27
27
В январе 1948 года генерал-лейтенант К. Ф. Телегин побывал на родине, в Ростовской области. Он все чаще и чаще ощущал смутную тревогу, казалось, что за ним следили, и он видел идущие за ним тени. В Ростове он навестил своего фронтового товарища генерал-лейтенанта Бойко; весь вечер вспоминали войну, общих знакомых, сетовали на устранение Жукова и Рокоссовского. Константин Федорович не спеша пил чай, говорил негромко, изредка поглядывая на обитую дерматином дверь, словно ждал кого-то; он много курил, выходя в коридор, поглаживая обритую наголо голову. Неожиданно раздался стук в дверь, вслед за ним — длинный звонок. Бойко открыл дверь. Перед ним выросли трое, решительно шагнувшие в коридор.
— Телегин? — старший подошел к Константину Федоровичу.
— Я. Что вам надо?
— Вы арестованы. Следуйте за нами.
— Это недоразумение. Ордер на арест есть? — спросил Телегин, все еще надеясь на то, что произошла трагическая ошибка и все уладится.
— Ордер будет предъявлен позже. Одевайтесь!
Телегин надел шинель, папаху, простился с растерявшимися гостеприимными хозяевами.
В Москву его везли под строгим надзором: двое охранников, как истуканы, сидели рядом, не спуская глаз, не отвечая на его вопросы, не вынимая правых рук из глубоких карманов шинелей. «Что же произошло? По какому праву без предъявления ордера схватили и усадили в эту темную, дребезжащую на стыках рельсов каталажку на колесах? — спрашивал себя Телегин, приподняв жесткий воротник генеральской шинели. — Какие обвинения могут мне предъявить? Я не вор, не убийца, не грабитель. Честно выполнил свой долг на фронте с начала и до конца войны. Неужели из-за этого злосчастного ордена…» Вспомнилась прошлогодняя осень, поездка по грибы и на рыбалку. Он с радостью ходил с кошелкой по притихшему, усыпанному пожелтевшими листьями лесу, нетерпеливо разгребая сукастой палкой мхи, успевший слежаться мягкий лиственный покров, раздвигая колючие сучья елей, кустарник, высокие пряди пожухлой травы; его радовали и красноголовые подосиновики, и крепыши-белые с коричневыми шляпками, и желтоватые волнушки — лучшие для соления грибы. Тогда, после исключения из партии, поездка в деревню помогла выжить и выстоять, ибо он прикоснулся к земле-матери, впитав в себя и лесные запахи, и отмытую первыми осенними дождями голубизну неба, и райскую, не нарушаемую никем и ничем деревенскую успокоительную тишину.
Теперь же, в тюремном вагоне, его охватила тревога, не дававшая ему покоя ни днем ни ночью. «Расправились с Жуковым — там ясно, — размышлял Телегин. — Звезды и ордена, слава и народная любовь, — все это затмевало образ отца всех народов. Но зачем им я? Ни на какие должности не претендую. Неужели повтор страшного тридцать седьмого?..»
В Москве генерал-лейтенанта Телегина как особо опасного преступника прямо с вокзала направили во внутреннюю тюрьму Министерства госбезопасности. «Здесь-то наверняка, — думал Телегин, — разберутся».
«Разбор» начался сразу же, как только Константин Федорович переступил порог тюрьмы:
— Снимай, генерал, свои штаны с лампасами! — рявкнул детина в старшинских погонах.
— Позвольте, — пытался сопротивляться деликатный, в недавнем прошлом член военного совета группы войск, депутат Верховного Совета РСФСР, — в чем же я буду?
— Вон, в углу, выбирай любые галифе и гимнастерку.
Телегин подошел к куче брошенного на полу тряпья и ужаснулся — грязное, рваное обмундирование, пригодное, быть может, для половых тряпок или в качестве обтирочной для боевой техники ветоши.
— Я — генерал! Меня не лишали этого звания, и я отказываюсь надевать это, — Телегин покосился в сторону кучи б/у — бывшего в употреблении обмундирования.
— Что? — взревел старшина и сильным ударом сбил с ног генерал-лейтенанта, сорвал с него погоны, сдернул хромовые сапоги, рванул борт кителя.
