XII. «Книга, которая и называется книгой»
XII. «Книга, которая и называется книгой»
В 1534 году из печатни Ганса Люффта вышла книга, называвшаяся «Библия, которая есть полное Священное писание на немецком». Ниже значилось: «Март. Лютер. Виттенберг».
Над переводом Библии реформатор трудился в течение двенадцати лет, приобретя за это время все недуги сидячего образа жизни: тучность, одышку, камнепочечную и сердечно-сосудистую болезнь. Немецкий текст Нового завета был подготовлен быстро — в течение трех месяцев. Лютер, мог здесь опереться на работу, блестяще проделанную Эразмом (на его латинский перевод греческого новозаветного текста). Подготовка немецкого издания Ветхого завета оказалась делом трудоемким и долгим.
Лютер работал не один; он был, если угодно, старшиной виттенбергского «переводческого цеха». «Мастеру Мартину» помогали такие искусные и прилежные «подмастерья», как Меланхтон (главный советчик в греческом языке), Аурогаллус (преподаватель древнееврейского в Виттенбергском университете), Круцигер (специалист по халдейским парафразам Ветхого завета), Бугенхаген (знаток латинской Вульгаты) и целая группа менее заметных теологов. Издание было оснащено многочисленными комментариями и иллюстрировано Лукасом Кранахом Старшим.
Об усилиях, которых стоил перевод на немецкий, Лютер в предисловии к Книге Иова, рассказывал так: «Над Иовом работали мы все: магистр Филипп, Аурогаллус и я; и что же — за четыре дня сумели осилить едва три стиха… Читатель и не подозревает, какие пни и колоды лежали там, где он нынче шагает, словно по струганым доскам, и как мы потели и трепетали, убирая эти пни и колоды с его пути». В другом месте реформатор вспоминал: «Первопричина того, что я смог найти ясный и чистый немецкий, — в моих помощниках-переводчиках. Часто случалось, что мы по две, три, четыре недели искали одно-единственное слово».
Непримиримый в теологических спорах с противниками, Лютер был поразительно терпим по отношению к критике своей переводческой работы (к ее научному филологическому корректированию, как мы сказали бы сегодня). Он шел навстречу поправкам; он искал возражений. До конца дней создатель немецкой Библии неустанно совершенствовал свое творение и созывал новые и новые «ревизионные комиссии по переводу Священного писания» (самая авторитетная из них заседала в Виттенберге в 1540–1541 годах). В результате уже при жизни реформатора в его переводе было выправлено несколько сот неточностей (к 1883 году — около трех тысяч).
Чем бы ни занимался Лютер в 1522–1534 годах, он постоянно сознавал себя «толмачом книги божьей». Это упорство и даже одержимость свидетельствовали о верности Лютера одному из определяющих принципов его раннереформационной программы.
В средние века Писание было надежно упаковано в латынь — язык клириков. Читать его могло лишь меньшинство, получившее университетскую подготовку, а толковать — одни только богословы. Даже для низшего духовенства Библия была почти недоступна. Что касается мирянина-простолюдина, то можно сказать, что папская церковь прятала от него текст Священного писания (противоречивый, многозначный, способный возжигать критические и социально-утопические настроения) примерно так же, как режущие предметы прячут от детей и людей умственно неполноценных. Недоверие папистов к самостоятельному суждению простого человека, может быть, ни в чем другом не выражалось столь определенно.
Стремление вложить Библию в руки мирян обнаруживается во многих средневековых ересях и развивается бок о бок с социально-оппозиционными настроениями. Однако реальная работа по переводу Библии обрывается на полпути (чаще всего из-за недостатка филологической культуры).
Лютер доводит дело до конца. Он вручает Писание немецкому мирянину, невзирая на предостерегающие окрики католиков и даже гуманистов, видевших в Крестьянской войне наглядное свидетельство того, что народу еще рано самому читать «книгу книг».
