ГЛАВА III. РЕВОЛЮЦИЯ И РЕАКЦИЯ В ГЕРМАНИИ. 1848–1852

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА III. РЕВОЛЮЦИЯ И РЕАКЦИЯ В ГЕРМАНИИ. 1848–1852

Разложение старого режима. По получении известий о февральских событиях в Париже германские официозные газеты пытались сначала возбудить немецкий шовинизм и обратить против Франции возбуждение, которое они предвидели. «В том случае, — писала прусская Всеобщая газета, — если нашим пределам будут угрожать новые посягательства, прикрываемые, быть может, заботой о счастье других народов, которым будут внушать французские теории, пусть Германия будет готова отразить всякое нападение, если понадобится — даже силой оружия!» Эти поучения продолжались долго. Еще до появления циркуляров Ламартина никто не подозревал временное правительство в желании воскресить воинственную политику Конвента. Подобно различным общественным классам отдельные нации, охваченные кипучим энтузиазмом и бурным оптимизмом, готовы были протянуть друг другу руки в братском пожатии. При этом убеждение, что старый порядок обречен на гибель, было настолько распространено, что даже наиболее заинтересованные в его сохранении отказались его защищать, и революция распространилась без особых усилий, можно сказать, почти без борьбы.

27 февраля 1848 года либералы, собравшиеся в Оффенбурге и в Мангейме, решили представить баденскому сейму (ландтагу) петицию, в которой были сформулированы их требования: свобода совести, отмена феодального режима и финансовая реформа, суд присяжных, ответственность министров, национальная гвардия, отмена исключительных законов, свобода печати и собрание народных представителей (от всех германских государств) во Франкфурте. Великий герцог Леопольд скомпрометировал себя поддержкой министра Биттерсдорфа, и, хотя более умеренная политика нового министерства Бека несколько успокоила народное раздражение, общественное мнение было восстановлено против правительства. В округах, расположенных поблизости от французской и швейцарской границы, радикалы были многочисленны; армия была мала и ненадежна; среди администрации царили разногласия — она была расшатана.

Несколько запальчивых речей, поддержанных громкими возгласами горсти манифестантов, увлекли палату; великий герцог призвал к власти вождей левой и объявил, что готов удовлетворить народные желания.

В Гессен-Дармштадте Людвиг II назначил председателем совета министров Генриха Гагерна, которого немецкая конституционная партия охотно признавала своим главой. В Баварии, где не улеглось еще волнение, вызванное падением католического министерства и влиянием Лолы Монтес[42], Людвиг I пытался успокоить брожение, призвав к власти вождей оппозиции; затем, увидев, что власть мало-помалу ускользает у него из рук, он отрекся от престола в пользу своего сына Максимилиана II (19 марта).

В курфюршестве Гессенском, Нассау, Вюртемберге, Саксонии, Гамбурге, Бремене правительства после весьма слабого сопротивления уступили народным требованиям. Поток казался непреодолимым, так как на пути своем он не встречал никаких серьезных препятствий: чиновники переходили на сторону восставших, а «монархи своей слабостью огорчали даже врагов». В несколько недель власть повсюду перешла в руки вождей левой — Пфитцера, Рёмера, Гергенгана, Виппермана, Штюве, Пфордтена. Противники их до того растерялись, что левые имели, казалось, полную возможность осуществить всю свою программу. У самых устойчивых людей закружилась голова. Не было такой области или местечка, в котором жители не высказывали бы своих пожеланий, в котором не произошло бы каких-нибудь беспорядков, трагических или нелепых манифестаций. «От нас уже требовали все, что только возможно, — писал 15 марта Эрнест Саксен-Кобургский, — вплоть до доброго здоровья и долголетия». Слишком долго подавляемая потребность свободы прорвалась в резкой форме, в сущности не столько грозной, сколько шумной. Но, развиваясь, события грозили превратиться в гражданскую войну и привести к открытой реакции, носители которой вскоре оправились от паники. Чтобы помешать «безумному году» сделаться кровавым годом, во главе движения стали несколько вождей: они старались указать этому беспочвенному энтузиазму определенную цель и дисциплинировать отряды волонтеров.

Объединительное движение. В интересах обеспечения своих завоеваний победители почувствовали необходимость во взаимном сближении: объединение Германии казалось им основным условием свободы. Меттерних превратил Франкфуртский сейм в орудие реакции; в продолжение четверти века этот сейм составлял предмет общей ненависти и злобы; он должен был исчезнуть. Наступил момент очистить почву от такого пережитка прошлого, мешавшего социальному, экономическому, политическому и моральному прогрессу. Низшие классы, раздраженные бедствиями последних лет, приветствовали в революции главным образом надежду на менее тяжелую жизнь; на другой же день после битвы их единение исчезло. Государи и дворяне, испуганные аграрным движением, поспешили успокоить крестьян уступками, которыми последние в общем удовлетворились. Городские рабочие были еще относительно немногочисленны, и большинство из них находилось под влиянием хозяев[43]. Крупная промышленность только зарождалась; социалистическая партия не имела ни вождей, ни программы[44]. Таким образом, руководство движением досталось, естественно, среднему классу и преимущественно профессорам, писателям, студентам, которые наложили на него свой особый отпечаток.

