Глава 2. Шестой Вселенский Собор

Глава 2. Шестой Вселенский Собор

Едва внешние условия позволили уделить время для решения внутренних проблем, император обратился к вопросу раскола Церкви. 10 сентября 678 г. он направил письмо Римскому епископу Домну (676–678), позволяющее не только раскрыть некоторые неявные нюансы межцерковных отношений и мотивацию сторон, но и беспристрастно оценить столь часто хулимый «Типос» императора Константа II.

«Ваше отеческое блаженство знает, как и большинство вашей святейшей церкви нашего древнего Рима, что с того самого времени, как Бог повелел нам самодержавно царствовать, много раз некоторые заявляли желание возбудить движение и прения между частями вашей святейшей церкви и затем между частями всей Святейшей Великой Церкви Божьей, по поводу спорных выражений в одном из догматов благочестия. Но мы препятствовали этому, почитая это неблаговременным, и зная, что из частного прения не только не может произойти согласия относительно спорного предмета, но зло только увеличится».

Из этих слов совершенно очевидно, что императором двигал тот же мотив, который ранее был озвучен в «Типосе» Константа II. Как отец, так и сын крайне негативно относились к частным спорам по такому важному предмету, как тайна Боговоплощения. Конечно, рецепт преодоления раскола был известен — Вселенский Собор. Но в условиях тяжелейшей войны его созыв был едва ли возможен. Наконец, как посчитал Константин IV, время для Вселенского собрания пришло: «Мы поручили себя Богу нашему, провидящему лучшее о нас, в полной уверенности, что в то время, когда Его благость повелит быть исправлению самого существенного, Он дарует нам благоприятные обстоятельства для общего собрания обоих престолов, дабы, сообразуясь с определениями пяти Соборов и объяснениями Святых Отцов, они достигли непоколебимого убеждения и соединились в единые уста и единое сердце для прославления пречестного имени Бога нашего»[758]. Благоприятные обстоятельства наступили, и поэтому император повелел собрать его.

Почему же это объяснение, данное в письме Римскому епископу, посчиталось благозвучным, а аналогичная мысль, изложенная ранее в «Типосе», подверглась остракизму со стороны апостолика? По-видимому, главным образом, по той причине, что в этот раз император запросил мнение понтифика по данному вопросу, а не пытался поставить его, как говорится, «перед фактом».

Впрочем, Константин IV многого и не обещает папе. Как следует из послания, он лишь заранее не пытается предугадать, чем завершится обсуждение догматического вопроса и гарантирует, что посланцам папы будет обеспечена возможность высказать мнение апостолика. «Настоящая наша благочестивая грамота будет охраною для тех, кои придут от лица Вашего престола. Свидетель Бог Вседержитель, что мы не относимся пристрастно к какой-либо части Церкви: мы сохраним равенство той и другой, никоим образом и ни в чём не делая принуждения тем, кои присланы будут от Вас, примем их со всякой честью, подобающим почётом».

Как истинный глава Кафолической Церкви, царь беспристрастно и объективно размышляет о причинах раскола, не пытаясь переложить вину на кого-то, но и не скрывая некоторых весьма неприятных для Рима обстоятельств. Так, император недвусмысленно отмечает, что вина в прекращении общения Римской и Константинопольской церквей лежит не только на восточных патриархах, но и на некоторых понтификах, мнение и поведение которых кажутся ему сомнительными.

«Как здешний святейший и блаженнейший патриарх (Константинопольский. — А.В.), так и святейший патриарх Феополя (Антиохии. — А.В.) Макарий, с большой твердостью настаивали на исключении из диптихов блаженнейшего Виталиана, говоря, что Гонорий поминается ради чести Апостольского престола древнего Рима; затем не принимать в поминание бывших после патриархов упомянутой святейшей Римской церкви до тех пор, пока не состоится исследование и соглашение относительно возбуждающих разногласие между обоими престолами выражений. Наконец, и ваше отеческое блаженство подобным же образом поминать только впоследствии». Правда, тут же замечает Константин IV, он сам настоял на том, чтобы Виталиана не исключали из диптихов. «С одной стороны, потому, что мы сохраняем полное равенство и считаем тех и других православными, с другой стороны — ради оказанной упомянутым Виталианом при жизни любви к нам во время восстания наших гонителей»[759].

