Глава VII Василий Иванович Шуйский

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VII

Василий Иванович Шуйский

Василий Шуйский. Дискредитация Лжедмитрия. Чьим царем был Шуйский. Григорий Шаховской — всей крови заводчик. Молчанов. Болотников. Первая крестьянская война. Неудачи Шуйского под Кромами и Троицким. Переход Ляпунова и Пашкова на сторону Шуйского. Поражение Болотникова при Котлах. Калужское сидение Болотникова. Царевич Петр. Осада Тулы. Триумф Шуйского. Лжедмитрий II. Прибытие польских отрядов. Поход Лжедмитрия на Москву. Польско-московские отношения. Тушинский вор. Двоевластие. Марина Мнишек в стане Вора. Осада Троицкого монастыря. Переход северских городов на сторону Лжедмитрия. Податная политика тушинского двора. Гравежи. «Перелеты». Падение авторитета Василия Шуйского. Переговоры со шведами. Псков. Новгород. Выборгский договор. Делагарди. Взятие Твери. Калязин. Патриотический подъем в северных городах. Русские воры и русские патриоты. Пример устюжан. Северное ополчение. Шереметев. Сражение в Троицын день. Скопин-Шуйский. Александровская слобода — третья столица Московского царства. Ляпунов предлагает Скопину царскую корону. Осада Смоленска. Смута в Тушине. Побег Вора в Калугу. Снятие осады с Троице-Сергиевой лавры. Смута в Тушине. Вступление Скопина в Москву. Смерть Скопина. Положение на театре военных действий. Освобождение патриарха Филарета. Поражение Дмитрия Шуйского при Клушине. Волуев присягает Владиславу. Конфликт интересов Польской респувлики и королевской семьи. Активизация действий тушинцев. Отрешение Шуйского от власти.

Происхождение многочисленного княжеского рода Шуйских теряется в веках. Одни авторы считают его родоначальником Андрея — сына Александра Ярославича Невского, другие — Андрея Ярославича, старшего брата героя Ледового побоища. Но что точно известно, так это то, что новый царь в восьмом колене был прямым потомком Дмитрия Константиновича Суздальского, тестя другого нашего героя — Дмитрия Донского. Два внука суздальского князя: Юрий Васильевич и Василий Семенович, получив во владение по половине города Шуи, дали старшую и младшую ветви князей Шуйских. Как утверждает Г. В. Вернадский, дедом Василия Ивановича был печально знаменитый Андрей Шуйский, затравленный псарями Ивана IV, а отцом — Иван Шуйский, убитый шведами во время Ливонской войны.

Предшествовавшая более чем пятидесятилетняя жизнь Василия Ивановича мало отличалась от жизни других аристократов средневековой Руси, целиком зависимых от прихоти царей. Потомкам запомнились только составленный Шуйским в угоду Борису Годунову отчет о причинах гибели Дмитрия Угличского да его непоследовательность в свидетельских показаниях по этому вопросу, которые ему потом пришлось давать публично. Историки не балуют положительными оценками ни умственные способности, ни нравственные качества, ни физические достоинства Василия Ивановича. Почитаешь Н. И. Костомарова — и создается впечатление, что менее жалкого венценосца Россия никогда не знала. А так ли это на самом деле? Неужели «мелочный, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи» человек, каковым его рисует историк, мог совершить подвиг, равный подвигу великомученика? Ведь это он, «олицетворение старого русского быта, пропитанного азиатским застоем», первым начал борьбу с самозванцем, это он выдержал пытки, не назвав ни одного своего соумышленника, а потом на эшафоте, когда палач уже заносил над ним свой топор, крикнул: «Умираю за веру и правду!» Это он, «неспособный давать почин и вести других за собой», после возвращения из ссылки собрал вокруг себя противников Лжедмитрия, разработал и осуществил дворцовый переворот и свое воцарение. Его хотят выставить честолюбивым ретроградом, а ведь это он первым за всю историю Руси целовал крест (принес присягу) на том, что «ни над кем не делать ничего дурного без собору», не наказывать вместе с виновными их невиновных родственников, «а которая мне была грубость при царе Борисе, то никому за нее мстить не буду».

Для начала новый царь поспешил как можно скорее дискредитировать своего предшественника на троне. По всей стране в церквах зачитывали обращения бояр, царицы Марфы и самого Василия, в которых Лжедмитрий уличался в самозванстве, а Шуйский возвеличивался как спаситель Церкви и Отечества. Были обнародованы переписка расстриги с папским двором о намечавшейся церковной унии и документы, свидетельствующие о его намерении передать польской короне Смоленск и Северскую землю. Бывшие клевреты Григория Отрепьева принародно каялись в пособничестве узурпатору царского престола и уличали его во всех действительных и мнимых преступлениях. Чтобы окончательно закрыть эту щекотливую тему, Шуйский организовал «обретение нетленных мощей» царевича Дмитрия и их перемещение в Архангельский собор Московского Кремля, усыпальницу московских великих князей.

Историки называют Василия Шуйского боярским царем, а ведь это не так. Бояре всего лишь не противились его вступлению на престол, но ни о какой широкой поддержке с их стороны не может быть и речи, как не может быть речи и о чрезмерных льготах и милостях, которыми он «осыпал» боярскую олигархию. Признавая заслуги Василия в свержении самозванца, они тем не менее не считали его достойным «помазанником божьим», что даже не пытались скрывать, позволяя себе поступки, на которые никогда бы не решились не то что при Иване Грозном, а и при Борисе Годунове. Все наблюдатели отмечали: бояре при Василии были большими царями, чем он сам.