С момента кризиса 1840 года стремление к объединению Германии, временно забытое, проснулось с новой силой. Главная и основная свобода, которой требовали немцы, заключалась в праве самим устраивать свою судьбу и располагать своими силами; из всех видов угнетения они больше всего страдали от правительственной анархии, парализовавшей их усилия перед лицом иностранных государств. И па этой почве революционное движение находило обильную пищу в колебаниях и слабости властей предержащих; а первый порыв отличался столь всеобщим характером и такой силой, что чуть было не смел все стоявшие на его пути препятствия.

5 марта 1848 года 51 представитель партии собрались в Гейдельберге и поручили комиссии из семи человек созвать во Франкфурте «предварительный парламент» (Vorparlament). Союзный сейм, сразу выведенный-из оцепенения, признал эти требования законными и предложил правительствам прислать делегатов для выработки новой конституции. Прусский король согласился с мыслью о необходимости федеральной реформы и отправил в Вену одного из любимых своих советников, Радовица, чтобы установить основные положения этой реформы. Гагерн и умеренные либералы пытались войти с ним в соглашение, но их планы были- разрушены событиями, разыгравшимися в Берлине.

18 и 19 марта в Берлине. Политические фантазии Фридриха-Вильгельма IV, а также его медленные и неполные уступки мало-помалу ослабили правительственную власть и возбудили народное недовольство. События, имевшие место в Париже и южной Германии, почти немедленно нашли отголосок в Рейнских провинциях, в Силезии и Саксонии. В начале марта в Берлине было организовано несколько публичных собраний; на Унтер-ден-Линден и в Тиргартене раздавались бурные речи; это поверхностное брожение можно было легко успокоить или удержать в должных пределах. Но правительство было дезорганизовано — внутренними раздорами: министр Бодельшвинг настаивал на необходимости скорых реформ; король колебался между своей ненавистью к революции и желанием привлечь к себе симпатии Германии. А пока правительство рассуждало, вожаки революционного движения проникались верой в свои силы. Экономический кризис выбросил на мостовую тысячи рабочих, и манифестации принимали все более бурный характер; полиция растерялась; армия, призванная на помощь, была раздражена; было несколько жертв. Король, глубоко уверенный в своей популярности, не проявил особой тревоги, когда узнал, что Меттеряих оставил свой пост (13 марта) и что Вена находится во власти революционеров. Однако и тогда он продолжал откладывать свои решения. Только 18 марта он обещал немедленно созвать ландтаг, ввести конституционный режим и объявить о намерении взять в свои руки реформу устройства Германского союза.

Собравшаяся перед замком толпа встретила чтение королевского манифеста шумными приветствиями; но мало. — помалу начали подходить новые манифестанты, мрачные и враждебно настроенные; рукоплескания сменились свистками; во время этой сумятицы из солдатских рядов раздались два выстрела. У революции есть свои обычаи: народная толпа рассеялась по улицам, требуя мести, разграбила оружейные лавки и воздвигла баррикады. Начался кровопролитный бей.

Несмотря на отчаянное сопротивление, войска мало-помалу продвигались, и если бы битва продолжалась на другой день, их победа была бы несомненной. Но совесть короля была неспокойна, а нервы его расшатались; вокруг него царила величайшая растерянность; он обратился с воззванием к своим «дорогим берлинцам» и обещал отозвать войска, как только баррикады будут покинуты бойцами; затем он согласился на то, чтобы солдаты первыми оставили свои боевые позиции. Потому ли, что приказ короля был неправильно понят, или потому, что генералы сочли невозможным оставить лицом к лицу с народом полки, расстроенные битвой и отступлением, но генерал Притвиц сначала увел солдат в казармы, а затем и вовсе очистил город.

Таким образом Берлин очутился во власти революции. Впоследствии представитель Французской республики де Сиркур хвалился, что спас в этот трудный момент династию Гогенцоллернов, отказавшись дать какие-либо поощряющие обещания радикалам. В действительности же республиканское движение не могло иметь никаких шансов на успех. Восстание, что бы ни думал о нем сам король, явилось результатом не столько давно задуманного заговора, сколько все возрастающего возбуждения умов. Победители ни одну минуту не помышляли о низвержении монархии: они удовольствовались ее унижением. Трупы павших жертв были снесены во двор замка, затем толпа яростными криками стала вызывать короля; бледный, больной, осунувшийся, он вышел на балкон под руку с королевой Елизаветой и поклонился трупам.

Новое министерство заявило, что король намерен стать во главе общегерманского движения. 21 марта, окруженный принцами, генералами и министрами, король проехал по городу с трехцветной повязкой на рукаве (черно-красно-золотой). «В опасное время я беру на себя верховное руководство, — говорил он в знаменитом манифесте. — Мой народ не оставит меня, и Германия присоединится ко мне с доверием; с настоящего дня Пруссия сливается с Германией». Результат этой декларации был не из счастливых. Австрия, которая, несмотря на переживаемые ею затруднения, не желала отказаться ни от одной из своих традиций, усмотрела в заявлении короля узурпаторские стремления и поспешила оговорить свои права. В западной и южной Германии после мартовских дней проснулась глубокая антипатия к Пруссии; радикальная пресса, ловко инспирируемая австрийской дипломатией, резко напала на «короля от картечи». Все усилия Гагерна и либеральных централистов должны были разбиться об это сопротивление. По существу либералы были правы, так как объединение Германии могло произойти только при теснейшем участии Пруссии. Но, с одной стороны, король не хотел принять предлагаемой ему либералами короны, а с другой — народы Германии не соглашались признать своим главой рекомендуемого им прусского короля. Таким образом, либералам пришлось отсрочить окончательное решение вопроса, а это промедление, которого они не властны были избегнуть, дало Австрии время собраться с силами, тогда как размах революции быстро ослабевал.