После крестьянского восстания Лютер-политик недоверчиво относился к народу. Однако он не опустился так низко, чтобы по примеру средневековых церковников запирать от них Библию «на латинский замок». Как ни упрям бывал реформатор в защите виттенбергского богословского мнения, он не считал его непогрешимым. Мудрость Лютера, говорил он, ничто перед мудростью, которую можно извлечь из Библии «всей общиной», в ходе длительного «благочестивого толкования». В 1534 году доктор Мартинус готов был повторить то, что провозглашал в 1520-м: «На земле не написано более ясной книги… Простая дочь мельника, ежели она верует, может ее правильно понимать и толковать».
В немецком переводе Библии Лютер видел прежде всего средство для приобщения нации к «евангелической правде». Но реальные последствия его усилий оказались куда более внушительными.
Для верующего простолюдина XVI века, будь то лютеранина, будь то католика, лютеровская Библия, если вспомнить крылатые слова Г. Гейне, стала «книгой, которая и называется Книгой» — универсальным письменным первотекстом. Прежде крестьянин или ремесленник читал разве что указы, объявления, афиши да летучие листки. Теперь он впервые читал, как читают «ученые» — пусть с трудом, пусть по слогам. Язык немецкой Библии воспринимался как «язык с большой буквы», отличающийся от разношерстной устной речи, которая меняется от места к месту, от сословия к сословию.
Под воздействием лютеровской Библии, писал философ И. Г. Гердер, «в Германии и прилегающих к ней странах впервые сложилась народная (populares) литературная публика». Лютер-переводчик открыл немецким крестьянам и ремесленникам ворота в мир книги — всякой книги, начиная с «изящной словесности» и кончая первыми (нелатинскими) техническими пособиями. Он пробудил в народе потребность чтения. Известный библиограф Пауль Питч подсчитал, что в 1530–1540 годах в Виттенберге вышло 34 выпуска Библии, а в остальной Германии — 72 перепечатки этого издания; далее в 1541–1546 годах (до смерти Лютера) — еще 18 виттенбергских выпусков и 26 перепечаток. В целом же в 1534–1584 годах появилось не менее 100 тысяч экземпляров лютеровского «полного Священного писания на немецком» — главным образом печати Ганса Люффта. В бюргерских семьях вечернее чтение Библии стало основной формой «благочестивого досуга».
Лютер не первым пытался перевести Библию на немецкий. Как показали новейшие исследования, к 1522 году (к моменту выхода «Сентябрьской Библии») существовало 14 верхненемецких, 4 нижненемецких и 4 нидерландских относительно полных изданий Священного писания на родном языке. Однако только текст Лютера получил всенародное признание и стал важным фактором в развитии национальной культуры.
Историк из ГДР Л. Штерн указал на две главные причины этого успеха.
1. Долютеровские переводы Библии были «калькой» с ее канонизированного латинского текста (Вульгаты). Филологические исследования, прославившие немецких гуманистов XV–XVI столетий, обнаружили, что Вульгата часто не соответствует древнееврейскому и греческому первоначальному тексту. Кроме того, они открыли в этом тексте именно такие смыслы и акценты, которые соответствовали напряженным нравственно-религиозным исканиям предреформационной эпохи.
Лютер-переводчик стоял на плечах Рейхлина и Эразма. «Классическая филология гуманистов, — писал Л. Штерн, — была неустранимой идеологической предпосылкой для победы Реформации».
Доктору Мартинусу было чуждо всякое преклонение перед Вульгатой. Он больше не копировал ее создателя Иеронима — он оживотворял древний подлинник в немецком языке, как ренессансные художники оживотворяли искусство античных мастеров.
2. Феодальная раздробленность Германии находила выражение в существовании многих местных языков и наречий. Долютеровские переводы Библии не переступали через эту локальную ограниченность, хотя в XV–XVI веке благодаря развитию внутреннего рынка в Богемии, Верхней Германии и немецкой Швейцарии уже складывались письменные языки, понятные и за пределами отдельных земель.
