Новгород на острие ордынского нашествия

Новгород на острие ордынского нашествия

Известно, что во время татаро-монгольского нашествия Новгород не подвергся военному разорению, хотя и был одним из вожделенных объектов этого нашествия. Объясняя причины неудач Батыя в походе 1238 г. на города российского Северо-Запада, исследователи чаще всего склонны называть неблагоприятные для войска Батыя погодные условия начавшейся весны. Такая мысль впервые была высказана В. Н. Татищевым: «Татара, взяв Торжек марта 15, весь сожгли, людей иных побили, иных в плен взяли, а за ушедшими гнались Селигерскою дорогою даже до Игнача креста, посекая люди, яко траву. И токмо за 100 верст не дошед Новаграда, возвратились, понеже стало быть тепло, боялись междо так многих рек, озер и болот далее идти».[212]

Явно на текст В. Н. Татищева проецированы мнения Н. М. Карамзина и С. М. Соловьева: «Уже Батый находился в 100 верстах от Новгорода, где плоды цветущей долговременной торговли могли обещать ему богатую добычу, но вдруг испуганный, как вероятно, лесами и болотами сего края, к радостному изумлению тамошних жителей обратился назад»[213]; татары «осадили Торжок, били в него пороками две недели и наконец взяли 23-го марта, истребили всех жителей. От Торжка пошли Селигерским путем, посекая людей как траву, но не дошедши сто верст до Новгорода, остановились, боясь, по некоторым известиям, приближения весеннего времени, разлива рек, таяния болот, и пошли к юго-востоку, на степь»[214].

Еще более категоричны заключения историков, писавших позднее: Батый, не дойдя ста верст до Новгорода, «быстро пошел обратно в придонские половецкие степи, избегая начавшейся распутицы. Это обстоятельство и спасло Новгород от погрома»[215]; «в середине марта татарское войско пошло по направлению к Новгороду, но, не дойдя километров двухсот до этого города, в конце марта или в начале апреля, когда в этих местах начинается вскрытие рек и озер и вместе с ним весенняя распутица, вынуждены были круто повернуть назад»[216].

Следует изложить также весьма детализированное рассуждение В. В. Каргалова. После падения Торжка 5 марта монголо-татарский отряд преследовал немногочисленных спасшихся новоторжцев и, не дойдя до Новгорода всего 100 км, вернулся на соединение с главными силами. «Это не был, конечно, поход на Новгород… У Батыя в начале марта попросту не оказалось под Торжком достаточных сил». Войско Бурундая приводило себя в порядок после битвы на Сити. «Чтобы подойти к Торжку и подготовиться к походу на Новгород, ему требовалось не менее двух недель. Еще больше времени понадобилось бы для подхода монголо-татарского войска с Волги, от Ярославля и Костромы. Большие силы для похода на Новгород Батый мог бы собрать под Торжком только в конце марта – начале апреля. Если учесть, что монголо-татарскому войску с обозами и тяжелыми осадными орудиями нужно было не меньше двух-трех недель, чтобы преодолеть трехсоткилометровое расстояние от Торжка до Новгорода, то такой поход представляется совершенно бесполезным – в середине апреля новгородские леса им болота становились непроходимыми для войска».[217]

Близко к только что изложенному и мнение Л. В. Черепнина: «Татаро-монгольское войско двинулось к Новгороду, но, не дойдя до него 100 верст, повернуло обратно. Дальнейшему движению помешала, по-видимому, весенняя распутица, да и силы татаро-монгольских завоевателей были уже значительно подорваны, и они не могли рассчитывать на успех под укреплениями Новгорода».[218]

Даже ограничившись цитированием только этих авторитетных мнений, мы столкнемся с рядом существенных противоречий, нуждающихся в рассмотрении. 5, 15 или 23 марта пал Торжок? 100 или 200 километров не дошли татары до Новгорода? Была ли уже распутица или она только ожидалась? Эти вопросы или, по крайней мере, главные из них стали предметом размышлений писателя В. А. Чивилихина, выдвинувшего тезис о том, что во время поворота Батыя на юг до распутицы было еще далеко, а причиной изменения стратегических планов оказалась предвесенняя бескормица, ставшая главной проблемой поддержания боеспособности поредевшего ордынского войска[219]. Этот интересный и реалистический вывод получен, однако, на логически-эмоциональном, а не на источниковедческом уровне. Обратимся к летописным свидетельствам, имея при этом в виду, что все известное об осаде Торжка и движении к Игначу Кресту восходит к летописной традиции, основанной на сообщении Новгородской Первой летописи старшего извода.

