Борьба Москвы и Новгорода во второй половине XV века
Борьба Москвы и Новгорода во второй половине XV века
Хранящийся в Рукописном отделе Библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина рукописный сборник 0-IV-№ 14 является одним из важнейших источников для исследования московско-новгородских отношений накануне присоединения Новгорода к Москве. Будучи написан полууставом второй половины XV в. на бумаге с водяным знаком 1476 г., он представляет реалию заключительного этапа новгородской независимости, но еще большую ценность ему придает то обстоятельство, что собранные в нем документы (за исключением Коростынского договора) дошли до нас только в этом сборнике, не сохранив ни оригиналов, ни других копий. Между тем в их число входят материалы, составляющие важнейшую основу нашего знания новгородской истории XIV–XV вв.
Материалы, скопированные в сборнике, имеют следующий состав: л. 1–4—Яжелбицкий договор 1456 г. (новгородская грамота)[671]; л. 6– 10 об. – тот же договор (московская грамота)[672]; л. 11 – так называемый «первый» список Двинских земель[673]; л. 11 об. – 12 – грамота великого князя Ивана Даниловича печерским сокольникам[674]; л. 12 об. – грамота великого князя Ивана и Новгорода двинскому посаднику в Колмогорах[675]; л. 13 – грамота великого князя
Андрея Александровича на Двину[676]; л. 13 об. – грамота великого князя Дмитрия Ивановича Андрею Фрязину о пожаловании его Печерою в кормление[677]; л. 14–16 – уставная грамота великого князя Василия Дмитриевича Двинской земле 1397 г.[678]; л. 17–18 – договорная грамота великого князя Дмитрия Ивановича с Новгородом[679]; л. 18 об. – 21 – грамота князя Ивана Андреевича Можайского князю Ивану Васильевичу Серпуховскому, составленная в Литве[680]; л. 24–27 об. – договорная грамота Казимира IV с Новгородом начала 70-х годов XV в.[681]; л. 28–28 об. – грамота Новгорода о предоставлении черного бора великому князю Василию Васильевичу[682]; л. 29 об. – 32 об. – так называемый «второй» список Двинских земель[683]; л. 33 об. – отводной список Новоторжских земель 1476 г.[684]; л. 34–35 – так называемый «третий» список Двинских земель 1471 г.[685]; л. 36–36 об. – грамота Новгорода об окончательной расплате по Яжелбицкому договору[686]; л. 37–37 об. – откупная грамота на суд в Обонежье[687]; л. 40–45 – Коростынский договор 1471 г. (новгородская грамота)[688]; л. 45 об. – 49 – тот же договор (московская грамота)[689]; л. 49 об. – 50 – грамота Новгорода о сроках выплаты контрибуции по Коростынскому договору[690]; л. 51–54 об. – Новгородская судная грамота[691]; л. 55 – грамота Новгорода Двинской земле о крестоцеловании великому князю.[692]
Следует согласиться с характеристикой этого сборника, предложенной Л. В. Черепниным: «В нем мы видим попытку не просто собрать, по возможности, все документы по определенному территориальному признаку (Новгород с колониями), а отобрать из них только то, что отвечало задуманному плану: оправдать документальными ссылками наступательное движение Москвы на Новгород»[693]. Однако определение конкретного момента составления сборника и предпринятая Л. В. Черепниным попытка выделить в нем два хронологических пласта, относящихся соответственно к двум походам Ивана III на Новгород – в 1471 и 1475 гг., представляется спорной, и одна из целей настоящего очерка состоит в уточнении хронологической характеристики этого несомненно целенаправленного собрания документов.
Поскольку главное намерение предлагаемой работы заключается в изучении двинской политики Ивана III, первоочередной задачей оказывается датирование трех списков Двинских земель. В «Актах Археографической экспедиции» они все вместе помещены под одним номером и отнесены к 1471 г., хотя дата указана только в одном из них – «третьем». Л. В. Черепнин считал, что самым ранним является «первый» список, составленный якобы не позднее 1471 г.; за ним следует датированный «третий» список 1471 г.; наконец, «второй» список отнесен исследователем к 1475–1476 гг. В соответствии с этим определением находится и хронологическая характеристика всего сборника: Л. В. Черепнин полагал, что первая часть сборника, заканчивая «вторым» двинским списком, была подобрана к походу 1471 г., а весь следующий далее раздел связан с походом 1475–1476 гг.[694] И. А. Голубцов, приняв черепнинскую относительно-хронологическую группировку списков, посчитал более правильным дать расширенные даты: для «первого» списка – «ок. 1462—70 гг.», для «второго» – «ок. 1471—76 гг.»[695].
Таковы существующие в литературе источниковедческие характеристики интересующих нас документов, нуждающиеся в проверке и уточнении.
* * *
Одним из московских условий Яжелбицкого соглашения, заключенного в конце февраля 1456 г., была передача Москве ростовских и белозерских земель, купленных или захваченных новгородцами. В тексте договорной грамоты это условие повторено дважды: «А что земли ростовские и белозерские, что покупили наши новогородци, а тых земль князем великим съступилися и грамоты подавали; …что наши братиа новогородци покупили земли ростовские и белозерские или даром поимали, и нам тых земль, обыскав, отступитися вам, великим князем, по крестному целованию; а хто которои земли запритца, тому суд и исправа, по крьстному целованию»[696]
Возникает естественный вопрос о происхождении того правопорядка, на основании которого владельческие права ростовских и белозерских князей оказались в руках великих князей московских. Для уточнения этого вопроса отмечу, что до 1456 г. на указанных землях не было московских волостелей: в противном случае эти земли были бы названы вотчиной великих князей. Следовательно, внедрение на них новгородцев происходило тогда, когда земли находились под суверенитетом Ростова и Белоозера; московские же права на них возникли уже после новгородского внедрения.
