Глава 5 Вестники мира

Глава 5

Вестники мира

Молодой граф Румянцев прибыл в Петергоф, к императорскому двору, 23 июля и вручил Екатерине II письмо фельдмаршала с известием о мире. Императрица пожаловала вестника из полковников в генерал-майоры. Как ждали этого мать его, Екатерина Михайловна, бабушка Мария Андреевна, гофмейстерина ее величества, тетка Прасковья Александровна Брюс, статс-дама ее величества! Вся многочисленная родня Румянцевых с особенной радостью праздновала заключение мира с Турцией.

А через несколько дней прибыли в Петергоф князь Репнин и граф Воронцов с подписанными документами о мире. Тут уж не оставалось никаких сомнений, что кончилась война и заключен мир, «коему от времен толь славного и полезного для России Ништадтского мира ни одного подобного не было», говорилось в правительственном сообщении от 3 августа 1774 года.

Екатерина II не скрывала своей радости и довольства не только самим по себе миром, прекращавшим разорительную войну, но особенно и тем, что теперь она могла забрать из армии многих солдат, офицеров и генералов для подавления восстания Пугачева. За два дня до приезда графа Михаила Румянцева она подписала указ «нашему генералу и Новороссийской губернии генерал-губернатору Потемкину», в котором говорилось о необходимости уладить «умножившиеся беспокойства и замешательства в землях Новороссийской губернии с сечею Запорожскою», «рассмотреть сие дело и прекратить тем все оные единожды навсегда».

А еще через несколько дней императрица написала Потемкину записку: «Батенька, пошлите повеления в обе армии, чтоб, оставя самое нужное число генералов при войсках для возвращения полков в Русь, чтоб генерал-поручики и генерал-майоры ехали каждый из тех, коим велено быть при дивизии Казанской, Нижегородской, Московской, Севской и прочих бунтом зараженных мест, в тех местах, где они расписаны иметь свое пребывание…»

Как раз в эти дни Екатерина II редактировала рескрипт, подготовленный графом Паниным, о назначении генерала Петра Панина главнокомандующим по усмирению Пугачевского восстания. Над этим черновым проектом Екатерина явно потешается в собственноручной записке к любезному ее сердцу Потемкину: «Увидишь, голубчик, из приложенных при сем штук, что господин граф Панин из братца своего изволит делать властителя с беспредельною властию в лучшей части империи, то есть Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губернии… что если я сие подпишу, то не токмо князь Волконский будет и огорчен и смешон, но я сама ни малейше не сбережена, но пред всем светом первого враля и мне персонального оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных в империи хвалю и возвышаю. Вот вам книга в руки: изволь читать и признавай, что гордые затеи сих людей всех прочих выше…»

Посылая новые полки против Пугачева и давая всю полноту власти Петру Панину, Екатерина II предупреждала его, зная его жестокий характер, что исполнение «сего государственного дела не в том одном долженствует состоять, чтоб поражать, преследовать и истреблять злодеев, оружие противу нас и верховной нашей власти восприявших, но паче в том, чтоб, поелику возможно сокращая пролитие крови заблуждающих, кое для матерного и человеколюбивого сердца нашего толь оскорбительно, возвращать их на путь исправления чрез истребление мглы, духи их помрачившей, восстановлять везде повиновение, покой и безопасность внутреннего гражданского общежития…».

В это время при императорском дворе все большую силу забирал Потемкин. Екатерина II в письме к Гримму 14 июля в ответ на его намек, что она неучтиво обошлась с Васильчиковым, писала: «Я догадываюсь, откуда происходит ваше маленькое сомнение, бьюсь об заклад, от того, что в вашем присутствии я удалилась от некоего прекрасного, но очень скучного гражданина, который тотчас же был замещен, не знаю сама, как это случилось, одним из самых великих, из самых смешных и забавных оригиналов нынешнего железного века…»

Так вот этот «великий, смешной и забавный оригинал нынешнего железного века» еще не настолько прочно вошел в государственную жизнь, чтобы императрица совсем отказывалась от услуг его счастливого предшественника. Так, 8 августа в собственноручном письме князю Михаилу Никитичу Волконскому сообщает, что сегодня, дескать, утром к князю Григорию Григорьевичу Орлову явился яицкий казак Астафий Трифонов с письмом от казака Перфильева с товарищами, всего 324 человека, в котором они обещают «вора и злодея Пугачева сюда доставить», если им будет выплачено по сто рублей каждому человеку: «Я нашла, что цена сия умеренна, чтоб купить народный покой…»

Добившись мира с турками, Екатерина II предпринимала все возможные усилия для подавления внутренних «расстройств и замешательства». Только приложив максимум усилий, перебросив из Польши и из Крыма несколько полков, ей удалось создать численный перевес в силах против Пугачева и разгромить его, используя, как читатель видел, и подкуп, и предательство в стане восставших.