Франкфуртский парламент. «Предварительный парламент» собрался 31 марта во Франкфурте при бурных приветствиях восторженно настроенной толпы. Власть его была ничтожна, а состав крайне пестрый. Австрия вовсе не была на нем представлена, преобладали южногерманские делегаты, особенно баденцы и гессенцы. Фактически это было лишь народное сборище высшего разряда. Тем не менее его резолюции принимались без всякого протеста. Предварительный парламент постановил созвать учредительное собрание, избранное на основе всеобщей подачи голосов всеми провинциями, входившими в состав прежнего союза, а кроме того Шлезвигом, Прусским королевством и немецкой частью Познани. Радикалы предложили собранию объявить себя постоянным и захватить власть; потерпев неудачу, они призвали народ к оружию. Струве и Геккер пытались поднять великое герцогство Ваденское; тогда на помощь Леопольду немедленно двинулись баварские и гессенские войска. В сражении при Кандерне баденский генерал Гагерн был убит, но инсургенты без всякого труда были рассеяны (20 апреля). Им пришлось оставить занятый ими Фрейбург; поэт Гервег, приведший с собой несколько сот итальянских, польских, французских и венгерских солдат, наткнулся у Доссенбаха на вюртемберг-ские войска и потерял половину своих волонтеров. В десять дней порядок был восстановлен во всей стране. Восстание, вспыхнувшее около того же времени в великом герцогстве Познанском, было вызвано враждой, которая давно существовала в этой восточной области между славянами и немцами. Несмотря на проявленный ими героизм, отряды Мирославского не в состоянии были оказать продолжительное сопротивление превосходным силам Пфуля(29 апреля—13 мая). Эти волнения имели серьезные последствия: они придали смелости реакционерам, напугали наиболее умеренную часть буржуазии, и без того задетую в своих интересах и устрашенную требованиями рабочих, и снова возбудили и обострили разногласия, ослаблявшие либеральную партию.

Эти результаты сказались не сразу. Выборы прошли в полном порядке повсюду, за исключением Чехии, где Палацкий в замечательном письме протестовал против узурпаторских проектов пангерманистов, намеревающихся включить в состав Германского союза королевство, отделенное от него как своей историей, так и волей своего народа; чешские округа отказались послать представителей во Франкфуртский парламент. 18 мая в церкви св. Павла состоялось первое заседание собрания. В продолжение нескольких месяцев в этом парламенте господствовал крайний беспорядок; не было ни организованных партий, ни признанных вождей, ни определенных программ; профессора, весьма многочисленные, принесли на трибуну свою привычку к доктринерским и педантическим рассуждениям и не могли удержаться от искушения произносить речи. Они составляли ядро самой влиятельной группы, правого центра, который по месту своих собраний получил название «партии Казино». Эти люди, проникнутые либерализмом, выставляли скромные требования и готовы были на всякие жертвы для того, чтобы обеспечить себе содействие Пруссии. Но так как сами по себе они не располагали большинством против австрийцев, ультрамонтанов и крайней левой, объединенных общей ненавистью к умеренным либералам, то принуждены были купить поддержку левого центра ценою ряда уступок, которые быстро отняли у них непостоянные симпатии Фридриха-Вильгельма IV.

Гагерн, глава конституционалистов, стремившихся к объединению Германии, председатель парламента, открыто требовал предоставления собранию верховной власти: «Мы должны составить конституцию для Германии, для всей империи: права наши и нашу власть мы почерпнем в народной воле». Но эти горделивые заявления не соответствовали ни внутреннему убеждению оратора, ни фактическому положению вещей. В ожидании выработки окончательной конституции было организовано временное исполнительное правительство, и по предложению Гагерна имперским наместником, правящим империей, избрали брата последнего австрийского императора Франца I, эрцгерцога Иоанна (29 июня). Новый «имперский наместник» родился под счастливой звездой: внезапная популярность, приведшая к избранию его на этот пост, не имела за ссбой никаких серьезных оснований; под маской добродушной откровенности он скрывал много хитрости и расчета. Он постарался извлечь для себя и для своего дома все возможные выгоды из того положения, в которое его неожиданно поставила судьба. Найдя прекрасного помощника в своем министре Шмерлинге, он считал главной своей миссией борьбу с прусскими интригами, и не легко было выбить его с той позиции, которую он занял благодаря необъяснимой оплошности сторонников Фридриха-Вильгельма.

Впрочем, ввиду того, что большинство не приняло бы в тот момент проектов правого центра, серьезные вопросы были отложены, и собрание приступило к обсуждению «основных прав», которые должны были составить введение в конституцию. Тема была чрезвычайно широка. Ораторы касались в своих речах всех политических, религиозных, социальных и экономических вопросов. Так дело могло бы тянуться и несколько лет. А пока ораторы Франкфурта предавались своим риторическим упражнениям, революционный энтузиазм начал вокруг. них угасать. Июньские дни в Париже привели в ужас всех капиталистов, а разгром французских социалистов ободрил всех реакционеров. Монархи, опомнившись от первого испуга, искали опоры в партикуляристских предубеждениях[45].