Относительно белозерских земель поставленный вопрос решается достаточно просто, поскольку Белоозеро было присоединено к Москве между 1380 и 1384 гг. с ликвидацией собственно белозерского стола[697], что должно было превратить московских великих князей в юридически бесспорных наследников и тех белозерских вотчин, которые оказались экспроприированными Новгородом. Вопрос о «ростовщинах» представляется более сложным.
К 1456 г. Москве принадлежала только Сретенская половина Ростова, купленная у потомков князя Федора Васильевича, т. е. у князей старшей ростовской линии, тогда как Борисоглебская половина вплоть до 1474 г. сохраняла самостоятельный стол, которым владели потомки Константина Васильевича, т. е. князья младшей ростовской линии. Независимость последних от Москвы четко декларирована в духовной Василия Темного: «А княгине своеи даю Ростов и со всем, что к нему потягло, и с селы своими, до ее живота.
А князи ростовские, что ведали при мне, при великом князи, ино по тому и деръжат и при моеи княгине, а княгини моя у них в то не въступается. А возмет Бог мою княгиню, и княгини моя даст Ростов моему сыну Юрью, а он держит по тому же, как держала его мати, что князи ведали свое, ино по тому ж держат»[698]. Оставаясь на логическом уровне исследования, можно было бы предполагать, что «ростовщины», очищения которых требует Яжелбицкий договор, – это экспроприированные новгородцами владения старшей линии ростовских князей, юридической наследницей которых является к 1456 г. Москва.
Вопрос о времени покупки Москвой Сретенской половины Ростова несколько затруднен противоречивыми показаниями источников и приобрел дискуссионный характер. Сведения о разделе Ростова между старшей и младшей линиями ростовских князей содержатся в родословных книгах, которые относят эту акцию к 1328 г.: «А женился князь великий Костянтин у великого князя Ивана Даниловича Московского. А оттоле в лето 6836 ростовских князей род пошол на двое: болшому брату Федору досталася Стретенская сторона, а другому брату великому князю Костянтину Борисоглебская сторона»[699]. Сомневаясь в приведенной дате, поскольку в некоторых ранних родословных росписях она отсутствует, В. А. Кучкин относит раздел Ростова к промежутку от 1316 до 1331 г.[700] Что касается продажи Сретенской половины Москве, то А. В. Экземплярский, сославшись на мнение П. В. Долгорукова о том, что эта продажа якобы была предпринята сыном Андрея Федоровича Иваном при великом князе Василии Дмитриевиче[701], больше склонялся к ее датировке временем Василия Темного, так как сведения о суверенитете Москвы над частью Ростова отсутствуют в духовной Василия Дмитриевича и появляются только в духовной Василия Васильевича.[702]
Между тем А. Н. Насонов обнаружил летопись XVI в., в которой после известия о продаже части Ростова в 1474 г. говорится: «Первая же половина Ростова к Москве соединися при великом князе Иване Даниловиче»[703]. И первооткрыватель этой записи, и вслед за ним В. А. Кучкин не сомневались в достоверности содержащейся в ней информации, полагая, что этой архивной находкой положен «конец спорам о том, когда московские князья завладели Сретенской частью»[704]. Тем не менее открытая А. Н. Насоновым запись представляется мне в высшей степени противоречивой. В 1360 г., т. е. уже после смерти не только Ивана Калиты, но и Семена Гордого и Ивана Красного, «прииде изо Орды от царя князь Констянтин Ростовский с честию и с пожалованием на все княжение Ростовское»[705]. В результате этого пожалования «сътворися нелюбье межи князьми Ростовскыми Костянтином и Андреем», о котором летописи сообщают под 1362 г. В следующем, 1363 г. «приеха в Ростов князь Андрей Федорович, а с ним Иван Ржевскый, с силою великою. В лето 6872. Князь Костянтин поеха на Устюг»[706]. Мы видим, что в 60-х годах XIV в. активно действует князь Сретенской половины Андрей Федорович (сын Федора Васильевича), противодействующий владельцу Борисоглебской половины Константину Васильевичу в его притязаниях на весь Ростов.
Еще более важные показания о сохранении Сретенской половины Ростова за старшей линией ростовских князей на протяжении всего XIV и части XV в. содержатся в нумизматических материалах. Монетной чеканке Ростова свойственна двуименность, отразившая раздел Ростова между двумя княжескими линиями. Ростовские деньги чеканились при Андрее Федоровиче, князе старшей линии, умершем в 1409 г.[707]; на них его имя сочетается с именем князя младшей линии Александра Константиновича, умершего в 1404 г.[708], а затем с именами сына и племянника последнего – Андрея Александровича, действовавшего еще в 1415–1417 гг., когда он наместничал в Пскове[709], и Константина Владимировича, умершего в 1415 г.[710] В значительном количестве известны также деньги преемника Андрея Федоровича – его сына Федора Андреевича, имя которого на них сочетается с именем Андрея Александровича.[711]
Таким образом, еще во времена великого князя Василия Дмитриевича Сретенская половина Ростова продолжала оставаться под суверенитетом ростовских князей старшей линии. Если П. В. Долгоруков располагал надежными данными о продаже Сретенской половины братом Федора Андреевича – Иваном, то существуют определенные основания относить эту продажу ко времени великого князя Василия Васильевича. К сожалению, и Федор, и Иван Андреевичи известны в письменных источниках только по родословным росписям, не указывающим дат их деятельности и смерти; не знаем мы и даты кончины Андрея Александровича.
