Глава 19 Немного о торговле

Глава 19

Немного о торговле

В предыдущих главах уже говорилось, как резко изменили результаты раскопок устоявшееся представление о месте дальней торговли в экономике средневекового Новгорода. В берестяных грамотах заморские товары упоминаются крайне редко, в сотни раз реже, чем земля и связанные с ней обстоятельства жизни и быта. И тем не менее, невозможно сомневаться в том, что торговля составляла одну из существенных основ новгородской экономики. В этом, в частности, убеждает знакомство с многочисленными древними вещами, собранными в ходе раскопок. Привозные предметы исчисляются в коллекциях Новгородской экспедиции многими сотнями экземпляров. Просто купеческие комплексы пока ускользали от археологов. Потом такие комплексы были обнаружены. Но прежде чем рассказать о них, познакомимся, хотя бы и очень бегло, с тем, что сообщают о дальней торговле сами привезенные из-за рубежей Новгородской земли предметы.

Читатель уже достаточно хорошо знает, что своей сохранностью древние новгородские вещи обязаны особенностям культурного слоя, идеально консервирующего предметы, которые изготовлены из различных органических веществ. Однако этих предметов не найти в музейных экспозициях. Мы увидим в музейных витринах каменные литейные формы и иконки, стеклянные бусы, металлические инструменты, железные замки и ключи… Когда мы спросим о вещах, изготовленных из дерева, тканей, кости, кожи, нам покажут берестяные грамоты и костяные украшения. Но нам не доведется увидеть деревянных ковшей и ложек, остатков механизмов, веретен, деталей мебели, санных полозьев, лодочных шпангоутов, детских колыбелей — подавляющего большинства найденных при раскопках вещей. Мы только на картинках в археологических изданиях проникнем в открытый раскопками причудливый мир образов средневекового прикладного искусства, расселившихся на деревянных поверхностях наличников и кресел, тарелок и ложек, на рукоятках ковшей, на копылах саней, на резных колоннах крылец. Вот только деревянные гребни найдутся в любой витрине, посвященной древнему Новгороду.

Когда археологи говорят, что древние предметы сохраняются «идеально», они не всегда вкладывают в это слово исчерпывающий смысл. Идеальная сохранность новгородских вещей означает, что в момент находки, сразу после извлечения из земли, древние предметы полностью сохраняют свою изначальную форму. Их можно сфотографировать и нарисовать во всех нужных ракурсах. Однако от музейной витрины такие вещи отделены долгим и трудным путем. Древний деревянный предмет, побывав во влажной почве, столетиями пропитываясь этой влагой, попав на воздух, начинает быстро сохнуть. Он коробится, трескается и, наконец, навсегда теряет форму. Чтобы сохранить его, нужны сложнейшие приемы консервации, на протяжении многих десятилетий не удовлетворявшие исследователей. Только в самые последние годы найдены надежные и дешевые методы сохранения древних деревянных предметов. А пока такие методы не были разработаны, тысячи добытых при раскопках деревянных вещей продолжали свою жизнь, подобно рыбам, в специальных аквариумах в ожидании будущей консервации. Почему же гребням повезло больше, чем другим вещам, если они сразу отправлялись в музейные витрины?

Оказывается, деревянные гребни не нуждаются в сложной консервации. Они и на воздухе быстро высыхают, не изменяя своей формы. Их многочисленные тонкие зубцы не коробятся и не трескаются, а если гребень украшен орнаментом, его причудливые линии и сегодня остаются такими, какими их вырезал новгородский мастер шестьсот или восемьсот лет тому назад.

Загадка гребней была решена тогда, когда их исследованием занялись ботаники-лесоведы. Выяснилась, на первый взгляд, совершенно невероятная вещь: материалом для новгородских гребней служил самшит, а это дерево растет за тысячу верст от Новгорода — на Кавказе. Может быть, в Новгород везли с Кавказа уже готовые гребни? Нет, при раскопках обнаруживались и заготовки для гребней, свидетельствующие об их местном производстве. Да и сам их орнамент местный, новгородский.