Реформатор решительно опирается на объединительные речевые тенденции.
В силу ряда причин (по сей день до конца не раскрытых) тюрингенско-саксонский район, в котором вырос и действовал Мартин Лютер, оказался своего рода «общенемецким языковым перекрестком». Устная речь, развивавшаяся в землях, которые окружали Эрфурт, Лейпциг и Мейсен, оказывалась посредником между верхне- и нижненемецким языком.
Эту речь («устную верхнесаксонскую»), писал Л. Штерн, «мы уже находим в нескладной поэзии Ганса Розенплюта, Ганса Фольца и Ганса Сакса… Бесчисленные шванки, басни, карнавальные игры, листовки, проповеди, песни, воззвания, анекдоты, апокалипсические пророчества осели в предреформационные бурные годы в качестве своего рода всеобщей языковой субстанции, из которой черпал Лютер…».
Кроме того, именно в Саксонии сложился так называемый «канцелярский язык» (язык деловой и придворной переписки), который уже в XV веке получил признание во многих районах Германии.
В одной из «застольных речей» сам Лютер отмечал: «…я говорю на саксонском канцелярском, которым пользуются все князья и короли в Германии. Все имперские города, княжеские дворы переписываются на саксонском, то бишь на языке нашего князя; поэтому он и есть общий немецкий язык».
Переводя Библию, Лютер слил воедино «верхнесаксонский устный» и «саксонский канцелярский». Он поддержал и взаимно усилил две наиболее выразительные стихийные тенденций, работавшие на преодоление языковой раздробленности Германии. В протестантской апологетической литературе Лютер нередко именовался «создателем немецкого литературного языка». Это, конечно, преувеличение: единый литературный язык существует в Германии лишь с XVIII века и имеет многих творцов. Но несомненно, что в качестве переводчика Библии реформатор «существенно ускорил процесс разработки единого, для всей нации значимого письменного языка»[66].
Объединение «верхнесаксонского устного» с «саксонским канцелярским» не было их простым суммированием. В лютеровском переводе они опознаются как компоненты языка новозданного. И как бы далеко ни заходило изучение объективной обусловленности словаря, синтаксиса и стиля «Немецкой Библии», все-таки нельзя не согласиться с известным замечанием Г. Гейне: «Каким образом Лютер дошел до языка, на который он перевел свою Библию, остается для меня по сей час непостижимым».
Формирование национального литературного языка — процесс долгий, общественно необходимый, осуществляемый многими деятелями культуры. И все-таки зачинатель процесса накладывает на него таинственную и неизгладимую индивидуальную печать. Вся позднейшая словесность Германии стоит под знаком лютеровского языкотворческого гения, который реализовался с помощью особых методов обращения со словом и благодаря развитию целого комплекса индивидуальных дарований.
* * *
Перевод Лютера поражал своей наглядностью. Не случайно его так часто сравнивали с гравюрами Дюрера и Кранаха. Даже между отдельными словами древнего и нового языка Лютер — всюду, где это возможно, — пытался отыскать наглядные соответствия. Рассказывают, что однажды он зашел во двор к мяснику, попросил разложить перед ним разделанного барана и сказать, как правильнее всего называть по-народному различные органы и части туши. Затем Лютер обратился к сопровождавшему его раввину, чтобы тот точно назвал ему все это на древнееврейском.
Переводя Библию, реформатор постоянно ориентировался на словарь и способ понимания немецкого простолюдина. Отсеивая неудачные выражения, он чаще всего говорил: «Простой немец так не изъясняется» или: «Этого не терпит обычный язык». Лютер как бы подслушивал речь поля, мастерских, рынка, а затем внедрял ее в письменный язык. Он гордился, что умеет «смотреть в уста простому человеку».
Умение это объясняется не просто тем, что Лютер с детства был близок к народному быту. Оно культивировалось с помощью специальных занятий.
