«ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ»
«ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ»
Случайный свидетель Шенберг, поспешивший после первого взрыва к месту происшествия, писал: «Передо мною, головами к решетке канала, лежали два умирающих: с левой стороны мальчик, со страшно обезображенным лицом и зияющей раною на виске, полуоткрывал и закрывал глаза; с правой — плотный мужчина с бородою, с окровавленною головою, с разбитыми ногами, без сапогов.
Страшные глаза его, налитые кровью, смотрели на мальчика. (Как это выяснилось теперь, это и был злодей, бросивший второй роковой метательный снаряд.) Между ними плита панели была взорвана, и на этом-то самом месте, между невинною жертвою, привлекшею милосердное внимание Царя-человека, и гнусным извергом, пал наш Отец, наш Освободитель.
По положению тела умирающего убийцы, которое у меня ясно запечатлелось, вернее всего предположить, что он подошел к Государю сзади (следовательно, он во время первого взрыва находился у забора сада великой княгини, в то время как Рысаков находился у решетки канала). Когда Император, осенив себя крестным знамением, подходил к раненому мальчику, тут только злодей бросил под ноги Царя адский снаряд, которым и его самого отбросило к решетке, между тем как Император упал, обливаясь кровью, между преступником и мальчиком».
У смертельно раненного террориста полицейские пытались узнать его имя, но не добились успеха. Он умирал мучительно и мужественно.
Игнатию Иоакимовичу Гриневицкому, названному Шенбергом «гнусным извергом» было всего 25 лет. Он стал одновременно и убийцей, и жертвой, и героем. Ему было ясно, что остаться в живых во время или после покушения на императора не удастся. В феврале 1881 года он написал завещание:
«…Александр II должен умереть. Дни его сочтены.
Мне или другому кому придется нанести страшный последний удар, который гулко раздастся по всей России и эхом откликнется в отдаленнейших уголках ее, — это покажет недалекое будущее.
Он умрет, а вместе с ним умрем и мы, его враги, его убийцы.
Это необходимо для дела свободы, так как тем самым значительно пошатнется то, что хитрые люди зовут правлением — монархическим, неограниченным, а мы — деспотизмом…
Что будет дальше?
Много ли еще жертв потребует наша несчастная, но дорогая родина от своих сынов для своего освобождения? Я боюсь… меня обреченного, стоящего одной ногой в могиле, пугает мысль, что впереди много еще дорогих жертв унесет борьба, а еще больше последняя смертельная схватка с деспотизмом, которая, я убежден в том, не особенно далека и которая зальет кровью поля и нивы нашей родины, так как — увы! — история показывает, что роскошное дерево свободы требует человеческих жертв.
Мне не придется участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своей смертью сделаю все, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может.
Дело революционной партии — зажечь скопившийся уже горючий материал, бросить искру в порох и затем принять все меры к тому, чтобы возникшее движение кончилось победой, а не повальным истреблением лучших людей страны».
Его завещание звучит как пророчество. Да, потребовалось еще множество жертв, прежде чем было свергнуто самодержавие, а еще больше — для торжества в России-СССР идей социализма и коммунизма.
Другой «метатель» — Николай Иванович Рысаков, двадцати лет, — пытавшийся скрыться, после задержания находился в подавленном состоянии. О том, что происходило с ним, известно по показаниям фельдшера Василия Горохова:
«Когда мы опомнились после второго взрыва, то один из преображенцев с сердцем ударил по голове преступника, которого мы держали, сказав в это время вроде таких слов:
— Вот что вы, мерзавцы, делаете!
На это преступник сказал примерно такие слова:
— Не бейте, пожалуйста, ради Бога не бейте! Что это делается, после узнаете: вы ведь люди темные.
