Внешняя политика

Внешняя политика

Из воспоминаний Федора Гавриловича Головкина:

На первом дипломатическом приеме, происходившем у нового государя, он обратился к присутствующим со словами: «Господа, я не унаследовал ссор моей матери и прошу вас сообщить об этом вашим дворам». Он сказал еще: «Я — солдат и не вмешиваюсь ни в администрацию, ни в политику…» О политике Павла I я скажу только следующее: когда обстоятельства заставляли его заниматься насущными интересами государства, он поневоле впадал всегда в политические ошибки Екатерины.

Из жизнеописания Павла I, составленного Георгом Танненбергом:

Павел ознаменовал начало своего царствования миролюбными распоряжениями, а не военными приготовлениями. Хотя победительные войска его прошли внутрь самой Персии, завоевали Ширван и известные Железные ворота[66] и неудержимыми шагами угрожали уже Кандагарской области[67], — однако ж он послал… повеление прекратить тотчас враждебные действия и персидскому государю доставить весть о дружелюбном его расположении. С радостью принял сокрушенный персианин великодушное предложение императора и, плененный высоким образом мыслей победителя своего, беспрекословно заключил мир, который хотя не стоил ему ни сажени земли, но Российской империи доставил все те выгоды, для получения коих великий дух Екатеринин поднял оружие. […] Екатериною повеленный и с деятельною ревностью производимый рекрутский набор Павел тотчас отменил, утешительно обнадеживая, что таковые наборы не скоро потребны будут потому, что император хочет всегда следовать плану, ограждать достоинство империи без войны и не расширяя пределов ее, что император всеми достохвальными способами стараться будет склонить все державы к дружбе с ним и между собою, удостоверить свет, что Российская держава, не прельщаясь завоеваниями, может только подвигнута быть любовью порядка и правосудия и что он тем более уповает достичь счастливейшего успеха в сих стараниях, как законное достояние империи на столь твердом основании стоит, что не легко может опасаться враждебного покушения.

Из «Путешествия в Петербург» Жана Франсуа Жоржеля:

Но что странно, так это его высокомерие, заносчивость и деспотизм по отношению ко всем державам. Дурное обращение с посланниками, несомненно, доказывает недостаток уважения к международному праву. Я понимаю, что разрывают сношения с каким-нибудь двором, когда можно жаловаться на его образ действия, но до тех пор, пока разрыв не произошел, пока посланник не отозван, он неприкосновенен. Между тем мы видели, что граф Кобенцль, чрезвычайный посланник императора [австрийского]… был удален от двора Павла I, подвергнут открытой опале и, вследствие этой опалы, жил в полном одиночестве, так как никто в С.-Петербурге не смел ни говорить с ним, ни видеть его, ни принимать у себя под угрозой немедленной ссылки. Витьворт [Уитворд], английский посол, человек безусловно достойный уважения, тоже подвергся целому ряду неприятностей, вызвавших его отозвание. В С.-Петербурге к послам и посланникам иностранных держав очевидно не относятся с тем вниманием и уважением, которыми они были окружены, как я видел, в былое время в Версале и Вене.

Из жизнеописания Павла I, составленного Георгом Танненбергом:

Властолюбивый двор лондонский и от него тогда зависевший венский, быв незнанием своих военачальников приведены в опасность неудачною, прекраснейшую часть Европы опустошавшею войною против с пять лет уже тогда республикой образовавшейся Франции, употребили вместе все положением их внушенные им способы убедить императора к деятельному участию в сей воине. Павел, коего дух стремился к великим делам и быв крайне пристрастен к славе воинской, согласился на приглашение обоих сих дворов.

Из «Записок» Федора Николаевича Голицына:

С начала своего воцарения государь как будто отрекся от союза с какою-либо в Европе державою, что и продолжалось несколько месяцев. Потом вошел в союз с Австрией) против французов….

Из «Записок» Николая Александровича Саблукова:

…союз между Россией и Англией и всем континентом против революционной Франции был заключен. Суворов, вызванный из ссылки, назначен был генералиссимусом союзной русско-австрийской армии, действующей в Италии в феврале 1799 года. Другая армия, под начальством генерала Германа, была отправлена в Голландию для совместных действий с армией герцога Йоркского, имевшей целью атаковать Францию с севера.

Из «Записок» Федора Николаевича Голицына:

Сделавшись недоволен и не без причины венским двором, [Павел I] вошел в союз с Франциею, где между тем консульское правление действовало против Англии.

Из письма Павла I Наполеону Бонапарту от 18 декабря 1800 г.:

Господин Первый Консул. Те, кому Бог вручил власть управлять народами, должны думать и заботится об их благе… Я не говорю и не хочу пререкаться ни о правах человека, ни о принципах различных правительств, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается.

Из «Записок» Николая Александровича Саблукова:

Зимой 1800 года в дипломатических кругах Петербурга царило сильное беспокойство: император Павел, недовольный поведением Австрии во время Итальянской кампании Суворова 1799 года и образом действий Англии в Голландии, внезапно выступил из коалиции и в качестве гроссмейстера Мальтийского ордена объявил Англии войну, которую собирался энергично начать весной 1801 года.