Или вот янтарь. В Новгороде при раскопках постоянно встречаются отходы янтарного производства: осколки, испорченные при сверлении бусы, расколовшиеся под ножом мастера крестики, негодные в дело куски окаменевшей смолы. Но янтаря близ Новгорода нет. И везли янтарь, чтобы сделать из него украшения, сначала из Поднепровья, а потом из Прибалтики с ее знаменитыми до сегодняшнего дня месторождениями.

И хотя при раскопках найдено немало предметов, изготовленных или собранных далеко за рубежами Новгородской земли — к ним относятся некоторые ткани, грецкие орехи, вино, от которого, к сожалению, в земле сохраняются лишь осколки больших глиняных корчаг, — основным двигателем торговли Новгорода с дальними странами была потребность новгородского ремесла в сырье.

Конечно, не янтарь, и не самшит составляли основу сырьевого импорта. Заметим, что Новгородская земля полностью лишена запасов собственного металлического сырья. Только железо в виде болотных и луговых руд распространено в ней практически повсеместно, везде, где в ручьях и болотах железные окислы бурой ржавчиной оседают на дне и корнях растений. Ни меди, ни свинца, ни олова, ни серебра, ни золота, ни ценных поделочных камней новгородская почва не знает. Это сырье, дающее жизнь ремеслу, нужно было ввозить. Поэтому любая вещь, произведенная из меди, серебра или свинца, свидетельствует не только о местном производстве, но и о международном обмене.

По письменным документам известны многие месторождения полезных ископаемых, откуда начинался их долгий путь в Новгород. В списке торговых партнеров Новгорода — германские города, Венгрия, Англия, страны Скандинавии, Фландрия… Раскопки детализируют карту международных контактов Новгорода, порой нанося на нее новые линии торговых связей. Расскажу об одной такой находке.

Летом 1965 года раскопки велись в непосредственной близости к обнаруженным на древней Ильине улице каменным хоромам рубежа XIV–XV веков. Покоились эти хоромы на валунном фундаменте, и мы уже привыкли натыкаться по соседству на отдельные валуны, не использованные в свое время для постройки. Археологическая точность требует, чтобы каждый камень был зачерчен и нанесен на план прежде, чем его удалят из раскопа.

Так было и на этот раз. Валун расчистили, нанесли на план и стали вытаскивать наверх. Но эта простейшая операция вдруг до крайности осложнилась. Землекоп, взявшийся за камень, не смог его приподнять, а когда валун общими усилиями взвалили на носилки, они затрещали и развалились…

Взвесив находку, мы выяснили, что сравнительно небольшой камешек весит 151 килограмм, но этот вес уже никого не удивил, поскольку еще в раскопе стало очевидно, что найден не очередной валун из фундамента, а слиток свинца. Он имел даже вырубку на боку, чтобы цеплять его канатом. На канате слиток, между прочим, и извлекли, в конце концов, из раскопа.

Свинец в Новгороде употребляли в немалых количествах. Больше всего его шло на церковные кровли. Как мы уже знаем, поблизости от Ильинского раскопа расположены две древние церкви. У церкви Спаса на Ильине улице свинцовой кровли никогда не было. Видимо, найденный в раскопе свинец предполагали использовать для построенной в 1354 году церкви Знамения.

Мы уже выяснили, что свинец в Новгороде был только привозной. Основываясь на общих наблюдениях над залеганием свинцовых руд в Европе, историки торговли и древней металлургии давно высказывали предположение, что свинец поступал в Новгород через Любек, но происходил из месторождений Венгрии и Англии.

Согласно международным договорам того времени, слитки металла обязательно клеймились. И вот слиток вымыт, клейма на нем хорошо видны. На одном — изображение одноглавого орла, увенчанного короной. На другом — буква К, тоже под короной.

Одноглавый орел. Их на монетах — двойниках клейм — целые стаи. Но у одних нет корон, у других короны иные. Иногда несходно оперение, порой различен весь стиль изображения. Геральдические таблицы проходят перед нами, как аллеи фантастического зверинца, в клетках которого щелкают хищные клювы небывалых птиц. И наконец — полное тождество, как у орлов, кричавших в раннем детстве в одном гнезде. У нас в руках монета Казимира Великого, короля Польши.