Не стал, да и не мог стать, Шуйский царем дворянским, потому что те ждали от него новых поместий и денег. Но самозванец оставил казну пустой, так что царю на неотложные государственные нужды на первых порах пришлось занимать у монастырей и богатых купцов, а поместий не было из-за отказа самого же Василия Ивановича от массовых репрессий в отношении своих прежних недоброжелателей. Единственное, что он сделал для дворян и детей боярских, да и то лишь после того, как рязанское и тульское дворянское ополчение покинуло стан мятежного Болотникова, состоящий из беглых холопов, так это окончательно закрепостил крестьян. Соборным Уложением от 9 марта 1607 года он установил полную крепостную зависимость холопов от своих господ: «…крестьянин крепок тому, за кем записан в писцовой книге; крестьянский “выход” впредь вовсе запрещается, и тот, кто принял чужого крестьянина, платит не только убытки владельцу вышедшего, но и высокий штраф… на Царя Государя». Понятно, что эта мера никак не может свидетельствовать о расположении царя и к «подлому» сословию. Так кому же благодетельствовал Шуйский? А получается, что никому. Этот, с точки зрения критиков (причем западников и космополитически настроенных россиян), недостойный государь имел, похоже, одну заботу: заботу о благе России. Но его показная беспристрастность, умеренность, граничащая с робостью, нерешительность по отношению к явным врагам Отечества были не самыми лучшими качествами для правителя страны. Страны, в которой народ за год с небольшим видел уже четвертого самодержца, пережил два цареубийства и, «не наблюдая общего согласия по поводу последнего царя, проявлял необыкновенное своевольство и смятение в умах».

Вместо того чтобы лишить власти и влияния всех приспешников прежнего режима, разослав их по ссылкам, тюрьмам и монастырям, он их всего лишь убрал из Москвы с глаз долой, направив воеводами и наместниками в окраинные города: князя Рубец-Масальского — в Корелу, Михаила Салтыкова — в Иван-город, Богдана Бельского — в Казань, Афанасия Власьева — в Уфу, Григория Шаховского — в Путивль. Так крамола волею самого царя переместилась из центра на окраины и ее опасность для государства, как мы увидим в дальнейшем, только усилилась. Наиболее ярко это проявилось в случае с последним назначенцем.

Князь Григорий Шаховской, более двадцати лет прослуживший на военной службе, начиная с Ивана Грозного, и недовольный своим положением, при первом же столкновении с отрядами Лжедмитрия I перешел на его сторону и стал одним из ближайших помощников самозванца, рассчитывая на еще больший карьерный рост. Однако смерть Отрепьева спутала его карты, и он, как бы на всякий случай, выкрал в царском дворце государственную печать, рассчитывая на ее возможное применение в дальнейшем. «Выкрикнутый царь», не особенно доверявший Шаховскому, вскоре по восшествии на престол отправил его на воеводство в Путивль, являвшийся в то время сильнейшей крепостью Северской земли, присоединенной к Московскому царству еще в 1500 году. Положение военного форпоста на пути крымских и литовских набегов обусловило и состав населения края. Коренные жители этих мест — севрюки отличались предприимчивостью и способностью выживать в условиях дикого поля. После присоединения Путивля к Московскому царству в его окрестностях стали селиться как «вольные люди» и беглые холопы, так и проштрафившиеся дети боярские, а также осужденные, но помилованные преступники. Это вполне соответствовало политике Москвы — заселять вновь приобретаемые земли людьми, способными постоять за себя, а значит, и за Русь Православную. Если же учесть, что Путивль со своим воеводой Рубец-Масальским одним из первых в 1604 году присягнул Григорию Отрепьеву, то можно себе представить, какую ошибку совершал Шуйский этим назначением.

Последствия не заставили себя долго ждать. Сразу же по прибытии в Путивль Шаховской собрал жителей и объявил, что царь Дмитрий жив и что «выкрикнутый царь» незаконно занимает царский престол. Жители города-крепости тут же восстали против Шуйского. Нужно полагать, Шаховской действовал согласованно со сбежавшим из Москвы в ночь торжества Шуйского над Лжедмитрием «чернокнижником» и интриганом Михаилом Молчановым — убийцей Марии и Федора Годуновых. Укрывшись в Самборе у матери Марины Мнишек, Молчанов распускал слухи о спасении царя, будоража тем самым умы польских искателей приключений и провоцируя недовольных россиян на вооруженную борьбу с правительством Шуйского. Одно время он даже себя пытался выдавать за спасшегося Дмитрия, но, боясь разоблачения, появляться в этой личине перед россиянами не решался.

Восстанию же был нужен вождь, и он явился в лице Ивана Болотникова, бывшего наемного ратника личной дружины князя Телятевского. Военная судьба этого человека сложилась неудачно: был взят в плен татарами и несколько лет проплавал галерным рабом на турецком судне. Обстоятельства его освобождения из неволи неизвестны, известно лишь, что, получив свободу, он какое-то время жил в Венеции. Во время описываемых событий Болотников как раз пробирался к себе на родину через европейские страны. В Польше его задержали и представили Молчанову как Дмитрию — царю московскому. Тот разглядел в Иване качества, необходимые для того, чтобы повести за собой недовольное население, и счел возможным направить его в Путивль с письмом к Григорию Шаховскому. Князь принял посланника как царского представителя и, оценив его умение держаться и, нужно полагать, военные навыки, дал под его начало часть своего войска. В Путивле Болотников развернул активную деятельность. От имени царя Дмитрия он обратился к жителям прилегающих сел и городов, к казакам и всем «гулящим людям» с призывом встать под его знамена, обещая волю, богатство и почести. В ответ поднялась вся Северская земля. Движение против Шуйского каким-то невероятным образом очень быстро переросло в крестьянскую войну. Дома и поместья господ подвергались разорению и разграблению, мужчины — уничтожению, а женщины — насилию. Несмотря на это, в рядах повстанцев оказалось большое число бояр и дворян, в том числе и весь воинский гарнизон во главе с князем Телятевским, бывшим хозяином холопа Болотникова.

