1861 года государь подписал составленный святителем митрополитом Филаретом (Дроздовым) манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей, и об устройстве их быта». Ввиду приближающейся Масленицы событие это держалось в тайне, и обнародован был манифест только 5 марта, на Прощеное воскресенье.
Хотя у крестьян и отрезали часть их прежних владений, и вообще реформа была связана с выкупом, но трудно переоценить значение этого манифеста. Российская империя наконец-то переставала быть рабовладельческой страной…
Обе столицы, как утверждали газеты, ликовали.
За пределами газетных полос ликования было меньше.
Отмена крепостного права чувствительно задела интересы рабовладельцев. Как справедливо отметил в своем докладе за 1962 год шеф жандармов и начальник III отделения Собственной Его Величества канцелярии генерал-адьютант Василий Андреевич Долгоруков, «помещики к устройству своего хозяйства на новых основаниях не подготовились и… не имея капиталов, претерпевают чувствительные лишения».
Тем не менее помещики как бы молчали.
«Неудовольствие дворян не произвело еще в большинстве сословия явных помыслов о каком-либо перевороте, — сообщал все в том же докладе императору В.А. Долгоруков. — Отдельные личности первенствующие в разряде дворянских либералов выступили однако ж, из сельского их уединения на политическое поприще, распространяя печатным и изустным словом мысли свои о свободе гораздо далее намерений самого правительства… Нет сомнения, что этот класс людей в России действует под влиянием заграничной русской революционной пропаганды посредством главных ее органов, но вместе с тем и по вдохновению либеральномятежной эпохи в прочих европейских государствах».
Наблюдение это — не чета водевильным умозаключениям Бенкендорфа. Точно отмечено тут, как рабовладельческая оппозиция государю начинает выступать под псевдонимами русской, красной, социальной республики.
Сразу же после обнародования Манифеста об отмене крепостного права в Петербурге стали распространять прокламации, в которых население призывалось к бунту и насилию по отношению к императору. Любопытно, что экземпляры этих воззваний были обнаружены и в Зимнем дворце.
«В городе разбрасывают новые произведения прессы «Молодая Россия», — записал в своем дневнике в мае 1862 года министр внутренних дел П.А. Валуев. — В ней прямое воззвание к цареубийству, к убиению всех членов царского дома и всех их приверженцев, провозглашение самых крайних социалистических начал и предвещание «Русской, красной, социальной республики».
Как известно, в 60-е годы сложилось два центра радикального направления. Один — вокруг редакции «Колокола», издаваемого А.И. Герценом в Лондоне. Второй — возник в России вокруг редакции журнала «Современник». Его идеологом стал Н.Г. Чернышевский.
Такие «левые» радикалы 60-х годов, как Н.А. и А.А. Серно-Соловьевичи, Г.Е. Благосветлов, Н.И. Утин, обрабатываемые идеологически и организационно из этих центров, начали создаватъ тайные организации. В прокламациях «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», «К молодому поколению», «Молодая Россия», «Что нужно делать войску?» они обосновывали необходимость ликвидации самодержавия и демократического преобразования России.
Интересно, что к подпольной «Земле и воле» (первая редакция) примкнула и военно-революционная организация, созданная в Царстве Польском.
Угрозы не остановили царя-освободителя.
Говорят, что больше всего в редкие минуты свободного отдыха будущий император любил выстраивать карточные домики. Этаж за этажом возводил гигантские сооружения, разваливающиеся от малейшего неверного движения… У Александра эти домики не разваливались. Изобретательность и осторожность, проявляемые им, кажется, не знали границ.
Точно так же, как и в его государственной деятельности…
Этаж за этажом возводит император Александр II здание своих реформ, и постройка эта тоже, кажется, могла развалиться при малейшей ошибке, как карточный домик, пока не обрела плоть, не материализовалась на гигантских пространствах России.
17 апреля 1863 года. Отменены жестокие телесные наказания (плети, кошки, шпицрутены, клейма).
1 января 1864 года. Земская реформа. Вводятся земские учреждения самоуправления в уездах и выборные — губерниях.