И лишь через несколько дней Екатерина II ответила Румянцеву, поздравив его с «миром таковым, как в нашей истории едва отыщется ли». «Возвещая мир, рук Ваших творение, возвестили Вы нам в то же время чрез оной и знаменитейшую Вашу услугу пред нами и пред Отечеством, – писала императрица Румянцеву в рескрипте от 12 августа. – Мы объемлем ее во всем пространстве тех трудов и подвигов, коими Вы чрез все время войны ополчаться долженствовали к преломлению сил и высокомерия неприятеля, обыкшего доныне в счастливых своих войнах предписывать другим законы жестокие. Мера благоволения нашего к Вам и к службе Вашей стала теперь преисполнена, и мы, конечно, не упустим никогда из внимания нашего, что Вам одолжена Россия за мир славной и выгодной, какого по известному упорству Порты Оттоманской, конечно, никто не ожидал, да и ожидать не мог…»

Но Екатерина II далека от мысли считать, что Турция растоптана и уничтожена. Нет, она считает, что во всех делах, касающихся Турции, Россия должна соблюдать «всю возможную умеренность» и снисхождение к ее справедливым требованиям и не давать ей повода быть к какому-либо недоброжелательству и недоверию. Императрица выражает удовольствие тем, что Румянцев поставил в зависимость вывод войск из придунайских княжеств от ратификации мирного договора в Константинополе и Петербурге. Она понимает, с какой алчностью ждут вывода русских войск из Молдавии и Валахии, а потому надеется, что ратификация не задержится. А до ратификации нельзя ли договориться о скорейшем освобождении из неволи оставшихся и после войны пленников?

И Румянцев послал в Константинополь полковника Петерсона для переговоров, которые должны были уточнить все детали и подробности предстоящей ратификации на самом высоком уровне.

Много было хлопот у Румянцева, получившего и рескрипт, и собственноручные письма императрицы. В одном из них, сопровождавшем высочайший рескрипт, она писала: «Граф Петр Александрович, при случае отправления сего курьера, который к вам везет разные мои резолюции, поспели ко времени и кстати в моих садах тридцать ананасов, которые к вам посылаю, зная, что вы их любите. Примите сей малый дар, от доброго сердца происходящий, и прохлаждайтеся ими на здоровье, хотя немного, после толиких многих и славных ваших трудов во время войны и при заключении мира такового, как еще Россия не имела. Признаться надобно, сей клейнот (драгоценность, радость. – В. П.) вы ей доставили. Плоды оного бесчисленны будут, и при каждом имя ваше в незабвенной памяти останется. Хотя при размене ратификаций, где и как бы они разменены ни были, я празднество мира здесь и отправлю, но самое большое празднество означу не прежде вашего возвращения в отечество, и то на Москве, дабы мы при оном могли иметь удовольствие видеть оному виновника. Мой же приезд к Москве скоро быть не может, ибо у меня на Москве дворца, после сгоревшего во время язвы, нету, а каменный не поспел; но я к построению деревянного все меры теперь беру, и верно сие построение не замешкается. Нужно мне теперь комплектовать гвардии Преображенский полк. Желаю, чтоб сие комплектование служило и к награждению заслуженных солдат армейских полков, и для того прошу вас приказать выбрать наилучших семьсот человек и прислать их сюда с посланным для сего капитаном Рахмановым; в число сих требую я именно Старооскольского полку гренадера Микулина, отличившегося при столь многих случаях».

После заключения мирного договора Румянцев заболел малярией и все приятные и неприятные новости получал, прикованный к постели. Его перевезли в Фокшаны, окружили теплом и заботой. В ставку прибыл граф Салтыков и взял на себя управление внутренними делами армии. Необходимо было готовить войска к выходу из княжеств, а это требовало особого внимания.

