Часть 12. Теология убийства. Фашизм: идут съемки

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть 12. Теология убийства. Фашизм: идут съемки

175. Демократическая глухота. Убийство узурпирует политическую повестку

— Момент моих европейских впечатлений — самообновление и выход на арену фашизма. Смотрел телепередачи и его узнавал в физиономиях, в словах, в жестах… Фальшивый ход банального мышления: сопоставлять неофашистские марши с Веймарской республикой — гляди, как похоже! Нет, похожа природа неподготовленности. Это не «тот» фашизм, а мутация, возникающая при смене в составе проблем.

Нечто низменное в нас монополизирует неопознанные проблемы. Там, где проблемы не названы их собственным именем, по отношению к ним складывается демократическая глухота. Демократы слушают сами себя и не слышат ничьих голосов больше. Тогда низменное, выступив в облике убийства, узурпирует неопознанную повестку, закрывая подход к решаемости. Убийство захватывает сложную повестку дня и, упростив ее до вопроса жизни или смерти, монополизирует.

Мутации фашизма связаны с узурпацией состава проблем, затрагивающих основания человека. Когда человек снова загнан обстоятельствами в ту праситуацию, где он когда-то познал себя обреченным, он отвечает на обреченность странным образом. Позывом перенести обреченность на другого и спасти себя его вычерком. Убийство остро проблемно, вот где страшная вещь. Здесь мутации фашизма не размежеваны с мутациями сталинизма.

Эта праситуация сейчас выступает заново: обреченность Homo, который располагает техникой всемогущества, но в воспреемниках у нее есть только убийство.

С убийством надо поработать как с понятием «человеко показанным». Тут мало Фрейда и Лоренца; недовольно наблюдений над агрессивностью, эволюционно заложенной в человеке. Убийство связано с неизвестной нам исходной аэволюционной проблемой. Там, где обреченность выступает в формах, непреодолимых для набора эволюционных средств, она замещается убийством как чем-то человеческим.

Когда христианство, преломившись в безумно реалистичную концепцию Павла — концепцию организации власти на последние времена, — вышло из катакомб в эпоху христианских империй, как оно этого достигло? Как человек новоевропейской цивилизации достиг баланса прогресса, приемлемой оборотной стороной коего (не станем делать вид, что это не так) является избирательная гибель некоторых?

Все, чего достигла эта цивилизация — революцией, техникой, колониальной экспансией, — началось с того, что христианам запретили убивать друг друга по воскресеньям. Но на этот раз избирательная гибель не сработает. Раз не годится она, что годится — примирение и согласие? Станем жить сообща, включая потомков, в тесном до невыносимости Мире? Но ведь никто на это решение не вышел, и мы не знаем, как выйти. Значит сюда, в этот зазор, в эту расселину, непременно просочится убийство. В России снова проигрывается праситуация Homo sapiens.

Путь шел через табу на убийство своих и свободы убийства не-своих, чужих. Через идею упразднения убийства созданием аэволюционного родства в человечестве. И перешел к восхождению, равнозначному избирательной гибели. А сегодня куда? К чему нам теперь вернуться?

К табу на убийство своих, а следовательно, к новой свободе на убийство чужих? К оживлению внутри глобализации страшного слова наш, которое заранее предвещает расправу, а стало быть, кровь? Надо иметь элементарное мужество признать, что конец избирательной гибели равен концу истории как восхождения, как бытия в форме экспоненты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.