Пообещав обеспечить личную безопасность всех участников грядущего Вселенского собрания и возможность всем заинтересованным лицам высказать свою позицию по вопросу о волях и энергиях в Христе, император ни на йоту не уклонился от своего слова. И если потребуется охарактеризовать Шестой Вселенский Собор одним словом, то, наверное, наиболее удачно будет указать на отсутствие в его деяниях какой-либо заданности.

Здесь следует обратить внимание на одну важнейшую деталь, органично присущую практически всем императорам Византии, имевшим касательство к церковным спорам и нестроениям. В отличие от церковных партий, для которых их оппоненты, как еретики, казались уже отпавшими от Церкви, императоры считали ересь болезнью внутри Церкви. По этой причине цари, как посредники и арбитры, желали не полного низвержения падших или заблудших, а воссоединения двух расторгнутых спором частей Кафолической Церкви. Это, как справедливо замечают, далеко не всегда со слепой неизбежностью вело к вероучительному компромиссу — способу, довольно часто используемому в предыдущие годы, но почти всегда несколько умаляло победу победившей церковной партии. Как правило, римские императоры требовали от неё принять кающихся еретиков в лоно Церкви и дать им достойное место.

И в данном случае Константин IV проводил ту же политику, что и его предшественники. Для умиротворения Церкви он был готов принять раскаявшихся еретиков. Но для обеспечения истины, для торжества православного вероисповедания император был готов пожертвовать самым близким и дорогим. Далеко не спонтанно, отдавая отчёт своим словам, он пообещал папе Агафону (678–681) анафематствовать собственного отца, императора Константа II, если выяснится, что тот что-то изменил в вере[760]. Но скажем, немного забегая вперёд, что до этого дело, конечно, не дошло.

Нередко говорят, что Константин IV являлся глубоко православным человеком. Однако это утверждение справедливо и в отношении его царственного отца, волей обстоятельств вынужденного отказаться от соборного обсуждения существа вопроса и склонившегося к временному компромиссу. В ситуации, когда никто наперед не мог сказать, на чьей стороне истина, очень многое решали внешне субъективные факторы: личность спорящих, обстоятельства времени, симпатии и антипатии, сила характера самих василевсов, юный возраст Константа II и т. п. И если сегодня мы не умеем замечать эти аспекты и давать им верную оценку, то современники царей были куда более внимательными, отдавая «должное должному». В защиту Константа II достаточно привести тот факт, что к началу Шестого Вселенского Собора монофелитство как ересь почти изжила себя на Востоке и имела некоторых сторонников только в Антиохии. Константинопольский патриарх Георгий (679–686) хотя и сочувствовал монофелитству, но ясно осознавал его прошлость. Таким образом, в целом царь оказался правым: Церковь действительно переборола внутри себя эту ересь, и оставалось лишь публично засвидетельствовать её кончину.

Конечно, невмешательство императора Константина IV в существо прений вовсе не означало полного вероисповедального индифферентизма царя. Сам по себе факт обращения к Римскому епископу с предложением обсудить спорные формулы уже значил очень многое для опытных людей и позволял без труда понять, к какой вероисповедальной формуле император более расположен. Папа Агафон с энтузиазмом принял предложение императора, прекрасно понимая и одобряя его позицию, а также отдавая должное тактичности царя. Надо полагать, что если бы у апостолика возникли сомнения в православности взглядов Константина IV, он мог вообще отказаться от обсуждения данного вопроса. Ссылаясь, например, по образцу некоторых своих предшественников, на то, что вопрос по существу уже решён в Риме, и Константинополю достаточно просто подписаться под той формулой, которая была сформулирована на Западе. Эта ситуация совсем не кажется вымышленной или искусственно надуманной, если мы вспомним обстоятельства, при которых проходили Третий и Четвёртый Вселенские Соборы, и позицию римских легатов.

Но, повторимся, в те дни никто не мог гарантированно сказать, чем закончатся богословские дебаты. Поскольку предыдущие события создали впечатление, будто бы весь Восток заражен монофелитством и пребывает в ереси по сей день, папа решил усилить свою позицию и продемонстрировать восточным архиереям единую, дружную и выверенную позицию всего Запада. В 680 г. он с разрешения императора созвал на Собор в Риме всех западных епископов, включая архиереев из лангобардов, франков, славян, готов, бретонцев — всего 125 архипастырей[761]. Поэтому под его посланием Константину IV значатся подписи Ювеналия, епископа Албанского, Адеодата, епископа Галльского, Кириака, епископа Поленского из Истрии, и других Истрийских архиереев — Андрея Вейентанского, Бенената Опитергийского, Урсиниана, епископа Падуанского и других «варварских» епископов[762].

