Глава пятая. Бернар Клервоский
Глава пятая. Бернар Клервоский
Он называл себя химерой своего века. Он был весь соткан из противоречий. Монах, которого редко видели в его обители, церковный служитель, вечно втянутый в политические дела, мирный человек, убеждавший тысячи других в необходимости сражаться и умирать за веру, — таким предстает перед нами Бернар, настоятель Клервоского монастыря.
Бернар появляется на исторической сцене в 1113 году. Он стучит в ворота монастыря Сито и выражает желание стать монахом. В сущности, обычный сюжет из жизнеописания средневековых святых. Однако история Бернара имеет свои особенности. Вместо того чтобы бежать от мира, он берет его с собой: убеждает тридцать своих друзей и родственников вступить в монастырь вместе с ним.
Родился Бернар в 1090 году. Он был третьим сыном Тесцелина де Труа Фонтен и его супруги Алеты де Монбар, довольно знатной семьи, владевшей землями неподалеку от Дижона. Братья Бернара состояли на военной службе у герцога Бургундского. Детство его ничем не омрачалось. Бернар искренне любил своих родителей, особенно мать, которая скончалась, когда он был еще подростком.
В начале двенадцатого века в больших семьях существовала традиция хотя бы одного отпрыска предназначать для церковного служения. Такую судьбу отец и определил для Бернара. Однако, когда он прибыл в цистерцианский монастырь Сито, его братья Ги, Жерар, Варфоломей, Андре и Нивар, а также его дядя Годри решили стать монахами вместе с ним. Ги к тому времени успел жениться, и у него были малютки-дочери, однако Бернар убедил брата оставить семью и присоединиться к нему. Мало того, он убедил жену Ги дать на это согласие и самой уйти в монастырь[23]. Такому энтузиазму было тесно в стенах одной обители. Через три года Бернар оставил Сито и основал свой собственный цистерцианский монастырь в Клерво, к северу от Дижона.
Не приходится сомневаться, что Бернар с юных лет обладал невероятным даром убеждения. Но как случилось, что этот глубоко набожный монах оказался вовлеченным в дела тамплиеров? На первый взгляд такая связь кажется довольно странной.
Однако, если присмотреться внимательней, дистанция, разделяющая Бернара Клервоского и рыцарей Храма, не столь уж и велика. Основатель Ордена тамплиеров Гуго де Пейн был родом из мест, расположенных неподалеку от владений семейства Бернара. Не исключено, что они были знакомы еще до того, как Бернар ушел в монастырь Сито. Не вызывает сомнений, что Бернар знал Гуго Шампаньского, который отказался от своего титула, чтобы вступить в Орден тамплиеров в Иерусалиме. В письме графу, датированном 1125 годом, Бернар сокрушается по поводу того, что Гуго решил ехать так далеко, чтобы посвятить себя служению Господу. Хотя такова, конечно же, воля Всевышнего, продолжает Бернар, ему будет не хватать графа, который всегда проявлял щедрость к цистерцианцам.
Первых храмовников и Бернара сильнейшим образом связывала общая принадлежность к миру нетитулованной родовой знати. Мужчины их круга обычно состояли на военной службе у своих сюзеренов. Они не отличались хорошим образованием: умели читать по-французски, но не знали латыни. При этом многие чувствовали неудовлетворенность той ролью, которую им приходилось играть в обществе. Церковь посылала им противоречивые сигналы: с одной стороны, запрещала убивать других христиан, с другой — чтила рыцарей как защитников слабых. К тому же литература того времени превозносила доблестных воинов, которым сопутствует удача. Рыцари знали, что успех в ратном деле служит ключом для продвижения в обществе.
Все это казалось справедливым для земной жизни — но тогда как быть с жизнью вечной?
Бернар понимал, что, как бы он этого ни хотел, все мужчины не станут монахами. А вот рыцарский орден, члены которого сражаются за Христа, может приблизиться к такому идеалу. Не исключено, что именно граф Гуго натолкнул Балдвина II, короля Иерусалима, на мысль, что тамплиерам следует обратиться к Бернару, чтобы тот, в свою очередь, убедил папу Иннокентия II[24] и высшую знать Европы в необходимости поддержать новый орден.
Бернар, если за что-то брался, никогда не останавливался на полпути. В 1129 году он присутствовал на соборе в Труа, где и состоялось официальное признание тамплиеров. Но еще до этого события он со свойственной ему страстностью выступил в защиту тамплиеров в своем сочинении «Похвала новому рыцарству»[25].