Итак, переход под суверенитет Москвы владений ростовских князей старшей линии совершился, вероятно, при Василии Васильевиче, и его требование возвращения захваченных новгородцами «ростовщин» возможно связать с наличием таких вотчин у князей Сретенской половины Ростова. Существование «ростовщин» на Ваге еще в первой четверти XIV в., т. е. до раздела Ростова на половины, фиксируется в мировой грамоте старосты Азики с новгородцем Василием Матвеевичем, в которой упоминаются «Ростовские межи» в качестве северной границы купленного Василием Матвеевичем Шенкурского погоста[712]. Для проверки мысли о сретенской принадлежности требуемых Василием Васильевичем в 1456 г. «ростовщин» обратимся к событиям, последовавшим в развитие Яжелбицких соглашений.
Существует документальное свидетельство передачи новгородцами Василию Темному ряда волостей, о которых говорится: «А те волости отдали новогородци великому князю Василью своими приставы Федором Малым да Заецом Василью Замытскому да Григорью Заболотскому. А опосле тех о том же ездил князь Володимер да Василеи же Замытскои»; «то новгородци тогды ж отдали великому князю Труфаном Сарским да Федором Малым»[713] Деятельность великокняжеских наместников в Новгороде Василия Тимофеевича Замытского-Чулка и Григория Васильевича Заболотского фиксируется грамотой Василия Темного, которая касается обстоятельств отъезда из Новгорода вдовы Дмитрия Шемяки в начале 1456 г., т. е. относится к периоду, последовавшему за Яжелбицкими соглашениями.[714]
Какие же волости новгородцы отдают великому князю во исполнение условий Яжелбицкого договора? Известны две такие волости: 1) «на Пинезе Кегрола, да Чакола, да Пермьские, да Мезень, да Выя, да Пинежка, да Немьюга, да Пилии горы»; 2) «А Кирьи горы, да Емьская гора»[715].
Первая из этих волостей включает в себя обширные территории за Двиной, по течению рек Пинеги, Немнюги, Мезени, Выи, и не имеет ни малейшего отношения к «ростовщинам» или «белозерщинам». Эта территория была освоена новгородцами еще до 1137 г., о чем свидетельствует грамота князя Святослава Ольговича, называющая здесь новгородские погосты «у Вихтуя», «в Пинезе» и «в Кегроле»[716] (рис. 52).
Вторая волость расположена отчасти в левобережье Двины, в нижнем течении реки Ваги и в бассейнах притоков Ваги – Леди и Сюмы (Емская гора), а также на противоположном, правом берегу Двины, напротив Емской горы (Кирьи горы, включающие Ростовский погост и селения Корбала, Шиленга и Ваенга)[717] (рис. 53). Былая ростовская принадлежность этих земель несомненна: в грамоте патриарха Иова 1603 г. упомянута «Подвинского стану с Кирьих гор Ростовской волости церковь Введения», приход которой и в конце XVII в. подчинен Ростовской епархии[718]. Что касается Емской горы, то в документе 70-х годов XV в. она описана так: «Емьская гора да Ледь река с верховиа до устиа по обе стороны, а от устиа от Ледского по Вазе вниз Шоговар, Боярьскои наволок до усть-Сюмы, а по другои стороне Ваги от устиа от Ледского Кошкара, Молонда, Керчала с наволоком; а от Сюмы по Вазе вниз по обе стороны Ваги от устиа Сметанин наволок, Онтрошиев наволок, Белои песок, Тавно озеро, да Сюмачь, да Сенго со всеми угодии, – то была вотчина княжа Иванова Володимировича Ростовского»[719]
Рис. 52. Новгородская земля в XII–XIII вв. (по А. Н. Насонову)
Рис. 53. Важская земля в XV вв. (по Л. А. Зарубину)
Этот отвод, на первый взгляд, производит столь же противоречивое впечатление, что и предыдущий. Князь Иван Владимирович Ростовский (Бычок) принадлежит не к старшей, а к младшей линии ростовских князей. Он внук Константина Васильевича, от которого пошла ветвь князей Борисоглебской половины Ростова. Однако суверенитет Москвы над его бывшей вотчиной, как видим, возник задолго до покупки Иваном III Борисоглебской половины Ростова, еще при Василии Темном. Объяснить возникновение этого суверенитета в столь раннее время возможно, на мой взгляд, только предположением о вступлении Ивана Владимировича Бычка на московскую службу в середине XV в., до 1456 г. Это предположение учитывает то обстоятельство, что Иван Бычок, согласно показаниям родословных книг и нумизматических материалов, никогда не сидел на ростовском столе и, следовательно, был волен выбирать себе службу. Оно подтверждается показаниями грамоты Великого Новгорода великому князю Василию Васильевичу об окончательной расплате по Яжелбицкому договору, согласно которой последний взнос обусловленной договором контрибуции для Василия Темного принимает именно Иван Владимирович: «Се заплатиша от великого Новагорода подвоиские ноугородские Степан Илиин, Степан Григорьев и вечны дьяк Яков Ивану Володимеровичю тысячю рублев да сто рублев последнего платежа»[720].