После взятия Рязани (21 декабря 1237 г.), Коломны, Москвы и Владимира (7 февраля 1238 г.) войско Батыя и Субудуя двинулось на запад и северо-запад, захватывая по пути Переяславль, Юрьев, Дмитров, Волок и Тверь. «Оттоле же придоша безаконьнии, и оступиша Торжек на сбор чистои недели, и отыниша тыном всь около, якоже инии гради имаху»[220].

Поскольку Пасха в 1238 г. приходилась на 4 апреля, соборное воскресенье первой («чистой») недели Великого поста падало на 21 февраля. Иными словами, путь в 360–400 км от Владимира до Торжка был пройден татарами за две недели. Ордынское войско делало в среднем по 25 км в день, несмотря на неизбежные задержки у стен крепостей, плененных во время этого марша. Осада Торжка велась с помощью тяжелой техники: «и бишася ту оканнии порокы по две недели, и изнемогошася людье в граде, а из Новагорода им не бы помочи, но уже кто же собе стал бе в недоумении и страсе».[221] Осадные орудия, следовательно, вполне реально было, если не доставить по зимнему пути с указанной скоростью, то энергично изготовить на месте, когда в них возникла прямая необходимость.

Указанный в цитированном тексте двухнедельный срок осады позволяет рассчитать, что падение Торжка произошло около 6 марта. Действительно, Новгородская Первая летопись далее повествует: «и тако погании взяша град, и исекоша вся от мужьска полу и до женьска, иереискыи чин всь и черноризьскыи, а все изъобнажено и поругано, горкою и бедною смертью предаша душа своя Господеви, месяца марта в 5, на память святого мученика Никона, в среду средохрестьную»[222]. Хотя В. А. Чивилихин видит достоверность этой даты в ее подкреплении данными церковного календаря[223], однако именно подкрепление даты оказывается противоречивым, породившим все существующие в литературе разночтения. Во-первых, 5 марта 1238 г. была не среда, а пятница: средокрестное (крестопоклонное) воскресенье приходилось тогда на 7 марта. Во-вторых, святой мученик Никон отмечается в церковных службах 23 марта. Эта последняя (по дню святого) дата произвольно, без каких-либо комментариев поставлена Я. И. Бередниковым вместо «марта 5» при издании Синодального списка Новгородской Первой летописи в 1841 г.[224], откуда она и взята С. М. Соловьевым, хотя ее принятие в высшей степени нелогично, так как превращает двухнедельную осаду Торжка в месячную и решительно отдаляет его падение от средокрестия.

Противоречивость приведенного сообщения была замечена позднейшими летописцами, которые по-разному пытались ее преодолеть. Новгородская Четвертая летопись, говоря о 5 марта, уже не упоминает ни Никона, ни среду, а добавляет только: «на средокрестье»[225]. В московском своде конца XV в., Воскресенской, Вологодско-Пермской летописях и в Толстовском VII (Голицинском) списке Никоновской летописи также нет ни среды, ни Никона: «марта 5, на средохрестной недели»[226]. Однако такой вариант сам по себе двусмыслен. Если имеется в виду «неделя» в значении воскресенья, это соответствовало бы 7 марта; если же под «неделей» понимать четвертую (средокрестную, крестопоклонную) неделю Великого поста, то она в 1238 г. приходилась на 8—14 марта. Второе возможное понимание повлияло на протограф большинства списков Никоновской летописи, в которых вместо «марта 5» стоит «марта 15»[227]. Эта дата была заимствована В. Н. Татищевым.[228]