20 ноября 1864 года. Судебная реформа. Вводится независимый суд. Мировые судьи выбирались уездными земскими собраниями и городскими судами, но утверждались Сенатом; судьбы же высших судебных инстанций решал министр юстиции. Оплата судей была чрезвычайно высокой — от 2,2 до 9 тысяч рублей в год.
Больше судьи получали тогда только в Англии. Следствие было отделено от полиции.
В том же духе проводилась и университетская реформа. Возросла автономия, административная и хозяйственная самостоятельность университетов. Студенты и преподаватели получили право самостоятельно решать научные проблемы, объединяться в кружки и ассоциации; были отменены вступительные экзамены, но несколько повышена плата за обучение, стали обязательными занятия по богословию; были увеличены права министров и попечителей вмешиваться в университетскую жизнь.
6 апреля 1865 года. Реформа печати. Старая цензура, проверявшая все тексты до напечатания, облегчена. Цензоры читают перед выходом только массовые издания; значительная же часть книг и периодических изданий подвергается цензуре лишь после выхода.
А в ответ?
В ответ на эти реформы происходит нечто невероятное, до сих пор небывалое — 4 апреля 1866 года у Летнего сада, во время прогулки Александра И, прогремел выстрел Д.В. Каракозова.
Однако стоявший неподалеку костромской крестьянин Осип Комиссаров успел ударить террориста по руке, и пуля пролетела мимо царя.
Чрезвычайно символичен тут уже сам расклад…
Неудавшийся цареубийца Дмитрий Васильевич Комиссаров был дворянином, а спаситель царя, Осип Комиссаров — крестьянином.
3
Вырвав террориста из рук разъяренной толпы, полицейские доставили его в Третье отделение.
На вопросы он отвечать отказался, но при личном досмотре у него были отобраны: «1) фунт пороха и пять пуль; 2) стеклянный пузырёк с синильной кислотой, порошок в два грана стрихнина и восемь порошков морфия; 3) две прокламации «Друзьям рабочим»;
4) письмо к неизвестному Николаю Андреевичу» — и установить личность террориста оказалось несложно.
Более того, выяснилось, что Д.В. Каракозов входит в подпольный кружок своего двоюродного брата Николая Андреевича Ишутина.
Ишутинцы активно боролись с царской властью, в частности, помогали польским сепаратистам организовывать выезд за границу бежавшего из московской пересыльной тюрьмы Ярослава Домбровского, а также организовывали кружки, устраивали школы, в которые набирали детей бедняков, чтобы вырастить из них пехоту предстоящей революции.
— Мы сделаем из этих малышей революционеров! — открыто заявлял Николай Андреевич…
К началу 1866 года он уже создал руководящий центр «Организация» и тайный отдел под названием «Ад», который должен был осуществлять надзор над членами «Организации» и подготовку терактов.
Название было выбрано Н.А. Ишутиным не случайно.
Без сил ада, по его представлению, невозможно было установить справедливость в России.
«Член «Ада», — писал он, — должен жить под чужим именем и бросить семейные связи; не должен жениться, бросить прежних друзей и вообще вести жизнь только для одной исключительной цели. Эта цель — бесконечная любовь и преданность родине и её благо, для нее он должен потерять свои личные наслаждения и взамен получить и средоточить в себе ненависть и злобу ко злу и жить и наслаждаться этой стороной жизни».
Дмитрия Васильевича Каракозова после выстрела в царя-освободителя казнили, а создателя «Ада» только подержали на помосте под виселицей. В последний момент смертную казнь Николаю Андреевичу Ишутину заменили бессрочной каторгой.
До мая 1868 года Ишутин находился в одиночной камере Шлиссельбургской крепости в Секретном доме, получив прекрасную возможность среди шлиссельбургских камней «средоточить в себе ненависть и злобу ко злу и жить и наслаждаться этой стороной жизни».
Упоминавшийся нами Бронислав Шварце, который сидел в Секретном доме одновременно с Ишутиным, подробно описал в своей книге, как выглядели тогда здешние камеры.