Если это так, то с переходом Ивана Бычка на московскую службу Василий Темный приобретает суверенные права и на другую его двинскую волость: «А река Колуи от устиа и до верховиа по обе стороны, да волок от Кокшенги, – то была отчина княжа Иванова Володимеровича Ростовского, а тянула к Емскои горе»[721]. Колуйская волость расположена много южнее Емской горы, в междуречье Ваги и Кокшенги, будучи отделена от Емской горы землями новгородского Шенкурского погоста[722]. Ниже будет показано, что эти земли экспроприировались новгородцами уже в княжение Ивана III, поэтому вопрос о них не мог возникнуть при Василии Темном. Напротив, внедрение Новгорода на Емскую гору – непреложный факт и до 1456 г.: в 1451–1452 гг. новгородский посадник Василий Степанович отдал Богословскому Важскому монастырю в числе других волосток и «остров Онтрофьев весь, что есми у Обакуна купил»[723], а Онтрофиев остров входил в территорию Емской горы.[724]
С переходом на московскую службу Ивана Владимировича Бычка еще один массив земель должен был оказаться под суверенитетом Москвы. У Ивана был брат Константин, умерший бездетным в 1415 г. После его смерти принадлежавшая ему часть отчины наследовалась его братом Иваном Бычком. Между тем «а за рекою за Двиною Ховры-горы, Задвиние, Пингиш, Челмахта, речка Сея, – то было княже Костянтиново Володимеровича Ростовского»[725]. Эта вотчина непосредственно примыкает к пинежским землям Новгорода. Впрочем, не исключено, что и сам Константин в последние годы своей жизни был на службе у великого князя Василия Дмитриевича, иначе упомянутые земли числились бы за Иваном Владимировичем, а не за ним. По нумизматическим данным известно, что Константин Владимирович сидел на столе Борисоглебской половины Ростова, но не до конца жизни. Его имя на монетах сочетается с именем князя Сретенской половины Андрея Федоровича, умершего в 1409 г. Однако преемник Константина Владимировича Андрей Александрович получил борисоглебский стол еще при жизни Андрея Федоровича, о чем также говорят нумизматические данные, и оставался на столе и после 1409 г., поскольку существует монетный тип, на котором его имя сочетается с именем преемника Андрея Федоровича – Федора Андреевича. При Василии Темном волость Константина Владимировича на Двине, как будет показано ниже, не захватывалась новгородцами.
Таким образом, отвод двинских земель Василию Темному во исполнение условий Яжелбицкого договора не вполне соответствует этим условиям. Мы не видим среди возвращенных волостей старых «ростовщин» и «белозерщин»; единственная возвращенная «ростовщина» – Емская гора, права на которую у Москвы возникли недавно. Зато передаются пинежские и мезенские земли, искони принадлежавшие Новгороду и не имеющие никакого отношения к тем конфликтам, которые возникали из-за нарушающих московский, ростовский или белозерский суверенитет покупок и захватов.
Такую корректировку пунктов Яжелбицкого соглашения, на мой взгляд, возможно объяснить только своеобразной рокировкой отводов. По-видимому, предпринятые «обыски» земель продемонстрировали существенные трудности размежевания чересполосных «ростовщин», «белозерщин» и новгородских владений на Ваге, Кокшенге и в других районах двинского левобережья, в результате чего была достигнута договоренность о «промене». Очищена была только недавно захваченная отчина Ивана Бычка на Емской горе. Старые же «ростовщины» и «белозерщины» оставлялись за Новгородом, давно внедрившимся в них или давно освоившим их путем захватов, а взамен Москве отдавались задвинские волости на Пинеге и Мезени. В результате старые «ростовщины» превращались в законные новгородские владения, а задвинские волости становились «ростовщинами».
Тогда же Москве была передана Важка – «то исконное место великого князя Вычегодское – пермяки»[726], область, непосредственно примыкающая с юга к мезенским землям и расположенная по левому притоку Мезени – реке Вашке. Эта область, надо полагать, была захвачена новгородцами у Устюга, на что указывает свидетельство Коми-Вымской летописи под 1333 г.: «Князь великий Иван Данилович взверже гнев свой на устюжцов и на ноугородцов, почто устюжци и ноугородци от Вычегды и от Печеры не дают чорный выход ордынскому царю, и дали князю Ивану на черный бор Вычегду и Печеру, и с тех времен князь московской начал взымати дани с пермские люди»[727]. Поскольку Печора принадлежала к числу новгородских владений, Вычегда этим свидетельством связывается с Устюгом и входит в число «ростовщин».
На первых порах отведенные Василию Темному волости прочно осваиваются московской администрацией: «И на Кегроле да на Чаколе седел от великого князя волостель Кузма Коробьин лет с семь. А на Мезени да на Пермьских, да на Немьюзе, да на Пилиих горах седел Ярець… А после того на Кегроле и на Чякале и на Пермьских и на Мезени седел Федор Борисовичь Брюхо. А после того седел на том же на всем Юрии Захариичь, а после Юриа Иван Гаврилов на том же седел на всем. А на Вые и на Пинежке седел Петруша Коробьин семь лет; а после Петруши седел Ярець, а после Ярьца седел Федор Перфушков; а после Федора седел Федюня, брат его. И волостели великого князя на том седели на Емьскои горе Левонтеи Вралов. А на Кириих горах седел Федор Левонтиев пасынок. А после их седели на Емьскои горе Власеи Фрязинов[728], да князь Иван Согорскои, да Ушак Арбужевскои. А после тех на обоем седит Григореи Перфушков и до сех мест»[729].
Только что цитированный документ – «третий» список Двинских земель – был составлен 25 марта 1471 г., за два месяца до начала похода Ивана III на Новгород. К этому времени стало известно об «обидах», нанесенных новгородцами Москве на Мезени и Пинеге, что создавало один из важных предлогов к походу. Было установлено, что все эти земли вновь захвачены Новгородом: «И Немьюгу да Пилии горы еще при великом князи при Василии новгородци отняли, а Ярца сослали.; и новгородци пришед на сем лете, городок Кегролскои сожьгли, а с Чякалского городка окуп взяв, да Иванова тиуна Гаврилова били и людеи его бив да и переграбили, а те волости все поотнимали за себя.; а на Вые и на Пинежке. новгородци, пришед нынеча, тивуна Федюнина и людеи его збили и волости привели за собя; да взяли с них окупа пятнадцать тысяч бел.; а что Важка. и то деи нынеча ноугородци за собя ж привели»[730].