Через час в камеру вошли еще двое; зверски избив генерала, они выкрутили руки, силой разжали челюсти и клещами вырвали золотые коронки вместе с зубами…
Избиение длилось почти беспрерывно: били ночью, днем, на рассвете; менялись следователи, палачи с полупудовыми кулаками, надзиратели с пустыми, выцветшими глазами и опухшими лицами, и только их жертва, потеряв счет дням, оставалась в луже крови, беспомощной, неспособной ни к физическому сопротивлению, ни к здравому осмыслению происходящего; жертву обливали холодной водой, тащили, как куль, в камеру, бросали на цементный пол, подсовывали к лицу какие-то бумаги…
Не добившись признаний в несуществовавшем заговоре, следователи МГБ на какое-то время оставили генерал-лейтенанта в одиночной камере, позволили спать ночью, вовремя приносили еду, не вызывали на допросы. «К чему бы это? — размышлял Телегин. — Может, разобрались и передумали? Ведь ничего подобного, о чем говорили следователи, и не было».
Человек почти всю жизнь живет надеждами, и если лишить его этого заложенного природой чувства, то в нем надламывается душевное равновесие и начинается медленное расслабление воли и мышц.
Телегин, по его требованию, ждал встречи с должностным лицом МГБ и возлагал большие надежды на это общение, которое, быть может, остановит все эти издевательства, побои, попытки добиться признания в том, чего не было, чего он, Телегин, никогда не делал, и когда ему сказали, что предстоит встреча с самим министром госбезопасности Абакумовым, он испытал двойное чувство. Надежда на освобождение не покинула его, но появилось смутное ощущение тревоги…
Ночь перед встречей с министром он почти не спал — мысленно выстраивал предстоящую беседу, готовил вопросы, вырабатывал ответы на предполагаемые уточнения министра.
Он увидел Абакумова с порога: тот сидел в кожаном кресле за огромным столом под портретом Дзержинского; неподалеку от окна, за небольшим столиком находились следователи, не раз избивавшие Телегина на допросах…
Абакумов зло выматерился, закурил, расстегнул крючки воротника кителя, хлопнул ладонью по столу.
— Давай условимся: откровенно признаешься во всем — облегчишь свою участь. Будешь молчать или отказываться от показаний, — мы вынуждены применить меры физического воздействия…
Абакумов надеялся на то, что Телегин «сломается» на первых допросах, потому и не спешил на встречу с генералом, важно прийти тогда, когда человек будет «готов» сказать все, что надо следствию, после чего можно идти на доклад к Лаврентию Павловичу. Встретив упорное нежелание оговорить Жукова, Абакумов взъярился:
— И не поможет тебе никто! Мы не забыли, как ты по-бл… поступил в сорок первом, когда позвонил товарищу Сталину о немецких танках! Паникер, сука! Мы все знали лучше тебя, но не спешили к товарищу Сталину, как ты, сексот несчастный! Решил выслужиться перед товарищем Сталиным! Не вышло! И не вздумай жаловаться — санкции на твой арест даны свыше. Понял?.. Полководцы, суки, стратеги х..! Попляшете теперь на каменном полу, пока не шлепнут вас всех вместе!
«Теперь стало все на свои места, — думал Телегин. — Им надо расправиться с Жуковым и нужны улики. Их пока у Берия и Абакумова нет. Но они им нужны, и они ни перед чем не остановятся, чтобы добыть их… Берия не забыл тот мой звонок Сталину, теперь мстит».
В камере Телегин бессильно опустился на пол — ноги не держали, закрыл глаза и почувствовал, как по щекам покатились горячие слезы…
В феврале 1948 года Телегина перевели в Лефортовскую тюрьму. Не успел надзиратель закрыть дверь, как в камеру ввалились следователи Соколов и Самарин и после нескольких вопросов повели Телегина в следовательскую. И на этот раз Телегин отказался оговорить Жукова и других «заговорщиков», вызвав гнев следователей. Оба они набросились на едва державшегося на ногах генерала и принялись избивать его резиновыми дубинками, стараясь нанести удары по пояснице, отбить почки, вызвав кровотечение, — это был их испытанный прием…
На третьи сутки, после избиения и пыток, Телегин попросил свидания с Абакумовым.
— Давно бы так! — рявкнул с порога помощник по кровавым делам Берия, узнав, что генерал Телегин попросил о встрече. — Тебя неплохо «отделали», ума-разума добавили. Вот бумага. Садись, пиши.
— Я прошу вас остаться в камере одного, — обратился Телегин к Абакумову.
Абакумов махнул рукой — следователи исчезли за дверью. Телегин с трудом сел за стол, взял ручку, долго не мог приспособиться, чтобы держать ее. Вздрагивающими от боли пальцами с трудом вывел: «Министру госбезопасности т. Абакумову. Прошу меня избавить от пыток. Прошу меня расстрелять. Телегин». Закончив писать, Константин Федорович протянул лист бумаги Абакумову. Тот зыркнул по неровным строчкам, вскочил со стула и, размахнувшись, со всей силой ударил Телегина в лицо.