«Мрачен был вид моего нового жилища. Двор представлял собою четырехугольник, шириною шагов в 100, с гранитными стенами и такими же башнями. В каждую башню вели железные двери; узкие окна освещали, по всей вероятности, казематы, а может быть и лестницу. Потрескавшиеся от северных морозов гранитные камни были шершавы, точно покрытые лишаями, а высокие стены бросали на узкий двор огромную тень. Низкий одноэтажный флигель перегораживал замкнутое пространство надвое и неприятно резал глаза той казенной грязно-желтой краской, которой отличаются русские остроги, казармы и больницы; его окна, с толстыми железными решетками, были довольно велики, но почти все заслонены остроумными «щитами», допускавшими свет только сверху, и не позволявшими несчастному узнику видеть то, что происходило на дворе.
Вершина кровли доходила почти до уровня окружавших замок стен, а громадный чердак сквозился маленькими полукруглыми оконцами; там и сям торчали белые трубы…
Все это, и серые гранитные стены, и желтый флигель, и почерневшие кордегардии, и полосатые будки, и деревянный барьер, тянувшийся перед всеми постройками, и какая-то полуразрушенная конура в углу двора, рядом с железной дверью, было серо, угрюмо, жестко и мертво…
Мы тотчас же вошли в желтое здание, а снова мои оковы загремели по каменным плитам коридора, мимо какой-то отворенной комнаты кухни, как я узнал позже. Еще минута, и с треском открылась темно-зеленая дверь, с маленьким оконцем, тщательно закрытым кожаной занумерованной заслонкой, и смотритель объявил мне, что я нахожусь у цели своего путешествия…
Три шага в ширину, шесть в длину, или, говоря точнее, одна сажень и две, таковы были размеры «третьего номера». Белые стены, с темной широкой полосой внизу, подпирали белый же потолок, хорошо еще, что не своды; в конце, на значительной высоте, находилось окно, зарешеченное изнутри дюймовыми железными полосами, между которыми, однако, легко могла бы пролезть голова ребенка. Под окном, снабженным широким деревянным подоконником (стены, наверное, были толщиною в аршин), стоял зеленый столик, крохотных размеров, а при нем такого же цвета табурет; у стены обыкновенная деревянная койка с тощим матрацем, покрытым серым больничным одеялом; в углу, у двери, классическая «параша». Вот и все. С другой стороны двери выступала из угла высокая кирпичная печь, покрытая белой штукатуркой и служившая, очевидно, для двух камер; топки не было; печь топилась из коридора».
Из книги Бронислава Шварце видно, каких усилий стоило ему сохранить самообладание в Секретном доме, ну а для создателя «Ада» это и в самом деле оказалось настоящим адом, выдержать который он не смог.
«Как сейчас помню, — пишет Б. Шварце, — была ночь; я спал; меня разбудил стук в стену. Вскакиваю, зажигаю свечу; другой стук, третий — внятно так, словно кто бил головой в стену, потому что удары кулаком раздавались бы иначе. Потом стоны, снова стук и дикий крик:
— Я бог! Я… — дальше нельзя было понять.
Сосед сошел с ума!
Я сидел в одном белье на кровати, с широко открытыми глазами, и, когда сумасшедший кричал, бился о стену головой, ходил и стонал, в моем мозгу теснилась неотвязчивая мысль: «Вот что тебя ждет!»
А несчастный продолжал бесноваться; когда же он, очевидно, утомившись, умолкал, я слышал только громкое биение своего собственного сердца, осторожные шаги и шепот в коридоре, — больше ничего — тишина, как раньше, тишина… Вот солдат осторожно берет пальцами и поднимает кожаную заслонку, чтобы заглянуть ко мне. И снова крик, проклятие, потом плач, плач громкий, мужской отчаянный стон.
— Соня! Соня моя!
И так целыми часами. Этих часов я не забуду до смерти. На другой день меня не пустили на прогулку. Спрашивал у надзирателей, даже у смотрителя, но никто не захотел сказать мне, в чем дело: «Не могу, знать».