Вместе с тем папа не собирался зримо сдавать свои позиции, и созванный им Собор анафематствовал всех «сомнительных» Константинопольских патриархов (Сергия, Павла, Петра, Пирра), а заодно и Александрийского патриарха Кира, реципировав определения Латеранского собора папы св. Мартина. После этого определился состав делегации в Константинополь. Непосредственно Апостолика представляли его легаты пресвитеры Феодор и Георгий, а также диакон Иоанн. Помимо них на Собор прибыли и представители западного епископата (небывалый случай!) — итальянские архиереи Абундаций Патернский, Иоанн из Реджио и Иоанн из Порта Римского. Наконец, завершали делегацию, насчитывающую 10 персон, пресвитер Феодор, представитель Равеннской церкви и четыре греческих монаха.

По-видимому, первоначально у императора не было намерения созвать Вселенский Собор — в его послании папе речь шла о некой «конференции» Римского епископа и Константинопольского патриарха. Но, когда 7 ноября 680 г. епископы собрались в зале царского дворца, именуемой «Труллой», выяснилось, что вся Кафолическая Церковь представлена на этом собрании. И собрание торжественно начало именовать себя «Вселенским Собором». Как это нередко случалось ранее, число Отцов Собора не оставалось неизменным и постоянно возрастало: к концу работы Собора их насчитывалось 174 человека. Первые 12 заседаний Собора проходили под председательством самого царя Константина IV, уделившего вопросу церковного раскола много времени. И, очевидно, благодаря позиции царя Собор в буквальном смысле этого слова явил собой замечательный образец «соборной» мысли[763].

Уже на первых заседаниях Собора, на которых началось исследование дела, наглядно обнаружилось монофелитство Антиохийского патриарха Макария. Но и он, обратившись с просьбой к царю, получил возможность представить доказательства истинности своей позиции[764]. Но когда он и его сторонники представили списки свидетельств (всего три свидетельства), римские легаты дружно заявили, что списки — подложны (в частности, письмо Константинопольского патриарха Мина папе Вигилию), и попросили принести из патриаршей библиотеки подлинные документы[765].

Не желая насиловать волю присутствовавших Отцов, император предоставил перерыв на 2 месяца, в течение которых участники изучали представленные свидетельства Учителей и Отцов Церкви. Лишь 7 марта 681 г. Собор вновь собрался на очередное официальное заседание. В последующих затем прениях о том, насколько истинны представленные списки со святоотеческих трудов, авторитет Римской церкви вновь решил дело, и опять не без помощи царя. Император напрямую спросил Георгия, Константинопольского патриарха, и Макария, Антиохийского архиерея, насколько те согласны с определениями Римского собора папы Агафона. Вслед за патриархом Георгием один за другим восточные епископы начали заявлять о своём согласии с посланием Апостолика. Но тут Собор «споткнулся» на епископе Мелитинском Феодосии, который предложил прочесть монофелитскую грамоту, составленную в ближнем окружении патриарха Макария. Однако остальные антиохийцы, не желая разделять обвинения в ереси, выступили и заявили, будто грамота, на которую ссылается Мелитинский епископ, составлена без их участия, а сами они исповедуют веру православно, как папа Агафон и Римский собор.

Фактически, после этого уже стало ясно, что как таковой раскол в Церкви не существует, не считая, конечно, небольшой группы антиохийцев, исповедующих монофелитство. Желая исключить видимые проявления былого недоверия к Риму, Константинопольский патриарх Георгий обратился к императору с просьбой включить Римского папу Виталиана в диптихи: «Потому что твоя богомудрая кротость тотчас находит соединяющихся с Кафолической Церковью и отделяющихся от неё из-за лица».

Когда император Константин IV дал согласие, Собор радостно провозгласил: «Константину, великому императору, многая лета! Православному императору многая лета! Защитнику Православия многая лета! Императору-примирителю многая лета! Новому Константину Великому многая лета! Новому Феодосию Великому многая лета! Новому Маркиану императору многая лета! Новому Юстиниану императору многая лета! Мы — рабы императора!». И лишь затем последовали славословия в адрес папы Агафона, патриарха Георгия и императорского синклита[766].

