11
11
«Через два дня Берия вызвал меня к себе — я был в курсе всех дел группы Туполева — и сказал:
— Съезди в Болшево, посмотри, как там дела. Порадуй Туполева: пусть подготовит свои предложения для доклада. Напомни, Арчил, о сроках. Пусть торопятся.
Я впервые ехал в Болшево, не раз слышал от хозяина об Особом техническом бюро и, не скрывая, скажу, робел перед встречей с Андреем Николаевичем. Знал, что он может «отбрить», накричать. Но это Туполев!
Увидел конструктора за огромным столом, заваленным ватманом, карандашами, линейками, лекалами, отозвал в сторону. Представился. Передал указания Берия о подготовке предложений.
На лицо Туполева легла довольная, легкая улыбка.
— Давно бы так! Скажу по секрету — мы уже работаем!
Туполев скупо рассказал о пикировщике, не называя цифр, просил передать Берия еще один список с фамилиями и названиями ГУЛАГов.
Среди конструкторов новую машину в шутку называли ПБ-100 (пикирующий бомбардировщик, 100 человек конструкторов).
Однажды хозяин вызвал к себе Туполева и упрекнул его в том, что дело движется медленно. Туполев, почувствовав уверенность, в свою очередь, в долгу не остался: надо это, это, это… Пушки, надежные моторы, оборудование. Берия смолчал, закурил. Тогда Туполев поднялся, подошел к столу, одним махом сгреб все папиросы и сунул их в карман.
— Постойте, Туполев, где вы находитесь? В чем дело?
— В том, что моим ребятам нечего курить. Работают ночи напролет. Много курят.
Наутро всем зэкам выдали папиросы. На выбор. Большинство тянулось к «Беломорканалу»…
Докладывал Туполев в огромном кабинете Берия; он прихватил с собой ближайших помощников С. Егера и Г. Френкеля и теперь, сообщая о замысле бригады строить скоростной пикирующий бомбардировщик, изредка поглядывал на них, сидевших, словно первоклашки при первом посещении школы. Их можно понять — гроза всех и вся Берия перед ними! Андрей Николаевич был уверен, что их проект найдет поддержку у наркома — именно такой самолет нужен Красной Армии, способный уходить от истребителей и несущий в своем чреве крупногабаритные бомбы.
Берия не дал договорить конструктору.
— Хватит, Туполев! Нам нужен не пикировщик ближнего действия, а мощный, дальний, высотный пикирующий четырехмоторный бомбардировщик ПБ-4! Это согласовано с товарищем Сталиным! Мы не собираемся наносить удары по врагу булавочными уколами! Ваш АНТ-58 нам не нужен! — Берия перечеркнул в воздухе чертеж пикирующего бомбардировщика. — Мы будем громить зверя в его берлоге! Месяц на подготовку чертежей и основных данных…
Пока зэки ехали до Болшева, никто не обронил ни слова — в автобусе сидели охранники, окрещенные кем-то «попками». Туполев сидел мрачный, смотрел в окно, узнавая московские улицы и переулки. Егер попытался заговорить с Андреем Николаевичем, отвлечь Старика от его невеселых дум, но тот огрызнулся и отвернулся к окну…
Записку писали вдвоем с Френкелем; не отклоняя ПБ-4, конструкторы утверждали всем ходом объяснений, что АН-42 (ТБ-7) отвечает большинству предъявленных требований к новому, способному наносить удары по «берлоге зверя», дальнему бомбардировщику; ТБ-7 уже испытан, но не запущен в массовую серию ввиду отсутствия производственных мощностей. Наиболее целесообразным является конструирование скоростного, пикирующего, маневренного бомбардировщика, способного поражать точечные цели и уходить от истребителей, имея преимущество в скорости. Новая машина превзойдет по своим данным немецкие и английские машины.
Эта последняя фраза, наверное, сильно подействовала на Берия, и он, несмотря на свои убеждения по ПБ-4, засомневался. Лаврентий Павлович долго читал записку Туполева, морщил лоб, снимал пенсне, пока не сказал мне:
— Перепечатай в двух экземплярах, съезди в Болшево, подпиши у Туполева. Ты читал записку? — строго спросил Берия.
— По вашему приказу, товарищ нарком, всю почту я обязан просматривать.
— И как ты находишь доводы гражданина Туполева?
— Очень убедительные. Видно, что Туполев действительно умный, талантливый конструктор.
На следующий день, рано утром, Туполева привезли в Москву, и без четверти восемь он уже был в кабинете чем-то раздраженного наркома.
— Вы, Туполев, не выполнили моего задания. В записке нет расчетов по ПБ-4! — голос наркома переходил на фальцет. — Катитесь вы к чертовой матери со своим фронтовым пикировщиком! Мне нужна ПБ-4! Вы понимаете, Туполев, что я не стану с вами играть в бирюльки. Я разгоню всю вашу конструкторскую шарагу по лагерям! И вас туда, куда Макар телят не гонял! За непослушание. Где чертеж по ПБ-4? Что вы мне суете?
Я давно не видел наркома таким раздосадованным и взвинченным и, прижимаясь к спинке стоявшего в дальнем углу кресла, изредка пытался записывать их разговор, все больше удивляясь настойчивости и мужеству Туполева, осмелившегося в течение почти двух часов спорить и переубеждать самого Берия.
Туполева отвезли в Бутырки, где сразу же он попал в руки вечно озлобленных и недовольных вертухаев.
— Руки за голову, падла! Иди в одиночку, сука, и не вздумай стучать! Видишь? — вертухай поднес к лицу Туполева огромный кулачище.