Целых два дня продолжалась эта мука. Мозг мой выдержал, и только после, в третьей уже тюрьме, я испытал на самом себе, как начинаются тюремные галлюцинации: как в ушах постоянно звучит одна и та же отвратительная фраза, как ходишь по камере весь день без отдыха и орешь, насколько хватит сил, пока не охрипнешь, все какие только знаешь песни, лишь бы заглушить этот неустанный шепот. Через два дня у меня все прошло, но как я тогда напугался, этого передать невозможно.
Мысль, что ты уже не будешь владеть собой, что какая-то внешняя сила играет тобой как мячиком, что ты говоришь, думаешь, видишь и слышишь то, чего не хочешь, — эта мысль, из которой родились все понятия об адской силе, об искушении, о наваждении, может умертвить самого здорового человека».
Разумеется, Бронислав Шварце не знал и так и не узнал имени сошедшего с ума соседа.
Не знаем и мы, кого именно описал он в своих воспоминаниях.
Известно только, что когда закованного в кандалы Н. А. Ишутина увезли в Сибирь на каторгу, он был уже не в себе, и в октябре 1874 года врачебная комиссия признала его страдающим умопомешательством.
В 1875 году Ишутина перевели в Нижнекарийскую каторжную тюрьму, где он и скончался в нижнекарийском лазарете.
4
Тем не менее дела «Ада» продолжались в России и без его создателя.
В принципе, «Катехизис революционера» «шлиссельбургского покаянника» М.А. Бакунина, привезенный из Женевы С.Г. Нечаевым, тоже имел «только один отрицательный, неизменный план — общего разрушения»…
Идеи «Ада» выводились здесь на новый уровень, когда уже открыто можно было призывать к уничтожению людей, «внезапная и насильственная смерть которых может навести наибольший страх на правительство, и, лишив его умных и энергических деятелей, потрясти его силу», где декларировалось, что «товарищество всеми силами и средствами будет способствовать к развитию и разобщению тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию».
Как мы знаем, закрепляя сделанный передовым обществом выбор, 9 ноября 1869 года С.Г. Нечаев в Петровском парке в Москве убил студента И.И. Иванова, чтобы «сцементировать кровью» участников своей группы.
— Я не знаю, что со мною произошло, но таким, как теперь, я не был никогда и чувствую, что изменился… — говорил тогда Александр II. — Ничто меня не радует.
И все-таки он не прервал реформ.
Смягчался режим.
Интересно, что в 1870 году Бронислав Шварце остался единственным узником Секретного дома в Шлиссельбурге, и в августе его отправили из крепости в укрепление Верное Семиреченской области, а в Шлиссельбургскую крепость перевели Выборгскую военно-исправительную роту, преобразованную в 1879 году в Шлиссельбургский дисциплинарный батальон. Камеры Секретного дома стали тогда использовать как карцеры для провинившихся солдат.
Тогда же, в 1874 году, была проведена военная реформа. Многолетнюю рекрутчину заменили всеобщей воинской повинностью с краткими сроками службы…
И снова в ответ началось нечто непостижимое…
24 января 1878 года обедневшая дворянка Вера Засулич, чтобы отомстить то ли за разорение своих родителей, то ли за выпоротого заговорщика А. А. Емельянова (Боголюбова), явилась в приемную петербургского градоначальника генерал-адъютанта Ф.Ф. Трепова и выстрелила в него из револьвера.
Но еще страшнее было другое…
31 марта Петербургский окружной суд вердиктом присяжных заседателей оправдал террористку, и приговор этот был встречен публикой с ликованием.
Это уже не вмещалось в нормальное сознание, и об этом не мог не думать Александр II 17 апреля 1878 года, в день своего шестидесятилетия.
Вместо праздника он вынужден был провести совещание с министрами «о принятии решительных мер против проявлений революционных замыслов, все более и более принимающих дерзкий характер».
— Вот как приходится мне проводить день моего рождения… — сказал император, открывая собрание.