Другое наше клеймо — буква К под короной. И снова поиски приводят к монете Казимира. Два клейма, и оба — Казимира Великого, правившего Польшей между 1333 и 1370 годами, как раз в то время, когда новгородцы строили Знаменскую церковь и запасались свинцом для ее кровли.

Свинец из Польши! Это нечто новое на карте торговых связей Новгорода. А может быть, клейма случайны? Может быть, Казимир, перепродав русским тот же венгерский или английский свинец, сорвал малую толику в свою пользу на пути металла из туманного Альбиона в Новгород?

Маленький кусочек свинца был исследован с помощью спектрального анализа. Такой анализ выясняет состав рудной свиты, примеси других металлов, неповторимой для каждого месторождения. Анализ произведен, и его результат недвусмыслен: металл слитка добыт в районе Кракова.

И еще одна, последняя проверка. Бели на слитке стоит клеймо, значит, этим клеймом удостоверяется и правильность его веса. Мы уже знаем, что наш слиток весит 151 килограмм. Соответствует ли это какой-нибудь средневековой весовой единице, принятой в международной торговле? Оказывается, соответствует. Как раз столько весил прусский шиффунт, иначе берковец, принятый в польской и восточно-балтийской торговле.

Вернемся к началу этой главы, где говорилось, что почти полное отсутствие на бересте свидетелей дальних купеческих операций объясняется тем, что раскопки не затронули еще собственно купеческих комплексов. И в то же время дается понять, что, будучи получателями импортируемого в Новгород сырья, ремесленники так или иначе были вовлечены в систему международных торговых связей. Но ведь многие ремесленники жили на боярских усадьбах, где, между прочим, обнаружены и многочисленные свидетельства таких связей в виде привезенного издалека сырья и разного рода зарубежных предметов. Международная торговля, следовательно, входила важной составной частью в комплекс экономики любой городской усадьбы. Может быть, не нужно специально искать особых купеческих дворов? Может быть, сами бояре — не Мишиничи, так другие — вели международные торговые операции?

Приглядимся попристальнее к механизму новгородской экономики, заглянув для этого в очень ранние времена истории Новгорода — в последние десятилетия XI века. Это чрезвычайно важное время в развитии русской торговли, которое все исследователи признают моментом перехода ремесла от изготовления своих продуктов на заказ к изготовлению их на рынок.

Археологи распознают этот процесс по очень точным, хотя порой и не бросающимся в глаза признакам. Возьмем, к примеру, такую простую вещь, как кухонный нож. Ножи XII века внешне не отличаются от ножей XI века, но с точки зрения производственной технологии это абсолютно несхожие предметы. Нож XI века изготовлялся так называемой техникой «пакета». Его рабочая часть кропотливо сварена из трех полос: между железными щечками помещалось стальное лезвие. Уже тогда существовал открытый вновь в XX веке принцип самозатачивающегося инструмента: в процессе работы железные щечки постепенно стирались, все более и более обнажая стальную сердцевину. Нож изготовлялся на заказ и служил хозяину до тех пор, пока полностью не стачивался.

В XII веке к железной полосе приваривался узкий стальной край — рабочая часть ножа. Стоило ей лопнуть или стереться, нож нужно было выбрасывать. Внешне это производит впечатление упадка производственной технологии. Но в действительности отражает прогресс в экономике. Ремесленнику уже некогда возиться с качеством своей продукции. Он должен изготовить ее как можно больше. Ему приходится удовлетворять не потребности отдельных заказчиков, а возросшие аппетиты рынка. Пусть будет похуже и подешевле, но — главное — побольше!

Подобные явления свойственны в это время всем ремеслам, в том числе и тем, которые работают на привозном сырье. Расширение производства приносит определенные выгоды самому ремесленнику, но, коль скоро производство растет, ему нужно больше сырья. Он, естественно, покупает его не там, где живет и работает, а на торгу, у людей, занятых закупками такого сырья с выгодой для себя, у купцов, плавающих за море.