Иногда жестокая малярия отпускала Румянцева, и он вновь активно вмешивался в ход событий. Хотелось ему довести до конца великое дело войны и мира, которому отдал столько времени и сил. А на этом пути то и дело вставали преграды. Вскоре после переговоров он узнал, что по дороге в Константинополь скончался верховный визирь Мегмет-паша. Новый визирь Изет-Мегмет-паша лишь 21 августа прислал Румянцеву из Константинополя своего чегодаря с письмами, в которых подтверждал соблюдение кондиций, заключенных его предместником и Румянцевым. Но почему-то у берегов Крыма бросили якорь турецкие корабли с войсками? Может, ждут, пока Долгоруков очистит Крым?

В середине сентября болезнь начала отпускать Румянцева. Приехавший временно заменить его на посту главнокомандующего армией Репнин писал Потемкину, узнав о выздоровлении Петра Александровича: «Я нашел фельдмаршала в крайней еще слабости и в несостоянии встать с постели, хотя уже из всей опасности и вышел. Жалко на него глядеть и на всех здесь находящихся; из всего города сделалась больница. Игельстром был очень болен, но уже ходит. Завадовский лежит, Аш, Велда, кн. Андрей Николаич тоже – одним словом сказать, все почти больны лихорадками и горячками. Из всех людей фельдмаршальских один его егерь только здоров, а прочие все или лежат, или насилу таскаются…»

Репнин вскоре уехал в Петербург. А Румянцеву Екатерина II предложила командовать и второй армией, потому что князь Долгоруков подал прошение об отставке по состоянию здоровья и вскоре ее получил.

Из Константинополя стали приходить тревожные письма временного поверенного в делах полковника Петерсона, в которых он сообщал о борьбе французского посла и некоторых влиятельных придворных Турции против ратификации мирного договора. Новый муфтий, яростный противник договора, возбуждает в народе негодование против мирных постановлений. Но султан, озабоченный лишь развлечениями, склонен ратифицировать мирный договор.

И это тревожило Румянцева, не допускавшего и мысли о каких-либо переменах в договоре. 24 октября 1774 года он писал Петерсону: «…Зегелин (прусский посланник в Константинополе. – В. П.) расхваливает рейс-эфенди, выставляет его усердным защитником мира; но мы достоверно знаем, что он мира не хочет, Зегелин хочет нас настращать готовностью турок к войне, но в предыдущем письме сам он описывал страшное истощение Порты, которая не может поднять головы; и потому будьте с ним осторожны и выведайте, не от него ли или от каких других происков идет помеха делу. Легко станется, что и прусский министр, будучи лишен всякого участия при заключении мира, старается теперь сделаться нужным. Если рейс-эфенди или кто другой станут время проволакивать или откажутся принять мирный договор слово в слово, то дайте им почувствовать, что их поступок остановит очищение Молдавии и остающихся в наших руках крепостей, где у нас вся армия без малейшей убавки. Рейс-эфенди спрашивал вас, на каком основании австрийцы заняли своим войском значительную часть Молдавии. Я вам передаю следующее, что вы должны содержать в величайшей тайне: необходимо внушить Порте об истинных взглядах двора нашего на это дело. Откройте надежнейший путь к удостоверению, что австрийское занятие ее земель есть для нас дело совсем постороннее, в котором мы не имеем и никогда не примем ни малейшего участия. Передайте это внушение словесно, а не письменно самому великому визирю или доверенной от него особе. Повторяю, это должно сделаться в величайшей тайне, ибо положение нашего двора в этом случае очень деликатно: он не должен себя компрометировать ни пред венским двором, ни пред Портою. Даю вам право обещать 100 000, 200 000, наконец, 300 000 рублей тому, кто возьмется уничтожить все происки недоброжелательных людей и довести дело до того, чтоб ратификация была отправлена в Петербург без всяких изменений договора».

Великий визирь попробовал было уговорить Румянцева переменить артикулы договора, касающиеся татар Крыма и дунайских княжеств, но Румянцев твердо стоял на своем: «Скрыть не хочу моего крайнего удивления, каким объят я был, увидав содержание вашего письма. Дело столь торжественное, как мир, заключенный между Всероссийскою империею и Портою Оттоманскою уполномоченными от их государей, в своем исполнении не терпит ни отлагательств, ни остановки, и я должен вам сказать, не обинуясь, что ни один пункт в трактате не может быть нарушен без того, чтоб не нарушены были и все статьи его, и самое главное основание – искренность и добросовестность».

Наконец Петербург и Константинополь ратифицировали мирный договор, в 1775 году обменялись послами. Но независимость крымских татар по-прежнему возбуждала негодование правительства Турции, которое не раз ставило отношения России и Турции на грань войны.