— Мне нужна бумага и карандаш, — настойчиво попросил Туполев.
— А х… не хочешь? Карандаш ему, падле, бумагу! Стихи, штоль, будешь писать? Тут есть у нас один писатель, стихи писал, пока не побывал у следователя. Теперь лежит, не встает. Иди, иди, не оглядывайся…
В тот день Андрей Николаевич не прикоснулся к пище, один вид которой вызывал отвращение и тошноту. Что ни говори, а в Болшево лучше. Надо ли было спорить с Берия?..
Открылась дверь: на пороге стоял вертухай с льстивой ухмылкой на мясистом, заплывшем жиром лице.
— Вам, гражданин Туполев, может, лампочку поярче ввернуть? — вертухай явно выслуживался, старался угодить тому, кому конверт с бумагой и карандашом привезли из наркомата (это я позаботился, спросив разрешения у наркома).
Больше двух суток Туполев находился в одиночной камере Бутырок, не расставаясь с карандашом и бумагой.
На третий день Туполева снова привезли в наркомат. На этот раз разговор велся в спокойных тонах.
— Мы с товарищем Сталиным ознакомились с вашей запиской. Решение таково: срочно делать вашу машину. После завершения этой работы приступайте к ПБ-4. Этот бомбардировщик нам очень нужен! — Берия подошел к столу с разложенными на нем рисунками и расчетами, исполненными Туполевым в Бутырках, молча рассматривал их, пока не увидел рисунка общих контуров нового бомбардировщика.
— А почему у него два хвоста? — недоуменно спросил Берия.
— Хвост один, товарищ нарком, а вертикальное оперение действительно двойное.
— Зачем лишние конструкции, лишний расход металла?
— Они не лишние. Эта машина будет скоростная и для путевой устойчивости нужен или огромный киль с рулем поворота, или два киля. В полетах на больших скоростях на пикировании наблюдается «рысканье» машины, другими словами — неуправляемое перемещение носа машины и хвоста вокруг вертикальной оси, — объясняя, Туполев тут же рисовал, проводил вертикальные линии, руками изображал рысканье. Берия морщился, явно не понимая всего того, о чем говорил Туполев, но молчал, изредка кивая в знак согласия.
— Максимальная скорость вашего пикировщика? — спросил в конце беседы Берия.
— Шестьсот — шестьсот пятьдесят.
— Мало! Надо семьсот. Дальность?
— Две тысячи километров с имеющимися двигателями. Если будут более экономичные, то две тысячи пятьсот.
— Надо три тысячи. Бомбовая нагрузка?
— Две с половиной — три тонны.
— Недостаточно! Четыре тонны!
Туполев на этот раз не спорил. Андрей Николаевич, размышляя о новой машине, не мог не думать о тех, кто томился в многочисленных лагерях и тюрьмах, его соратниках по работе в авиапроме, очень нужных для авиации конструкторах, способных дать стране и интересные идеи, и предложения по новой технологии.
— У меня, товарищ нарком, есть идея, — Туполев стоял у стола с рисунками и чертежами. — Вот здесь много предложений и замыслов. Вырисовываются три направления, а значит, три бригады проектировщиков.
— У вас не хватит людей! — Берия развел руки.
— Люди есть, и вы, товарищ нарком, поможете их собрать в Болшево.
— Хорошо, Туполев. А что за направления?
— Три бригады будут делать три новейшие машины: бригада Петлякова — высотный двухмоторный истребитель, проект 100; бригада Мясищева — ПБ-4 или сверхдальний бомбардировщик, проект 102; моя бригада — скоростной пикирующий бомбардировщик, проект 103.
Берия снял пенсне, удивленно поднял брови, выжидательно посмотрел на Туполева: «Три новых самолета вместо одного, — казалось, думал хозяин. — Не фантазия ли насидевшегося в тюрьме Туполева? А что скажет товарищ Сталин? Недавно он в категоричной форме потребовал от наркома авиапромышленности Кагановича: «Нам нужны новые скоростные самолеты, новые мощные двигатели». Пожалуйста, товарищ Сталин, — три новые машины различных предназначений от НКВД. Члены Политбюро удивятся: «В НКВД конструируют самолеты? Это невозможно!» НКВД, товарищи, все может! Мы утрем нос и толстозадому Молотову, и выскочке Маленкову, и хвастливому Кагановичу!»
— Что вам, Туполев, — а вы будете возглавлять все три бригады, — для этого надо? — Берия подошел к Туполеву, взглянул в его серые добрые глаза.
— Люди, товарищ нарком. Второе — помещение. Можно использовать здание нашего КБ в Москве. Каждой бригаде по этажу, там же и общежитие, — вздохнув, тихо произнес Туполев, упреждая вопрос Берия.
— Хорошо. Повторяю — под вашу личную ответственность. — И, обращаясь к полковнику НКВД Кутепову, добавил: — И вашу, Кутепов. Здание привести в соответствующее состояние, усилить охрану. Доложите через месяц. Все. Вы, Туполев, свободны. Будете докладывать ежемесячно через него. — Берия указал на меня.
— А что мне сказать людям? Они же ждут…
— Чего ждут? — спросил Берия.
— Освобождения, — едва слышно проговорил Туполев.
— Машина в воздух — вы на свободу. Вас это устраивает?
— Разумеется!