А террористы, поощряемые передовой общественностью, состоящей из вчерашних крепостников, объявили сезон большой охоты на Александра И.
Императора, «заслужившего благодарность всех русских людей, любящих свое отечество», как писали тогда, травили подобно дикому зверю…
Но ведь потому и травили, что император Александр II действительно делал то, что необходимо было России.
«Жизнь его была подвигом, угодным Богу!» — скажут потом про Александра И.
Но мы не всегда отчетливо представляем себе, что совершалась эта жизнь-подвиг под треск выстрелов и грохот разрывов бомб…
Ф.М. Достоевский сказал тогда, что у нас гораздо легче бросить бомбу в государя, чем пойти в церковь и заказать молебен о его здравии. Для последнего поступка, действительно, требовалось мужество.
Каждого, кто осмеливался, подобно Николаю Семеновичу Лескову, встать на пути набирающего силу нигилизма, в который сублимировалась свобода дворянского рабовладения, немедленно предавали общественному порицанию… Страх вчерашних рабовладельцев перед будущим и выплеснул подпольную волну терроризма.
Терроризм в России возник, как реакция западнического сознания бывших крепостников на александровские реформы, потому что реформы эти лишали и самих крепостников и их западничество привилегированного положения, ставили его в равные условия с национальным самосознанием.
Чтобы убедиться в этом, достаточно просто внимательно проанализировать события тех лет…
Последние годы правления Александра II — особые в нашей истории, хотя мало кто обращает внимание на это. Странным, мистическим образом сходятся в них дела живущих, дела уходящих из земной жизни и дела приходящих в историю России персонажей.
В 1879 году обнародовали указ о заключении мира с Оттоманской Портой, подытоживший важный этап борьбы России за освобождение славянских народов. Другое событие — решение немедленно убить Александра II, принятое на заседании исполкома партии «Земля и воля» — обнародовано не было, но события эти связаны, и взаимосвязь их можно понять и можно объяснить.
Эти события произошли в мире живущих.
А вот совпадение, объяснить которое, пользуясь лишь рациональной логикой, уже не получается…
В 1879 году умер выдающийся русский историк Сергей Михайлович Соловьев. Он оставил после себя «Историю России с древнейших времен»… А через полмесяца родился Лев Давидович Бронштейн, тот самый, что станет товарищем Троцким; а еще чуть позднее — Иосиф Виссарионович Джугашвили, товарищ Сталин. Оба они — ключевые персонажи нашей будущей истории, которая, к сожалению, будет иметь очень мало общего с историей, описанной в 29 томах С.М. Соловьева.
Слишком далеко разведены эти истории, и только мы, живущие в начале третьего тысячелетия, знаем, как страшно сойдутся они, и какой ценою придется заплатить за это стране.
5
8 июня 1880 года Ф.М. Достоевский произнес знаменитую Пушкинскую речь.
«Пушкин первый своим глубоко прозорливым и гениальным умом и чисто русским сердцем своим отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом, — говорил он. — Он отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего… Он первый (именно первый, а до него никто) дал нам художественные типы красоты русской, вышедшей прямо из духа русского, обретавшейся в народной правде, в почве нашей, и им в ней отысканные».
Завершая свою речь, Ф.М. Достоевский сказал удивительные слова: «Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, меньше недоразумений и споров, чем видим теперь».
Эти слова чрезвычайно важны и для понимания роли А.С. Пушкина в русской истории, и для понимания того, что происходило тогда в России в 1880 году.
«Люди незнакомые между публикой плакали, рыдали, обнимали друг друга и клялись друг другу быть лучшими, не ненавидеть вперед друг друга, а любить…» — писал в тот день Ф.М. Достоевский своей жене.
Скажем сразу, что бомбы и пули, которыми ответили дворяне-террористы на русские реформы Александра II, недоразумением не назовешь. Это вполне осознанный ответ сословия, потерявшего возможности для дальнейшего паразитирования за счет народа.
Но была, была возможность, вопреки этой злобе и ненависти, быть лучшими, не ненавидеть вперед друг друга, а любить…
И лучший пример этому показывал император Александр И.