Франкфуртский парламент пользовался только лишь моральным авторитетом, и по мере того как народ от него отдалялся, а холодный рассудок брал верх над опьянением первых дней, власть его заметно уменьшалась. Он не располагал никакими материальными силами, у него не было ни собственных финансов, ни войска; когда он приказал войскам отдельных государств присягнуть на верность имперскому наместнику и прицепить трехцветную кокарду, то Австрия и Пруссия этому распоряжению не подчинились. Бессилие Франкфуртского парламента с особой яркостью обнаружилось в вопросе о герцогствах.

Волнение, вызванное в Шлезвиге и Голштинии жалованными грамотами Христиана VIII, еще усилилось после того, как датский король призвал к власти Эйдерскую партию, которая стремилась теснее связать Шлезвиг с датской монархией. Немецкие унитаристы, убедившиеся к тому времени в большинстве своем, что им придется порвать с Австрией, искали компенсации на Балтийском море. Не имея возможности поглотить Данию, они намерены были по крайней мере расчленить ее и связать оба герцогства более тесными узами. Таким образом, когда вследствие отказа Фридриха VII даровать Шлезвигу и Голштинии общую конституцию, в Рендсбурге составилось временное правительство, общественное мнение Германии решительно высказалось в пользу инсургентов. Франкфуртский парламент принял в свою среду выбранных Шлезвигом депутатов, а прусское министерство убедило Фридриха-Вильгельма послать в герцогства свою армию. Генерал Врангель заставил датчан отступить и занял южную Ютландию. Его успехи были скоро остановлены угрожающим поведением Швеции и вмешательством Англии, а особенно России. Николай I не мог предоставить Балтийское море Пруссии, а Фридрих-Вильгельм IV слишком нуждался в благоволении русского царя, чтобы не считаться с его желаниями. Притом лично он не очень сочувствовал восставшим, в которых видел главным образом революционеров; поэтому он благосклонно отнесся к жалобам прусских купцов, которым морская война причиняла огромные убытки, и согласился на заключение перемирия в Мальме. Этим перемирием военные действия были приостановлены на семь месяцев (26 августа 1848 г.).

Условия перемирия, которые, казалось, знаменовали оставление инсургентов на произвол судьбы и полный отказ Германии от Шлезвига, вызвали во Франкфуртском парламенте всеобщее негодование. К оскорбленному национальному чувству присоединилось опасение за дальнейшую судьбу самого собрания: Пруссия превысила свои полномочия, подписав без согласия парламента договор, касавшийся интересов всей Германии. Дальман, сделавший защиту немецкой национальности в герцогствах целью своей жизни, убедил собрание не утверждать перемирия. В этом вопросе от него отделились его друзья из центра, боявшиеся разрыва с Пруссией, но он был поддержан левой, которая отстаивала принцип народного верховенства. А имперский наместник смотрел без огорчения на конфликт, уменьшавший влияние Фридриха-Вильгельма IV. Собрание приняло большинством 17 голосов предложение Дальмана, которому было поручено составить министерство. Коалиция, давшая большинство голосов, состояла из слишком разнородных элементов, и сформировать из нее правительство было не легко; после трехдневных бесплодных переговоров Дальман отказался от возложенного на него поручения. Шмерлинг снова получил власть и добился от собрания ратификации перемирия (16 сентября). Это было тяжким ударом для парламента, фактическое бессилие которого ясно обнаружилось перед всем миром; республиканцы пытались воспользоваться моральным его банкротством, чтобы захватить власть, и взялись за оружие.

Министерство приняло свои меры: восставшие наткнулись на прусские и австрийские войска, спешно вызванные из соседних гарнизонов, и после боя, продолжавшегося несколько часов, принуждены были покориться (18 сентября). Баденские республиканцы, готовившиеся поддержать движение, были обескуражены этим быстрым поражением; им удалось захватить Лёррах и спуститься через Шварцвальд к Рейнской долине; но при Штауфене они быстро были рассеяны генералом Гофманом. Беспорядки, вспыхнувшие в некоторых городах центра и запада, были подавлены еще легче. Становилось очевидным, что революционная партия теряла почву под ногами; реакционеры, в течение последних месяцев начавшие организовываться, перешли в наступление. Оставив пока в покое Франкфуртский парламент, который с меланхолической вялостью продолжал предаваться академическим дискуссиям, они прежде всего приложили все свои усилия к укреплению правительственной власти в Австрии и в Пруссии. Им было ясно, что с момента, когда они станут господами в Берлине и Вене, Франкфурт окажется в их власти.