Последующие заседания вплоть до двенадцатого были полностью посвящены изобличению Антиохийского патриарха Макария и его ученика, пресвитера Стефана, не желавших принять учение о двух волях в Христе. Примечательно также, что среди святоотеческих свидетельств, приведённых на Соборе против монофелитства, было зачитано сочинение императора св. Юстиниана Великого против несториан и акефалов[767]. Тем самым, спустя столетие Церковь публично признала его заслуги, как богослова, безупречного с точки зрения Православия. В конце концов, патриарх Макарий был лишён своего сана, как еретик, а на его место антиохийцы избрали патриархом Феофана.

На 12-м заседании Собора Отцы приступили к изучению послания Константинопольского патриарха Сергия к папе Гонорию, а затем обратное послание Апостолика своему Константинопольскому собрату. Но самое яркое событие случилось на следующем, 13-м заседании Собора, 28 марта 681 г. Царским сановникам, председательствующим на заседании вместо отсутствующего императора, Собор торжественно объявил: «Мы рассматривали догматические послания, написанные Сергием, бывшим патриархом сего богохранимого царствующего города, к Киру, бывшему тогда епископом Фасидским, и Гонорию, бывшему папе древнего Рима, а также ответное послание сего последнего, т. е. Гонория, к тому Сергию, и, нашедши, что они совершенно чужды апостольскому учению и определениям Святых Соборов и всех славных Святых Отцов, а следуют лжеучениям еретиков, совершенно отвергаем их и гнушаемся как душевредных. Нечестивых догматов их мы отвращаемся, а имена их присудили исключить из Святой Церкви Божией, а именно имена: Сергия, Кира, Павла и Петра, потом Феодора, бывшего епископа Фаранского. Кроме того, мы находим нужным вместе с ними извергнуть из Святой Церкви Божией и предать анафеме Гонория, бывшего папу древнего Рима»[768].

Конечно, это было нерядовым событием: Отцы Шестого Собора «одним махом» признали еретиками трёх Константинопольских патриархов, Александрийского и самого Римского епископа — небывалый случай в истории Церкви! Понятно, что, опасаясь ошибки, царские сановники предложили ещё раз произвести следствие над архиереями, над чьей головой надвигались такие страшные обвинения. Не исключено, что император, до сведения которого доводили обо всех событиях на Соборе, попытался смягчить удар и дал шанс Риму найти доводы в защиту папы Гонория.

Следствие открылось немедленно, но лекарство едва не оказалось хуже болезни. После того, как было зачитано письмо Константинопольского патриарха Петра к папе Виталиану, все обратили внимание на следующую фразу: «Письмо вашего единодушного и святого братства доставило нам духовную радость». И тень анафемы скользнула уже над именем папы Виталиана. Римские легаты стали убеждать Отцов Собора в том, что послание Петра содержало лишь отрывочные сведения и папа Виталиан был введен им в заблуждение. Ситуацию спасли царские сановники, предложившие прекратить чтение посланий папы Виталиана и писем к нему, с чем Собор послушно согласился[769]. Трудно отделаться от мысли, что и в этот раз добрая память царя о помощи, которую ему некогда оказал папа Виталиан, спасла умершего понтифика от позора и отлучения от Церкви.

Пасхальная неделя 681 г. ознаменовалась восстановлением отношений между Константинопольским патриархом и Римским епископом. Папский легат, епископ Портоский Иоанн сослужил вместе с Константинопольским патриархом Георгием по-латыни. А император принял решение об отмене платы, ранее официально взимаемой в пользу государственной казны после утверждения императором кандидатуры очередного понтифика. Этот первый прецедент отказа императора от своего права утверждать нового папу, избранного на Римскую кафедру, впоследствии будет широко использоваться Западом, чтобы отстоять независимость Апостолика от Константинополя[770].

Но на следующем заседании вопрос об анафематствовании архиереев не рассматривался — очевидно, в это время шли непубличные переговоры об их посмертной судьбе. Пользуясь случаем, римские легаты произнесли анафемы на «Три главы», чем подтвердили истинность определений Пятого Вселенского Собора и богословскую правоту императора св. Юстиниана Великого.

На 15-м заседании Собора произошёл интересный случай, прецедентов которому не найти во всей истории Вселенских Соборов. Некий монах Полихроний, уже далеко не молодой человек, исповедник монофелитства, пожелал проверить истинность своей веры опытным путём. Он явился на Собор и предложил положить написанное им вероисповедание на мертвеца, уверяя, что при имени Иисуса Христа тот воскреснет. При отрицательном результате он отдавал себя на суд Собора. Конечно, ничего хорошего для Полихрония из этого «опыта» не получилось — мертвец не воскрес, и монофелитство не подтвердило своей истинности таким способом. Полихроний был анафематствован Собором и лишён священнического сана[771].