Вопреки сатанинской, «адской» охоте, устроенной на него превратившимися в народовольцев крепостниками, вопреки сопротивлению сторонников крепостничества в своей бюрократии государь одобрил проект реформы государственного управления и назначил на 4 марта 1881 года заседание Совета министров для окончательного его утверждения.
Это была Конституция, но такая Конституция, предназначенная для всего народа, вчерашним рабовладельцам была не нужна…
Говорят, что накануне цареубийства по окну царского кабинета в Зимнем дворце полилась кровь… Когда стали разбираться, выяснилось, что коршун убил голубя…
Еще говорили, что в ночь на 1 марта над столицей в небе на короткое время появилась необыкновенно яркая комета в виде двухвостой змеи.
Если это так, то, по-видимому, комета появилась, когда дочка и внучка помещиков-крепостников Вера Николаевна Фигнер[47] отливала грузы с Николаем Ивановичем Кибальчичем, а потом с лейтенантом флота дворянином Николаем Евгеньевичем Сухановым обрезывала купленные жестянки из-под керосина, служившие оболочками снарядов, и помогала Михаилу Федоровичу Грачевскому и Н.Н. Кибальчичу наполнить их гремучим студнем, как называли тогда нитроглицерин…
Утром 1 марта 1881 года, когда император стоял в дворцовой церкви у обедни, Н.Н. Кибальчич передал жестяные коробки с гремучим студнем четырем бомбометателям — Игнатию Иоахимовичу Гриневицкому, Тимофею Михайловичу Михайлову, Николаю Ивановичу Рысакову и Емельянову…
После обеда был назначен смотр войск в Манеже, но графу М.Т. Лорис-Меликову и княгине Юрьевской[48] удалось отговорить императора от этой поездки. Полиция располагала сведениями о предстоящем покушении на жизнь Александра II.
Однако тут во дворце появилась Александра Иосифовна — жена великого князя Константина Николаевича. Она рассказала, что на запланированном смотре ее младший сын Дмитрий должен быть представлен дяде-императору в качестве ординарца. Воспользовавшись просьбой великой княгини, император распорядился готовить развод войск.
В 12 часов 45 минут экипаж был подан к подъезду. В час дня государь въехал в Манеж. Многие запомнили, что он был несколько бледен. Произведя смотр и приняв рапорт ординарцев, император поехал в Михайловский дворец (здание Русского музея) к кузине, великой княгине Екатерине. За чаем говорили о предстоящем утверждении Советом министров проекта реформ.
В четверть третьего государь снова был в карете.
Ему предстоял последний путь.
Можно было проехать по Малой Садовой улице, а потом свернуть на Невский проспект и выехать к Зимнему дворцу. Можно было, проехав Инженерную улицу, повернуть на Екатерининский канал…
На углу Невского проспекта и Малой Садовой императора ожидала мина, составленная из черного динамита и бутыли с запалом из капсюля с гремучей ртутью и шашки пироксилина, пропитанных нитроглицерином…
Запал был соединен с проводами, которые в нужный момент должны были быть соединены с гальванической батареей. На первом этаже было арендовано помещение, откуда вели подкоп под проезжую часть.
— Тою же дорогою — домой! — сказал государь лейб-кучеру Ф. Сергееву, садясь в коляску.
Коляска, укрепленная изнутри стальными листами для защиты от пуль, окруженная шестью конными казаками лейб-гвардии Терского казачьего эскадрона, покатила по Инженерной улице.
Государь не поехал на мину, заложенную на Малой Садовой, но и на не заминированном пути его поджидали бомбометатели.
Следом за царем ехал в санях полицмейстер полковник А. И. Дворжицкий, за ним — начальник стражи…
На углу Инженерной улицы император поздоровался с караулом от 8-го флотского экипажа, возвращавшегося с развода. Это видела стоящая на другой стороне канала Софья Львовна Перовская. Она взмахнула белым платочком, подавая сигнал бомбистам, вставшим вдоль набережной со смертоносными снарядами.