Революция в Пруссии. Учредительное собрание, открывшееся в мае в Пруссии, в большинстве своем состояло из умеренных; оно охотно последовало бы указаниям правительства, если бы последнее проявило хоть сколько-нибудь искренности и энергии. Но король уже раскаивался в сделанных им уступках; он не отказался ни от одного из своих предубеждений. В своей ненависти к реформам он опирался на старопрусскую группу — «маленькую, но могущественную партию», которой руководил генерал Герлах и которую энергично поддерживала королева Елизавета. В конце июля в Берлине под руководством Бюлова-Кумерова собрался съезд крупных землевладельцев, ставивший себе задачей защиту интересов дворянства; органом этого «юнкерского парламента» сделалась Новая прусская газета, получившая впоследствии столь громкую известность под именем Крестовой газеты. Вся страна покрылась «прусскими кружками», которые стали центрами реакционных вожделений. Теоретиком этой партии был Шталь, а самыми деятельными и влиятельными ее членами — Бисмарк, Зенфт фон Пильзах, Клейст-Ретцов, президент Людвиг Герлах, Штольберг, Вагенер, Массов, Нибур. Эта партия опиралась на ортодоксальное лютеранство и на Россию. Она охотно помирилась бы с конституционными учреждениями, но при условии, чтобы дворянству принадлежала преобладающая роль. Последовательно сменявшиеся у власти министры Кампгаузен, Ганземан и Пфуль не пользовались симпатией короля; они не могли представить палате ни одного из законов, введения которых она желала. Их бессилие принималось за измену, а поведение короля вынуждало большинство палат искать опоры в демократии. С другой стороны, буржуазия, обманутая в своих ожиданиях, не стала оказывать особого сопротивления радикальной партии, слишком слабой, чтобы захватить власть, но достаточно сильной, чтобы поддерживать шумную уличную агитацию.

Май и первые недели июня ознаменовались различными бурными манифестациями. В ночь с 15 на 16 июня несколько тысяч рабочих напали на арсенал и начали его грабить. Провинция была также неспокойна. В Швейднице бестактность и наглость губернатора привели к волнениям, закончившимся бойней. Палата приняла резолюцию, которой предлагала министерству поставить на вид офицерам, что они обязаны уважать новый конституционный режим, а если совесть им этого не позволяет, пусть выходят в отставку. Король был крайне возмущен этой резолюцией, которую он рассматривал как узурпацию и оскорбление, и с этого момента начал помышлять о государственном перевороте.

Палата требовала предоставления ей прав учредительного собрания, вычеркнула из королевского титула формулу «божиею милостью» и выбрала в председатели лидеров левой — фон Унру и Вальдека. Волнение на улицах росло. Известия из Вены, которая в результате интриги[46] очутилась в руках революционеров (октябрь) и осаждалась армиями Елачича и Виндивзгреца, довели возбуждение до пароксизма; будущность всей Германии зависела теперь от борьбы, разгоравшейся в Австрии. Родбертус и Вальдек обратились к правительству с Предложением защищать всеми средствами свободу, которая в Вене подвергалась опасности, а народная толпа ринулась к театру, служившему местом заседаний палаты, чтобы поддержать это предложение (31 октября). На следующий день газеты возвестили капитуляцию Вены; тогда «камарилья» добилась от Фридриха-Вильгельма вручения власти его дяде, графу Бранденбургу, сыну Фридриха-Вильгельма II и графини Денгоф. Граф принял назначение из послушания; так как его политический опыт был невелик, ему дали в качестве «корнака»[47] Мантейфеля.

Мантейфель являлся типичным представителем бюрократической традиции; он не был склонен к насильственным мерам и сумел подавить революцию без пролития крови. Палата протестовала против составления нового министерства (2 ноября); тогда министерство отсрочило ее заседания, а затем созвало ее на 27 ноября в городе Бранденбурге. Большинство палаты отказалось подчиниться этому распоряжению, но не посмело поднять восстание. «Пассивное сопротивление» могло только вызвать смех; народ, который сначала, казалось, готов был защищать собрание, скоро от него отвернулся. Врангель, снова вступивший в Берлин со своими войсками, обезоружил гражданскую гвардию. Средние классы колебались между двумя противоположными чувствами: с одной стороны, они жалели о потерянной свободе, с другой — радовались избавлению от анархии. Левая часть палаты даже делала вид, будто снова хочет начать свою игру в обструкцию. Но это уже всем надоело.

Когда Мантейфель издал декрет о роспуске собрания (5 декабря), этот факт никого не удивил и не возмутил. Правительство поступило очень ловко: оно обнародовало либеральную конституцию, издало ряд законов, которые уничтожали чрезвычайные трибуналы, отменяли феодальный режим и вводили суд присяжных. Дворянство считало себя обойденным, да и сам король долго не решался подписать хартию. Но Мантейфель успокоил их соображением, что «довлеет дневи злоба его». И действительно, когда новая палата обнаружила кое-какие покушения на независимость, она была распущена (27 апреля 1849 г.), и был опубликован новый избирательный закон, вводивший пресловутую трехклассную систему и сохранивший свою силу до революции 1918 года. В каждом округе избиратели первой степени были разделены на три группы, каждая из которых представляла собой плательщиков третьей части налогов и выбирала одинаковое число избирателей второй степени; таким образом, богатым классам предоставлялось решающее влияние на исход выборов; кроме того, так как «свободный народ должен иметь мужество открыто высказывать свое мнение», установлена была устная и открытая баллотировка.

Выбранный на основании этого закона сейм (ландтаг) оказался послушным орудием в руках министерства, и с этого момента реакция пошла полным ходом. Утомленное продолжительной анархией общественное мнение не проявило особой требовательности и утешилось сохранением внешаих парламентских форм. Прусское правительство, обнаружившее больше проницательности, чем венские феодалы, сумело, сохранив в неприкосновенности все прерогативы королевской власти, дать некоторое удовлетворение немецкому либерализму.

