Сватовство, смотрины и свадьба
Сватовство, смотрины и свадьба
Инициатива в заключении брака исходила от жениха и его семьи, отец жениха мог обратиться к отцу невесты напрямую. Но чаще для этого приглашали сваху Обычно для первых смотрин выбирали гулянье на Духов день в Летнем саду: жених и невеста могли оценить друг друга, посмотрев издалека и не давая друг другу опрометчивых обещаний. Вот как описывает свои смотрины Ульяна Полилова, героиня повести Полилова «Диван»: «„Он“, так сильно мною любимый Петр Семенович, — он зачастил к Гусевым, днюет там, и за Машенькой, средней дочерью, ухаживает. Каков изменник! Я не поверила бы, если бы услыхала это от кого-нибудь другого, но сестрицам верю, они не солгут.
Кончено! Я завтра иду с маменькой в Летний сад и буду смотреть жениха, которого мне сватает Захарьевна!
Проплакала весь день, но своего решения не изменила.
С трудом поднялась с постели, посмотрела на себя в зеркало. Какая я бледная, глаза вспухли, красные…
Все утро умывалась огуречным рассолом, немного попудрилась; лицо посвежело.
Маменька была до крайности изумлена моим неожиданным решением.
„Позвольте мне, маменька, надеть желтое с прошивками платье“, — спросила я ее.
„Охотно, Юленька, — засуетилась моя старушка, — оно к тебе значительно идет“.
Я это знаю отлично и сама.
Папенька не обманул: вместо испорченной шкипером шляпки купил мне другую, очень красивую, соломенную, кибиточкой, желтым канусом подбитую, а сверху бледная чайная роза приколота. Когда оделась, я снова посмотрела на себя в зеркало и понравилась сама себе.
Черные мои волосы небрежными кудрями выбивались из-под шляпки, лицо хотя было и бледно, но эта бледность делала меня еще интереснее. Платье сидело отлично, а ажурная шаль, бледно-розового цвета, согласовалась с платьем.
Маменька тоже осталась довольна мною и сама помогла завязать мои башмаки.
О, если бы он, злодей, увидел меня сегодня, я уверена, что позабыл бы Машеньку Гусеву, да и других всех.
Когда мы приехали на линейке с маменькой к Летнему саду, у решетки и на набережной стояло очень много народу.
Я скромно опустила глаза и прошла через ворота, где больше всего толпилось мужчин. Медленною лентою двигались вдоль главной аллеи молодые барышни с матерями.
Вдоль всей аллеи, по обеим ее сторонам, плотными рядами стояли женихи со свахами.
Кого тут не было! И военных, и партикулярных, молодых и старых.
В то время как мы, невесты, подвигались одна за одной по аллее, стоящие по сторонам ее мужчины осматривали нас с ног до головы, громко толковали между собою и даже называли нередко ту или другую девицу по имени.
Хотя я опустила глаза книзу, но все-таки исподтишка смотрела на женихов.
Не доходя до конца аллеи, маменька меня дернула за платье и глазами указала направо. В первом ряду я заметила Захарьевну и рядом с нею небольшого роста тучного мужчину лет тридцати.
Белесоватый цвет его волос, а равно и все его лицо с такого же цвета еле заметными усиками и бровями, мне не понравилось.
Он уставился пристально на меня, по указанию свахи, но я прошла мимо, как будто не замечая его.
Пройдя несколько шагов дальше, я взглянула опять направо и обомлела… Передо мною стоял молодой красавец офицер. Наши взгляды встретились; я сразу почувствовала особое к нему влечение и совсем позабыла, что обращаю на себя общее внимание, обернула голову и не спускала глаз с офицера.
Мы еще раз прошли по аллее. Поразивший меня брюнет военный все еще находился на том же месте. Он снова пристально глянул на меня, улыбнулся и сделал мне под козырек.
Я еле помню, что было дальше со мною. Дойдя до Невы, я не пошла обратно, хотя маменька желала еще раз пройтись по аллее. Мы добрались до нашей линейки и сейчас же отправились домой.
Не успели мы немного отъехать, как сзади нашего экипажа раздался лошадиный топот. Точно по чьему-то таинственному приказу, я обернулась и… увидела снова поразившего меня военного кавалера…»
Но если смотрины проходили более успешно и между мужчинами также не возникало разногласий относительно приданого, назначалась следующая встреча, на этот раз в доме невесты.