Очевидно, что к этому времени в Москве не было известно о захватах на Емской горе, поскольку цитируемый документ, говоря об этой волости и о Кирьих горах, о захватах в них не сообщает; напротив, в нем отражена как будто вполне спокойная обстановка здесь: «А после тех на обоем седит Григореи Пефушков и до сех мест». Между тем захваты на Емской горе начались еще в волостельство Леонтия Вралова (Дедова), посаженного здесь Василием Темным: «А искал тех земель Левонтеи Дедов на Василии на Степанове, да на брате его на Василии Тимофееве… У Емские горы после отвода отнял Иван Васильевич Онтонову перевару, а в неи семь деревень и с луги; да при Левонтии ж отнял Иван Шугуру, а в неи дватцать деревень, да и двор в неи становои, а ныне в нем живут Ивановы ж люди, Докукины дети. А при Власии при Фрязинове отнял Иван же Корбанскои остров да Белои Песок да Леди реки верховие с лесы и с пожнями и со всеми угодьи»[731].
Результат этого незнания наглядно сказывается при выработке Коростынских соглашений, последовавших за шелонским поражением Новгорода. В тексте московской грамоты 11 августа 1471 г., по-видимому, на основании экспроприации новгородцами пинежских и мезенских земель, возобновляется старый пункт Яжелбицкого договора: «Также, что наша братья новогородци покупили земли ростовские и белозерьские, или даром поимали, и нам, обыскав тех земль, вам, великим князем, отступитися, по крестному целованию; а кто которые земли запрится, тому суд и исправа, по крестному целованию»[732]. Однако это требование удовлетворяется на основе все той же рокировки: новгородцы предпочитают вернуть великому князю задвинские земли, отослав на Пинегу и Мезень вечевую грамоту: «По благословению нареченного на архиепископьство Великого Новагорода и Пскова священноинока Феофила, от посадника степенного новугородского Тимофея Остафьевича, и от всех старых посадников, и от тысяцкого степенного Василиа Максимовича, и от старых тысяцких, и от бояр, и от житьих людеи, и от купцев, и от черных людеи, и ото всего Великого Новагорода, с вечя, с Ярославля двора, на Пинегу, и на Кегролу, и на Чакалу, и на Пермьскые, и на Мезень, и на Пилии горы, и на Немьюгу, и на Пинежку, и на Выю, и на Суру на Поганую к старостам и ко всем христианом. Что тые земли на Пинезе, Кегролу, и Чаколу, и Пермьские, и Мезень, и Пильи горы, и Немьюгу, и Пинешку, и Выю, и Суру Поганую поимали за себе наши братья наугородци, и вас к целованию привели на новугородское имя, ино то земли осподы нашеи, великих князеи – великого князя Ивана Васильевича всеа Руси и сына его великого князя Ивана Ивановича всеа Руси. А то крестное целование Новугороду с вас доловь»[733].
Захваты новгородцев на Емской горе не обсуждаются, оставаясь пока неизвестными великому князю, и существо Коростынских соглашений по интересующему нас вопросу сводится к восстановлению того равновесия, которое было достигнуто при Василии Темном.
Немалую роль в умеренности требований 1471 г. сыграло, надо полагать, то обстоятельство, что известие о решительной победе на Двине великокняжеского воеводы Василия Федоровича Образца пришло к Ивану III «в ту же пору», когда он уже «гнев свой сердца им сложил, и нелюбие свое им отдал, и мечь свои унял и грозу свою в земли удержал, а нятци вси отпустил без окупа, да и полон весь Новгородской велел поотпускати также без окупа, а войнам и грабежом учинил дерть и погреб всему; а что залоги старыи и пошлины его Новогородские, а о том о всем укрепився с ними крестным целованием да и твердыми грамотами записав положил, а сам великий государь мирно пошол из своее отчины, из Новогородьские земли»[734].
* * *
Проблема новгородских захватов в «ростовщинах» и «великокняжеских волостях» вновь встает в так называемом «втором» списке Двинских земель, который уже не касается пинежских и мезенских волостей, – вопрос о них бесповоротно решен в 1471 г., – но содержит сведения, в частности, и о захватах на Емской горе, цитированные выше[735]. Даже сопоставлением этих обстоятельств «второй» список датируется временем после 1471 г. Но какова его дата и в связи с какими конкретными действиями Ивана III он составлен?
«Второй» список перечисляет несколько групп волостей, очищения которых требует Москва. Некоторые волости уже хорошо известны нам как бывшие владения ростовских князей Ивана и Константина Владимировичей. Это прежде всего Емская гора, земли в которой захватывались Василием Степановичем и его братом Василием Тимофеевичем, а затем Иваном Васильевичем. Все захваты совершены до 1471 г., поскольку они происходили при волостелях Леонтии Вралове (Дедове) и Власии Фрязинове, после которых, как нам уже известно, на Емской горе волостелями до 1471 г. сидели еще князь Иван Сугорский, Ушак Арбужевский и Григорий Перфушков. Василий Степанович, впоследствии канонизированный, иначе называется Варлаамом Важским или Шенкурским. Согласно житию, он умер в 1467 г.[736], но еще в 1456–1457 гг. известен в документах как посадник[737]; какие-то годы перед смертью Василий-Варлаам был чернецом в основанном им Богословском Важском монастыре. Василий Тимофеевич – его двоюродный брат и современник[738]. Возможно, здесь имеется в виду внедрение этих бояр на Емскую гору еще до 1456 г., о чем выше говорилось. Иван Васильевич – сын Василия-Варлаама – действует в 60-х и 70-х годах XV в., сохранилась его данная в Богословский Важский монастырь, датированная 2 февраля 1471 г. [739]
Тянувшая к Емской горе Колуйская волость князя Ивана Владимировича Ростовского и принадлежавший ему же волок от Кокшенги были захвачены детьми Василия Степановича – Семеном и Иваном, а также Иваном Офонасьевичем и внуком Федора Малого – Есифом. Эти захваты датируются, несомненно, временем Ивана III и тяготеют к концу 60-х – началу 70-х годов. В них уже не участвует Василий-Варлаам Степанович, захватчиками названы только его дети. Иван Офонасьевич, упоминаемый в источниках с 1459 г.[740], в 1476 г. был схвачен Иваном III в Новгороде и отправлен «за приставы» в Москву[741]. Федор Малый, как мы уже отмечали, передавал земли Василию Темному после Яжелбицких соглашений, здесь же называется уже его внук. В Колуйскую волость при Василии Темном не были посажены московские волостели: отнятые здесь новгородцами земли «ищет» на них «Васко Горло староста кулоискои», что также говорит о сравнительно поздней экспроприации этих земель у князя Ивана Владимировича Бычка.
