Работницы на фабриках

Работницы на фабриках

Прасковья Прохоровна, героиня романа Решетникова, помотавшись на Никольском рынке и попробовав работать по найму, попадает на фабрику.

«Начали говорить о работе. Софья Федосеевна говорила, что женщин больше обижают, чем мужчин, и меньше дают против мужчин дела; поэтому женщин мало работает в сравнении с мужчинами, и работают большею частию девушки, привычные к фабричной работе с малолетства в провинции или здесь, в Петербурге; но эта работа многих из них убивает преждевременно.

— Мне двадцать девятый год; я начала работать с восьмого года, здесь, в Петербурге, — говорила Софья Федосеевна.

— Неужели и у вас, в Петербурге, так же берут в работу, как и у нас в горных заводах?

— Не знаю, как там у вас. По вашим рассказам, ваша жизнь тоже похожа на нашу, только вас давила крепость, а нас самосудство.

— Ну и у нас, Софья Федосеевна, тоже приказчики помыкали нами, как господа.

— У нас это вежливее делается. Да вот я про себя расскажу. Мать моя была, может быть, такая же женщина, как и я. Судить об ней я не могу, потому что была немного постарше этой девочки. Может быть, она и любила меня, только к чему и любовь, когда есть нечего… Ведь вот и у меня не всегда есть заработок; бывает, что по четыре дня без работы живешь. Починку на себя и для ребенка нечего считать за работу. Хорошо еще, что с сестрой живем дружно… А моя мать, вероятно, была одна-одинехонька. Должно быть, ей было невмоготу с ребенком, и она продала меня. На седьмом году меня заставляли сучить бечевки, ткать. К четырнадцатому году я только и умела, что бечевки делать и ткать ковры. Я не была крепостною; меня считали за воспитанницу, и я за то, что меня кормили хлебом и одевали, должна была повиноваться. Но вот я узнала, что срок моему вскормлению кончился. У меня были подруги. Все мы были, конечно, против наших воспитателей; имели много веры в себя, думали, что нам и руки-то оторвут, требуя нас на работу. Оказалось не то. Куда мы ни придем — нужно учиться сызнова: ткачей мало из женщин, и заработок этот, как мы узнали, дешевле против прежнего наполовину… Потом я работала на бумажной мануфактуре. Нас было там, по крайней мере, до двухсот женщин, и заметьте: замужних было только штук тридцать. Я сперва находилась при чесальне и получала в день по пятнадцати копеек. Некоторые женщины получали и семьдесят пять копеек, но это такие, которые были в близких отношениях с мастерами, конторщиками, начальством, и труд их был очень легок. Им стоило только смотреть, направлять машины и распоряжаться девчонками. Я там ничего не приобрела: все, что получала, шло на одежду и на хлеб. Оттуда перешла на обойную фабрику. Там машин было мало, и нашему брату приходилось растеребливать и сортировать хлам. Вдруг фабрика закрылась, и нам за три недели не заплатили заработку. Нужно было платить за квартиру, лавочнику; а тут вышли новые порядки — нужно в полицию платить за адресный билет. Меня посадили в часть».

В 1913 году в промышленности России трудились 1389,2 тыс. мужчин и 580,4 тыс. женщин. В основном это бывшие крестьяне, приехавшие в город «на заработки». Половину работниц составляли замужние женщины, трудившиеся вместе с мужьями, меньше было девушек, еще меньше — вдов.

Рабочий день на многих петербургских фабриках длился от 9 до 16 часов, причем женщины работали всего на полчаса меньше мужчин, а заработная плата была значительно меньше, что заставляло женщин увеличивать в возможных пределах свое рабочее время, участвовать в сверхурочных работах.

Заработная плата одного рабочего была недостаточна для того, чтобы прокормить семью, и жены, как правило, тоже работали. М. Давидович, автор книги «Петербургский текстильный рабочий в его бюджетах», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1912 году, пишет: «Семья существует потому, что в ней существует второй рабочий, и семья текстильного рабочего содержится не одним, а обоими рабочими».

* * *

Большинство семейных рабочих снимали комнату или даже квартиру недалеко от их завода. Так формировались рабочие поселки на окраинах, за Нарвской и Невской заставами. Одинокие обычно селились в углах — отгороженной части комнаты. Один из участников обследования условий проживания рабочих в Петербурге весной 1898 г. писал: «Площадь пола, занимаемая… кроватью, и носит общее употребительное название „угла“. Если угол занят целой семьей или девушкой, то кровать отгораживается ситцевыми занавесками (пологом), подвешенными на веревочках; в таком отгороженном углу живет иногда семейство из 4 и даже 5 человек: муж и жена на кровати; грудной ребенок в подвешенной к потолку люльке; другой, а иногда и третий — в ногах…» Самые бедные не имели собственной кровати: они делили ее с рабочим или работницей, трудившейся в другую смену. Жили очень скученно.

Федор Федорович Эрисман, обследовавший подвальные помещения Петербурга в 1871 году и нашедший, что пространство в них в расчете на каждого жильца часто равнялось 5–6 м3, а в большинстве случаев 3–4 м3 (при норме 12 м3), писал: «…эти цифры еще значительно уменьшаются при вычислении пространства, занятого большой русской печью, мебелью, самими людьми». И далее он отмечал, что фактически на каждого жильца обследованных помещений приходилось «приблизительно такое количество воздуха, какое заключается в небольшом шкафе».