Я ехал в Болшево в машине полковника Кутепова вместе с ним и Туполевым, не переставая восхищаться умом и человечностью Андрея Николаевича. Глядя на его измученное, усталое лицо, мне хотелось пожать его руку, успокоить его…
В Болшеве Туполева ждали. Как только он вошел в барак, его окружили десятки людей, вслушиваясь в его негромкую речь, вглядываясь в его потемневшее, осунувшееся за трое суток лицо; люди радовались тому, что еще десятки осужденных конструкторов и инженеров будут вызволены из тюрем и лагерей…
Переезд в Москву, в здание КОСОС — конструкторского отдела сектора опытного самолетостроения ЦАГИ, размещенное в Лефортове, на берегу реки Яузы, в которую впадала речка Кукуй, рядом с прудами — местом, где Петр I катал свою любовь Аннушку Монс, занял несколько дней, и вскоре весь коллектив ЦКБ-29 — так была названа новая проектная организация — засел за столы, чертежи и расчеты; изолированные от источников технической информации, новейших достижений мирового самолетостроения, особенно в технологическом исполнении проектов, люди отчаянно, на удивление самим себе, в сжатые сроки, искали и находили решение сотен возникающих проблем в доходящих до обид и хрипоты спорах, возражениях, коллективных обсуждениях того или иного предложения. Туполев ввязывался в спор редко, давая людям высказать и свободно отстоять свои мнения, не навязывая своего взгляда на ту или иную идею. Борьба шла за каждый килограмм веса и не только потому, что деталь или агрегат утяжеляли самолет, а и оттого, что не хватало металла, компактных электромоторов, приборов и блоков радиотехники. Случалось, спорщики, не найдя истины, шли к Старику в надежде на его профессионализм и справедливость, но Туполев, выслушав обе стороны, принимался хохотать. «Черти полосатые, вы же отстали на пятьдесят лет! Вот как надо…»
Берия сдержал слово: из лагерей и тюрем почти ежедневно прибывали доходяги — худые, истощенные, часто с подавленной психикой зэки, кидавшиеся на каждый увиденный ими кусок хлеба. Люди распределялись по бригадам: одни шли к Петлякову, другие — к Туполеву, третьи — к Мясищеву. Вечерами зэки собирались кучками, вспоминали жизнь до ареста, говорили о женах, матерях, детях…
Сроки поджимали, и нередко работа продолжалась ночью, без выходных дней и отдыха, — все жили надеждой на скорое освобождение.
Макет 103-й в натуральную величину, изготовленный из дерева, фанеры, алюминиевых угольников, был построен сравнительно быстро и предстал перед большой группой весьма квалифицированных людей, среди которых главную скрипку играли военные — им предстояло оценить новую машину, дать ей «зеленую улицу» или перечеркнуть труд зэков, забраковать ее. Зэки понимали, что если военные отвергнут новый бомбардировщик, то судьба их может повернуться далеко не в лучшую сторону. Не составляло большого труда объявить конструкторов вредителями, иностранными агентами, тормозящими создание новых машин для обороны страны, а это, считай, новые сроки заключения, если не «стенка»…
Волновались все, больше других Андрей Николаевич — он имел дело с самим Берия, ему давал обещание сделать машину в срок, а тот был связан обещанием лично товарищу Сталину. Двое суток Туполев, заложив руки за спину, ходил возле 103-й, отвечая на бесконечные «почему», выслушивая предложения, советы, рекомендации, посматривая на председателя макетной комиссии генерала Прохора Алексеевича Лосюкова — умного инженера, хорошо знающего дело специалиста: от него, Лосюкова, зависели выводы, его слово на вес золота…
Наконец в бывшем кабинете Туполева, а теперь полковника НКВД Кутепова, собрались члены макетной комиссии, сотрудники НКВД, специалисты авиапрома. Настал судьбоносный для зэков момент, каждый из них теперь зависим от выводов военных. Зэков ввели в кабинет последними. Наступила такая тишина, что даже шелест бумаги был отчетливо слышен в самом дальнем углу.
— Компоновка кабины неудачна…
— Целесообразно расширить бомболюк…
— Надо увеличить площадь рулей управления…
— Выдержат ли конструкции, если экипаж опоздает на выводе из пикирования и создаст перегрузку больше заданной?..
— Кабины переделаем…
— Бомболюк расширим…
— Конструкции укрепим…
Несколько человек из макетной комиссии, с подозрением относившиеся во время осмотра деревянной 103-й, и здесь, на заседании, вели себя так, что все ставили под сомнение, видя перед собой настоящих «врагов народа», придирчиво рассматривали чертежи, с недоверием относились к каждому слову, к сообщенным Туполевым данным максимальной скорости, предельной бомбовой нагрузки, цифрам допустимой перегрузки; они, как учит «вождь всех времен и народов», всегда бдительны, ибо, указывает товарищ Сталин, «враг может быть рядом с вами, внутри вас…».
Мнения разделились: одни поддержали 103-ю с некоторыми уточнениями и доводкой, другие — против, настаивая на прекращении дальнейшей работы над машиной. Все зависело от генерала Лосюкова. Но ошибись он в оценке 103-й, как тут же последует расправа и с ним — в те годы не щадили никого… Туполев не спускал взгляда с Лосюкова, торопясь распознать мнение Прохора Алексеевича о машине; тот молчал, прислушивался к выступающим, что-то писал. Наконец все желающие высказались, и теперь слово за председателем макетной комиссии.
Туполев слушал генерала Лосюкова стоя, словно это были не выводы макетной комиссии, а приговор суда: не скрывал своего волнения, испарину на лице вытер платком, заметил, как вздрагивали пальцы. Облегченно вздохнул, когда Лосюков, высказав недостатки, перешел к заключению.