Развязка интриги произошла на 16-м заседании, когда под конец (видимо, вопрос об анафематствовании патриархов и папы ещё не был решён окончательно) Константинопольский патриарх Георгий обратился с просьбой к Отцам: «Я и некоторые из приближённых к моему престолу блаженнейших епископов просим некоторого снисхождения, чтобы, если можно, не анафематствовать в восклицаниях лиц по именам, т. е. Сергия, Пирра, Павла, и Петра». Согласно «Деяниям», Отцы единодушно воскликнули: «Тех, которые однажды оказались осужденными и по нашему приговору уже исключены из священных диптихов, нужно анафематствовать и в восклицаниях по именам». Но именно эта фраза об «уже осужденных и исключенных из диптихов» позволяет усомниться, будто данный возглас принадлежал всем присутствовавшим Отцам. Ведь никто, кроме Рима, не рассматривал до этого соборно вопрос о монофелитстве и не исключал, естественно, Константинопольских патриархов из диптихов. А сделано это было на Римском соборе 648 г. при папе Теодоре I (642–649), на котором были анафематствованы патриархи Пирр и Павел, и Латеранском соборе 649 г., где провозглашены анафемы против всех указанных выше лиц. Римский собор 680 г. папы Агафона лишь подвёл окончательные итоги борьбы Западной церкви с монофелитами, признав все предыдущие соборы истинными[772].

Очевидно, что категоричный отказ смягчить посмертную участь восточных патриархов прозвучал из уст римских легатов, а Отцы Собора приняли его. Но, отказывая в просьбе собрату своего понтифика, римляне, видимо, до конца надеялись, что папу Гонория эта чаша минует. Если так, то их ждало быстрое разочарование. Как и на предыдущих заседаниях, Собор единогласно воскликнул славословия в адрес императора Константина IV: «Многие лета Стражу Православия! Господи, сохрани Утверждение Церквей! Господи, спаси Стража веры!», а затем анафематствовал поочередно патриархов Сергия, Пирра, Павла, Петра, Кира, Макария, остальных еретиков, выявленных Собором, и… папу Гонория[773].

Последнее, восемнадцатое заседание, прошло опять под председательством царя, заслуженно принявшего славословия в свой адрес и имевшего удовольствие насладиться своей победой над ересью. Засвидетельствовав своими подписями Символ веры, участники Шестого Собора отдали дань чести императору, роль которого в преодолении ереси и умиротворении Церкви для всех была очевидна. «Многая лета императору! Ты сделал ясною всецелость двух естеств Христа, Бога нашего. Господи, сохрани светильник мира! Константину, новому Маркиану, вечная память! Константину, новому Юстиниану, вечная память! Ты изгнал всех еретиков! Господи, сохрани низложившего еретиков! Да сохранит Бог державу вашу! Ваша жизнь — православных жизнь! Царь Небесный, сохрани земного! Тобой умиротворена Вселенская Церковь!». А затем вновь посыпались анафемы в адрес Сергия, Гонория, Павла, Петра, Пирра, Кира, Макария, Похрония, Стефана[774].

И вновь: «Многая лета императору! Христолюбивому императору многая лета! Господи, сохрани благочестивого императора христиан! Ты утвердил Православие! Вечная память императору! Вечно да пребудет царство ваше!»[775]

По окончании заседаний Отцы направили в адрес императора Константина IV приветственное послание, полностью проникнутое благодарностью царю за низвержение ереси и наполненное чествованиями его имени. «Христолюбивый император! Приняв по достоинству от Десницы, всё сотворившей и содержащей, диадему самодержавной власти, ты любишь воздавать воцарившему тебя Богу человеколюбием и кротостью, постоянным усердием к вере и правотою; ибо ты знаешь, что Он умилостивляет такими дарами, которыми любит чествоваться. Какое принесение даров с вашей стороны приличнее Богу, как не пламенное изъявление любви к Нему и веры и умиренное чрез вас состояние святых церквей? Поэтому-то и совершил ты столько много подвигов сверх тех, которые у тебя есть, чтобы привести к единомыслию отступников. И вы царствуете чрез Христа мирно, и Христос любит подавать чрез вас мир Своим церквам»[776].