Сочинение это написано в форме послания Гуго де Пейну в ответ на его просьбу выступить с проповедью перед членами ордена. Оно вызывает некоторое замешательство у ученых: Бернар пишет подобно римскому военачальнику, который посылает своих центурионов на битву с варварами.
Вначале Бернар сравнивает рыцарей Храма с обычными, светскими рыцарями. Обычный рыцарь сражается и убивает ради собственного блага и славы. Он одевается как щеголь, носит длинные локоны и остроносые туфли, рукава модных одежд влачатся за ним, и сам он украшен золотом и каменьями. Бернар противопоставляет все это простому и удобному одеянию тамплиеров. Пышность одежды осуждается в обоих вариантах (на французском языке и на латыни) устава ордена, в чем можно усмотреть определенное влияние Бернара.
Но рассуждениями об одеянии Бернар еще только разогревается. Он идет дальше идеи крестоносцев о том, что сражение за Господа есть занятие, заслуживающее похвалы. Несколько раз в своем послании Бернар утверждает, что убийство врагов Господа — дело благое и смерть в битве с противниками христианской веры служит безусловным пропуском в рай. «Ибо смерть за Христа не есть грех, убиваешь ли ты или погибаешь сам, но добродетель великая и славная, — говорит Бернар и добавляет: — Если он убивает злодея, то не человекоубийство совершает, а, если можно так сказать, злоубийство»[26].
Мы видим здесь не только классический пример превращения врага в нечто нечеловеческое — Бернар еще высказывается и в том смысле, что смерть в бою открывает прямой путь в Царство небесное. «Если блаженны те, кто умирает во Господе, то насколько более велики те, кто умирает за Него?»[27] Даже те, кто совершил тяжелейшие преступления, могут обрести спасение — «нечестивцы, грабители святынь, насильники, убийцы, клятвопреступники и прелюбодеи». Бернар добавляет, что вступление в ряды тамплиеров — дело для всех выгодное. Европа будет рада избавиться от подобных людей, а защитники Святой земли с радостью их примут.[28]
Вряд ли из этих слов можно составить лестное мнение о той среде, из которой производился набор в Орден рыцарей Храма.
Воздав хвалу образу жизни и целям рыцарей, Бернар затем приглашает читателя в путешествие по главным святыням, посещаемым паломниками, среди которых Храм Соломона, Вифлеем, Назарет, Масличная гора, Иосафатская долина, Иордан, Голгофа, Гроб Господень и Вифания.
Итак, монах уверяет рыцарей, что убийство язычников не только позволительное, но и благое дело. Правда, в одном месте своего послания Бернар счел нужным умерить свой пыл — он замечает, что неверных не следует уничтожать, если под рукой имеется какой-нибудь другой способ предотвратить их нападения на паломников, однако все же будет лучше, если погибнет язычник, чем христианин[29].
Нет сомнения, что «Похвала новому рыцарству» вполне соответствует традициям крестоносцев. Еще за триста лет до Первого крестового похода Карл Великий завоевывал земли саксов под предлогом «обращения» язычников. Но Бернар не упоминает о возможности убеждения, когда ведет речь о сарацинах. Он недвусмысленно восхваляет их уничтожение.
Неужели это послание было призвано подбодрить храмовников, придать им твердости? Может быть, рыцари не были уверены в справедливости своего дела? Или слова Бернара предназначались для всего христианского мира, в том числе для тех, в ком сочетание рыцаря и монаха в одном лице вызывало тревогу? Бернар свидетельствует, что сочинил «Похвалу новому рыцарству» по настоянию Гуго де Пейна. Но кому же оно было адресовано на самом деле?
Не вызывает сомнений, что таким образом Бернар пытался обеспечить благожелательное отношение к ордену в Европе. Его сочинение очень напоминает призыв к вступлению в ряды рыцарей Храма. Сначала Бернар подчеркивает, насколько тамплиеры благороднее тех хлыщей, которые шатаются от замка к замку и причиняют кучу хлопот. Затем он сообщает, что Орден рыцарей Храма способен наставить на путь истинный даже отъявленных преступников — причем делает это вдали от Европы. И наконец, проводит читателя по местам паломничества, которых сам никогда не видел, но которые хорошо знакомы храмовникам. Так, он напоминает о том, почему рыцари-монахи столь необходимы. Ведь не хочет же христианский мир, чтобы библейские святыни оставались в руках язычников?
Зададим теперь себе вопрос: почему было важно, чтобы подобное обращение исходило от аббата Бернара? Почему бы с ним не выступить папе или хотя бы архиепископу?