Как только тронулись сани, отвозившие Государя, к нам подошел городовой и сказал, чтобы мы вели преступника в участок… но какой-то офицер сказал, что следует его вести прямо к градоначальнику. Мы поставили преступника на ноги и повели его к Театральному мосту…
Еще с момента, когда Государя усаживали в сани, публика в разных местах стала на кого-то накидываться, кого-то бить, и раз кто кого ударит, то на него же накидывались другие и били его; таким образом, пока мы шли к мосту, видели кучи три-четыре народа, где падал один битый, на него падали бившие его, а тех в свою очередь били вновь подбегавшие».
Картина получается комическая. Такую вот вспышку народной активности и мордобоя вызвали трагические взрывы бомб террористов. Били «подозрительных лиц», не имевших никакого отношения к покушению, преимущественно студентов.
Судя по завещанию Игнатия Гриневицкого, он и не рассчитывал на скорую победу революции. А что имел в виду Рысаков, идя на преступление, остается только гадать.
«С самого начала нашего движения, — продолжал Горохов, — кто-то ударил ведомого преступника в живот; тут мы стали его охранять, но подбегавшие из публики все-таки подскакивали сзади и ударяли его по спине; преступник не мог оглядываться, так как мы его крепко держали, и постоянно просил, чтобы его не били».
Нет сомнения, что Рысаков был окончательно деморализован. Непонятно, как он представлял себе финал покушения. Возможно, ему в голову не приходила мысль о том, что придется не только рисковать жизнью, но и погибнуть или претерпеть страдания и смерть на виселице. Если он предполагал, что его после покушения встретит восторженная публика, то получилось как раз наоборот.
Когда его привели в одну из комнат дома градоначальника, то при обыске обнаружили помимо мелочей несколько завернутых в бумажку кристаллов (по-видимому, яд, которым он не воспользовался). На допросе он вскоре назвал свою настоящую фамилию и начал сообщать сведения о подготовке покушения.
«Во время допроса преступника угощали папиросами, а когда он заявил, что с утра ничего не ел, то ему подали ужин из нескольких блюд».
Третий «метальщик» — Иван Пантелеймонович Емельянов — держал пакет с бомбой под мышкой. Когда после второго взрыва Гриневицкий упал, Емельянов подбежал к нему, но, видя, что тот умирает, бросился помогать укладывать раненного императора в сани. Трудно сказать, была ли это хитрость террориста, желавшего остаться вне подозрений, или естественное желание помочь страдающему человеку.
После покушения он благополучно принес бомбу на конспиративную квартиру. Ему надо было срочно покинуть Петербург. Но уже начались аресты (по наводке Рысакова), некому было достать ему паспорт на другое имя и купить билет на поезд. Из-за своего высокого — под 2 метра — роста ему было невозможно затеряться в толпе (в те времена люди в среднем были почти на 10 см ниже нынешних). Был арестован на своей квартире 14 марта, на допросах держался достойно; был осужден на бессрочную каторгу.
По свидетельству Якимовой: «Исполнительный комитет думал оставить подкоп на Садовой улице для Александра III, но утром 3 марта узнали об аресте… Саблина и Геси Гельфман на Тележной ул., что можно было объяснить только предательством Рысакова. При таких условиях опасность могла грозить и нашей лавке, хотя Рысаков и не знал о ней, но имел указания на Малую Садовую. Потому было решено оставить магазин в тот же день, а нам с Богдановичем уехать из Петербурга.
С дневным поездом уехал Богданович. А я, заперев лавку вечером в обычное время и оставив ее снаружи в таком же виде, как прежде, т. е. зажегши перед Георгием Победоносцем лампадку и оставив на прилавке деньги с запиской, что эта сумма полагается мяснику за мясо, забранное для кота, вышла с маленьким узелком через задний ход в ворота двора, у которых дремал дворник. На квартире Исаева и Фигнер я преобразила свой внешний вид и через Смоленск уехала в Москву.