— Машина обещает быть скоростной, маневренной, с приличными данными по дальности и потолку, — он назвал несколько цифр, — превзойдет по ряду параметров новейшие достижения заграничного самолетостроения. Пожелаем разработчикам успеха и ждем машину на испытания…
В тот вечер от нахлынувшей радости никто не работал — говорили о выводах макетной комиссии, восхищались логикой и смелостью генерала Лосюкова, их спасителя от возможных бед.
Туполев, как этого требовал Берия, параллельно руководил группами Петлякова и Мясищева, и если конструирование 102-й машины — дальнего четырехмоторного бомбардировщика — продвигалось сравнительно медленно, то «сотка» Петлякова росла как на дрожжах. Высотный истребитель обретал крылья, наполнялся «начинкой», принимая формы огромной хищной щуки; зэки, предвкушая свое освобождение, трудились далеко за полночь, оставляя часть ночи только на короткий сон. Плохо одетые, они подолгу мерзли на заводском аэродроме, отогревая руки за пазухой, делая пробежки, подскоки, меняя друг друга у моторов, у продуваемого насквозь причудливого, необычного хвоста. 22 декабря 1939 года в солнечный морозный день летчик-испытатель Петр Стефановский сел в кабину, запустил двигатели, поочередно долго «гонял» их на разных режимах, пока не показал механикам жестами рук: «Убрать колодки». Замерзшие зэки во главе с Туполевым и Петляковым застыли у взлетной полосы: каждый надеялся на благополучный взлет — наиболее ответственный этап полета, когда двигатели работают на максимальном режиме и достаточно самого небольшого сбоя, как тут же упадет мощность мотора и машина рухнет после отрыва. В окружении энкавэдэвцев зэки жались друг к другу кучкой, до слез всматриваясь в рулящий самолет, моля Всевышнего о благополучном исходе первого полета созданной в неволе новейшей машины. Наконец Стефановский после нескольких рулежек и пробежек подрулил к старту, «прожег» свечи, вывел двигатели на большие обороты, отчего «сотка», окутанная взвихренным снегом, прижалась к земле; машина вздрагивала всем корпусом, пока летчик отпустил тормоза. Машина рванулась, словно освобожденная от пут скаковая лошадь, разбежалась и оторвалась от бетонки. Не сдерживая себя и не скрывая восторга, зэки дружно закричали «ура» и, подбрасывая казенные шапки-малахаи в воздух, принялись обнимать друг друга, дубасить тумаками, прыгать, не теряя из виду взлетевшей «сотки».
Охваченные радостью, они не заметили, как остановился винт правого мотора, как машина начала медленно снижаться. «Сотка», теряя высоту, зашла на посадку, но ей явно не хватало мощности работавшего на полном газу двигателя, отчего машина «посыпалась» к земле. Для нормальной посадки ей недоставало скорости и высоты, и, несмотря на все старания летчика, самолет шел с большим недолетом, нацеливаясь на огромный ангар. Едва перетянув через крышу ангара, машина, теряя запас скорости, резко провалилась, ударилась колесами шасси о бетонку, высоко подпрыгнула, выполнив классического «козла» с неоднократными подскоками, выровнялась и побежала вдоль посадочной полосы…
Как бы там ни было — первый полет «сотка» совершила, и Туполев, поздравив Петлякова, назвал наиболее характерные недостатки и те работы, что предстояло выполнить немедленно, начиная с сегодняшнего дня…
Машину доводили не один месяц; о ней мало кто знал, но неожиданно поступила команда: готовить «сотку» к первомайскому параду. Берия очень хотелось показать товар лицом лично товарищу Сталину.
О решении Берия показать «сотку» на первомайском параде узнал недавно назначенный нарком авиапрома Алексей Шахурин и при очередном вызове в Кремль сказал Сталину, что «сотка» еще «сырая», находится на испытаниях и что лететь над Москвой на ней небезопасно. Покажем ее, товарищ Сталин, на ноябрьском параде…
Едва Шахурин вернулся в рабочий кабинет, ему тут же позвонил Берия.
— Вы, Шахурин, не лезьте не в свои дела! — кричал Берия. — «Сотка» летает и будет участвовать в параде! Чего вы лезете к товарищу Сталину? Это вам так не пройдет!
Зэки обрадовались: машину увидят Сталин и Берия, а значит — жди освобождения. Каждый помнил слова наркома НКВД: «Машина в воздух — вы на свободу». Да и саму «сотку» видели «живьем» всего лишь несколько человек, остальные лишь догадывались о ее формах, и потому зэки попросили полковника Кутепова разрешить им 1 мая находиться в «обезьяннике» — огороженном металлической сеткой на крыше месте для прогулок заключенных. Кутепов заупрямился — не хватало, чтобы зэки устроили свою демонстрацию!.. Петлякову стоило большого труда, чтобы уговорить Кутепова, — люди заслужили посмотреть творение рук своих…
1 мая, после завтрака, все до единого заключенные под охраной поднялись на крышу и, задрав головы, принялись всматриваться в голубое майское небо Москвы. Минуты казались часами. С улиц города доносились музыка, смех людей, вышедших из своих квартир, трамвайные перезвоны, — народ встречал Первомай. Вот показались первые тройки боевых краснозвездных машин в едином строю: истребители И-16, скоростные СБ, разведчики Р-5, верткие И-153 бис («чайки»), а ниже общего строя, прижимаясь к крышам зданий, неслась их «сотка». Они узнали ее сразу — сколько видели в чертежах, — угадывая по хищному тонкому фюзеляжу, тонким крыльям, «горбатой» кабине, необычному двухкилевому оперению. И, конечно, закричали бы от восхищения, если бы не предупреждение Кутепова… Но что это? Под фюзеляжем и крыльями машины висели какие-то предметы — уж не оторвались ли дюралевые листы центроплана? Не выдержала конструкция?