Увещевательные меры, предпринятые правительством Шуйского, ожидаемых результатов не дали, и тогда против восставших были направлены войска. Многое зависело от результатов первых боев. Победи Шуйский — тогда колеблющееся население приняло бы его сторону и восстание, возможно, было бы подавлено в зародыше. Но рядом с мятежным городом Кромы 5-тысячное царское войско под командованием князя Трубецкого потерпело поражение от значительно меньших сил Болотникова. Это стало своеобразным сигналом к повсеместному восстанию во всех южных областях Московского царства. Сотник Истома Пашков возмутил Тулу, Венев и Каширу, Григорий Сунбулов и Прокофий Ляпунов — древнюю Рязанскую землю. На сторону еще не объявившегося «Дмитрия Иоанновича» перешли двадцать городов Орловской, Калужской и Смоленской областей. Волнения коснулись Вятки, Перми, Нижнего Новгорода. В Астрахани за Дмитрия встала не чернь, а воевода князь Хворостинин.

После победы под Кромами крестьянская армия, пополнившись дворянскими дружинами Ляпунова и Пашкова, переправилась через Оку, разграбила по пути Коломну и устремилась на Москву. В 70 верстах от столицы у села Троицкого произошла встреча Болотникова с основными силами, выставленными против него Шуйским. Бой закончился полным поражением царских войск. Преследуя отступающих, повстанцы в середине октября 1606 года достигли Москвы и остановились в селе Коломенском. Казалось бы, падение Шуйского предрешено, так как на тот момент у него не было ни верных помощников, ни надежного войска, ни денег, ни продовольствия. Но судьба еще хранила Василия Ивановича. Под Москвой с особой отчетливостью проявилась социальная несовместимость повстанческого войска. Базой, на которую хотел опираться и опирался Болотников, были холопы, беглые крестьяне и преступники. Именно к ним он обращался в своих воззваниях, направляя их против московских бояр, чиновников, купцов. Это не устраивало вождей рязанского дворянского ополчения Ляпунова и Сунбулова, в связи с чем они сочли для себя, что «большее зло» в этой междоусобице представляет Болотников, и перешли на сторону «зла меньшего». Они были прощены Шуйским, более того — Ляпунов удостоился звания думского дворянина. Активную и достаточно мощную поддержку получил Шуйский от Твери и Смоленска. Но если в Твери основную роль играл архиепископ Феоктист, то в Смоленске движение приобрело поистине народный характер. Смоляне по своему опыту уже знали все прелести польского владычества. В ноябре смоленские и тверские отряды, освобождая по пути города от сторонников Лжедмитрия, двинулись к Москве.

Шуйский послал к Болотникову гонцов с предложением отступить от самозванца и поступить на службу к нему, но тот отказался сложить оружие, заявив, что «будет на Москве не изменником, а победителем». Тогда племянник царя, двадцатилетний Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, в недалеком прошлом «великий мечник» Григория Отрепьева, два месяца назад уже одержавший победу над мятежниками в районе реки Пахры, получив подкрепление в лице смолян, 1 декабря выступил от Даниловского монастыря к селу Коломенскому. В районе урочища Котлы противоборствующие армии сошлись в ожесточенном бою, но если холопы и казаки Болотникова сражались с отчаянием смертников, то дворянское ополчение Истомы Пашкова, находившееся в составе повстанческой армии, не вступая в бой, перешло на сторону правительственных сил. Это решило исход битвы. Мятежники еще три дня держали оборону в своем укрепленном стане, но, после того как острог загорелся, с боем прорвались к Серпухову, а потом и к Калуге, жители которой (в отличие от серпуховчан) заявили о наличии у них годового запаса продовольствия и готовности им поделиться.

Окрыленный победой, Василий Шуйский решил закрепить успех. Беспощадно расправившись с мятежниками, захваченными на поле боя (все они были утоплены), он отрядил пять воевод против восставших городов южных областей. Царским отрядам удалось снять осаду с Нижнего Новгорода, освободить Арзамас и Свияжск. Боярин Иван Романов и князь Мезецкий разбили отряд Василия Рубец-Масальского, направлявшийся к Калуге для помощи Болотникову. При этом сам Масальский погиб, а его ратные люди, памятуя о жестокой участи своих товарищей, захваченных у Котлов, от безысходности подорвали себя на бочках с порохом. Но вообще зимняя кампания была не очень удачной. Осада Венева, Тулы, Калуги не принесла лавров победителей ни брату царя Ивану Шуйскому, ни его племяннику Скопину, ни князьям Мстиславскому и Татеву.