Фельдмаршала Румянцева как победителя оттоманов ждали в Москве для празднования мира. Приготовили Триумфальные ворота. Но он, по своему обыкновению, отказался от пышности и почестей, приехал в скромной коляске и с небольшим эскортом.

Очевидец этих торжественных событий в Москве, Андрей Тимофеевич Болотов подробно рассказывает о своих впечатлениях от увиденного и услышанного во время празднества. Андрей Болотов вместе с женой и тещей приехал в Москву всего лишь за полчаса до приезда фельдмаршала Румянцева. Каково же было удивление собравшихся, когда они увидели, что вокруг Триумфальных ворот, ярко раскрашенных вверху картинами, изображавшими разные победы великого полководца, не было ни войск, ни пушек для стрельбы, ни музыки, ни певчих, ни чиновников, которые должны были встречать триумфатора. «Господи! – говорил я. – Что же это? Разве не успели прийти сюда?» Но удивление мое еще увеличилось, когда вдруг закричали, что «Едет, едет Румянцев!» – и мы, вместо всего триумфального въезда, увидели скачущую только дорожную карету, и пролетевшую мимо нас, как молния, и, что всего страннее, не поехавшую сквозь самые Триумфальные ворота, а объехавшую оные по правую сторону мимо. «Вот тебе на! – воскликнул тогда я, поразившись удивлением. – Что это такое? Это и первой блин, но уже комом, и зачем же мы сломя голову так скакали и спешили?»… Но скоро сказали нам, что императрица и хотела было велеть встретить его со всеми подобающими ему почестями, но он сам отклонил сие от себя и просил государыню, чтоб не делано было ему никакой церемониальной встречи, а дозволено б было въехать запросто и подорожному».

10 июля 1775 года Москва торжественно отметила заключение мирного договора с Турцией. В этот день и Андрей Болотов со своими женщинами спешил на Ивановскую площадь у Кремля. «Но как мы ни спешили, но нашли всю ее наполненную уже несметным множеством народа. Все улицы в Кремле установлены были войсками, а подле самой колокольни стояло несколько вестовых пушек. По всему пространству, от Красного главного крыльца до дверей Успенского собора, сделан был помост, огражденный парапетом и устланный сукном красного цвета, все стены соборов и других зданий окружены были, наподобие амфитеатра, подмостками, одни других возвышеннейшими, и все они установлены были бесчисленным множеством благородных и лучших зрителей… Но ничто не могло сравниться с тем прекрасным зрелищем, которое представилось нам при схождении императрицы с Красного крыльца вниз, в полном ее императорском одеянии и во всем блеске и сиянии ее славы. Весь придворный ее штат, в богатейших одеяниях, последовал за оною, а перед нею шествовали разные чиновники и кавалергарды в их пышном и великолепном убранстве…»

Рассказывая о торжествах на Ходынке, в которых принимала участие и Екатерина II, Андрей Болотов отмечает: «Но никто не обращал на себя так многие взоры, как герой сего торжества – граф Румянцев: повсюду следовали за ним целым табуном, и никто не мог на него довольно насмотреться…»

Императрица щедро наградила фельдмаршала Румянцева, его сподвижников, всех, кто принимал участие в войне и заключении мира. Румянцев получил: 1. Наименование Задунайского для прославления чрез то опасного перехода его через Дунай. 2. Грамоту с прописанием его побед. 3. За разумное полководство: алмазами украшенный фельдмаршальский жезл. 4. За храбрые предприятия: шпагу, алмазами обложенную. 5. За победы: лавровый венок. 6. За заключение мира: масличную ветвь (украшенную бриллиантами, как и лавровый венок). 7. В знак монаршего благоволения крест и звезду ордена Святого апостола Андрея Первозванного, осыпанные алмазами. 8. В честь его и для поощрения примером его потомства: медаль с его изображением. 9. Для увеселения его: деревню в пять тысяч дуги в Белоруссии. 10. На построение дома: сто тысяч рублей из Кабинета. 11. Для стола: серебряный сервиз. 12. На убранство дома: картины. На мать фельдмаршала, Марию Андреевну Румянцеву, гофмейстерину императорского двора, Екатерина II возложила орден Святой Екатерины, а на молодого графа Румянцева, первым возвестившего о заключении мира, – Александровский орден.

Вместе с Румянцевым в Москву прибыли два его ближайших помощника, с которыми он не разлучался всю войну: Александр Андреевич Безбородко и Петр Васильевич Завадовский. Представленные императрице, два талантливых молодых полковника вскоре стали видными государственными деятелями.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.