Двое суток зэки, расстроенные увиденным, ходили подавленно-сумрачными, в разговоры вступали редко, курили больше обычного, словно ждали сурового приговора — все оставалось неясным: ни их дальнейшая судьба, ни все то, что произошло с «соткой».
Сомнения рассеялись после первых встреч с вольными — сотрудниками ЦКБ, находящимися на свободе. Произошел редкий случай: летчик Стефановский после взлета забыл убрать шасси, и зэки увидели не листы дюраля, а створки шасси… Знал бы Стефановский, какие эпитеты неслись в его адрес в те дни…
Спустя неделю после первомайского парада Берия вызвал к себе Туполева и Петлякова и сказал, что «сотка» сдала экзамен успешно, но Сталин «уточнил» ее предназначение: из высотного истребителя «сотку» необходимо переделать в… пикирующий бомбардировщик. Туполев едва не закричал: его бригада делает именно пикирующий бомбардировщик! Зачем же еще один пикировщик? Уж не наносил ли Берия удар по его, Туполева, бригаде, его людям, работающим на износ? Что ему стоит разогнать бригаду по тюрьмам и лагерям…
Трудно было и Петлякову: обещание Берия «Машина в воздух — вы на свободу» теперь повисло в воздухе, предстоит переделать «сотку», а это потребует много времени, и измученные зэки могут не выдержать — живут ожиданием свободы, считают оставшиеся дни, их ждут семьи, живущие без кормильца на скудную зарплату жен…
Обратно Туполев и Петляков возвращались подавленные и вконец расстроенные, всю дорогу молчали, зная, что их разговор завтра же будет известен Берия — стукачи были на каждом шагу.
Их встретили десятки пар настороженных глаз. Уж так устроен человек — на его лице можно прочитать почти все. Люди поняли: и Туполев, и Петляков вернулись с недоброй вестью…
— Поймите нас правильно: только наш с вами труд поможет всем нам, — Туполев говорил спокойно, едва сдерживая волнение. — Ни от меня, ни от него, — Андрей Николаевич кивнул на стоящего с виновато опущенной головой Петлякова, — ничего не зависит. Все зависит от нашего труда. Надо превозмочь себя и работать с удвоенной энергией…
Бригада Петлякова работала до изнеможения, сутками напролет, «перекраивая» чертежи, снимая с машины высотное оборудование, турбокомпрессоры для повышения высотности — теперь все это лишнее, не нужное для средних и малых высот, устанавливая бомболюки, тормозные решетки и турельную пушку стрелка-радиста, перемещая кабину штурмана и вооружение.
Группа перешла на сборку машины непосредственно в огромном цеху. Постепенно вырисовывались контуры новой машины, обретавшей вид устремленной, нацеленной на большие скорости, но имеющей неиспользованные, заложенные конструкторской мыслью возможности. Тюремные условия, естественно, накладывали отпечаток на мыслительную деятельность людей, ограниченных отсутствием технической информации, пространством, однообразием общения, круглосуточно маячившими перед глазами вертухаями.
«Сотка», превращенная в пикирующий бомбардировщик, сдала и второй экзамен. Испытательный полет закончился благополучно, и Петлякова в тот же день Берия освободил из-под стражи, его отвезли домой. В ту ночь «петляковцы» не сомкнули глаз: что будет с остальными? Наутро зэки по одному исчезали в кабинете Кутепова и отправлялись по домам. Оставшиеся толклись возле двери кутеповской резиденции, ожидая освобождения, с тревогой поглядывая на часы, но им не повезло — их оставили в тюрьме. Понуро опустив головы, они безмолвно разошлись по углам — еще вчера все вместе трудились над «соткой», а сегодня: одни на свободе, другие по непонятным причинам остались под стражей. Не одна подушка в ту ночь стала мокрой от слез…
В один из дней ведущих конструкторов ЦКБ-29 повезли в НИИ ВВС; в автобусах спереди и сзади — охрана, разговоры шепотом сведены до минимума, словно путь не на аэродром, а на кладбище. Их встретили выстроенные на стоянке в ряд немецкие Ме-109, Ме-110, Ю-87, Ю-88, До-217, Хе-111… Конструкторы — народ любознательный, тут же, к неудовольствию охраны, разошлись по самолетам и принялись дотошно рассматривать агрегаты и конструкции по своей специальности, удивляясь и тому, что немцы не побоялись показать почти всю стоявшую на вооружении технику, тому, как во многом авиационная мысль ушла вперед, и тому, как тщательно выполнены все работы. Немцы — народ аккуратный и пунктуальный, ничего не скажешь…
Туполев после осмотра сказал генералу Лосюкову:
— Удостоился чести, Прохор Алексеевич, посмотрел на «свою» машину, — Андрей Николаевич сделал акцент на слове «свою», имея в виду Ме-110, чертежи которой он, согласно версии следователя, продал Мессершмитту. — Ничего не скажешь — машина сделана для войны.