Тем не менее положение Болотникова и его единомышленников с каждым днем становилось все отчаяннее. В осажденной Калуге начался голод, а за ним неизменные болезни и мор. «Спасшийся» Дмитрий так и не объявился. Восставшие остались без «знамени» и идейного вдохновителя. Тогда Шаховской послал за казацким самозванцем Петром, еще при расстриге объявившим себя сыном царя Федора Ивановича, якобы подмененным девочкой Феодосией для того, чтобы укрыть его от врагов. Нужно сказать, что в Смутное время была очень большая мода на самозванцев. В Астрахани, например, по очереди объявлялись один сын и два внука Ивана Грозного (Август, Иван, Лаврентий), а в Украине наследников было целых восемь (Федор, Ерофей, Клементий, Савелий, Семен, Василий, Гаврило, Мартын). Так вот, отличавшийся жестокостью к своим врагам и бесчеловечностью к беззащитным жертвам, «царевич Петр», которому предстояло стать знаменем антишуйского движения, во главе многочисленного казачьего войска, собранного с Волги, Дона, Терека и Донца, ускоренным маршем двинулся к Путивлю, а оттуда, соединившись с Шаховским, — к Туле. Узнав об этом, Телятевский, подкрепившись еще одним отрядом мятежников, выступил из Тулы в Калугу на выручку Болотникову. В районе села Пчельня он наголову разбивает царские войска, высланные ему навстречу из-под Калуги. При этом около 15 тысяч московских ратников перешли на сторону антиправительственных сил. Мстиславскому пришлось снимать осаду с Калуги и отводить оставшиеся войска к Серпухову. Воспользовавшись этим, Болотников уходит в Тулу, где соединяется с другими атаманами и воеводами, но теперь уже под знаменем «царевича Петра».

Но Шуйский уже почувствовал себя самодержцем. По всем землям, включая и монастырские, он рассылает строгие приказы собирать служилых людей и направлять их в Москву. К маю 1607 года набралось 100-тысячное войско, и Василий Иванович решает лично возглавить поход против крамольников. Двадцать первого мая армия двинулась к Туле. Первое сражение состоялось 5 июня неподалеку от Каширы у реки Восмы. Целый день длилась битва, чаша весов клонилась то в одну, то в другую сторону, успех же дела, как утверждает ряд авторов, решило предательство князя Телятевского, перешедшего на сторону правительственных сил с 4-тысячным отрядом. Через несколько дней состоялось повторное сражение уже в окрестностях Тулы. И на этот раз военная удача была на стороне Шуйского. Шаховской, Болотников и «Петр Федорович» заперлись в Туле. Началась четырехмесячная осада, но ни попытки уморить осажденных голодом, ни приступы крепостных стен не дали нужного результата.

Осада Тулы не требовала большого количества воинов, поэтому часть войска (татары и мордва) была направлена царем в карательную экспедицию по городам и уездам Северской Украины, чтобы «всяких людей воевать, и в полон имать, и живот их грабить за их измену и за воровство, что они воровали, против московского государя стояли и царя Василия людей побивали». А тем временем муромскому сыну боярскому Кровкову пришла мысль, как с наименьшими потерями одолеть мятежный город. Он запрудил наносной землей реку Упу, в результате чего вода вышла из берегов, обступила город, влилась внутрь его и прервала сообщения жителей с окрестностями. Начался голод. Находясь в безвыходном положении, Шаховской, Болотников и Лжепетр вступили в переговоры с царскими воеводами об условиях сдачи. Под обещание о помиловании они прекратили сопротивление и 10 октября явились с повинной в ставку Василия Шуйского. Характерна повинная речь Болотникова, стоящего перед царем на коленях и с саблей на шее: «Я исполнил свое обещание, — сказал он, — служил верно тому, кто назвал себя Дмитрием в Польше: справедливо или нет — не знаю, потому что сам я прежде никогда не видел царя. Я не изменил своей клятве, но он выдал меня, теперь я в твоей власти: если хочешь головы моей, то вели отсечь ее этой саблей, но если оставишь мне жизнь, то буду служить тебе так же верно, как и тому, кто не поддержал меня». Вот каковым был на самом деле Болотников. А мы-то длительное время считали его отважным вождем первой крестьянской войны против окончательного закрепощения крестьян, в то время как он, бывший галерный раб, одаренный от природы и чему-то научившийся за годы своих странствий, искренне желавший положить на алтарь Отечества свои знания и умения, всего лишь искал место и способ приложения своих сил. Ну а то что Молчанов был первым, кого он встретил, возвращаясь на Родину, — не вина его, а беда. За свою невольную ошибку Болотников испил чашу страданий до дна. Его публично помиловали, но сослали в Каргополь, где тайно «посадили в воду», то есть утопили. Со Лжепетром церемонились меньше — его просто повесили, а вот «всей крови заводчик» князь Шаховской отделался всего лишь ссылкой на Кубенское озеро.

Шуйский вернулся в Москву триумфатором. Ему казалось, что все тревоги позади и что пора подумать о наследнике престола, ибо в свои пятьдесят пять лет он по злой воле Бориса Годунова не был даже женат. Распустив по домам утомленное войско и отслужив благодарственный молебен в Троице-Сергиевой лавре за дарованную победу над супостатом, царь наконец-то нашел возможность сочетаться браком с Марией Буйносовой-Ростовской, с которой был помолвлен еще при расстриге. Удивительно, но брак этот оказался роковым и для него, и для Московского государства в целом. Любовь, захлестнувшая его на склоне лет, располагала к неге, роскоши и лености. Он не только сам охладел к государственным делам и ратным подвигам, но заразил своим состоянием советников, воевод и воинов. Одновременно с царем медовый месяц праздновал и его племянник Михаил Скопин-Шуйский, обвенчавшийся с Анастасией Головиной.