Один из ответов на этот вопрос заключается в том, что с 1120 по 1147 год Бернар, настоятель монастыря Клерво, был, пожалуй, самым влиятельным человеком в христианском мире. Неистощимая страсть, с которой он некогда убедил своих друзей и родственников оставить мирскую жизнь ради строгого монашеского устава, теперь была обращена Бернаром на всю Европу. Он писал много и никогда не смягчал слов. К его советам прислушивались многие правители, он распекал других аббатов за отсутствие строгости и своими речами заставлял беспутных парижских школяров покидать очаги разврата и принимать монашество.
Вот уже тридцать с лишним лет я пытаюсь найти разгадку Бернара, но она ускользает от меня. Это была в высшей степени харизматическая личность. Он владел словом так, что перевод не способен передать воздействие его сочинений во всей полноте. Чтобы оценить его игру с языком, стоит изучить латынь. Его частная жизнь безупречна.
Но с другой стороны, он был чудовищно нетерпим. В свои письма он вкладывал столько недовольства, что люди цепенели от ужаса, увидев его печать на послании. В служении делу, которое он полагал правым, он шел до конца. Пример этого — назидательное послание тамплиерам. Еще один пример деяния, которого я не могу ему простить, — твердо выраженное Бернаром убеждение, что труд философа Пьера Абеляра надлежит осудить без всякой пощады.
Этот неумеренный энтузиазм в конце концов обратился против него самого в 1149 году, после неудачи Второго крестового похода, к которому он призывал. Первым признаком того, что события развиваются не так, как ему хотелось бы, стало известие о том, что некий монах по имени Радульф побуждал крестоносцев уничтожить всех евреев в Рейнланде. Бернар пришел в ужас и поспешил на место кровавых событий, чтобы остановить убийц. В значительной степени это ему удалось. Эфраим, еврей из Бонна, в то время еще ребенок, писал позднее: «Господь услышал наш плач, и обратил к нам Свой лик, и одарил нас милосердием Своим… Он послал доброго священника, чтимого всем духовенством Франции, имя которому Бернар Клервоский, дабы укротить злодеев. Вот что сказал им Бернар: „Хорошо, что вы выступаете против исмаилитов. Но тот из вас, кто захочет убить еврея, уподобится человеку, поднявшему руку на самого Иисуса“»[30].
Что же это был за человек? При жизни одни его считали святым, другие — наглецом, который повсюду сует свой нос. Как бы то ни было, вскоре после смерти Бернар Клервоский был канонизирован.
Многие порицали его за восхваление крестоносцев и нетерпимость к Пьеру Абеляру и другим философам. Одним из самых яростных хулителей Бернара был английский автор Уолтер Maп. В 1153 году, когда Бернар скончался, Maпy исполнилось только тринадцать лет; впоследствии связи с цистерцианскими монахами и восторженное отношение к Абеляру сделали его убежденным критиком аббата. Он называл Бернара Люцифером, сияющим ярче иных звезд на ночном небе, и сочинял истории о неудачных попытках настоятеля монастыря Клерво творить чудеса, в частности описал, как тот пытался воскресить умершего ребенка: «Магистр Бернар приказал принести тело в комнату, а затем удалил всех, и возлег на мальчика, и молился, а потом встал; но мальчик не восстал, он остался лежать, ибо был мертв. После чего я (Maп) заметил: „Он был самым злополучным монахом, ибо не доводилось мне прежде слышать, чтобы какой-то монах возлег на мальчика, и тот бы не встал сразу же после монаха“»[31].
Уолтер Maп нападал на тамплиеров, госпитальеров, евреев и еретиков, но наиболее ядовитые замечания он приберегал для цистерцианцев и их почитаемого настоятеля. Больше всего он сетовал не на испорченность или кощунственное поведение Бернара и — если брать шире — тамплиеров, а на их гордыню и жадность. Впрочем, такая характеристика сопровождала рыцарей Храма весь период существования ордена.
Бернар, возможно, не задумывался о своей славе и доходах — его гордыня заключалась в абсолютной убежденности в собственной правоте. Последовавшие за ним цистерцианцы смогли добиться больших успехов в накоплении ценностей и сбережении земель; впрочем, в этом они уже ничем не отличались от других монашеских орденов.
Какое бы мнение мы ни составили о Бернаре Клервоском, он был слишком сложной фигурой, чтобы подходить к нему упрощенно. В первой половине двенадцатого столетия он оказал сильнейшее влияние на общество, и, по моему убеждению, его личность до сей поры, несмотря на усилия многих исследователей, не получила удовлетворительного объяснения. Это весьма прискорбное обстоятельство, ибо без учета роли Бернара Клервоского невозможно понять и оценить первые годы существования Ордена тамплиеров и поразительный рост его мощи.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.