От угла Инженерной до Театрального моста всего пятьсот метров набережной — узкого, затрудняющего маневры кареты проезда…
Случайный прохожий, военфельдшер В. Горохов, показал на следствии, что неизвестный мужчина, маленького роста, в осеннем драповом пальто и шапке из меха выдры (это был Николай Иванович Рысаков), который, не оборачиваясь по сторонам, медленно шел по набережной, едва только карета царя поравнялась с ним, швырнул вдогонку ей свой сверток.
Раздался взрыв, карету приподняло над землей, и все заволокло густым облаком белого дыма.
Потом, когда осматривали место этого взрыва, оказалось, что на набережной образовалась воронка около метра в диаметре и двадцати сантиметров глубиной. В яме нашли золотой браслет с женским медальоном.
В момент взрыва погиб мальчик-разносчик Николай Захаров. Осколком мины ему пробило висок. Сильно пострадал и казак конвоя А. Малеичев: он получил шесть ран и скончался, как только его доставили в госпиталь.
Сам Рысаков попытался убежать, но рабочий, скалывавший лед на набережной, бросил ему свой лом под ноги, Рысаков споткнулся, и тут его настигли городовой В. Несговоров и военфельдшер В. Горохов.
— Скажите отцу, что меня схватили! — крикнул Рысаков, подавая сигнал подельникам.
6
То, что происходило далее, трудно поддается объяснению.
Государь, хотя в карете и были выбиты все стекла, а нижние части филенок кузова отделились, обнажив пружины сидений, почти не пострадал.
Перекрестившись, он подошел к Рысакову и внимательно оглянул его.
— Хорош! — сказал он. — Что тебе нужно от меня, безбожник?
Рысаков молчал.
— Ваше величество, вы не ранены? — обеспокоено спросил начальник конвоя П.Т. Кулебякин.
— Слава Богу, нет… — ответил император.
— Слава Богу?! — зло улыбаясь, сказал Рысаков. — Смотрите, не ошиблись ли…[49]
Царь, не слушая его, наклонился над лежавшим в огромной луже крови умиравшим Николаем Захаровым. Перекрестив мальчика, он медленно пошел вдоль ограды набережной в сторону Театрального мостика…
За ним двинулся обер-полицмейстер А.И. Дворжицкий.
В этот момент Игнатий Иоахимович Гриневицкий, что стоял, прислонясь к решетке, ограждавшей канал, бросил под ноги императора вторую бомбу. Вновь прогремел взрыв, на высоте человеческого роста образовался клубящийся шар дыма, вверх взметнулся столб из снега.
Когда дым рассеялся, по свидетельству очевидцев, «место происшествия напоминало собой поле боя: более двадцати человек, истекая кровью, лежали на мостовой. Некоторые пытались ползти, другие выкарабкивались из-под лежавших на них тел. На снегу краснели пятна крови, валялись куски человеческих тел. Слышались крики и стоны»…
Государь полулежал, опираясь руками о землю, спиной — о решетку набережной. Ноги его были обнажены. Левая стопа была практически полностью отделена. Из многочисленных ран, заливая снег, струилась кровь. Напротив монарха лежал его убийца[50].
«Вдруг, среди дыма и снежного тумана, — вспоминал Дворжицкий, — я услышал слабый голос Его величества: «Помоги!». Его величество полусидел-полулежал, облокотившись на правую руку. Предполагая, что государь только тяжко ранен, я приподнял его с земли и тут с ужасом увидел, что обе ноги Его величества совершенно раздроблены и кровь из них сильно струилась».
В этот момент к государю пробился брат Михаил и опустился возле него на колени.
Александра II положили в сани А.И. Дворжицкого…
Считается, что укладывать раненого императора в сани помогал Емельянов. Он зажимал под мышкой портфель, в котором находилась третья бомба.
— Жив ли наследник? — спросил император, когда пришел в сознание.
Получив утвердительный ответ, он хотел перекреститься, но не смог донести руку до лба.
— Холодно, холодно… — тихо проговорил он.
— Саша, узнаешь ли меня? — наклонившись над братом, спросил великий князь Михаил.