А над царством тем временем вновь сгущались тучи. В августе 1607 года, еще до взятия Тулы, так страстно желавшей появления своего царя и избавителя Дмитрия Ивановича, в тюрьме северского городка Пропойска объявился названый царь Димитрий — он был помещен в острог как неизвестно чей лазутчик. С разрешения местных властей самозванец перебрался в Стародуб, где доверчивые жители «стали собирать для него деньги и рассылать во все стороны грамоты по городам, чтобы высылали людей и казну так счастливо отыскавшемуся царю». А новоявленный царь бросил клич по приграничным польско-литовским областям. «Я первый раз, — писал он, — с литовскими людьми Москву взял, хочу и теперь идти к ней с ними же». Кем был этот самозванец на самом деле, никто толком так и не знает. Одни современники считали его сыном Курбского, другие — школьным учителем, третьи — поповичем, а первый царь династии Романовых в письме к принцу Морицу Оранскому назвал его жидом, которого послал на Московское царство польский король Сигизмунд. Единственное, что о нем было достоверно известно, так это то, что он отлично разбирался в Священном Писании и досконально знал «весь круг церковный», то есть всю обрядовую сторону православного церковного богослужения. По своим личным качествам это был человек, умевший пользоваться представившимися ему возможностями и вполне подходящий на роль лжецаря: умный и ловкий, когда можно — наглый, когда нельзя — трусливый и, как всякий обманщик, лишенный всяких нравственных начал. Лично знавшие его поляки характеризовали нового самозванца безбожным, грубым, жестоким, коварным, развратным, составленным из преступлений всякого рода.

Вокруг нового Лжедмитрия начала собираться дружина, во главе ее оказался некий поляк Меховецкий, который, по некоторым сведениям, и был инициатором этого самозванства. Только сил было еще так мало, что дружина не могла прийти на помощь Болотникову в осажденной Туле, тем не менее их вполне хватило на то, чтобы напасть на город Козельск и разграбить его. Часть поляков, отягощенных добычей, вознамерилась было покинуть стан Лжедмитрия, но Меховецкий решил воспрепятствовать этому. Запахло вооруженной разборкой, и самозванец счел за благо тайно покинуть свою армию. С небольшим отрядом преданных лично ему людей он засел в Орле, но и там не чувствовал себя в безопасности из-за состоявшегося на него покушения. По просьбе Меховецкого он вернулся к своему войску, но, увидев, что беспокойство в стане не улеглось, вновь оставил его.

Однако обстоятельства благоприятствовали самозванцу. Дело в том, что накануне в Польше разразился сильнейший внутренний кризис. Владетельные паны под предводительством Зебжидовского подняли восстание против Сигизмунда. Борьба проходила с переменным успехом, но победа в итоге досталась королю, чью армию возглавлял один из талантливейших полководцев того времени гетман Жолкевский. Разбитые отряды мятежников, не желавших повиноваться королю и привыкших к войне, решили поискать счастья в Московском государстве. Первые отряды прибыли к самозванцу от князей Романа Рожинского (тысяча воинов под командой Валавского) и Адама Вишневецкого (другая тысяча во главе с Тышкевичем). Печально знаменитый впоследствии пан Лисовский явился лично. В декабре по предложению последнего была предпринята осада Брянска, от которой скоро пришлось отказаться в связи с наступившими холодами, и все войско Лжедмитрия II отправилось зимовать в Орел.

Тем временем в Польше множилось число искателей приключений как среди противников, так и среди верноподданных польского короля. Возглавил это движение уже известный нам князь Рожинский. Когда его отряд достиг 4 тысяч человек, а это произошло в начале 1608 года, Рожинский выступил в поход. Заняв Кромы, он отрядил посольство в Орел. Польские послы вели переговоры в ультимативной форме. Номинально признавая самозванца царем, они потребовали всю полноту власти и денег. На коле (казачьем круге) прежний гетман Меховецкий был отстранен и объявлен вне закона, а на его место «выкрикнули» князя Рожинского. И самозванец, сначала пытавшийся что-то возражать, вынужден был согласиться с этим. Вскоре к повстанцам присоединились 3 тысячи запорожских и 5 тысяч донских казаков. Последними предводительствовал Иван Заруцкий, тернопольский уроженец, отведавший татарского плена и воинской удачи. Был он смел, красив и… крайне безнравственен.

К маю 1608 года численность мятежного войска достигла 20 тысяч, и Лжедмитрий начал свой поход на Москву. Первое поражение царскому войску он нанес 10–11 мая в районе Болхова, занял город и захватил 5 тысяч пленных, которые притворно согласились присягнуть ему. Дальше его путь шел через Козельск, Калугу, Можайск и Звенигород. Никто не оказывал сопротивления, наоборот — на каждом шагу к нему присоединялось все большее количество людей, недовольных правлением Шуйского. В Звенигороде польско-«воровскому» воинству пришлось остановиться. В стан гетмана Рожинского прибыли послы польского короля, которые в это время вели тяжелые переговоры с московским правительством.