Вотчина князя Константина Владимировича Ростовского «за рекою за Двиною» захвачена Есифом Горошковым, Иваном Григорьевичем, Остафием Григорьевичем и Дементием Ондреевым. Дементий в других источниках неизвестен. Неизвестна и дата смерти Есифа Ондреяновича Горошкова, летопись упоминает его в 1434–1463 гг.[742]; очевидно только то, что он не дожил до 1475 г., поскольку не участвует в общебоярской встрече Ивана III во время его «мирного» похода на Новгород[743], однако даже в момент вывода, т. е. на рубеже 80-х и 90-х годов, жива его вдова Офимия, унаследовавшая обширные волости своего мужа[744]. Не было в живых к 1475 г. и братьев Ивана и Остафия Григорьевичей, но в 1476 г. Ивана III принимает вдова Ивана Григорьевича Настасья[745], оставшаяся после мужа богатейшей новгородской вотчинницей[746]. Надо полагать, что права великого князя заявлялись на вотчину Константина Владимировича Ростовского и до ее захвата новгородцами, поскольку «ищет» этих земель не староста, а Лука Строганов, занимавшийся «обыском» в великокняжеских вотчинах.
Перечисленные «ростовщины», как предположено выше, попадают под суверенитет Москвы в результате московской службы их владельцев – ростовских князей. Однако в том же «втором» списке перечисляется еще один ряд «ростовщин» явно иного происхождения. Следует назвать среди них прежде всего земли, составлявшие вотчину князя Ивана Александровича Ростовского: «А Веля да Пежма реки по обе стороны от устеи и до верховеи и до Ярославского рубежа и с малыми речками, которые в них втекли, – Тявренга, Подвига, Шоноша, Синега, слободка Морозова, слободка Косткова, – то земли были княжи Ивановы Александровича Ростовского. А искал тех земль Федко Василисов, староста вельскои и пеженскои, на Степанке на Космынине, да на Ивашке на Микифорове; а те ответчивали, во владычне место ноугородского в-Ыонино.
А от усть-Кулуя вверх по Вазе до Ярославского рубежа, по реке по Терменге вверх и по Двинице вверх Жары, Липки, Шолаты, – то все земли были княжи Ивановы Александровича Ростовского. А искал тех земль Олюта Макаров на Стенке на Космынине, да на Ивашке на МикифоровеЮ а те ответчивали, во владычне место ноугородского, в Ионино.
А Каменная гора по реце по Кокшенге, по обе стороны Кокшенги до устиа Пукюма, Савкино, Ракулка, Пустынка. А искал тех земль Федко Летунов на Михаилове сыне на Тушина на Григории, да на Лошинского приказщике на Ереме, да на Иване на Офоносове, да на Иване на Есипове сыне на Яковля, да на Семене на Васильеве сыне на Степанова, да на Есипе на Федорове внуке на Малово. А земли то были княжи Ивановы Александровича Ростовского»[747].
Волости Ивана Александровича Ростовского расположены в верховьях Ваги и на ее притоках южнее новгородского Шенкурского погоста[748].
Захват Каменной горы может быть отнесен ко времени после 1471 г. Упомянутого среди ее захватчиков Григория Михайловича Тучина летопись знает под 1475 г.[749] Уже знакомый нам Иван Офонасьевич, действующий в летописи с 1459 г., в 1476 г. арестован Иваном III. Иван Есифович в других источниках неизвестен, как и его отец Есиф Яковлевич, однако Иван был внуком Якова Федоровича и правнуком посадника Федора Тимофеевича, скончавшегося в 1421 г.[750], что относит его деятельность к последнему периоду новгородской независимости. Семен Васильевич – сын умершего в 1467 г. Василия-Варлаама Важского. Внука Федора Малого звали Есифом Максимовичем[751], он был новгородским тысяцким в 1475 г.[752]; как мы уже видели, его дед был приставом при отводе земель Василию Темному по Яжелбицкому соглашению.
Однако относительно двух других волостей Ивана Александровича мы имеем право сказать, что они, несомненно, были захвачены Новгородом до 1471 г. Архиепископ Иона, в руках которого эти волости оказались, умер 8 ноября 1470 г. (кафедра была получена им в 1458 г.)[753]. И несмотря на то, что захват этих волостей произошел не позднее 1470 г., в Коростыни не возникает требования вернуть их. По-видимому, у Ивана III тогда еще не было юридического основания заявить о своем суверенитете над «ростовщинами» князя Ивана Александровича. Когда же такие основания могли возникнуть?
Князь Иван Александрович Ростовский был внуком Константина Васильевича, основателя младшей линии ростовских князей, т. е. держателей Борисоглебской половины Ростова. Согласно показаниям родословных книг, он не был «великим князем», т. е. никогда не сидел на столе Борисоглебской половины, однако «великими князьями» были его отец Александр Константинович, братья Андрей и Федор Александровичи и – что гораздо важнее – его сын Иван Иванович Долгий, продавший вместе со своим двоюродным братом Владимиром Андреевичем в 1474 г. Борисоглебскую половину Ростова Ивану III. У Ивана Александровича были и другие сыновья – Андрей, Василий, Константин, Александр, однако к 1474 г. их, очевидно, уже не было в живых, поскольку Владимир Андреевич и Иван Иванович продали свою отчину «с всеми своими детми и з братаничи», но не с братьями: «О Ростовских князех. Тое же зимы продаша великому князю Ивану Васильевичю князи Ростовстии свою отчину половину Ростова с всем, князь Володимер Андреевичь и брат его князь Иван Ивановичь и с всеми своими детми и з братаничи; князь же великии купив у них, дасть матери своей ту половину великой княгине Марии»[754].