Ошибки Новгородской Первой летописи объясняются достаточно просто. Если возникновение «среды» не результат гаплографии, основанной на неверном восприятии переписчиком Синодального списка слова «средохрестье», которое в протографе могло быть разделено переносом, то вполне убедительным представляется соображение Н. Г. Бережкова: может быть, в первоначальной дате «указывалось, что Торжок был взят 5 марта «пред» средокрестной «неделей» (в смысле воскресенья), и ошибка заключается в изменении «пред» на «среду»[229]. Что касается неверного указания дня святого, то под 5 марта в святцах отмечен мученик Конон, превратившийся из-за какого-то дефекта протографического текста в Никона. Обе ошибки идут подряд: «.Никона, в среду.», что подтверждает справедливость предположения об общей дефектности строки в протографе: она могла выглядеть так: «.. [Кон]она [п] ред[ъ]…». Достоверность 5 марта как даты падения Торжка подкрепляется не только летописным указанием на двухнедельную осаду, но и наблюдениями над хронологией дальнейших событий.

После взятия Торжка «ганяшася оканьнии безбожници от Торжку Серегерьскым путемь, оли и до Игнача креста, а все люди секуще акы траву, за 100 верст до Новагорода. Новъгород же заступи Бог и святая великая и зборная апостольская церкы святая Софья и святыи Кюрил и святых правоверных архиепископ молитва и благоверных князии и преподобьных чернонризець иереискаго сбора»[230]. При чтении этого текста возникает неизбежный вопрос, почему избавление Новгорода от военной опасности 1238 г. связывается в сознании летописца с небесным заступничеством именно святого Кирилла и какой из святых Кириллов имеется здесь в виду.

Казалось бы, прямой ответ на вторую часть этого вопроса дают варианты этого сообщения в Новгородской Первой летописи младшего извода и Новгородской Четвертой летописях. В первой из них называются «святыи преподобнии святители Кирил и Афанасеи», во второй – «святыи великии отець Кирил архиепископ Александриискии»[231]. Однако следует учесть, что оба указанных варианта возникли в результате обработки в XV в. более древнего текста, в котором, как уже показано, святой Кирилл не конкретизирован. Между тем именно в это время, после основания в Новгородском детинце, у северной стены Софийского собора, в 1390 г. моровой обетной церкви свв. Афанасия и Кирилла Александрийских[232], культ этих святых, празднуемых 18 января, становится в Новгороде особенно популярным. Но в святцах отмечен еще один значительный Кириллов день – поминовение св. Кирилла архиепископа иерусалимского, 18 марта[233]. Эта дата, несомненно, разъясняет смысл летописного заступничества св. Кирилла за Новгород: отступление монголо-татар от Игнача Креста произошло, надо полагать, 18 марта, спустя тринадцать дней после падения Торжка, или же – что вернее – в этот день в Новгороде было получено сообщение о прекращении опасности и отслужены по этому случаю благодарственные молебны святому Кириллу. 18 марта на 13 дней отстоит от даты падения Торжка. Такой срок не чрезмерен, но и не мал. Торжок отделяют от Новгорода 270 км по прямой. Остановившись за 100 верст от Новгорода, ордынский отряд, следовательно, преодолел по той же прямой около 170 верст, делая в среднем 13 км в день, если его отход совершился 18 марта, а не раньше.

Разумеется, приведенные цифры условны. Летописный рассказ говорит о том, что монголо-татары двинулись от Торжка Селигерским путем, т. е. не на северо-запад, прямо к Новгороду, а на запад к Селигеру – Волгой и долиной реки Селижаровки. Чтобы выяснить конкретный маршрут этого движения и локализовать его конечный пункт, надо рассмотреть весьма дискуссионный вопрос о главных путях сообщения Новгорода с Низовскими землями, в частности, о понятии «Селигерский путь».