Купцы везут в Новгород все больше и больше сырья. Но любой ввоз требует эквивалентного вывоза товаров, которые сами купцы не производят. Знакомясь с особенностями спроса международного рынка, мы без особого труда сможем установить, что больше всего этот рынок нуждался в разного рода промысловых продуктах — мехах и ценной рыбе, меде и воске — тех продуктах, на которые мы вдоволь насмотрелись, побывав на боярских усадьбах. И не случайным кажется теперь, что именно во второй половине XI века происходит активнейшее освоение Новгородом северных земель, колоний, богатых мехом и рыбой, воском и медом. И это освоение ведется под эгидой бояр.

В механизме новгородской экономики, как в шестеренке, сцеплены все его колеса. Ремесленники трудятся, купцы поставляют им сырье, бояре снабжают купцов продуктами экспорта. И именно бояре, владеющие исходным запасом богатств, получают и наивысшую прибыль от работы всего механизма. Ведь именно на рубеже XI и XII веков новгородское боярство добивается торжества в антикняжеской борьбе, создав органы собственной власти над Новгородом. Повернулось маленькое колесико — ремесленник понес свою продукцию на рынок. Пришло в движение колесико побольше — торговля потребовала завоевания новых областей. И вот уже наверху, подобно кукушке в часах, выглянул боярин и прокуковал о захвате им власти.

Усадьба боярина поэтому демонстрирует нам лишь начальный и конечный результат работы всего механизма. Купец, специализировавшийся на международной торговле, составляет немаловажную деталь того же механизма, но он живет на собственном дворе. И если мы хотим изучать Новгород всесторонне, нужно найти и эти дворы богатых гостей.

Впервые мы вошли на такой двор в 1967 году, когда начались раскопки на территории новгородского телецентра, на Торговой стороне, неподалеку от древнего Торга. Котлован раскопа был заложен у самого подножия ретрансляционной башни и на глубине двух метров вошел в слои XIII века. Этот сравнительно небольшой раскоп площадью около 200 квадратных метров захватил только небольшую часть древней усадьбы, вернее — двух усадеб, поскольку его пересекала мостовая небольшой улицы. Но одна из этих усадеб оказалась необычной.

Начать с того, что в слоях XIII века на ней было собрано свыше тысячи маленьких кусочков янтаря, говорящих о несомненном наличии здесь янтарного производства. Здесь же обнаружена маленькая итальянская камея великолепной работы XIII века с изображением Мадонны. И, кроме того, девять берестяных грамот, датируемых тем же самым временем, что янтарь и камея.

Почитаем некоторые из этих грамот.

Берестяная грамота № 436. Она оборвана сверху и пострадала в пожаре: «…и пяте гривено осталося. А кланяюся, доняво серебра, при… язо ти, а путей…»

Берестяная грамота № 437 разорвана на пять несоединяющихся кусков: «…во восеме гривено… тых молодых коне… ечей в… законе… а дороге… доени… е по девяти резано… гривен…»

Здесь пока обычные, ставшие привычными для нас тексты. Взаимные расчеты, долги, резаны, гривны. Упоминаются, правда, «пути», «дороги», «молодые кони», но в непостижимых фрагментах.

Грамота № 438 дает больше, хотя она тоже сильно пострадала: «…40 резан. Подьшево 6-ре и 30, а в 30 резане… гр (и) вна. В пьрвое коробее на 12 гр(и)вне, а другее коробее дробь… (п)о резане, а большее по 3 резане ножевы 50. Полъгр(и)вне головице… м 2 гр(и)вне. На гребеньх гр(и)вна… (ко)жюхъм».

Перечислен и оценен разнообразный, главным образом кожевенный, товар: подошвы, головки сапог, но также гребни и шуба-кожух. В одной коробье лежит какого-то товара на 12 гривен, а в другой что-то помельче, «дробьное», ценой по одной резане, и побольше — ценой по 3 резаны. Это что-то тоже имеет отношение к обуви: «ножевые» значит «ножные». Больше всего это напоминает инструкцию приказчику-где какой товар лежит и сколько за него нужно требовать при продаже.

В грамоте № 440, дошедшей в крохотном обрывке, с кого-то требуют взять векшу. А в грамоте № 442 Радил велит матери взять на 9 гривен полвоза ржи.