Таким образом, Иван Иванович Долгий к моменту продажи своей отчины был единственным наследником Ивана Александровича и, отказавшись в 1474 г. от своих владельческих прав в пользу Ивана III, создал для последнего возможность распространения его суверенных прерогатив и на свое двинское наследство. Казалось бы, в таком случае и эти волости должны были обозначаться его именем, а не именем его отца. Однако если они были захвачены Новгородом еще при жизни Ивана Александровича, Иван Долгий и не смог стать их реальным владельцем. Думаю, что сам «промен» земель при Василии Темном, превращение в «ростовщину» задвинских пинежских и мезенских волостей в значительной степени развязали руки новгородцам на Ваге.
Только что сказанное в равной степени касается еще одной «ростовщины», московские претензии на которую заявлены во «втором» списке Двинских земель: «А Заостровие, Соколово, да селцо по Козлову врагу, да на Безатскую сосну, да Кодима, да Пучюга, да Иксоозеро, да Плесо, да Юмыш от устиа и до верховиа по обе стороны – вотчина была княжа Федорова Андреевича Ростовского. А искал тех земль Олешко Меркурьев на Якове на Федорове да на Василии Селезене»[755]. Описанная волость расположена к востоку от новгородского Шенкурского погоста, на левом берегу Двины[756].
Яков Федорович известен летописцу как посадник 1476–1478 гг., принимавший участие в последних переговорах Новгорода с Иваном III[757]. Василий Селезнев-Губа казнен Иваном III в Русе в 1471 г. после шелонского поражения Новгорода[758]. Следовательно, захваты в этой волости начались, по крайней мере, до коростынских переговоров, но никакие претензии тогда не заявлялись. Князь Федор Андреевич Ростовский идентифицируется с сыном Андрея Александровича, упоминаемого в 1380–1417 гг. Таким образом, он был сыном и внуком «великих князей» Борисоглебской половины Ростова Андрея Александровича и Александра Константиновича, а также братом «великих князей» той же линии – Ивана и Владимира Андреевичей. Последний, продавая в 1474 г. Борисоглебскую половину Москве, был его единственным наследником, поскольку, как уже говорилось, он, как и Иван Иванович Долгий, совершал эту продажу с сыновьями и племянниками, но не с братьями, которых к указанному времени, следовательно, не было в живых. Значит, и в этом случае можно утверждать, что суверенные права московских великих князей на подобные ростовские волости возникли только в 1474 г., а земли Федора Андреевича были экспроприированы новгородцами еще при его жизни.
Изложенными соображениями принципиально решается и вопрос о нижнем пределе даты «второго» списка Двинских земель, который не мог быть составлен ранее 1474–1475 гг.
В том же документе, однако, сформулированы претензии Москвы и относительно еще одной группы волостей, обозначенных как «отчина великих князей. Попытаемся выяснить юридические основы этих требований.
«А слобода Великая – то отчина великих князеи из старины оброчная. А искал Лука Строганов на Михаиле на Туче, да на Иване на Макимове, да на Иване на Офонасове, да на Офоносе на Остафьеве, да на Васильи на Степанове»[759].
Здесь упомянуты в числе прочих и весьма ранние захваты. Михаил Туча упоминается в источниках под 1456–1457 гг.[760] Иван Максимович известен летописцу под 1436 г.[761], но также фигурирует в актах 50-х годов XV в.[762] Иван Офонасьевич в 1476 г. схвачен Иваном III и отправлен в Москву, но в источниках он как самостоятельный деятель упоминается с 1459 г. Офонасий Остафьевич Груз был посадником еще в 1475 г.[763], но известен в документах начиная с 40-х годов XV в.[764] Василий-Варлаам Степанович, известный в летописи с 1446 г.[765], умер в 1467 г. в чернецах. Таким образом, задолго до 1471 г. активное внедрение новгородских бояр в Великую слободу уже определилось, но это отнюдь не вызвало раздраженной реакции Москвы, обратившей внимание на захваты в этой волости «великих князей из старины оброчной» лишь во «втором» списке, т. е. не раньше середины 70-х годов. Не принадлежала ли эта волость к числу тех старых «ростовщин», которые оказались под суверенитетом Москвы еще с покупкой Сретенской половины Ростова, а при Василии Темном же были променены на пинежские и мезенские земли?
Имеются основания положительно ответить на этот вопрос. Л. А. Зарубин установил, что Великая слобода (Благовещенский погост, иначе Слободско-Благовещенское село в низовьях реки Усье) входила в состав Ростовской, а не Новгородской епархии, так же как и Усьянские волости – Заячерецкая, Пежемская (Вельская) и Чюшевицкая; к ростовским же землям принадлежала Кокшенга Ростовская, а на правом берегу Двины – Верхняя Тойма. Все эти земли (за исключением Верхней Тоймы) образовывали значительный единый массив в верхнем течении Ваги[766]. Именно этот массив и идентифицируется с теми старыми «ростовщинами», которые некогда принадлежали князьям старшей, сретенской линии[767]. Имеются документальные свидетельства о захватах новгородцев в Кокшенге Ростовской начиная с рубежа XIV–XV вв., отраженные в духовных Остафьи Онаньинича и его сына Федора Остафьевича[768].