Остановимся на этом поподробнее, так как все события были неразрывно связаны между собой. После убийства Григория Отрепьева Шуйский и его союзники, во избежание осложнений с польской короной, бросились спасать жизнь и имущество оставшихся в живых поляков, и в первую очередь послов Олесницкого и Гонсевского, а также Юрия Мнишека, князя Вишневецкого и других высокородных панов. Бывшую царицу Марину Мнишек отпустили к отцу. Ко всем приставили дополнительную охрану, которая выполняла и роль караула, чтобы поляки не сбежали без царского разрешения. В процессе препирательств Боярской думы и королевских послов стороны пришли к общему мнению: в захвате царского престола Лжедмитрием никто конкретно не виноват. «Все делалось по грехам нашим, — согласились бояре, — этот вор обманул и вас и нас». Однако, вопреки ожиданиям, домой были отпущены только рядовые поляки, послы же и знатные паны оставались в Москве в качестве заложников и гарантов безопасности московского посольства, отправленного в Польшу 13 июня 1606 года — через четыре недели после убийства Лжедмитрия и расправы над поляками — для того, чтобы объяснить королю обстоятельства происшедшего. Русских послов, князя Григория Волконского и дьяка Андрея Иванова, неприветливо встретили за границей. В городах, посадах и панских имениях «их бесчестили, бранили непристойными словами, называли изменниками, в Минске в их людей бросали камнями и грязью и хотели драться, к посланникам на двор приходили, бранили и хотели убить». Шуйскому был очень нужен мир с Польшей, тем не менее он выдвинул королю практически невыполнимые требования: удовлетворение за кровопролитие и расхищение царской казны, совершенные польским ставленником и его польским окружением. Но главное, чего хотел добиться царь, так это невмешательства Польши в московские дела: поляки не должны оказывать помощь новым самозванцам, а король — разрешать своим подданным участвовать в этих авантюрах. Сигизмунда же в это время тоже больше заботили события внутри страны, его противостояние с сеймом — ракош, — поэтому мир ему был нужен не меньше, чем Шуйскому. Для проведения соответствующих переговоров в октябре 1607 года (сразу же после подавления восстания Болотникова) в Москву приехали Сигизмундовы послы: пан Витовский и князь Друцкий-Соколинский. Они поздравили Василия Шуйского с восшествием на престол и потребовали освобождения задержанных послов и других поляков. Переговоры, как всегда, проходили сложно, но в конце концов между Москвой и Польшей было заключено перемирие на три года и одиннадцать месяцев на условиях, которые в общих чертах сводились к следующему: стороны не должны помогать врагам друг друга; царь отпускает поляков, задержанных в России, а король — русских, задержанных в Польше; король отзывает из России всех поляков, находящихся в войске самозванца, и впредь никому из своих подданных не разрешает вмешиваться в московские дела. Договор этот был подписан 25 июня 1608 года, но, как мы помним, еще до его подписания польские послы направили в Звенигород своего представителя пана Борзковского с приказом к полякам, сопровождавшим Лжедмитрия II, оставить его и выйти из Московского государства. Впоследствии мы увидим, что договора пишутся для того, чтобы их нарушать. А при желании у короля, впрочем как и у царя, всегда найдется отговорка: такой-то имярек «заворовал» и ему неподвластен, но как только появится возможность, он будет обязательно наказан за все прегрешения сразу. Так и в этом случае. Послы выполнили условия договора, приказали Рожинскому и другим покинуть пределы Московского государства, а те не послушались, заявив, что уж если они взялись за дело, то доведут его до конца, посадят «государя на престол его прародителей».

Наступление Лжедмитрия на Москву продолжилось, не встречая сопротивления со стороны Шуйского. Правда, Василий Иванович выслал было навстречу войско под командованием Скопина-Шуйского и Ивана Романова, но там открылся заговор. Князья Катырев, Трубецкой и Троекуров вместе с другими, менее знатными людьми решили перейти к самозванцу, но их схватили, пытали, после чего рядовых участников казнили, а знатных заговорщиков разослали по тюрьмам. Ненадежное же войско, во избежание предательства, было отведено к Москве. Первого июня к Москве подошел и Лжедмитрий. Его армия еще не была столь многочисленной, чтобы штурмовать либо вести планомерную осаду, поэтому после тщательной рекогносцировки местности она начала обустраиваться в районе села Тушино, между Москвой-рекой и Всходней. Отсюда и общеизвестное имя самозванца — Тушинский вор. Королевские послы еще раз попытались было воздействовать на Рожинского и других поляков с тем, чтобы они покинули московские пределы, но безуспешно. Тушинцы готовились к решительной битве. Царские войска, численностью около 70 тысяч, во главе со Скопиным-Шуйским стояли на реке Ходынке напротив войск самозванца, а царь с отборными резервными полками — у Пресненских прудов и на Ваганькове. На рассвете 25 июня Рожинский врасплох напал на Скопина, опрокинул его передовые отряды, захватил весь обоз и гнал бегущих до самой Пресни, откуда те, получив подкрепление от царя, уже сами погнали поляков. После ожесточенной схватки враждующие стороны остановились на противоположных берегах реки Ходынки. Опасаясь нападения со стороны царских войск, тушинцы приступили к укреплению своего стана: они выкопали ров, установили частокол, башни и ворота. А к самозванцу из Польши прибывали все новые и новые вооруженные отряды во главе с такими искателями денег и приключений, как Бобровский, Млоцкий, Зборовский, Выламовский, Ян Сапега.

Поход Лжедмитрия на Москву в апреле-июне 1608?г.

Таким образом, в Московском царстве установилось двоевластие, причем военная инициатива принадлежала уже не Шуйскому. Желая взять Москву в кольцо, Лисовский со своими лисовчиками-казаками совершил обходной маневр вдоль Оки и оказался к югу от столицы. Он захватил Зарайск, разбив наголову рязанского воеводу Захара Ляпунова, разорил и разграбил Коломну, но по пути в Москву сам потерпел поражение от князей Куракина и Лыкова.

Мы уже упоминали, что одним из условий подписанного московско-польского договора о перемирии был выезд за пределы Руси польских заложников, в том числе Юрия и Марины Мнишеков. И вот под усиленной охраной к польской границе отправляется «царицын» поезд. Однако гетману Рожинскому было крайне важно «воссоединить разлученных супругов» — надо было придать хотя бы внешнюю видимость законности притязаний Тушинского вора на московский трон. Поэтому вслед за поездом отправляется отряд Зборовского, который настигает его, разбивает сопровождавший поляков московский отряд и доставляет бывших заложников в стан Сапеги. Начался торг по поводу условий, на которых Мнишеки согласились бы признать Тушинского вора за царя Дмитрия. Сошлись на 300 тысячах рублей, Северском княжестве и четырнадцати городах — разумеется, после взятия Москвы. Пятого сентября 1608 года в присутствии Сапеги состоялось тайное венчание по католическому обряду Марины со вторым Лжедмитрием.