В начале тридцатых годов доктор Мартинус составил первое в Германии обширное собрание народных пословиц и поговорок, включившее около двух тысяч выражений.
В 1530 году, в Кобурге, он начал переводить для народа басни Эзопа. Сохранилась лишь часть этой работы: «Некоторые басни Эзопа, переведенные д-ром М. Л., с приложением предисловия о веселости этой книги и ее истинной пользе для всякого, какому бы сословию он ни принадлежал» (посмертное издание 1557 года). В предисловии Лютер выступал против прежних натужный переложений Эзопа, не обеспечивающих «изящного поучения, предостережения и воспитания для внешней жизни в миру». Эзоп, говорил он, должен предстать «веселым и милым и вместе с тем почтенным и назидательным».
Перевод Эзопа был работой, необходимой для совершенствования лютеровского языкового мастерства. Реформатор, с одной стороны, осваивал греческую моральную стилистику, с другой — учился передавать ее в лаконичных формах народной нравственной мудрости, которые открылись ему при собирании немецких пословиц.
Годы работы над переводом Библии были временем, когда Лютер заявил о себе как талантливый немецкий поэт и композитор.
В 1523 году он создает около двадцати духовных песен, в 1527–1529-м — ряд хоралов, в 1535–1546 годах выпускает песни и стихи духовного и мирского содержания (в том числе для детей)[67].
Песенное творчество Лютера было теснейшим образом связано с его реформаторской программой.
Средневеково-католическая месса отводила мирянину роль молитвенно настроенного слушателя. В церкви пели «профессионалы» (монахи, студенты, ученики латинских школ); их хору отвечал (антифонировал) пастор. Лютеровская идея всеобщего священства логически вела к тому, чтобы каждый мирянин в составе общины «сам славил бога». Это заставило вспомнить о так называемом «амброзианском пении» рифмованных гимнов, практиковавшемся за 200 лет до учреждения жертвенной мессы Григорием VII.
Лютер возродил в богослужении старейшую форму церковной музыки — хорал, благодаря чему каждый мирянин в самом культе обретал свой голос. Месса преобразовывалась в литургию — молитвенное пение общины, сопровождаемое органом.
Работа над протестантской духовной песней оказала глубокое воздействие на переводческие занятия Лютера. Она помогла ему отыскать торжественную музыку немецкой речи, созвучную торжественности древнего библейского текста. Она позволила сделать весь перевод (особенно же перевод псалмов) лиричным и певучим. Она способствовала тому, чтобы текст Писания стал народным не только по словарю, но также по интонации и ритму.
* * *
К моменту завершения перевода Библии мировоззрение Лютера глубоко отличалось от мировоззрения великих деятелей Возрождения.
И все-таки творение реформатора может с полным правом именоваться ренессансным. В нем тот же титанизм, то же оживотворение древности, то же соединение многообразных человеческих дарований, что и в произведениях Петрарки, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Дюрера, Рабле. И подобно тому как великие возрожденческие полотна, скульптуры и книги заставляли благоговейно умолкать представителей различных исповеданий, «Немецкая Библия» Лютера нашла признание не только у протестантов. Не отдать должное переводческому гению реформатора не могли даже самые яростные его противники из католического лагеря.
Что касается позднейших историков немецкой литературы, то их можно назвать участниками «многовекового панегирического конкурса». Я. Гримм, которого называют основоположником немецкой филологии, утверждал, что без творения Лютера последующий расцвет литературы в Германии никогда не имел бы места. По словам Генриха Гейне, Лютер-переводчик «скрепил литературным единством политически и вероисповедно раздробленную страну». Известный филолог Р. Борхард во вступлении к «Новому изданию Лютерова перевода Библии в его первоначальной форме» писал: «Для немецкого народа Библия Лютера стала тем, чем поэзия Данте была для Италии…»
Уже при жизни реформатора было видно, что его Библия пришлась по душе немецкому мирянину. Но одного лютеровского таланта все-таки было бы для этого совершенно недостаточно.