Но самой интересной оказалась грамота № 439, сохранившаяся целиком с утратой только имени автора:

«…ко Спироку. Оже ти не возяло Матеека пи, воложи ю со Прусомо ко мне. Язо ти олово попродале и свинеце и клепание вохо. Уже ми не ехати во Сужедале. Воску куплены 3 пи. А тобе пойти суда. Воложи олова со четыри безмене, полотенеца со дова череленая. А куны прави сопроста».

Прежде чем перевести грамоту, остановимся, на трудных местах ее текста. Слово «пи», конечно, не имеет никакого отношения к известному математическому понятию, но его нет и в словарях древнерусского языка. Это как раз тот самый случай, когда с древним словом мы встречаемся впервые в берестяном письме. Обратим внимание, что это, как прямо следует из текста документа, единица измерения воска. А воск в древности измерялся кругами — большими кусками круглой формы. Ю. С. Елисеев нашел разгадку этого слова в карельском языке. По-карельски «пи» значит «голова». Вспомнив, что «головами» или «головками» измеряется также сыр, мы легко поймем теперь, что речь в грамоте идет о «головах» воска определенного размера и веса.

«Клепанием» назывались какие-то поковки. «Вохо» — одна из местных форм слова «всё». «Безмен» в данном случае не разновидность весов, а единица веса, равная двум с половиной фунтам, то есть примерно около килограмма. Очень трудное место текста: «полотенеца со дова череленая». Поскольку речь идет о металле, то под «полотенцем» можно понимать только плоские листы олова. Но «червоным оловом» в польском языке называют сурик, английское название которого на русский язык дословно переводится так же, как «красный свинец». Может быть, в полотенца упаковывалась эта краска, защищающая металл от ржавчины?

Теперь переведем письмо: «…ко Спироку. Если ты не взял пи Матейка, вложи ее с Прусом ко мне. Я тебе олово продал и свинец, и клепание все. Мне уже не надо ехать в Суздаль. Воску куплены 3 пи. А тебе нужно пойти сюда. Вложи примерно 4 безмена олова, примерно два полотенца сурика. А деньги собери поскорее».

Хотя имя автора письма и не сохранилось, мы хорошо видим этого человека в его хозяйственных заботах, отнюдь не похожих на заботы многочисленных уже известных нам бояр. Он продает олово, свинец, клепание. Он покупает воск. Он ради своих торговых операций совершает далекие поездки в Суздаль и доволен, когда можно без таких поездок обойтись путем взаимных расчетов. Вся его сложная, отраженная в грамоте № 439 торговая операция прямо связана с литейным делом и металлообработкой. Ведь даже воск был необходимой принадлежностью литейного ремесла: по восковой модели отливали бронзовые вещи. Но он не ремесленник. Будь он мастером-литейщиком, вряд ли ему пришло бы в голову продавать Спироку весь запас цветного металла.

И вот что еще интересно. Вся группа поименованных в грамоте лиц тесно связана друг с другом. В грамоте обсуждаются вклады куда-то, которые должны совершить все участники дела. Матейкову «пи», если Спирок еще не взял ее у него, нужно взять и «вложить» к автору письма.

Прорись берестяной грамоты № 439 — документ из переписки купцов-складников XIII века.

Еще три «пи» воску куплены этим автором, вероятно, для себя, Спирока и Пруса. Кроме того, Спирок должен еще «вложить» олово и сурик. Вся эта система взаимных услуг демонстрирует, по-видимому, организацию купеческого товарищества «складников», ведущих совместные торговые операции. А собирание «вклада», как можно предполагать, говорит о том, что все они были членами купеческой «сотни», куда кроме вступительного взноса требовалась также уплата ежегодного лая. Знаменитая новгородская купеческая гильдия «Иваньское сто» объединяла купцов-вощников. Не принадлежали ли к этому объединению и наши «складники»?

Мы должны отметить также большое разнообразие деятельности купца, над усадьбой которого ныне возвышается телевизионная башня. Он продавал металлы и покупал воск. Но он также торговал кожами и гребнями. На его дворе работал ювелир, резавший и шлифовавший янтарь. Будь раскоп побольше, мы смогли бы ближе познакомиться с этим человеком. Отложим это на будущее, до новых возможностей побывать на его усадьбе.