«Вот как обыкновенно устраиваются браки, — вспоминает Лейкин. — Лишь только жених найдет себе подходящую невесту и сойдется в приданом по росписи, принесенной ему свахой, тотчас же просит у отца невесты назначить день последних смотрин. День назначается, и жених в сопровождении родственников является в дом будущего тестя, который и встречает их… Все садятся, начинается разговор о погоде, о церквах и незаметно сворачивается на торговлю. Здесь, жених, крепись: он должен выказать все свое знание дела. Вскоре является невеста, робко потупляет взор, раскланивается и садится, за нею следом идут мать и сваха. Минут с десять все еще длится разговор, наконец жених встает с места и шепчет отцу невесты: „Мне нужно с вами кой о чем переговорить“. — „Пожалуйте, пожалуйте!“ — отвечает тот, и они уходят в другую комнату. Здесь жених объявляет, с каким намерением он пришел в дом, и спрашивает, все ли то есть за невестой, что означено в росписи. Тесть согласен, ударяет по руке будущего зятя, лобызает его, выводит его перед лицо невесты и объявляет женихом. Все молятся Богу, причем мать невесты и вся женская родня считают за нужное прослезиться. Является бутылка хересу, присутствующие пьют и поздравляют с решением дела. Жениха тоже принуждают выпить; он берет рюмку, прикасается к ней губами и снова ставит на поднос. Великий искус для пьющего человека! Но было бы верхом невежества, ежели бы он выпил всю рюмку, тогда он проиграл бы во мнении родни по крайней мере процентов на двадцать пять. Подают чай. Жених садится рядом с невестой… всеми силами старается быть любезным, хочет сказать что-нибудь дельное, но как ни осматривает потолок и печку в комнате, ища в них вдохновения, все-таки остается нем как рыба, а невесте самой начать разговор неприлично, — сочтется выскочкой, ей еще с малолетства натолковали, что она должна быть скромною и больше молчать. Наконец жених откашливается и спрашивает: „Я вам нравлюсь?“ — „Да…“ — отвечает невеста. — „И вы мне тоже нравитесь. Погодите, мы с вами лихо заживем!“ Снова следует молчание, и будущие супруги снова начинают созерцать — один потолок и печку, а другая — свое платье. Присутствующие выводят их из замешательства и продолжают прерванный разговор о торговле. На другой день отец невесты выходит в лавку, потирает, стоя на пороге, свое брюшко и объявляет соседям, что выдает дочь замуж, выражаясь следующим образом: „А ведь мы вчера дочку-то, Богу помолились, по рукам ударили, пропили“ — „За кого?“ — „За Семена Брюхина“. — „Ну, поздравляю! Славный парень!“ И через час весь Апраксин знает о вчерашнем происшествии. С этих пор жених начинает ходить к невесте каждый день вплоть до самой свадьбы».
Невеста начинает приглашать к себе подруг — дошивать приданое. Жених с друзьями часто заходят к ней, развлекают девушек, танцуют. Никто этому не препятствует. Перед свадьбой обязательно устраивают девичник и мальчишник.
«У апраксинцев, да и вообще у купечества средней руки, существует дикий обычай, — за день или за два дня до свадьбы ездить огромной компанией в баню, — указывает Лейкин, — мытье это происходит среди страшного пьянства… То же почти было и у женщин. Невеста в сопровождении своих подруг, свах, замужних родственниц и женской прислуги также посещала баню. Обычай требует, чтоб в этот день пили вино и поддавали им на каменку».
Утром жениху отсылали приданое, после венчания в церкви накрывали стол «у кухмистера», т. е. в ближайшем трактире, «после, — пишет Лейкин, — танцы, нередко часов до шести утра».
Как мы видим, у невесты было немного возможностей высказать свои желания и даже понять, чего она хочет. И все же, если у невесты был характер, она иногда могла повернуть дело на свой лад. Вот как описывает Полилов историю замужества своей тетки Татьяны: «Второй дочери деда, Татьяне Егоровне, шел уже шестнадцатый год в 1836 году; она была очень красива собою, и от женихов у нее не было отбоя.
В те времена для сватовства, в особенности у купцов, необходимо нужно было иметь сваху, но дед, повидавший обычаи Польши, сердился, когда являлись эти устроительницы браков, и говаривал: „Если моим дочерям будет счастие, они сами замуж выйдут, а то в монастыре места много“.
Андрей Егорович Шестаков, его лучший приятель, не раз заводил разговор с дедом о том, что Татьяну Егоровну пора выдать замуж, но дед недовольно ворчал: „Успеет еще“.
И когда за нее посватался сын его приятеля Жукова, Иван Андреевич, дед ответил, что еще дочь молода, погодить нужно. Сватовство было отложено…
Василий Яковлевич Немчинов, брат одного из главных доверителей Егора Тихоновича, приехав как-то в Петербург по делам, был у деда и видел Татьяну Егоровну. Молодая девушка ему понравилась, и он просил Марфу Федоровну Жукову, мать первого жениха Татьяны Егоровны, посватать ему последнюю. Жукова, предполагая, что сын ее, уехав из Петербурга, успел охладеть к предмету своей любви, не отказалась помочь ему, и предложение Немчинова было принято дедом.
Невеста хотя и согласилась, но каждый день молила Бога, чтобы этот брак расстроился. Сватовство тянулось более года, наконец был назначен день свадьбы.
Чуть ли не за неделю до нее вернулся в Петербург Жуков.
„А у нас, Ванечка, сватовство завелось: Танечка Полилова за Василия Яковлевича замуж идет“.
„Кто же сосватал?“ — спросил пораженный молодой человек.