В другом документе «Деяний» Собора Отцы сравнивают императора с Римским епископом. И хотя никто из Отцов даже не думал ставить под сомнение заслугу Рима в преодолении монофелитства, но в своём послании папе Агафону они уточняют: «Будучи просвещёнными Духом Святым и руководясь вашими наставлениями, мы отвергли негодные догматы нечестия, уравнявши прямой путь Православия, причём во всём богомудро сочувствовал нам и руководил нами благочестивейший и светлейший наш император Константин»[777]. И опять оценка того, какой подвиг веры совершил император: «Мы остановили распространение исполненного многих заблуждений мнения недавно появившейся ереси после того, как нам дал пример в догматах Константин, божественно царствующий и милостиво управляющий скипетрами»[778].

После этого Святые Отцы обратились к императору с просьбой утвердить соборные определения, и царь согласился, уточнив, однако, что архиепископ Сардинии Китонат был ложно обвинён в сопротивлении императорской власти, а потому должен быть восстановлен в церковном общении. Собор воскликнул: «Просим богомудрую державу государя, для большего обеспечения и утверждения православной веры, выдать пяти патриаршим престолам списки с прочитанного в присутствии вашей светлейшей державы определения за подписью членов Собора и с вашим благочестивым подписанием». Константин ответил: «То, о чём просил теперь ваш Святой и Вселенский Собор, благочестиво исполним»[779].

Соборные акты были направлены в Рим для утверждения папой Агафоном, но тот умер, не дождавшись возвращения своих легатов. Утвердить соборные акты со стороны Римской церкви пришлось уже папе Льву II (682–683). Конечно, ему крайне неприятно было признавать еретиком одного из своих предшественников, особенно после известного послания папы Агафона, в котором тот утверждал непогрешимость Римского епископа, как прямого преемника святого апостола Петра. Но вина Гонория была настолько для всех очевидна, что деваться было некуда, и папа Лев анафематствовал и его. И хотя впоследствии и он, и другие понтифики многое сделали, чтобы «дипломатически» интерпретировать соборный приговор 681 г., факт остаётся фактом — вплоть до разделения Церквей каждый апостолик, входя на престол, анафематствовал Гонория наравне с другими еретиками[780]. И великое значение Шестого Собора заключается и в том, что его решения в корне подорвали основания для присвоения Римом себе высших административно-церковных и судебных полномочий.

Ещё одна особенность, на этот раз печальная, отличает Шестой Собор. Хотя его определения — суть плод творчества св. Максима Исповедника и папы св. Мартина, но нигде в соборных актах эти светильники Православия не упоминаются. Очевидно, как пострадавшие не за веру, а за совершение государственных преступлений. Едва ли Отцы Собора сами верили в этот факт, но тем не менее, ради ли величия императорского достоинства, либо не желая напоминать о суровой расправе, случившейся над святыми при царе Константе II, они не посмели упомянуть их.

Так завершил свою работу один из величайших Соборов в истории Кафолической Церкви. Первый из бывших до него Вселенских собраний, где никто из присутствовавших Отцов не мог пожаловаться на насилие или плохую организацию. Где все, желавшие того, были услышаны. Нет никаких сомнений в том, что это было достигнуто исключительно вследствие мудрой и продуманной позиции императора, благодаря его такту, выдержке и терпению. Тем не менее, в отличие от своих царственных предшественников — организаторов Вселенских Соборов, император Константин IV не был прославлен Кафолической Церковью.

Но, как ни странно, этот факт, возможно, несколько обедняющий заслуги царя перед христианством, только подчёркивает достоинство бывших до него василевсов. Дело в том, что до сих пор в литературе бытует упорное мнение, будто бы остальные царственные организаторы Вселенских Соборов (св. Константин Великий, св. Феодосий Старший, св. Феодосий Младший, св. Маркиан и св. Пульхерия, св. Юстиниан Великий, св. Ирина) были прославлены Церковью исключительно за эту заслугу, вне зависимости от своих личных духовных подвигов. И, видимо, Господу так было угодно, чтобы на примере императора Константина IV и его сына императора Юстиниана II (немного забежим вперёд) эта нелепая точка зрения полностью доказала свою несостоятельность. Что же касается причин того, что благочестивый царь не был прославлен, то можно напомнить неприятную историю с его братьями. Возможно, и очень даже вероятно, что этот эпизод имел решающее значение при оценке Церковью его личного благочестия.

Победа на Соборе, хотя и вселенская, грандиозная по последствиям, стала последней для императора. 14 сентября 685 г., будучи совсем молодым человеком 32 лет, император Константин IV скончался.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.