— Ишь чего захотел, сука! Расстрелять мы тебя еще успеем! — кричал Абакумов. — Но после того, как ты, вошь сибирская, подпишешь все, что нам надо!
— Расстреляйте вот здесь, прямо в камере, у стены, — едва слышно, едва раздвигая разбитые губы, произнес Телегин, прижимаясь спиной к стене, ощущая ее холод.
— Нет, стоя мы тебе умереть не дадим! Ты подохнешь как бешеная собака в собственном дерьме, в кровавой луже! И не здесь, под Москвой, а на Колыме! Бросят тебя к крысам в помойную яму, чтоб ночью волки голодные тебя сожрали! Вот какая тебя смерть ждет! Легкой смерти не жди, нет! Эй! — зычно проревел министр, поворачиваясь, — зайдите! Эту суку в карцер! Налейте на пол холодной воды — ему жарко. Пусть поостынет!
После одного из допросов генерал-лейтенанту Телегину дали на подпись протоколы. Прочитав их, Константин Федорович возмутился:
— Вы же исказили мои показания.
Следователи не растерялись; нагло глядя в лицо генерала, ответили:
— Мы не литераторы, а следователи. Заговор существовал. Нам нужны факты, и мы найдем их с твоей помощью.
Следствие посылало запросы во все стороны, стараясь уличить Телегина в преступлении. На запрос из Москвы о «разбазаривании госимущества» из Сибири, из Омской области прокуратура сообщала: «На ваш № 1/08975 от 9 марта 1948 года. По вопросу имущества, отправленного из Германии в адрес Татарского горсовета генерал-лейтенантом Телегиным. Такое имущество поступило. Все имущество с 31 июля 1946 года используется в городском коммунальном хозяйстве. Прокурор г. Татарска юрист 2-го класса Степанов».
Какое же имущество «разбазаривал» генерал Телегин? — двигатель 420 л/с, генератор переменного тока Сименс — Шукерт мощностью 405 киловольт-ампер, электромоторы, тракторы гусеничные, экскаватор, лесопильная рама (две), маятниковая пила, строгально-фуговочный станок, оборудование кирпично-черепичного завода…
Список прокурора на нескольких страницах. Не рояли, не ковры, не картины знаменитых художников прислал Телегин своим землякам, всю долгую войну обеспечивавшим фронт хлебом, снарядами, обмундированием, а то, без чего невозможна жизнь современного городка районного масштаба.
Сын генерал-лейтенанта К. Ф. Телегина — полковник Константин Телегин ознакомил автора с документом, наиболее полно отражающим изуверские действия сотрудников тюрьмы, пытавшихся «сломать» физически и нравственно невиновного человека. Это письмо Константина Федоровича из тюрьмы В. М. Молотову, который хорошо знал генерала.
Но не знал зэк Телегин, что заместитель председателя Совета Министров СССР Вячеслав Молотов в то время фактически был не у дел, исполняя разовые, малозначащие поручения вождя. Советские газеты сообщили об отъезде Сталина на отдых, но западные журналисты увидели в этой информации нечто другое: плохо замаскированную болезнь вождя. Западные газеты охотно публиковали версии журналистов о том, что Молотов отправил немощного, заболевшего диктатора подальше от Москвы, если вождь выздоровеет, то Молотову несдобровать. Информацию западных агентств не без умысла положили на стол вождя. Падкий на подозрения, мнительный до безрассудства Сталин «клюнул» на версию западных журналистов, и после возвращения в Москву в судьбе Молотова начались перемены — вождь отдалил Вячеслава Михайловича от себя, а заодно и от больших и ответственных дел.
Отъезд Сталина на отдых вызвал беспокойство у Берия и Маленкова: Сталин оставил взамен себя по партийной линии секретаря ЦК Андрея Жданова, а по Совмину — первого заместителя предсовмина, председателя Госплана Николая Вознесенского. Это не могло не насторожить Берия…
Письмо генерала Телегина В. М. Молотову уцелело совершенно случайно, благодаря смелости и мужеству В. Кузнецова, рискнувшего вынести на волю обращение без вины виноватого человека заместителю предсовмина СССР.
«…Истязания продолжались ежедневно… У меня вырваны были куски мяса (свидетельства этому у меня на теле)… Единственным моим желанием и просьбой к палачам было, чтобы они скорее убили меня, прекратили мои мучения. Я терял рассудок, я не мог выносить больше пыток. Палачи, истязав меня, садились мне на голову и ноги, избивали до невменяемости, а когда я терял сознание — обливали водой и снова били, потом за ноги волокли по каменному полу в карцер, били головой о стену, не давали лежать, сидеть я не мог… Меня морили голодом, мучили жаждой, постоянно не давали спать — как только я засыпал, мучители начинали все сначала. Я желал смерти полтора года. Я подписывал протоколы не читая — не было сил, глаза не различали букв…
Вячеслав Михайлович!
