34

34

«Я провожал Лаврентия Павловича вместе с другими из его свиты на Центральный аэродром в одной машине с его начальником охраны Рафаэлем Саркисовым; это был настоящий бурбон, малоразговорчивый, «весь в секретах», нахальный, никого не боявшийся полковник; с ним мы встречались часто, я шел на контакт, но он при каждом удобном случае старался увильнуть от разговоров, сам же, как только оказывался в моем кабинете, подолгу шарил глазами по лежащим на столе бумагам, брал и читал шифровки и донесения. От него пахло потом и чем-то кислым, руки всегда влажные и даже липкие, и я часто удивлялся тому, как женщины, а их у него хватало, переносили эти запахи кислого и навакшенных сапог.

Отношения наши складывались как сугубо служебные, но я замечал, что он при малейшей возможности вел за мной слежку. Он знал, что я окончил университет, учился и после окончания вуза, и потому в кругу своем называл меня «профессором». Если бы Берия решил убрать меня, то все это поручил начальнику охраны Саркисову, неизвестно по какой причине озлобленному на всех. Тупой эгоист, ослепленный завистью (Берия не раз публично хвалил меня за подготовку справок для Политбюро, докладов и донесений), он походил на преданную хозяину собаку, готовую броситься туда, куда укажет шеф.

На аэродроме Берия долго разговаривал с заместителями, показывал им какие-то схемы («Наверное, по учению внутренних войск», — подумал я), тщательно, отведя в сторону, наставлял Богдана Кобулова. Последним, кто удостоился его внимания, был я; шеф приказал о всех срочных шифровках докладывать ему в ГДР по вч-связи, чаще информировать обо всем. Как и остальные, я пожелал Лаврентию Павловичу доброго пути и благополучного возвращения. У трапа он еще раз что-то сказал генералу Серову и сердито помахал указательным пальцем возле лица первого заместителя, словно предупреждая его о чем-то…

Я позвонил шефу на следующий день и доложил о срочных шифровках, несколько донесений по его требованию зачитал: его заинтересовали шифротелеграммы по учению.

— Документы по учению немедленно передай Кобулову, — приказал министр, — и впредь все документы ему в первую очередь. Что нового в Москве?

— Ничего. Все, товарищ министр, по-старому.

Он попрощался и положил трубку. Я собрал связанные с учением документы и понес их Кобулову. Тот встретил меня холодно, молча взял папку, расписался в карточке. Я заметил на его лице признаки нераспознанной тревоги; он словно кого-то ждал: глаза двигались беспокойно, морщины сгустились, щеки запали. Спросив разрешения, я вышел. Что так растревожило заместителя министра? Да мало ли у него забот…

Вечером, вскрывая очередной секретный пакет, я обнаружил донесение (по указанию Берия) начальника ГУЛАГа о репрессированных с момента создания ОГПУ, т. е. с 1921 года. Жестокая статистика! Только за контрреволюционные преступления было осуждено 3 млн 770 тыс. 380 человек, к высшей мере наказания — 642 тыс. 980, к заключению в тюрьмы и лагеря — 2 млн 362 тыс. 220 человек, к ссылкам — 765 тыс. 180 граждан. Это только «за контрреволюционные преступления», другими словами — только по одной статье! Я закрыл глаза и мысленно представил тысячи лагерей на Севере, у побережья Ледовитого океана, в Сибири, в тундре, на Колыме, в районах Дальнего Востока… Миллионы осужденных только по одной статье Уголовного кодекса!..»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.