Они обменялись мнениями о положении в авиации, изредка поглядывая по сторонам — «стукачи» могли быть и в летной столовой, куда они зашли отобедать, и на улице. Отошли в сторону от общей группы и продолжили разговор. Туполев не был разговорчивым, больше слушал Лосюкова… На прощание Лосюков подошел к Туполеву и крепко сжал его руку…
103-я готовилась бригадой к первому полету. На аэродром зэков возили в автобусах под усиленной охраной, но у всех на лицах ожидание этого дня, а с ним — освобождение из-под стражи. Работа велась с раннего утра и до полуночи, при свете фар, на пронизывающем ветру, в первых снегопадах поздней осени. «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе, — один из зэков вспомнил Пушкина, — зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в январе». Теперь рядом с зэками все дни находился летчик Михаил Нюхтиков — известный по испытаниям других машин, не раз попадавший в сложнейшие ситуации в воздухе и спасший не один самолет. Полковник подолгу сидел в кабине, запоминая расположение приборов, кранов, рычагов, кнопок, знакомился с электроузлами, конструкцией крыла и хвостового оперения, сам испытывал в наземных условиях систему уборки и выпуска шасси. Многих из заключенных полковник Нюхтиков хорошо знал по прошлым совместным испытаниям и доверял каждому из них; тем не менее начальство НКВД настойчиво советовало летчику проверить во избежание отказа техники в полете все до винтика, самому присутствовать при доводке всех узлов и агрегатов. «Попки» неотступно следовали за ним, фиксируя каждый его шаг, запоминая все, о чем говорил полковник с зэками.
В один из дней Нюхтиков вместе с бригадой вывел 103-ю из ангара, сел в кабину и долго «гонял» двигатели на всех режимах, потом вырулил на взлетную дорожку, выполнив три рулежки с разбегом на взлетном режиме и подскоками.
После заруливания и выключения двигателей полковник Нюхтиков вышел из кабины и по-армейски четко доложил зэку Туполеву о готовности машины и оборудования к испытаниям в воздухе. Туполев благодарно обнял летчика, и они оба зашагали по усыпанной снегом рулежке…
Шли дни основной подготовки к летным испытаниям. За бригадой с завистью следили оставшиеся из группы Петлякова…
Стоял морозный, по-настоящему зимний день; автобус с зэками, как всегда, прибыл к ангару в точно установленное время, и сразу же люди принялись помогать готовить 103-ю к вылету. Полковник Нюхтиков сидел у метеорологов, убеждая их, что утренняя дымка — не помеха, она скоро рассеется, что обещанный с вечера метеобюллетень давно пора положить в его летный планшет. Туполев ждал летчика у машины, обеспокоенно поглядывая на метеостанцию. Наконец все документы на вылет оформлены, Нюхтиков в сопровождении Туполева, надев парашют, усаживается вместе с штурманом Акопяном в кабину. В морозном воздухе прозвучала привычная команда: «К запуску!», а вслед за нею медленно закрутились воздушные винты обоих моторов, огласив округу дружным мощным ревом — снова опробование двигателей по полной программе, начиная от приемистости до максимальных режимов обоих моторов с непрерывным контролем давления бензина и масла…
Нюхтиков открыл кабину, выбросил руки в стороны, что означало убрать колодки из-под колес шасси, кивнул Андрею Николаевичу и, услышав его глухое: «С Богом!», закрыл кабину и порулил на взлет.
По давней своей привычке Туполев при первом взлете новой машины всегда уходил к взлетной полосе и оставался на том месте, где, по его расчетам, произойдет отрыв машины. «Пятьдесят восьмая» не была исключением. Он стоял и терпеливо ждал, когда Нюхтиков вырулит на полосу; до него донесся дружный рев моторов — летчик перед разбегом «прожигал» свечи. И вот его красавица — предмет его любви — 103-я, окутанная снежными вихрями, набирая скорость, пошла на взлет…
Туполев долго стоял рядом с бетонкой, не спуская глаз с машины. Что творилось в его душе, можно только догадываться — три года заключения, истязающие тело и сознание допросы, издевательства, оскорбления, бессонные ночи. Ради чего? За что? За то, что в воздухе отечества тысячи его машин… Опустив плечи, он медленно зашагал к ангару, бросая взгляды на планирующую с выпущенными шасси машину.
Нюхтиков подрулил к группе начальников ВВС и НКВД, открыл кабину, отыскал взглядом одиноко стоящего Туполева, ожидавшего его, Нюхтикова, оценки нового детища, поднял вверх большой палец и улыбнулся; летчик медленно вышел из кабины, коротко доложил генералу ВВС о первом полете. Нюхтикова поздравляли и командиры РККА, и руководители НКВД, и представители наркомата. Летчик смущался больше обычного — не он создал эту красавицу 103-ю, он лишь испытал ее, а отцом ее был и остается Туполев. И именно к нему тут же направился летчик-испытатель Михаил Нюхтиков. Он успел сказать всего два слова: «Машина отличная!» Первым обнял Андрея Николаевича, первым вместе с зэками, наркоматчиками, заводскими инженерами подбросил Туполева в воздух… Все, кто был рядом, видели, как по покрасневшим на морозе щекам Старика одна за другой скатывались слезы выстраданного, нескрываемого счастья.
После трех полетов Туполев, а он спал и видел именно этот полет — на замер максимальной скорости, настоял на нем и добился от Кутепова разрешения, зная, что машина «даст» шестьсот тридцать — шестьсот пятьдесят километров в час. Эта скорость нужна ему для беседы с Берия.
Нюхтиков не был сторонником форсирования испытаний новой машины — новое всегда таит в себе неизвестность, а это, как часто случается в жизни летчиков-испытателей, приводит к сложнейшей ситуации, ибо еще никто в мире, ни один конструктор не предугадал поведения машины в воздухе и отказа в полете. Все это ложилось на плечи испытателя.
После взлета Нюхтиков набрал заданную высоту, вышел в зону разгона, увеличил обороты и мощность моторов до полных; машина, к его удивлению, вела себя спокойно и даже привычное для новых самолетов на большой скорости подрагивание педалей руля поворота не ощущалось. Пока стрелка прибора двигалась к цифре «5», Нюхтиков не испытывал особого напряжения — не один десяток полетов на легких машинах совершил, но 103-я не истребитель, а бомбардировщик.
