215. Россия-диаспора. Ксения Мяло и Зеев Жаботинский. Надо ли жить метеком
215. Россия-диаспора. Ксения Мяло и Зеев Жаботинский. Надо ли жить метеком
— Если новая европейская цивилизация в ее фазе критического самопреодоления обрела практическую реальность, то и Россия нашла способ обнаружения себя в Мире. Стало возможным сдвинуть с места цивилизацию, иначе обреченную на непреодолимый циклизм. За все это расплачивались окольными блужданиями и катастрофичными корректировками. Там, где кресты пересеклись, возник контур «цивилизации Россия». Обреченная оставаться прелюдией Европы и вскоре пропасть, она открыла ресурс самоудержания, надолго застряв в промежуточной роли. Но перестав быть европейской прелюдией, Россия становилась чем-то уже совершенно иным.
— Но Россия более не субъект. «Россия страдала», «Россия пыталась» — все это лишено смысла. 1991–1993 годы — достаточное основание запретить обороты речи, предполагающие, будто Россия еще что-то решает. Мы не решали ничего, хоть могли. Оказалось, что Россия была Россией в еще более несовместимых смыслах, чем Франция. Мы не дали ей стать суверенным субъектом — и нет смысла впредь говорить о «России».
— Ну почему? В пределах Российской империи Россия — субъект. Я имею в виду нетождественные, но взаимно пересекающиеся аспекты вступления в новое состояние — да, оно не состоялось. Но люди, которые в рамках нашего пространства все это делали, — люди не фикция!
Каждая из цивилизаций в той или иной степени катастрофична и гибельна. Свойство человеческого существования — протекать в виде смены типов гибельного развития. Всю историю цивилизаций нетрудно представить эволюцией гибельности. У этого не меньше оснований, чем представлять ее эволюцией прогресса или степеней свободы.
— Мы и находимся в ситуации реального выбора гибельности. Но может быть, сперва восстановим утраченное, а потом станем решать дальнейшие проблемы?
Давай рассуждать, как Жаботинский[52]: евреи вечно спорят об идеях, и как только восстановим Израиль, говорил Жаботинский, мы немедленно начнем дебаты по всем позициям. Но до восстановления ничто из этого нас не интересует. Капиталистическое или коммунистическое государство строить, когда нет никакого, — все это нас не касается. Нужна своя страна, и только внутри нее дискуссии получат смысл. Не пора ли и русским так рассуждать о России?
— Я понимаю тебя. Но для Жаботинского выбор еврея был в том, чтобы создать государство или быть обреченными на вечную угрозу истребления.
— Русские в нынешней России так же в диаспоре и так же перед вечной угрозой. РФ не государство русских, это ясно. Когда Ксения Мяло[53] говорит «мы метеки», она права, хоть я с ней спорю, — мы вправду метеки. В конце концов и я готов стать метеком. Но только пусть помнят, что метеки опасны.
— Между прочим, этим ты не сделал никому одолжения. Твоя позиция заслуживает обсуждения. Если Мяло говорит, что мы только метеки, а ты говоришь: я готов жить в качестве метека, то эта позиция заслуживает быть выслушанной.
— Да, но затем и у меня спросят — где твой полис, метек? Я не готов ждать мессию, который восстановит мое государство. Я хочу самоопределиться по отношению к России.
— Я понимаю. Тут опять возникает спор, состоящий в том, в каком смысле можно говорить о советских людях как о русских?
— О, это весьма упростит вопрос.
— Я бы сказал, несколько дисциплинирует. Я не ответ тебе зашифровал в виде вопроса — я действительно ставлю такой вопрос. Русские стали русскими в силу того, как собралось пространство России в мировом процессе. Они являются русскими либо в качестве подданных державы, либо в качестве субъектов русских цивилизаций — выбирай.
— Но вторые не состоялись и остались в потенции. Реально русские определились внутри миродержавия. Пушкина не было в рамках вариантных русских цивилизаций, он жил и умер в Российской империи и немыслим вне ее. Не бывало новгородского или кубанского Пушкина.
— Это правильно, но на Пушкине не все кончено. Я говорю о русских же цивилизациях. Об урало-сибирской, северной…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.