А через несколько дней Сапега, действовавший автономно от Тушинского вора, двинулся по направлению к Троицкому монастырю, надеясь захватить эту богатейшую обитель московских патриархов и перекрыть пути сообщения Москвы с северными областями государства. Против него царь выслал брата своего, Ивана, но приведенные им ратники были уже настолько деморализованы, что при первом же столкновении они, не желая воевать ни за царя московского, ни за царя тушинского, разбежались по домам ждать развязки борьбы. Сапега же, усиленный подошедшими отрядами Лисовского, рыскавшими по окрестностям Москвы в поисках добычи, продолжил путь к лавре, которой достиг 23 сентября. Монастырь уже в те времена представлял собой весьма внушительную крепость, не уступающую по своим сооружениям ни Смоленскому кремлю, ни Московскому. Так что рассчитывать на легкую добычу полякам не приходилось. Началась осада. Но если в других сражениях русские еще раздумывали, кого поддерживать: одного ли, другого ли царя, то здесь сомнений не было — они защищали Православную Русь и ее святыню — гроб преподобного Сергия. Несмотря на то что осаждавших насчитывалось около 30 тысяч при 63 орудиях, они ничего не смогли сделать с 2–3-тысячным гарнизоном защитников. Все атаки были отбиты, все подкопы разрушены, все пожары потушены. Более того, осажденные неоднократно предпринимали смелые вылазки за крепостные стены, нанося ощутимый урон противнику. Конечно, единичные случаи предательства со стороны защитников монастыря имели место — куда без этого? Но отрадно, что во время осады случился массовый переход в осажденную крепость 500 казаков во главе с атаманом Епифанцем. Правда, не обошлось в монастыре и без серьезных проблем, вызванных теснотой, недоеданием, отсутствием дров, болезнями, а также характерных для осажденных городов подозрений в измене и предательстве. На этой почве главный воевода князь Григорий Роща-Долгорукий конфликтовал не только с архимандритом Иоасафом и монастырской братией, но и со своим ближайшим помощником воеводой Алексеем Голохвастовым. Дело доходило до арестов, пыток и даже до подстрекательства к бунту, что и неудивительно для тех условий, в которых находились осажденные, потерявшие к весне 1609 года две трети своего состава. Тем не менее защитники лавры продолжали делать свое дело, отбиваясь на монастырских стенах и производя вылазки за пределы крепости. История сохранила для потомков имена особо отличившихся защитников: Ананий Селевин, стрелец Нехорошев, крестьянин Никифор Шилов.

Но если Троицкий монастырь под круглосуточное церковное богослужение благодаря своим защитникам оставался неприступным для иноземных разбойников и русских предателей, то о других городах и других служилых людях этого не скажешь. После поражения Ивана Шуйского и начала осады Сергиевой обители Москва пришла в уныние. Многим показалось, что это начало конца. В Тушино потянулись перебежчики: сначала мелкие «сошки», дьяки и подьячие, жильцы и дворяне, а потом и стольники — князья Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Черкасский, Алексей Сицкий и Михаил Бутурлин, братья Засекины. Не видя перспективы скорого взятия Троице-Сергиевой лавры, Лисовский со своими казаками пошел в рейд по северным землям. Первым ему покорился Суздаль, покорился не сразу и не силой оружия, а под влиянием примера группы противников Шуйского, начавших присягать Тушинскому вору. Основав в Суздале временную ставку, Лисовский поспешил разослать свои отряды по другим городам. Следующей его добычей стал Владимир, и опять без применения какой-либо силы. На этот раз инициатором сдачи выступил воевода Иван Годунов, родственник царя Бориса, отдавший предпочтение новому Лжедмитрию. Переяславцы переметнулись на сторону самозванца без всяких колебаний и сразу же примкнули к польскому отряду, направлявшемуся в Ростов. Несколько тысяч ростовцев под влиянием митрополита Филарета Романова и воеводы Третьяка Сеитова осмелились дать бой на подступах к городу, но были разбиты и отступили к Ростову, где смогли продержаться еще три часа. Поляки и переяславцы взломали дверь соборной церкви, перебили множество находившихся там людей, а митрополита с бесчестием повезли в Тушино, где названый Дмитрий «по-родственному» произвел его в патриархи подвластного ему царства. Напуганный ростовскими событиями ярославский воевода князь Федор Борятинский мало того что послал Вору повинную грамоту, 30 тысяч рублей и обязался снарядить ему тысячу всадников, так еще и сам оказался проводником его политики, направив дальше на север наказ и целовальную грамоту. Его примеру последовали Вологда со своим воеводой Пушкиным, Тотьма с представителем знаменитой семьи Строгановых, а всего тушинскому царю присягнуло двадцать два города. Присягнули из-за бессилия Шуйского, по незнанию, на чьей стороне правда, и не видя ценностей, которые должны были бы защищать; руководствовались они лишь инстинктом самосохранения. Обрадованный таким победным шествием, Тушинский вор сначала рассылал похвальные грамоты, обещая дворянам и служилым людям царское жалованье, церквам — тарханные грамоты, а жителям — освобождение от царских податей. Но вскоре политика изменилась. В Тушино прибывало все больше и больше людей, а их всех нужно было хоть как-то кормить, поэтому в города и уезды полетели разнарядки на продукты, фураж, зимнюю одежду. В то же время гетману Рожинскому казалось, что окончательное покорение Московии — дело недалекого будущего, поэтому он, и раньше-то не особо считавшийся с самозванцем, тут и вовсе распоясался, по-хозяйски распоряжаясь в его палатах и угрожая «свернуть ему шею» в случае неповиновения.