Еще к одному торговому комплексу экспедиция буквально прикоснулась летом 1971 года, когда небольшой раскоп был заложен на окраине новгородского торга, впервые освоенной на рубеже XII и XIII веков. Здесь найдены лишь четыре берестяные грамоты. Все они сохранились в обрывках. Некоторые из них, вероятно, были брошены прохожими или покупателями. Но одну — № 490 — следует процитировать целиком:

«…продажи. С три дни, в городи ако бихо, дало у дворо и ко складнику товоему. А ты ко мни нь явишися куни шити ношю».

Здесь прямо упоминается «складник», компаньон адресата грамоты. Но самое ее интересное место — в заключительной части письма: «А ты ко мне не явишься куны шить ночью?»

Что это за странное занятие — шить куны да еще ночью? Если речь идет о помощи скорняку, то шить куньи шкурки или кунью шубу из них, наверное, гораздо удобнее днем. Думается, что грамота имеет в виду совсем иное занятие. Документ относится к концу XIII или началу XIV века, а в это время кунами называли не только куньи меха как таковые, но и деньги. Зачем же нужно было шить деньги? Попробуем разобраться по порядку.

В одной из глав этой книжки рассказывалось, что чеканка серебряных монет в Новгороде началась только в 1420 году. За десять лет до этого нововведения в обращение были временно приняты иноземные, прибалтийские монеты, «а куны отложиша», — сообщает летописец. Иноземные серебряные монеты обращались в Новгороде и в раннее время — в X — начале XII века. А на протяжении всего XII, XIII и XIV веков роль монеты выполняли разного рода ее заменители — «товаро-деньги». Какие именно — этот вопрос волнует историков и нумизматов очень давно, но убедительного решения он не получил до сих пор.

Можно предположить, например, что в XII и первой половине XIII века роль монеты выполняли веретенные грузики, пряслица, сделанные из розового шифера. Такой шифер добывался только на Волыни, откуда пряслица распространялись по всей Руси. Цена их была стандартна и хорошо известна любому русскому человеку. Эта цена не менялась с течением времени, поскольку каменные пряслица не теряют с годами своего качества. С разрушением волы неких мастерских во время монгольского нашествия производство шиферных пряслиц навсегда прекратилось, и вместо них стали делать пряслица из глины и местных пород камня. Так вот, например, на Неревском раскопе в слоях X — первой: половины XIII века найдено свыше 2000 шиферных пряслиц, а в слоях второй половины XIII–XV века всего лишь около 300 глиняных и каменных пряслиц. Там на триста лет приходится 2000 находок, а здесь на 200 лет только 300. Поскольку прясть шерсть продолжали с неменьшей интенсивностью и в это более позднее время, нужно думать, что у шиферных пряслиц действительно кроме их прямой производственной была и еще одна, дополнительная функция.

Ну а чем же пользовались взамен монеты во второй половине XIII и в XIV веке? Почитаем, что пишет по этому поводу арабский путешественник Абу Хамид аль-Гарнати, побывавший, правда, не в Новгороде, а в Рязанской земле в XII веке: «Между собой они производят операции на старые шкуры белок… И каждые 18 шкурок в счете их идут за один дирхем. Они их укрепляют в пачку… Они везут их в полувьюках в разрезанном виде, направляясь к некоему известному рынку, где есть люди, а перед ними ремесленники. Они передают им шкурки, и ремесленники приводят их в порядок на крепких веревках, каждые 18 шкурок в одну пачку. Сбоку веревки приделывается кусок черного свинца с изображением царя. За каждую печать берут по шкурке из этих шкурок, пока не припечатают всех. И никто не может отвергнуть их. На них продают и покупают».

Не свидетельствует ли наша грамота о существовании в Новгороде порядка, подобного тому, какой в другом месте Руси и в другое время наблюдал арабский путешественник. Если это так, тогда понятна и необходимость ночной работы. Ведь утром начинался торг, и надо было подготовить для него деньги.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.