„Я похлопотала, сынок“, — отвечала ничего не предполагавшая мать.
Иван Андреевич разразился градом упреков, обвиняя мать: „Я нарочно приехал, чтобы повторить свое предложение, а вы сами мое счастье разбиваете“.
И, не ожидая возвращения из биржи своего отца, молодой человек уехал на той же тележке, на которой прибыл, обратно в провинцию».
Марфе Федоровне предстояла забота расстроить каким-нибудь образом ею же налаженное сватовство. С этою целью она явилась к деду, как будто от имени жениха, и сказала: «Жених-то нам говорил: „Пусть будущий тесть даст за Танюшей серьги брильянтовые да шаль настоящую, ковровую турецкую“.
Дедушка сдвинул брови — это было признаком, что он волнуется.
„А еще просит ширму в спальню не ставить, а занавеску сделать около кровати, да целых три: штофную для парада, ситцевую и кисейную для лета“, — продолжала свою хитрость Жукова».
Егор Тихонович вскочил со стула и порывисто поднялся на антресоли, где жили дети.
«Я в это время вышивала бисером, — рассказывает Татьяна Егоровна. — Услыхав папенькины шаги по лестнице, засуетилась куда-нибудь спрятать пяльцы с бисером, он не любил, когда я занималась вышиваньем, называя это пустяками.
Папенька вошел весь красный от гнева. Я поздоровалась с ним, но он вместо ответа громко закричал: „Слышала, что твой возлюбленный-то требует?“
Меня обидело это название, и я резко ответила: „У меня никаких возлюбленных нет, папенька“. Мой ответ как будто успокоил отца, и он взволнованным голосом передал требование жениха.
„Что же ты скажешь?“ — „Скажу ему, вот и все“, — горячо проговорила я и быстро спустилась вниз, радуясь в душе разрыву. „Папенька говорил мне, что Василий Яковлевич вздумал командовать, еще не женившись на мне, так пускай он у себя в Мосальске и жену себе берет, мы, петербургские девушки, к этому не привыкли“, — отпела я свахе, и дело разошлось.
Отказ мой от брака с Василием Яковлевичем не понравился маменьке, и она решила: лучше, чем выдавать меня замуж, отдать в монастырь. Несколько дней спустя папенька позвал меня с моих антресолей вниз в гостиную и здесь вместе с маменькой заявил мне, что они решили отдать меня в монастырь, а чтобы жилось мне там удобнее, он положит на меня две тысячи рублей ассигнациями.
Я была бойкая, решительная девушка и в ответ на это предложение смело ответила: „Я согласна, но только не в женский, а в мужской“.
Дерзкий мой ответ рассердил папеньку, и меня сейчас же заперли на мои антресоли, не позволяя спускаться вниз ни к обеду, ни к чаю, ни к ужину.
В моем невольном заточении я находилась уже две недели, как к нам в дом приехали папенькины любимые гости, монахи из Александро-Невской лавры. Я услыхала из своей светелки громыханье двух колясок, въехавших на двор, и смотрела в окно. В них прибыли отец Аарон, архимандрит, а впоследствии и лаврский настоятель, отец Амвросий, отец Иоанникий, просфорник, отец Виктор, протодиакон, и еще кто-то из монахов, теперь не помню.
Когда они вошли в комнату, первый их вопрос был: „А где же Танюша?“
Мое присутствие было необходимо уже потому, что, заведуя хозяйством, я постоянно приготовляла гостям пуншик и умела угодить на вкус каждого, кому с ромом, кому с коньяком, больше, меньше сахару и т. п. Папенька принужден был объяснить причину моего отсутствия, и тогда отец Аарон, седовласый старец, сам поднялся ко мне на антресоли и начал уговаривать меня сойти вниз, но я решительно заметила: „Сойду только тогда, когда папенька подойдет к лестнице и сам меня позовет“.
Сломить его упрямство было бы очень трудно, но ради своих гостей, которых он любил и уважал, подойдя к лестнице, крикнул: „Таня Черномор (это было мое прозвище), иди сюда“.
Я быстро спустилась вниз и принялась за приготовление пуншика, в то время как гости вместе с папенькой распевали в гостиной старинные духовные канты и молитвы. В подобном пении они проводили всегда время, когда посещали наш дом.
С этого дня предложение маменьки отдать меня в монастырь никогда больше не возобновлялось, — рассказывает Татьяна Егоровна, — меня старались выдать поскорее замуж».
В конце концов Татьяне нашли жениха, который пришелся ей по нраву. Это был квартирмейстер Павловского полка Федот Иванович Григорьев.
«Новобрачному шел тридцать седьмой год, — пишет Полилов, — тогда как его молодой жене минуло восемнадцать лет. Ни по летам, ни по виду он не мог равняться с первыми двумя женихами Татьяны Егоровны. Как тот, так и другой, оба были молоды и красивы, но с Федотом Ивановичем Татьяна Егоровна прожила счастливо пять лет, когда он скончался и она осталась вдовою с тремя детьми».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.