— Да… пожалуйста, скорее домой… отвезите во дворец… я хочу… там умереть… Прикройте меня платком.
Сани, окруженные конными казаками, помчались в Зимний.
Пока везли государя до дворца по Миллионной улице, в санях скопилось столько вылившейся из ран крови, что ее пришлось потом выливать из саней.
Когда к раненому подоспел дежурный врач Зимнего дворца Ф.Ф. Маркус, император был совсем плох. На бледном лице, обрызганном кровью, выделялось несколько повреждений, зрачки слабо реагировали на свет, челюсти были судорожно сжаты.
Страшно были обезображены ноги…
Вскоре прибыли лейб-медики С.П. Боткин, взявший на себя руководство реанимацией, и Ф.С. Цыцурин, а также хирург, профессор Е.И. Богдановский. Однако все было тщетно… Княгиня Е.М. Юрьевская растирала виски мужа эфиром, давала вдыхать кислород и нашатырный спирт…
Была предпринята попытка ампутации левой голени.
С.П. Боткин констатировал отсутствие пульса и сказал наследнику, что надежды нет и смерть наступит через несколько минут.
Воспользовавшись минутным возвращением сознания, протоиереи Бажанов и Рождественский причастили умиравшего. Зазвучали слова молитвы на исход души.
Вскоре дыхание стало прерывистым, зрачки перестали реагировать на свет. Боткин, державший руку царя, медленно опустил ее.
— Государь император скончался… — сказал он.
Дворцовые часы показывали половину четвертого.
За происходившим тихо наблюдал мальчик в матросской курточке. Это был сын цесаревича Николай, которому предстояло стать последним императором России…
Государственный штандарт медленно опустился с флагштока Зимнего дворца в 15 часов 35 минут.
Над городом загудели колокола.
7
«Я вошла в комнату, где он лежал на низенькой железной кровати, — вспоминала А. Яковлева. — Она стояла посреди комнаты по диагонали изголовьем к окнам. Под головой у него были две подушки: верхняя была та, на которой он постоянно спал, — красного сафьяна, набитая сеном и покрытая белой наволочкой. Ноги были покрыты шинелью, руки сложены так, что левая лежала на правой. Такой же образок-складень, который был у покойной императрицы, лежал на его груди. Лицо, лоб, в особенности над глазом, кончик носа и щеки были изранены, т. е. покрыты мелкими подкожными кровяными пятнышками, а также руки, особенно правая. В ногах стояло духовенство в светлых ризах, читали Евангелие. Множество военных толпилось в стороне. Художник писал портрет с усопшего»…
На мундире императора в гробу не было наград.
Он сам просил об этом.
— Когда я появлюсь перед Всевышним, — говорил он, — я не хочу иметь вида цирковой обезьяны…
Говорят, что в юности рассказала цыганка по картам императору, как он умрет. Предсказание это и сбылось в точности 1 марта 1881 года.
Словно из XVIII века, был списан роман императора с юной княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой…
Легенда утверждает, что еще в середине XVII века была предсказана преждевременная смерть тем Романовым, которые женятся на представительницах княжеского рода Долгоруковых.
Петр II и Александр II попытались проверить это предсказание.
Петр II собирался жениться на Екатерине Алексеевне Долгоруковой.
Александр II женился на Екатерине Михайловне Долгоруковой.
Петр II простудился на водосвятии и умер в ночь на 19 января 1730 года, в тот самый день, на который и была назначена свадьба.
Александр II женился на Екатерине Михайловне Долгоруковой. После того, как был оформлен морганатический брак, он прожил примерно столько, сколько прожил Петр II после обручения с княжной.
И еще одно совпадение…
Александр II был убит у Михайловского замка ровно через 80 лет после гибели в Михайловском замке своего деда Павла I…
1 марта 1881 года солдат принес палец, который он нашел на месте взрыва… Доктора признали его сходство с мизинцем императора. Палец положили в уксус и отнесли княгине Юрьевской.
Увидев мизинец, княгиня упала без чувств…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.