Под крыльями расстилалась бесконечная, с редкими темными пятнами леса, уходящая за горизонт, устланная лебяжьим пухом снежная равнина, скрывающая истинную скорость; самолет, казалось на большой высоте, едва двигался, будто завис на одном месте. Нюхтиков посмотрел по сторонам, сверил курс, задержал взгляд на высотомере и вариометре — высота должна оставаться постоянной, полет без снижения. С ростом скорости он почувствовал, как возросло давление на штурвале, словно штурвал сопротивлялся, а машина стремилась вверх, уходя от аэродинамических нагрузок.
У цифры «6», что означало скорость шестьсот километров в час, стрелка прибора задержалась, как показалось летчику, надолго, словно прилипла к циферблату, хотя самолет несся быстрее прежнего. «Крепко ли сработаны крылья, рули, стабилизатор, — вихрем пронеслась тревожная мысль у летчика. — Сколько в авиации случаев, когда от мощных аэродинамических сил огромных скоростей машины разваливались в воздухе…»
Шестьсот сорок. Двухмоторный самолет вздрагивал всем корпусом; дрожь была едва заметной на концах пальцев летчика, и шла она из крепкого фюзеляжа, центроплана, киля, стабилизатора, консолей крыла; Нюхтиков беспокойно бросал взгляд на прибор скорости — ждал, пока стрелка пересечет еще одну риску циферблата. Возросли нагрузки на рули высоты и поворота, «потяжелели» педали и штурвал, да и сама машина с усиливающимися аэродинамическими нагрузками заметно «прибавила в весе»…
«Вот и шестьсот пятьдесят, — облегченно подумал Нюхтиков, сбавляя обороты моторов. — Теперь поскорее домой — порадовать Старика, а больше людей, томящихся за решетками ЦКБ-29».
Промерзший на морозе Туполев ждал 103-ю у посадочной полосы, часто поглядывая в сторону, откуда должен появиться самолет-надежда; он был уверен в нем, но в авиации все могло быть, тем более находились люди, стремившиеся каждый мало-мальский отказ свалить на зэков. А тут скорость!
Самолет по давней традиции испытателей на огромной скорости пронесся над аэродромом, вошел в разворот с набором высоты и скрылся в плотной дымке; Туполев увидел его снова на посадочной глиссаде и, надвинув шапку, зашагал к ангару, куда должен зарулить Нюхтиков.
Как только стихли моторы, летчик открыл кабину и вытянул руку с поднятым большим пальцем — все хорошо!..
Через несколько минут стало известно: максимальная скорость 103-й — шестьсот сорок три километра в час! Старика подбросили вверх и все, кто был рядом, поздравляя его и помощников, подумали о скором освобождении… Еще бы — бомбардировщик достиг и превзошел скорость лучших истребителей мира!
Но желаемое освобождение снова отодвигается на неопределенный срок. Туполев долго добивался встречи с Берия.
— Товарищ нарком! Ваши же слова: «Машина в воздух — вы на свободу». А что получилось: машина сделана, первые полеты на ней выполнены, максимальная скорость — вы знаете какая! Что я скажу людям? Они ждут освобождения! Не дни — часы считают!
— Потерпят! — хозяин небрежно махнул рукой. — Не я ваших людей задерживаю, а военные. Они написали кучу замечаний. Кабину штурмана требуют перенести вперед, установить еще одну огневую точку.
— Но эти доработки можно сделать в нормальных условиях! — Туполев едва сдерживал себя. — Я даю вам обещание все исполнить в установленный срок.
— Давайте договоримся так: срок — два месяца, а за мной дело не станет. Товарищ Сталин требует запустить 103-ю в серию через год. Не позже, — Берия стукнул ладонью по столу. — Идите, Туполев!
Туполев едва поднялся и, понурив голову, медленно вышел из кабинета наркома НКВД.
Поздно вечером, когда большинство «попок» улеглись спать, Андрей Николаевич, нарушая установленный порядок, собрал взбудораженных зэков в спальне.
— Мне нечего от вас скрывать — дела наши с вами отнюдь не радостные, — начал Туполев, глядя на помрачневшие лица конструкторов. — Мы дали стране новую хорошую машину. И это главное! Из всего того, что мне довелось услышать, я сделал два вывода: война стала еще ближе, и наш бомбардировщик очень нужен Красной Армии, и второе — мы с вами обязаны довести 103-ю до нужного качества. Вы уже знаете о переносе кабины штурмана. Необходимо установить еще одну огневую точку, бензобаки большей емкости, наружную подвеску двух однотонных бомб, заменить двигатели Микулина на двигатели воздушного охлаждения Швецова. Все это надо сделать в короткие сроки — через год в воздух с конвейера должна подняться новая модель 103-й.
— Это же нереально! — не выдержал кто-то из зэков. — А чертежи для заводов когда делать?
— Все зависит от нас с вами. Придется работать ночами. Как тогда, в Болшево. Поймите, никто, кроме нас, не может спроектировать и построить такой бомбардировщик. Никто! А это наш с вами вклад в обороноспособность Родины. Мне понятны ваши обиды — о них я сказал кому следует. Надо сцепить зубы и трудиться! Мы еще не в самом худшем положении. Я прошу вас с завтрашнего дня приналечь, не дать обиде заполнить наши измученные души. Я уверен в каждом из вас, уверен в коллективе. Ставлю перед вами и перед собой задачу, которую никто, кроме нас с вами, не выполнит. Все обиды в сторону! Давайте вложим в новую машину все свои способности, весь свой талант. Времени у нас в обрез, но надо все сделать в срок. Нельзя нам в войну оставаться арестантами, нельзя нам воевать в цепях! Я очень надеюсь на вас, други дорогие… Очень.