^{Квартира рабочего}

Типичная обстановка в угловых квартирах выглядела так: «За занавеской развешано и разложено все имущество семьи: платье, белье и т. п. Постельные принадлежности семейных жильцов и других несезонных, т. е. проводящих и лето, и зиму в Петербурге, в большинстве случаев более или менее удовлетворительны: у них можно встретить и подушку с наволочкой, и одеяло, и тюфяк, и простыни. У жильцов же, приезжающих в столицу только на лето, часто отсутствуют какие бы то ни было постельные принадлежности: неприхотливые летники спят на голых досках или подстилают под себя ту самую грязную одежду, в которой работают, нередко в страшной грязи, в течение дня… некрашеный дощатый стол, 2–3 табурета, иногда соломенный стул из так называемой дачной мебели или деревянная скамья дополняют собой незатейливую обстановку угловой квартиры и вместе с койками и нарами составляют все ее убранство».

В квартирах рабочих позажиточнее встречались картинки, наклеенные на стены, старые кресла, зеркала, этажерки с книгами.

Отапливались эти комнаты и углы дровяными печами, освещались керосиновыми лампами, а так как на керосине экономили, то вечером в помещениях царил полумрак. В 1895–1896 годах проведено обследование жилищ рабочих в одном из пригородов и на Выборгской стороне Петербурга. На Выборгской стороне оказалось всего 12 квартир с водопроводами, в 23 случаях водяная колонка была в коридоре, в 7 — на дворе и в других местах и в 41 квартире пользовались водой, привозимой в бочках. В пригороде не было ни одной квартиры с водопроводом. Жильцы лишь 27 из 90 квартир пользовались водопроводом во дворе, а остальные покупали воду у водовоза или сами носили ее из ближайшего источника, который «в большинстве случаев представлял… очень загрязненную речку или ручей».

* * *

Жена рабочего могла подрабатывать дома, готовя обеды для холостяков или обстирывая их. Семейные рабочие старались обедать дома, так как пища была лучшего качества и из лучших продуктов, чем в трактирах и заводских столовых. Вот что рассказывали врачи столичной медицинской полиции о типах питания рабочих в 1896 году: «На табачной фабрике К. и П. Петровых, где было занято более 600 рабочих, проживавших исключительно на „вольных“ квартирах, мужчины уходят обедать (в перерыв), а женщины или приносят с собою холодный обед, состоящий из супа или щей, каши, картофеля, мяса, который разогревают, или готовят его в имеющейся для этой цели при фабрике кухне; от хозяина только кипяток и право пользоваться… дровами». Но такой возможности были лишены работники мелких фабрик, среди которых было много женщин и детей. В книге «Пищевое довольствие рабочих на фабриках» Ф. Ф. Эрисман приводит такие данные: «На языке фабричных, рабочие, которые пользуются домашними припасами, называются „кусошниками“. Таким рабочим нередко не приходится видеть горячей пищи в течение всей недели, ибо на фабрике разогревать и готовить приносимые из дома припасы некогда и негде… Такие рабочие, пробавляющиеся почти исключительно сухоядением (хлеб, картошка, селедка и т. п.) и среди которых местами находится много детей, подростков и женщин, получили характерное название „сухарники“. На предприятиях, где количество женщин и малолетних было невелико, они обедали в артелях вместе с мужчинами, но из-за более низких заработков не могли позволить себе покупать, даже в складчину, мясо, а ели только похлебку и хлеб; оплачивая лишь половину стоимости питания взрослого мужчины — члена артели, иногда с прибавкой копейки или двух в день на хлеб, расходуя в общей сложности в месяц 3,3–4 руб.». Одинокие женщины-работницы обходились в большинстве случаев без горячей пищи, «сухоядением», а если и варили себе пищу, то сразу на несколько дней.

^{Квартира рабочего}

«Питаются рабочие, как обыкновенно всюду, 4 раза в день: в 8 час. утра — чай с хлебом, от 12 до часу — обед из супа или щей, каша, картофель или макароны, в 4 часа снова чай, а вечером ужин из хлеба с колбасой или остатков обеда» — так характеризовали врачи столичной медицинской полиции рацион рабочих и работниц в Петербурге в начале ХХ века.

О питании семейных рабочих-текстильщиков рассказывает М. Давидович: «Первым блюдом, в артелях и семьях одинаково, в большинстве являются капустные щи. Реже наблюдается чередование щей и картофельного супа… Большее разнообразие, в виде борща, вермишели, горохового супа, встречается почти исключительно у семей с матерью дома… Вторым блюдом была обычно поджаренная картошка с салом (в частности, у питавшихся в артели) или с постным маслом (у „рядовых“ рабочих, причем не только в пост). У половины обследованных семей второе блюдо бывало лишь по праздникам. В большинстве при этом оно состоит из жареного картофеля и в меньшинстве — из поджаренной колбасы (самый худший сорт…) или печенки. Очень часто, кроме того, в семьях — праздничный пирог с рисом или салом. В артелях вторым блюдом в праздник бывает обыкновенно жаркое, изредка встречающееся и в зажиточных семьях. В тех семьях, где второе блюдо бывает и в будни, им наряду с жареным картофелем является каша, преимущественно гречневая…

…Творческая деятельность хозяйки в области семейного питания относится не столько к обеду, составные части которого — мясо и овощи — в семьях обеих категорий потребляются приблизительно одинаково, сколько к завтраку и ужину. Семьи без хозяйки для простоты отдуваются чаем и кофе с хлебом, семьи с хозяйкой предпочитают создать закуску. Этим-то и объясняется большее потребление сахару у первых, на первый взгляд как будто говорящее не в пользу хозяйки… Так выражается общеизвестный факт замены горячей пищи чаепитием». О недостаточности питания рабочих беспокоятся все санитарные врачи и в столице, и в провинции. Один из них — И. П. Сидоров — пишет: «Есть такие семьи, матери которых вынуждены, кормя детей, рассыпать кашу тонким слоем по столу и заставлять детей есть кашу щепотками, так как ложка при такой трапезе слишком большое орудие».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.