Уничтоженный морально, искалеченный физически, я кричу об этой исключительной ошибке, несправедливости и беззаконии, допущенных МГБ, судом и прокуратурой…»
Знал бы Константин Федорович о том, как Молотов отправлял на Лубянку невиновных людей, он бы не стал обращаться к зампредсовмина… В 1937 году, когда Молотов был председателем Совнаркома СССР, к нему с письмом обратился профессор, один из работников наркомата иностранных дел Левин с просьбой о пересмотре дела арестованного по недоразумению доктора Л. Г. Левина, его отца. Молотов начертал на просьбе профессора: «Ежову. Разве этот профессор все еще в наркоминдел, а не в НКВД?» И проситель спустя какое-то время был арестован и исчез навсегда, по-видимому, в одном из лагерей Севера…
Осужденный на двадцать пять лет К. Ф. Телегин попал в Переборское отделение Волголага МВД СССР. Оттуда он обратился к хорошо знавшему его Маршалу Советского Союза К. Ворошилову: «…Я генерал-лейтенант Телегин — член военных советов Московского военного округа, Сталинградского, Центрального, 1-го Белорусского фронтов, Группы войск в Германии. Осужден судом на 25 лет ИТЛ и лишен всего, что было заслужено 30 годами честной, безупречной службы Родине и партии. Меня обвинили в расхищении социалистической собственности, в хищении и грабеже.
24 января 1948 года я был арестован и посажен во внутреннюю тюрьму. 30.01. мне предъявили обвинение по статьям 58-10-11 УК РСФСР и 193-17. 27 января я был вызван министром Абакумовым, который с самого начала разговора обругал меня матом, обозвал врагом, грабителем и предложил мне дать показания о своей преступной деятельности против партии и государства.
Я потребовал от него конкретного обвинения меня, в чем именно заключается моя враждебная деятельность. Абакумов мне ответил, что, в чем моя вина, я должен сказать сам, а если не буду говорить, то отправим в военную тюрьму и набьем жопу так, что скажешь все сам.
В течение месяца следователи Соколов и Самарин, не давая мне совершенно спать ни днем ни ночью, довели меня до полного отчаяния. Не добившись от меня желаемого им показания об участии в руководстве военным заговором, состоящим из Жукова, Серова и ряда других генералов, шантажируя тем, что Жуков и Серов уже арестованы, они требовали от меня показаний о методах работы и планах заговора…
Сейчас искалеченный и истерзанный, я еще не хочу списывать себя в расход, а сколько хватит сил, опыта, знаний хочу работать во славу нашей партии и Родины. 05.04.1954 г. Телегин».
Ответа Телегин не получил…
Сказались бесконечные издевательства, побои и глумления палачей Берия — Абакумова — у генерала открылся туберкулез легких… И если бы не смерть генералиссимуса, то болезнь доконала бы зэка Телегина…
В 1953 году, когда Г. К. Жуков стал первым заместителем министра обороны, жена К. Ф. Телегина — Мария Львовна позвонила в секретариат маршала и попросила о приеме.
Георгий Константинович встретил М. Л. Телегину у двери, усадил в кресло, сел рядом. Как только Мария Львовна, волнуясь, начала рассказывать о пережитом, маршал приложил палец к губам, дав понять, чтобы она говорила потише, — наверняка в кабинете стояла подслушивающая аппаратура. Сработал синдром семилетнего контроля ведомства Берия за каждым шагом полководца.
Жуков дослушал М. Л. Телегину и позвонил министру обороны Н. А. Булганину:
— Я должен зайти к вам по неотложному делу!
Марию Львовну охватил страх — Булганин не из тех, кто встанет на сторону Телегина. В 1947 году при исключении Константина Федоровича из партии и увольнении из армии Булганин, отвечая на реплику кого-то из присутствующих о явной ошибке разбирательства и необоснованности обвинений, сказал:
— Пусть это будет в назидание другим!
Она потянулась к Жукову, чтобы остановить его, не дать пойти к Булганину, но, увидев решительное лицо маршала, его волевой взгляд, остановила себя…
В начале июля 1953 года в квартире Телегиных зазвонил телефон.
— Здравствуйте, Мария Львовна. Жуков. Пеките блины. Костя возвращается…
Константин Федорович вернулся домой тяжело больным, и сразу же его направили в госпиталь Бурденко, в отделение, где работала Галина Александровна — опытнейший терапевт, жена Г. К. Жукова…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.