Великогерманская и малогерманская партии. Тем временем Франкфуртский парламент вотировал в общих чертах конституцию, значительно ослабившую власть некоторых немецких государей и создавшую достаточно централизованное союзное государство. Теперь перед ним встали важные вопросы, рассмотрение которых до тех пор откладывалось: кому будет вручена центральная власть? какие провинции войдут в новое германское государство?

Тогда правый центр раскрыл свои карты: он хотел вручить управление союзом Пруссии, а так как не подлежало сомнению, что Габсбурги не согласятся признать гегемонию своих соперников, он склонялся к исключению Австрии из состава нового союзного государства, оговариваясь, что оба государства могут быть связаны вечным дипломатическим союзом. Этот план, вполне разумный в принципе, представляет поразительную аналогию с тем, который был осуществлен Висмарком; впрочем, план этот отличался от последнего в том отношении, что предоставлял — не столько юридически, сколько фактически — моральную гегемонию западной и южной Германии и, следовательно, требовал от Пруссии таких жертв, на которые ни прусский король, ни его народ не могли согласиться.

Со своей стороны, правый центр не мог ограничить свои требования, так как в этом случае он был бы оставлен на произвол судьбы либеральными группами, а ему была необходима их поддержка во Франкфурте. Не скрывая от себя всех трудностей положения, он понял, что не может далее отступать, если не желает оказаться в смешном положении. Впрочем, новая политика Австрии не допускала дальнейших отсрочек.

В течение всего лета 1848 года внимание венского двора было отвлечено от германских дел теми войнами, которые вызваны были борьбой наций, объединенных под скипетром Габсбургов, но не слившихся в единый национальный организм.

Однако армия осталась верна австрийскому правительству и привела его к победе. К концу года не все затруднения были, конечно, улажены, но самая грозная опасность миновала: Италия была побеждена, венгерское восстание ослабевало, давая правительству надежду, что уже не долго будет сопротивляться соединенным силам Елачича и Виндишгреца. Революция в Вене была подавлена, парламент, заседания которого были перенесены в Кремниц, не оказывал никакой оппозиции; наконец 2 декабря император Фердинанд I отрекся от престола в пользу своего племянника Франца-Иосифа; последний был молод, свободен от всяких обязательств и имел энергичного и смелого руководителя в лице князя Шварценберга.

Шварценберг, внесший в область дипломатии замашки кавалерийского офицера, допускал лишь такую федеральную реформу, которая превратила бы моральное влияние Австрии, постепенно завоеванное осторожной политикой Меттерниха, в постоянную и бесспорную диктатуру. Его планы, которых он и не скрывал, принудили правый центр откровеннее обнаружить свои намерения. Гагерн заменил в совете министров Шмер-линга и обратился к Франкфуртскому парламенту с просьбой о разрешении начать дипломатические переговоры с Австрией с целью урегулировать ее отношения с Германией. Таким образом, вопрос был поставлен совершенно ясно: в противовес партии прусской, или малогерманской, сформировалась партия великогерманская; несмотря на полное поражение правого центра, было очевидно, что прусская партия представляла уже огромное большинство общественного мнения, так как ей одной удалось уравновесить силы коалиции австрийцев, партикуляристов, ультрамонтанов и радикалов.

Первые вотумы Франкфуртского парламента отличались нерешительным характером, но поведение Шварценберга, планы которого все более раскрывались по мере того, как из Венгрии и Италии приходили все более благоприятные вести, заставило некоторых колебавшихся депутатов снова примкнуть к партии Гагерна. К правому центру присоединилась фракция левой, удовлетворенная теми резолюциями, которые вводили всеобщее избирательное право, предоставляли будущему главе союза лишь право условного veto и придавали, таким образом, конституции демократический характер. 27 марта 1849 года собрание 267 голосами против 263 решило, что управление объединенной Германией будет вручено наследственному императору, а на следующий день 290 голосами избрало императором короля прусского Фридриха-Вильгельма IV. Это большинство было слабым, но для правильной оценки его значения не следует упускать из виду, что меньшинство было усилено голосами нескольких сот австрийских депутатов.

Разгром демократической партии. Председатель Франкфуртского парламента Эдуард Симеон во главе особой депутации немедленно выехал в Берлин, чтобы испросить согласие короля на принятие короны и конституции. Среди окружавших короля лиц немногочисленная, но довольно влиятельная группа, в состав которой входили Бунзен и Радовиц, убеждала его оказать делегатам благосклонный прием; прусский наследный принц, будущий император Вильгельм I, хотя и не чувствовал особенной симпатии к демократическим учениям, сильно поддавался впечатлению широких перспектив, открывавшихся перед династией Гогенцоллернов; сам Мантейфель склонялся к компромиссу: дело шло главным образом о получении императорской короны, а впоследствии можно было придумать средство, чтобы убедить либералов согласиться на какую-нибудь сделку.

Но король был несговорчив. Он желал федеральной реформы, но хотел осуществить ее при содействии Австрии и других государей. «Мне не приходится сказать вам ни «да», ни «нет», — писал он Бунзену, — потому что вы ничего не можете мне предложить. Этот вопрос я должен урегулировать путем переговоров с равными мне; а с демократами разговаривать не приходится: против них можно послать только солдат!» 3 апреля он ответил Симеону, что ценит предложенный ему собранием высокий сан, но что он будет недостоин оказываемого ему доверия, если примет корону без соглашения с государями, которые должны совместно рассмотреть конституцию и обсудить необходимые в ней изменения. Король не отказывался от надежды объединить всю Германию под главенством Пруссии, но отвергал дар, который связал бы его с либералами.