4 марта было обнаружено исчезновение Кобозевых. Приходили покупатели, а магазин был все закрыт и закрыт; наконец, дворники дали об этом знать полиции. При осмотре магазина полицией и судебным следователем во всех помещениях оказалась масса земли, даже в турецком диване жилой комнаты; тут же были найдены и орудия производства: лом с загнутой лопатой, приспособленной для выломки кирпича, буравы, лопатки… Отняли деревянную обшивку из-под окна жилой комнаты и обнаружили в стене расширяющееся отверстие… Саперами на улице были произведены раскопки и 5 марта извлечена мина… О всех новых открытиях сейчас же летели телеграммы во все концы.
Дорогой я много разговоров слышала о Кобозевых, а по приезде в Москву нашла все газеты переполненными всякими баснями о них и об их магазине. Чего-чего только не было в этих газетах! Оказывается, что чуть ли не все догадывались, что это были поддельные торговцы, так как и торговать-то не умели, и торговля была плохая, а Кобозев чересчур был боек и грамотен, имел красивый почерк; Кобозева вела несоответствующий образ жизни, курила папиросы, читала французские романы (французского языка я даже совсем не знала), а лучше всего то, что Кобозева была чуть ли не красавица. Вот на основании показаний очевидцев о красоте Кобозевой, на суде, когда нас в первый раз вводили в залу суда, обернувшись к двери, ожидали увидеть красивую мадам Кобозеву, а входит противоположность этому, и один адвокат так был поражен неожиданностью, что не смог скрыть своего впечатления и при взгляде на меня громко фыркнул. Столь же правдоподобны были и другие басни о Кобозевых».
На всех непосредственных участников исполнения дела 1 марта в более или менее непродолжительном времени обрушилась кара правительства, за исключением одного только Сидоренко, который оставался неизвестным как участник дела 1 марта до последнего времени (т. е. до 1927 года. — Р.Б.).
Судьба большинства непосредственных и косвенных участников подготовки и осуществления убийства императора Александра II была трагической.
Казнены: Андрей Желябов, Софья Перовская, Кибальчич, Михайлов, Рыжков.
Николай Суханов (1851–1882), лейтенант флота, казнен.
Геся Гельфман (1854–1882), Григорий Исаев (1857–1886) — умерли в заключении.
Николай Колодкевич (1850–1884), Мартын Ланганс (1852–1883), Александр Баранников (1858–1883) — умерли в Петропавловской крепости.
Николай Саблин (1849–1881) при аресте застрелился.
Сергей Дегаев (1857–1920) под угрозой казни стал провокатором, а когда его разоблачили, организовал убийство начальника петербургской секретной полиции Г. П. Судейкина, после чего бежал за границу.
Василий Меркулов (1860–1910) остался на свободе, стал провокатором.
Михаил Фроленко (1848–1938), приговоренный к пожизненному заключению, был освобожден в 1905 году.
Смерть девяти молодых мужчин и двух женщин были отданы за одну жизнь немолодого царя. Неужели она стоила таких жертв? Большинство этих казненных или погибших в заточении людей были незаурядными личностями, а Кибальчич — талантливым инженером-изобретателем. Да и погибшего императора не отнесешь к числу людей заурядных или тем более преступных. Ему нельзя отказать ни в благородстве, ни в мужестве, ни в умении вести государственные дела.
«Так кончилась трагедия Александра II, — писал его бывший камер-паж князь Петр Кропоткин. — Многие не понимали, как могло случиться, чтобы царь, сделавший так много для России, пал от рук революционеров. Но мне пришлось видеть первые реакционные проявления Александра II и следить за ними, как они усиливались впоследствии; случилось также, что я мог заглянуть в глубь его сложной души, увидать в нем прирожденного самодержца, жестокость которого была отчасти смягчена образованием, и понять этого человека, обладавшего храбростью солдата, но лишенного мужества государственного деятеля, — человека сильных страстей, но слабой воли, — и для меня эта трагедия развивалась с фатальной последовательностью шекспировской драмы. Последний акт ее был ясен для меня уже 13 июня 1862 года, когда я слышал речь, полную угроз, произнесенную Александром II перед нами, только что произведенными офицерами, в тот день, когда по его приказу совершились первые казни в Польше».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.