Из «Записок» Августа Коцебу:

16-го декабря [1800 г.]… граф Пален прислал мне приказание немедленно явиться к нему.

Когда я приехал, граф Пален сказал мне с улыбкою, что император решился разослать вызов или приглашение на турнир ко всем государям Европы и их министрам и что он избрал меня для того, чтобы изложить этот вызов и поместить его во всех газетах. […]

Я повиновался и через час принес графу составленный мною вызов. […] Мы отправились во дворец.

Граф вошел к нему [императору] с моею бумагою, довольно долго оставался там и вернулся не в духе. Проходя мимо меня, он сказал только: «Заходите опять ко мне в два часа; документ… недостаточно силен».

Я вернулся домой, убежденный, что не этим путем заслужу я милость монарха. Но не просидел я в моей комнате и получаса, как ко мне прибежал, запыхаясь, камер-лакей императора с приказанием немедленно к нему явиться. Я повиновался.

В ту минуту, когда я входил в его кабинет… он встал от письменного стола, сделал мне навстречу шага два и сказал мне с поклоном особенно приветливым: «Г-н Коцебу, прежде всего мне нужно примириться с вами». […]

…он приветливо приподнял меня, поцеловал меня в лоб и продолжал на прекрасном немецком языке:

«Вы слишком хорошо знаете свет, чтобы не следить за текущими политическими событиями; вы должны знать, какую я играл в них роль. При этом я часто поступал неловко, — продолжал он, смеясь. — Справедливость требует, чтобы я за то был наказан, и в этих видах я сам наложил на себя покаяние. Я желаю, чтобы это (указывая на бумагу, которую он держал в руках) было помещено в гамбургской газете и в других повременных листках».

Затем он конфиденциально взял меня под руку, подвел меня к окну и прочел эту бумагу, писанную им собственноручно на французском языке. […] «Нас извещают из Петербурга, что русский император, видя, что европейские державы не могут согласиться между собою и желая положить конец войне, уже одиннадцать лет терзающей Европу, хочет назначить место, в которое он пригласит всех прочих государей прибыть и сразиться между собою в турнире, имея при себе в качестве приспешников, судей и герольдов, самых просвещенных своих министров и искуснейших генералов… при чем он сам намерен взять с собою генералов Палена и Кутузова; не знают, верить ли этому; однако же известие это, по-видимому, не лишено основания, ибо носит отпечаток тех свойств, в которых часто его обвиняли». […]

Из писем Павла I Василию Петровичу Орлову, атаману Донского войска:

С.-Петербург, января 12-го 1801 года Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих — шведов и датчан; я готов их принять, но нужно их самих атаковать и там, где удар им может быть чувствительнее и где меньше ожидают. От нас ходу до Индии от Оренбурга месяца три, да от вас туда [от Дона до Оренбурга] месяц, итого четыре. Поручаю всю сию экспедицию вам и войску вашему… Соберитесь вы с оным и выступите в поход к Оренбургу, откуда любою из трех дорог или всеми пойдете с артиллериею прямо через Бухарию и Хиву[68] на реку Индус [Инд] и на заведения английские, по ней лежащие. Войска того края их такого же рода, как и ваше, так имея артиллерию, вы имеете полный авантаж[69]. […] Пошлите своих лазутчиков приготовить или осмотреть дороги; все богатство Индии будет нам наградою за сию экспедицию. Соберите войско к задним станицам, и тогда, уведомив меня, ожидайте повеления идти к Оренбургу, куда пришед, опять ожидайте другого — идти далее. Такое предприятие увенчает вас всех славою, заслужит… мое особенное благоволение, приобретет богатства и торговлю и поразит неприятеля в его сердце. […] Есмь ваш благосклонный Павел.

С.-Петербург, января 12-го 1801 года Англичане имеют… [в Индии] свои заведения торговые, приобретенные или деньгами, или оружием, то и цель все сие разорить, а угнетенных владельцев освободить и землю привесть России в ту же зависимость, в какой они у англичан, и торг обратить к нам. Сие вам исполнение поручая, пребываю вам благосклонный Павел.

С.-Петербург, января 13-го 1801 года […] Помните, что вам дело до англичан только, а мир со всеми теми, кто не будет им помогать; и так проходя, их уверяйте о дружбе России и идите от Инда на Гангес [Ганг] и там на англичан. Мимоходом утвердите Бухарию, чтоб китайцам не досталась. В Хиве высвободите столько-то тысяч наших пленных подданных. Если бы нужна была пехота, то пришлю вслед за вами, а не инако прислать будет можно. Но лучше, кабы вы то одни собою сделали. Ваш благосклонный Павел.

Из «Записок» Августа Коцебу:

Если и допустить, что в отношении к внешней политике он иногда принимал несоответственные меры, меры эти все-таки не были полумерами; а в такую эпоху, в которую все монархи, за исключением одного, боялись действовать решительно, это было с его стороны большою заслугою, и Россия неминуемо почувствовала бы благодетельные ее последствия, если бы жестокая судьба не удалила Павла от политической сцены. […]…Слово и оружие Павла много значили на весах европейской политики.