Не все сразу включились в активную работу — сказывалось расслабление, явившееся следствием многомесячного ожидания свободы, теперь рухнувшего в одночасье. Туполев обходил рабочие места, поддерживая тех, кто подолгу безучастно смотрел на чертежи, кто уединялся в дальние углы большого помещения, оставался на ночь у чертежных досок. По требованию Туполева зэкам поздними вечерами стали выдавать дополнительный паек: чай, хлеб, сахар, курево. Старик теперь редко уединялся, чаще оставался с людьми, подолгу беседуя с ними, а то и просто сидел рядом. Не оставлял он и группу Мясищева, работавшую над дальним бомбардировщиком — проект 102, высказывал советы Владимиру Михайловичу по самым различным проблемам — машины Туполева по дальности превосходили многие самолеты Германии и Америки. 102-я рождалась в муках и спорах, но было ясно, что и она вобрала в себя все то лучшее, что было в самолетостроении.
Необходимость в скорейшем обновлении самолетного парка, особенно после войны в Испании, знакомства с ВВС Германии, заставила отпочковать от зэков еще одно конструкторское бюро — Д. Томашевича, приступившее к конструированию скоростного истребителя — проект 110. В бюро сразу проявил себя импульсивный Роберт Бартини, приехавший в СССР из Италии в 1923 году, построивший перспективные самолеты ДБ-240, перехватчик Р-114, арестованный в 1937 году «за связь с Муссолини», не расстававшийся с логарифмической линейкой, сыпавший необычными, часто весьма оригинальными предложениями по самым различным направлениям конструирования. И здесь советы Туполева были, как всегда, необходимыми и своевременными.
Работы по ЮЗУ — так назвали новую машину Туполева — шли днем и ночью, без перерывов, и даже в воскресные дни зэки трудились с полной отдачей.
Весной сорок первого года, за три месяца до начала войны, ЮЗУ с моторами АШ-82, дополнительной огневой точкой, баками большей емкости, бомбами внешней подвески выполнила первый полет. Нюхтиков и Акопян снова хвалили машину, не преминув заметить, что максимальная скорость снизилась после доработок на 50 километров: сказались утяжеление машины, большой «лоб» моторов АШ-82, доработки фюзеляжа. Испытания шли интенсивно, но… с опытного аэродрома неожиданно пришла страшная весть — ЮЗУ разбилась! Нелепо погиб штурман Акопян: при покидании кабины он зацепился лямкой парашюта за одну из деталей фонаря и упал вместе с самолетом на землю.
Прошло несколько дней, и упала «сотка» Петлякова. Горящий самолет при падении врезался в группу гуляющих детей… Обожженный и раненый экипаж «сотки» тут же был арестован и отправлен под охраной в больницу НКВД. В недрах НКВД рождается версия о преднамеренных ошибках ЦКБ, злом умысле и даже диверсиях.
Начались допросы, усилилась слежка. Старик, заложив руки за спину, молча ходил вдоль окон, беспокойно поглядывая то на зэков, то на входные двери — ждал вызова на допрос. Люди сникли — желанное освобождение снова отодвигалось на неопределенный срок, более того — могут последовать карающие удары, а это было в недавнем прошлом, когда часть зэков ни за что ни про что направили на лесоповал в северные районы. Многочисленные эксперты таинственно шептались, высказывая друг другу свои предположения двух катастроф. В расследовании участвовали и ученые, склонные рассматривать катастрофы как следствие воздействия статического электричества из-за упущений в металлизации всех агрегатов самолета.
Спас рядовой инженер — при исследовании топливной системы он обнаружил течь бензина из ниппеля манометра. Казалось, НКВД снимет все подозрения и начнутся рабочие будни, но подозрения продолжались, люди душевно страдали, опасаясь худшего… Туполев в который раз шел к представителям НКВД, доказывая абсолютную вздорность подозрений.
— Горят при испытаниях машины Мессершмитта, Фоккера, Сикорского, падают «Харрикейны» и «Спитфайеры». Это авиация! Невозможно в экспериментальной машине довести до оптимального состояния тысячи кранов, приборов, насосов, трубок, переключателей. Поймите, что бензин вспыхивает от искры! А на самолете тысячи литров бензина, десятки искрообразующих агрегатов: электромоторов, генераторов, насосов! Скажите же людям, что они могут спокойно работать. Это главное. Надо успокоить людей. Иначе все остановится. 103-В уже в металле.
Туполев отчетливо понимал, что человек тогда может плодотворно работать, когда он спокоен, не раздражен, настроен на активную деятельность, ему никто не мешает мыслить. И он, как мог, способствовал созданию элементарного комфорта для конструкторов и инженеров.
Неоднократные убеждения Туполева подействовали на работников НКВД: уменьшилась охрана, исчезли следователи, прекратились ночные вызовы. Постепенно жизнь зэков вошла в обычную колею — новая машина 103-В со стапелей встала на «ноги».
22 июня, в воскресенье, зэки трудились как в обычные дни, но около полудня забегали «попки», и зэки увидели сквозь зарешеченные окна собравшихся у репродукторов москвичей. Зэки вскочили на стулья возле окон, прислушались к доносившимся с улицы словам. Война!..
Зэков выпустили на свободу в середине июля, но не всех. Остальные в теплушках мчались на восток вместе с эвакуированными авиационными заводами…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.