Поведение короля поставило Франкфуртский парламент в самое ложное положение: авторитет его, и без того давно поколебленный, окончательно рушился от этого нового удара. Двадцать восемь государств признали решения парламента, но Ганновер, Вюртемберг, Саксония и Бавария явно заняли по отношению к нему враждебную позицию. Сломить их сопротивление можно было, только обратившись к народу; центр отказался от революционного образа действий, и самые влиятельные его члены покинули собрание, в котором скоро осталась какая-нибудь сотня депутатов, принадлежавших к крайней левой. Прежде они боролись против конституции; теперь же, когда она была отвергнута правительствами, они выступили на ее защиту. Отныне на каюту поставлен был вопрос о самом принципе народного верховенства; если бы радикалы одержали победу, эта победа неизбежно привела бы к провозглашению республики. Их ошибка в том и заключалась, что они не посмели признать это с самого начала. Время для успешной борьбы против реакции уже ушло, а между тем демократическая партия располагала серьезными силами.

Многие неудачи доказали демократической партии необходимость приступить к организации. Наряду с коммунистами, главным органом которых была Новая Рейнская газета Карла Маркса и которые встречались преимущественно в Саксонии, Силезии, Вестфалии и рейнской Пруссии, демократы насчитывали множество сторонников[48] в великом герцогстве Баденском, Вюртемберге и рейнской Баварии; вся центральная Германия была покрыта сетью мартовских кружков. Умеренные либералы, раздраженные реакционной политикой немецких правительств, нигде не были расположены оказывать этим правительствам действительную поддержку; у мелких государств армия была немногочисленна, и притом тайные общества вели среди солдат пропаганду.

При некоторой решительности левая Франкфуртского парламента, быть может, привлекла бы на свою сторону значительную часть германских государств, кроме Пруссии и Австрии. Вюртембергский король Вильгельм I, столь ревниво относившийся к своим прерогативам, уступил уже разыгравшемуся волнению и признал конституцию; в Мюнхене, Нюрнберге, Вюрцбурге, Мангейме, Гейдельберге, Майнце, Дармштадте и т. д. замечалось глухое брожение; в самой Пруссии демократы внушали правительству очень серьезное беспокойство. Парламентские республиканцы колебались и теряли дорогое время. Они перенесли свои заседания в Штутгарт и дали себя обмануть министру Рёмеру, который разогнал остатки парламента (18 июня 1849 г.). С этого момента революция, лишенная руководства, свелась к ряду отдельных эпизодов.

В Пруссии, где в нескольких местах вспыхнули волнения, министерство легко восстановило порядок и, подавив брожение внутри страны, предоставило свои войска в распоряжение остальных немецких государей. Серьезная борьба имела место только в Саксонии, великом герцогстве Баденском и рейнской Баварии. В Дрездене реакционные министры Бейст и Рабенгорст распустили сейм, потребовавший от них признания конституции; город покрылся баррикадами, король бежал в Кёнигштейн, а руководство обороной. перешло в руки временного правительства; душой восстания был русский, Бакунин. Прусская гвардия овладела городом после двухдневного сражения (9 мая); солдаты, подстрекаемые офицерами, действовали безжалостно.

В великом герцогстве Баденском восстал раштадтский гарнизон (9 мая); пример его увлек большую часть армии, и власть перешла в руки революционного комитета, главными деятелями которого были Брентано, Струве и Фиклер. Вместо того чтобы перейти в решительное наступление, комитет спокойно ждал нападения прусских войск. Командовавший ими принц Вильгельм сначала покорил Баварское курфюршество, затем перешел Рейн у Гермерсгейма и двинулся на инсургентов, которым с другой стороны угрожал генерал Пейкер, стоявший во главе гессенских, меклеибургских, вюртембергских и нассауских полков.

Революционеры, располагавшие 25 000—30 000 солдат неодинакового достоинства, вручили главную команду поляку Мирославскому. Последний был разбит при Вагхейзеле и на берегах Мурга, после чего остатки его армии бежали в Швейцарию, а Раштадт капитулировал (23 июня). Репрессии были ужасны, и с тех пор династия, окруженная атмосферой глухой народной ненависти, искала поддержки за границей. Немецкая демократическая партия не могла оправиться после этого разгрома[49].

Прусский союз и Готская партия. Победы, одержанные прусской армией, не вплели новых лавров в ее венок, но тем не менее они значительно упрочили положение Фридриха-Вильгельма IV. Он сыграл роль восстановителя порядка и спасителя общества и имел право рассчитывать на признательность государей, спасенных им от гибели. Нотой 28 апреля он пригласил немецких государей на конференцию для обсуждения тех изменений, которые следовало внести во франкфуртскую конституцию. Переговоры начались в Берлине 17 мая. При них присутствовали только представители Австрии, Баварии, Ганновера и Саксонии. В первом же заседании австрийский делегат заявил, что Австрии нечего делать в союзе, проектируемом Пруссией, и удалился; баварский посланник протестовал против избрания единого главы союза. Саксония и Ганновер отнеслись не с большим энтузиазмом к предложениям Фридриха-Вильгельма, но, менее свободные в своих действиях, они вынуждены были делать, как говорится, «веселое лицо при дурной для них игре» и старались только подготовить себе удобную лазейку для отступления.