Уже более полугода казаки и польские авантюристы добывали царскую корону названому Дмитрию, а обещанных им денег и богатства все нет и нет. Царская казна близко, но «видит око, да зуб неймет», вот они и решили не откладывать на потом получение причитающейся им награды. В стане Рожинского образовалась инициативная группа во главе с неким Андреем Млоцким, которая начала изготавливать грамоты с требованием повышенных податей с каждой учтенной сохи и выти обрабатываемой земли и направлять с этими грамотами по городам и весям смешанные русско-польские отряды. Только ознакомившись с их содержанием, люди понимали, в какую кабалу они загнали себя своей же присягой самозванцу. Но делать нечего, в Тушино потянулись возы с припасами, а люди «стали думать и гадать, как бы вора соглядать».

Москва же тем временем, по выражению С. Ф. Платонова, дошла до глубокого политического разврата. Не уверенные ни том, ни в другом царе москвичи устраивались так, чтобы им было хорошо и в случае успеха Шуйского, и в случае успеха Вора. В некоторых семьях отец служил одному царю, а сыновья — другому, чтобы иметь сторонников в обоих лагерях. Часто бывало, говорит А. Ничволодов, что родственники, пообедав вместе, разъезжались затем на службу — одни к Шуйскому, а другие к Вору с тем, чтобы опять по-приятельски съехаться за следующей трапезой. Или так: «перелет» ехал в Тушино, целовал крест, получал жалованье, деревеньку, а то и сан, а потом возвращался в Москву, винился, испрашивал прощение и… жалованье. Московские купцы в погоне за прибылью возили товары в Тушино, наживаясь на этом, в то время как в самой Москве чувствовалась острая нехватка тех же товаров — в результате цены катастрофически росли.

Авторитет Василия Шуйского падал с каждым днем. Недовольные им бояре, дворяне и купцы составляли разные планы заговоров с целью его свержения. В феврале 1609 года князем Романом Гагариным и Григорием Сумбуловым была предпринята попытка поднять мятеж, но она была нейтрализована стараниями патриарха Гермогена. Через два месяца вскрылся заговор боярина Крюк-Колычева, планировавшего физическое устранение царя, — заговорщик был казнен. Но и это не успокоило общество, носились слухи, что Шуйского убьют то на Николу летнего, то на Вознесение. Единственное, что могло спасти царя, так это успех дела, порученного им племяннику Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, направленному в Новгород для ведения переговоров со шведскими послами об оказании военной помощи и для мобилизации русских северных земель на борьбу с Тушинским вором.

Еще в феврале 1607 года шведский король Карл IX предлагал свою помощь Василию Шуйскому в борьбе с Лжедмитрием и его польскими покровителями, но царь, не желая окончательного разрыва с польским королем, отклонял все предложения, и только реальная угроза потери власти заставила его пойти на этот весьма рискованный шаг. Миссия Скопина была достаточно сложна: северо-запад Руси подвергся влиянию самозванца не в меньшей степени, чем вся страна. Особенно острую форму приобрело противостояние сторон в Пскове, где власть захватили «меньшие люди»: стрельцы, казаки, городская чернь. Арестовав воеводу Петра Шереметева и других знатных граждан, они подвергли ограблению не только их имения, но и церковное имущество. Узнав о бунте, к ним на подмогу из Тушина прибыл отряд, возглавляемый дворянином Федором Плещеевым, приход которого ознаменовался массовыми расправами. Бывший воевода был задушен в тюрьме, других сторонников Шуйского пытали, казнили, сажали на кол. В обстановке всеобщего смятения случился пожар, уничтоживший добрую часть города. Поджигателями объявили дворян и богатых горожан, что дало возможность приверженцам Тушинского вора вылить на них свою ненависть через грабежи, изнасилования, убийства.

Жители Иван-города и Орешка принесли присягу Лжедмитрию, новгородцы колебались, в связи с чем Скопин-Шуйский, опасаясь предательства, покинул Новгород и направился в Швецию для ведения переговоров. Только благодаря активному вмешательству новгородского митрополита Исидора сторонники московского царя взяли верх, и городские старосты, догнав Скопина уже в устье Невы, попросили его вернуться, обещая всяческую помощь в борьбе с самозванцем. Но тут возникла новая опасность — пришло известие, что на Новгород движется толпа поляков и русских изменников во главе с полковником Кернозицким. Выступить против него вызвался второй новгородский воевода, Михаил Татищев, личность во многом противоречивая, но, бесспорно, честолюбивая и корыстная. За непродолжительное пребывание в городе он успел нажить себе массу недоброжелателей. Они-то и донесли, что Татищев замыслил измену. Скопин-Шуйский ничего лучшего не придумал, как в присутствии самого обвиняемого публично огласить донос, что вызвало всплеск эмоций, завершившийся тут же грязным и кровавым самосудом (январь 1609 г.). Прямых доказательств измены Татищева не было ни тогда, ни сейчас, но косвенно донос подтвердился переходом на сторону самозванца большого количества служилых людей, находившихся у него в подчинении. В результате против наступающих поляков новгородцы смогли выставить лишь плохо организованные крестьянские ополчения. Однако, прослышав, что на помощь Новгороду идут шведские наемники, Кернозицкий проявил осторожность и отошел к Старой Руссе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.