Таким образом, во «втором» списке наблюдается очевидная эскалация требований Ивана III, который, получив в 1471 г. задвинские земли, настаивает теперь и на возвращении волостей, уже компенсированных передачей ему – а до него Василию Темному – пинежских и мезенских земель. Эта эскалация наглядно проявляется и в других требованиях, содержащихся в том же «втором» списке и касающихся «вотчин осподарей великих князей»: «А Колмогоры и Падрин погост, Матигорьская лука от Орлеца, Нальостров до Великого Поля, куръостров, Чюхчелема, Угтъо-стров, Великая куриа, Коидокуриа, Кегта Великая, Княжостров, Низовская лука вся до моря, Солонбал, Терпилов погост, Уна, Ненокса, – то все вотчина осподареи великих князеи. А искал того Строганов на Есипе на Ондреянове, да на Иване на Григорьеве, на всех боярех на двинских.
А волок Пинежскои, Пекернема, Шулонема, Кулуи-гора, Воепала, Пабережие от Великого двора до Великого двора, да в Наволоце две деревни, да Вонга, Чюшола, Юрела, Буела, Заозерие, да в Чинбале четыре деревни, – а то отчина великих князеи. А искал того Лука Строганов на Мише на Борисове, да на Василии на Селезневе, да на Василии на Онаньине.
А Шастозеро, Моржова гора, Коскошино до устиа до Емецкого, городок Емецкои, Чюкчин конець, погост Емецкои, Ваимуга речка от устиа до верховиа по обе стороны по Емце вверх селцо, Мехренга речка от устиа до верховиа по обе стороны»[769].
Здесь перечислены земли, на которые с давних времен распространялся новгородский суверенитет. В грамоте Святослава Ольговича 1137 г. новгородское освоение Двины обозначено погостами «в Тоиме», «в устье Ваг», «в устье Емце», «на Ракуле» и «на Ивани погосте» (последний – в устье Двины[770]. Существуют многочисленные акты и летописные известия XIV–XV вв., фиксирующие новгородские владения в подавляющем большинстве перечисленных здесь пунктов бассейна Двины[771]. Что касается Пинежского волока (из Пинеги в Кулой), то, находясь в задвинских землях, к северу от переданного Василию Темному и Ивану III массива пинежских и мезенских волостей, он и не мог иметь иной принадлежности, кроме новгородской, уже в силу своего географического положения. Впрочем, наличие здесь новгородских владений, в частности на реке Вонге, засвидетельствовано документально[772]. Высказанному здесь мнению об отсутствии великокняжеской собственности на перечисленных землях как будто противоречит упоминание Луки Строганова, который «ищет» этих земель на захватчиках, в число которых, кстати, входят «все бояре двинские», т. е. все новгородские бояре, владеющие здесь вотчинами[773]. Может возникнуть предположение о том, что Лука Строганов был волостелем этих владений, в какой-то момент отошедших к великому князю. Однако Лука Строганов не волостель. Он «ищет» земли по всему течению Двины, а также в далеких задвинских волостях, Великую слободу в Важской земле и бывшие задвинские волости Константина Владимировича Ростовского. С подобным обыском мог выступить только посол или полномочный представитель Ивана III, основываясь на каких-то реальных или вымышленных правах великого князя.
Эти основания, надо полагать, содержатся прежде всего во включенной в сборник уставной грамоте великого князя Василия Дмитриевича Двинской земле, которая была выдана в 1397 г. в связи с временной коммендацией Двины Москве. В ней перечислены те же пункты, которые фигурируют в требованиях Луки Строганова: «А на Орлеце дворяном хоженого белка; а езды и позовы от Орлеца до Матигор две белки езду, до Колмогор две белки, до Куръострова две белки, до Чюхчелема две белки, до Ухтъострова две белки, до Кургии две белки, до Княжаострова четыре белки, до Лисичаострова семь бел, а до Конечных дворов десять бел, до Нонаксы дватцать бел, до Уны тритцать бел; а с Орлеца вверх по Двине до Кривого белка, до Ракулы две белки, до Наволока три белки, до Челмахты четыре белки, до Емци пять бел, до Калеи десять бел, до Кириегор семнатцать бел, до Тоимы до Нижние тритцать бел; а на правду вдвое»[774].
Второй причиной, формирующей эти претензии, может быть запоздавшая информация об успехах на Двине Василия Федоровича Образца в 1471 г.: «Потом же градки их поимаша и приведоша всю землю ту за великого князя»[775].
Коль скоро требования, выставленные Лукой Строгановым, отражены в документе, составленном не ранее 1474 г., то и сам демарш Строганова перед Новгородом относится или ко времени «мирного» похода 1475–1476 гг., или к следующему, 1477 г.
Так называемый «первый» список Двинских земель, очевидно, производен от только что рассмотренного «второго»: «А се земли князя великого на Двине: половина Тоимы Верхние, да Юмыш, да Иксоозеро, да Кодима, да Селцо, да Заостровье, да Корбала, да Осиново поле, да половина погоста Емецкого, да селцо в Емце, да Мехренга, да Ваимуга, да верховие Емецкое. Да усть реки Пинеги князя ж великого земли, да на Матигорах Великое поле у озерка, да Быстрокуриа, межа по Худоргу реку и по Матигорьское озеро; Виков наволок тянет к Великому ж полю от Плеского ручая до Семежничи горы; пол-Наля острова, пол-Кура острова, пол-Чюхчелема, Лукин берег, пол-Ухта острова, Великая куриа, Княж остров, Конев остров, Соломбала, Терпилов погост, да на Лисичии острове земли князя ж великого тянут к Терпилову погосту, да река Солга. А на зимнюю сторону от усть-Двины, взле море до усть-Онеги, – то все земли князя великого; да в Нонаксе места соловарные князя великого; да Унасоль вся князя великого, да Корела Варзуиская и Умба. Да на летнюю сторону – от усть же Двины взле море до усть-Мезени князя ж великого; да на Пинезе волок и Пилии горы, да Немьюга – земли князя великого»[776].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.