Если бы (а это не невозможно) перевод, подобный лютеровскому, появился на свет не в тридцатых годах XVI, а в тридцатых годах XV века, он не завоевал бы простолюдина. Почему? Потому что новая, родноязычная Библия осталась бы рукописной, а следовательно, дорогостоящей и редкой[68].
Печатный станок, появившийся во второй половине XV века, и «Немецкая Библия» как бы запрашивали друг друга. Творение Лютера, по самой сути своей обращенное к широкой массе мирян, нуждалось в новом средстве размножения письменного текста. Немецкие печатни давно ждали книгу, которую бы согласился покупать даже плохо образованный, по слогам читающий немец.
Но не только печатный станок нужен был для широкого распространения лютеровской Библии. Для этого требовалась еще новая церковь и новая программа народного образования.
Виттенбергские теологи поставили немецкое Писание в центр обязанностей прихожанина-нововерца: он должен был внимательно слушать проповедь на слова Библии, петь ее стихи и непременно читать и учить ее дома. Евангелическая церковь со всех сторон окружила мирянина лютеровским языком.
Католическое богослужение предъявляло довольно высокие требования к подготовке священников, но не спрашивала никакого образования с мирян. Они ведь были просто зрителями и слушателями мессы, совершавшейся «за них и ради них». Богослужение лютеранское по самой сути своей нуждалось в грамотном прихожанине, который читает, помнит и толкует библейский текст. Но, заботясь об удовлетворении этой новой церковно-религиозной потребности, виттенбержцы работали одновременно и на потребность историческую: они прокладывали путь к программе всеобщего начального обучения.
Еще в начале 1524 года Лютер написал сочинение «К советникам всех городов немецкой земли о том, что они должны учреждать и поддерживать школы». Он требовал, чтобы все дети ежедневно посылались в школу на один-два часа; чтобы обучение сочеталось с играми и не было для детей каторгой. Он ратовал за организацию библиотек, где каждый мог бы найти немецкое Евангелие, а также полный текст Писания на древнееврейском, греческом и латинском языках. Библиотеки должны содержать также книги о «семи свободных искусствах», праве, медицине и (это Лютер особенно подчеркивает) об истории.
В 1530 году реформатор вновь обратился к теме народного образования и опубликовал «Проповедь о том, что детей нужно направлять в школы». Это было время, когда Лютер уже разошелся с гуманизмом, и его сочинение не содержало прежних похвал по адресу «свободных искусств», правоведения и истории. Но одновременно он, как никогда категорично, настаивал на непременном обучении всех немецких детей чтению и письму.
Под угрозой «гнева божьего» реформатор умолял князей, чтобы они уделили часть секуляризированных церковных богатств на учреждение народных школ. Что касается родителей, не желающих посылать детей в ученье, то к ним Лютер готов был применить самые строгие «принудительные меры». «Кто не хочет, чтобы его отпрыски учились, — писал доктор Мартинус, — того оставлять без причастия, детей его не крестить, отказывать ему во всяком вспомоществовании и даже изгонять из отечества!»
Виттенбергские теологи вели упорную работу по культивированию новых стимулов образования и новых его программ. Особенно велики здесь заслуги Филиппа Меланхтона. Он дал новое обоснование гуманистическим университетским курсам; написал учебники (блестящие для того времени) по древним языкам, грамматике, диалектике, риторике, психологии, физике, этике, истории; подготовил плеяду наиболее выдающихся профессоров и преподавателей второй половины XVI века. За свою работу на ниве образования Меланхтон удостоился почетного имени Praeceptor Germaniae (учитель Германии). Он первым развил идею гуманистической гимназии и дал набросок того типа школьного образования, который в буржуазной практике сохранил свое значение вплоть до середины XIX века.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.