26 мая они заключили с Пруссией союз на один год и пригласили остальных немецких государей примкнуть к новой федерации, построенной на следующих началах: председательство и руководство дипломатическими и военными делами должно принадлежать исключительно Пруссии, которой будет помогать коллегия, состоящая из шести государей; предложения правительства поступают на обсуждение двух палат: палаты государств, составленной из 160 делегатов от правительств, и палаты депутатов; глава союзного государства может налагать veto на все постановления парламента. До вступления в действие окончательно принятой конституции заведование общими делами поручалось административному совету под председательством Пруссии; разрешение возможных между союзными государствами конфликтов возлагалось на третейский суд.

Не будучи даже пессимистом, можно было с самого начала скептически отнестись к осуществимости столь сложного проекта. Саксонский министр Бейст, не отличавшийся склонностью к самопожертвованию, оговорил для себя право расторгнуть договор, если Бавария станет упорствовать в своей оппозиции; а чувства Максимилиана II в этом отношении не оставляли места для сомнений. Пруссия заранее была предана союзниками, которых она тащила за собой на буксире. Австрия не скрывала своей враждебности. Радовиц предложил Шварценбергу конвенцию, имевшую целью урегулировать на будущее время взаимные отношения Австрии и немецких государств, объединенных под главенством Пруссии. Князь Шварценберг ограничился ответом, что он не может подписать договор с союзным государством, «которое еще не существует и о характере которого нельзя, следовательно, составить определенного мнения»; он категорически отказался обещать, что император не окажет никакого сопротивления развитию этого государства и предоставит Пруссии полную свободу действий; он настаивал на необходимости создать в Германии временную центральную власть. Австрийский кабинет имел перед своим соперником неоспоримое преимущество: он прекрасно знал, чего хочет, и не отступал перед логическими следствиями своих действий; он отнюдь не намерен был добровольно устраниться от германских дел и для защиты своих прав готов был взяться за оружие. Теперь, когда демократия была побеждена, немецкие государи не задумались бы поддержать Австрию, а раздражение против Пруссии, превышающее благоразумие, отдало бы их с головой в руки Габсбургов.

Радовиц, которому Фридрих-Вильгельм поручил руководство германскими делами, не смущался этими затруднениями. Он обладал пылким воображением и был так же оптимистичен, как и сам король; умея хорошо говорить, он упивался собственными аргументами и никогда не терял надежды убедить своих противников. Это был двоедушный человек, под маской математической точности скрывавший пустоту своих туманных и неустойчивых воззрений. Он пользовался затруднительным положением Австрии.

Шварценберг, любивший прихвастнуть, очутился бы в несколько неловком положении, если бы кто-нибудь вздумал серьезно отнестись к его бахвальству. Монархия сильно пострадала от недавнего кризиса; Пьемонт сохранял угрожающее положение; венгерское восстание отразило все атаки имперских войск, и для подавления его Франц-Иосиф принужден был обратиться к помощи русской армии. Судьба, которая в эти годы не переставала улыбаться Пруссии, доставила ей последний случай подчинить себе Германию. Во всяком случае судьба предоставляла Пруссии возможность выйти с честью и выгодой из ложного положения, в которое поставил ее и честолюбивый и в то же время трусливый король.

Сторонники германского объединения принимали поставленные им условия без возражений. Они надеялись утвердить единство, но горький опыт заставил их ограничить свои желания и умерить требования, лишь бы было создано правительство, достаточно сильное, чтобы обеспечить стране почетное положение среди других держав; к мелочам они не придирались. У этих профессоров и чиновников идея государства брала верх над стремлениями к свободе. Главные вожди бывшего правого центра — Гагерн, Дальман, Мати, Гер-генган — созвали своих сторонников на съезд в Готу с целью обсудить вопрос, какой тактики следует держаться ввиду сделанных Пруссией предложений. На это приглашение отозвалось 150 депутатов. Некоторые из них с горечью указывали на недостатки конституции, которую Фридрих-Вильгельм предлагал Германии, и на то недоверие, которое вызывали люди, сначала всячески мешавшие деятельности народного парламента, а теперь выступавшие в роли творцов национального единства.

Против этих доводов трудно было возражать, и Гагерн, Беккерат или Яков Гримм даже не пытались этого делать. Они только старались доказать наличие смягчающих вину обстоятельств: положение, говорили они, крайне серьезное; можно опасаться, что Германии предстоит полное возвращение к тому жалкому политическому состоянию, которое существовало до революции; следует спешить, пока у Австрии еще связаны руки; прусские министры, если бы даже их убеждения были неустойчивы, все равно были бы увлечены своими приверженцами и оказались бы пленниками собственных побед. Отказаться принять объединение из рук монархов значило бы совершить такую же ошибку, какую сделали монархи, отказавшись принять его из рук народа.

После страстных дебатов 130 депутатов заявили, что, «убежденные по прежнему в том, что национальное собрание действовало сообразно положению вещей в Германии, когда вотировало конституцию 28 марта, они тем не менее признают невозможность практического применения этой конституции» и готовы оказать содействие тем государям, которые попытаются осуществить объединение Германии иными средствами (28 июня). С этого времени сторонники национального объединения Германии получили название» Готской партии; забыв, с какой бесцеремонностью Пруссия пренебрегла их предложениями, они отдавали себя со связанными руками и ногами во власть прусской монархии.