Из самого упоминания последнего очевидно, что из Торжка в Новгород ездили не только Селигерским путем. Другой вариант движения, которым монголо-татары не воспользовались, продемонстрирован летописным рассказом о «мирном» походе Ивана III в 1475 г.[234] Великий князь тогда двигался из Торжка к верховьям Мсты, оттуда через приток Мсты Волму, спрямляя путь, к Плашкину в низовьях Мсты и наконец в Новгород. Еще один вариант движения – «Яжелбицкая дорога», упомянутая в рассказе о походе Ивана III на Новгород в 1477 г. Тогда великий князь «шел от Торжьку на Волок, а оттоля шел меж Яжелбицкие дороги и Мсты»[235]. Предположения о направлении этой дороги были высказаны П. П. Семеновым-Тяньшанским – Яжелбицкая дорога связывается с движением через Селигер[236], что вызвало самые решительные возражения В. А. Чивилихина, поскольку они «направляют орду через весь Селигер и далее на север – по льду озера Велье, поперек долин Поломети и Холовы. Этот гипотетический наступательный марш с бессмысленным отклонением далеко на север был попросту невозможен – заснеженные бездорожные и бескормные лесные чащобы не пропустили бы туда степную конницу, поредевшую, отощавшую и уставшую после тяжелого похода»[237]

Между тем еще в 1914 г. была опубликована интереснейшая статья Н. В. Мятлева, которая демонстрирует не только выдающуюся эрудицию, но и блистательную методику ее автора; в ней аргументированно обоснован весь маршрут Яжелбицкой дороги, пролегающей на всем ее протяжении по озерам и руслам рек в кратчайшем направлении от Селигера до Новгорода[238].

Третий вариант пути от Торжка к Новгороду предложен еще З. Ходаковским и подробно освещен Н. П. Барсовым – от северной оконечности Полоновского плеса озера Селигер к долине притока Полы реки Явонь, через Демянск на этой реке, затем по Поле до Ильменя[239]. Это «Демонская дорога» летописей.

Четвертый вариант установлен В. И. Колосовым – от Березовского погоста на Селигере через городок Молвотицы на Щеберихе до устья этой реки, впадающей в Полу, отсюда совпадая с сответствующим отрезком третьего варианта пути[240]. Только этот четвертый вариант В. А. Чивилихин признает «истинно Селигерским путем»[241], хотя, как видим, все три последних варианта пролегают через плесы Селигера.

Для определения того пути, которым воспользовались отряды Субудая и Батыя, решающее значение имеет определение местоположения Игнача Креста, до которого эти отряды дошли. Дискуссия об Игначе Кресте началась еще в первой половине XIX в., когда С. М. Соловьев вслед за В. Н. Татищевым высказал предположение, что этот летописный топоним соответствует нынешним Крестцам (город в 80 км к юго-востоку от Новгорода на Яжелбицком пути)[242]. Это мнение было в 1844 г. оспорено Н. А. Полевым: «Догадливые археографы находят Игнач Крест в Крестцах, но они забыли, что старые версты были вдвое более нынешних, и места, где остановился Батый, надобно искать где-нибудь близ Торжка… Этимология Крестцев очень простая: крестцом называлось в старину место, где пересекали одна другую две дороги или улицы. В Крестцах пересекались дороги в Москву и Боровичи»[243]. В самом деле, такая этимология легла еще в 1781 г. в основу официального герба города Крестцы: «в верхней части щита герб Новгородский. В нижней – две большие дороги, перешедшие одна другую крестообразно, в зеленом поле, означая истинное имя сего нового города»[244]. Очевидно, рассуждение о величине «старых» верст повлияло как на Б. Д. Грекова и А. Ю. Якубовского, так и на В. А. Чивилихина, приравнявших летописные 100 верст к 200 км.[245]

Оставляя в стороне версты московских летописей XV–XVI вв., посмотрим, какие версты имеет в виду новгородский летописец XIII в. в ближайших к рассказу 1238 г. контекстах. В 1240 г. «придоша Немци на Водь с Чюдью, и повоеваша и дань на них възложиша, а город учиниша в Копорьи погосте. И не то бысть зло, но и Тесов взяша, и за 30 верст ганяшася, гость бьючи; а семо Лугу и до Сабля»[246]. Тесовский погост расположен в 48 км от Новгорода, а Сабельский погост – в 40 км[247]. Однако летопись указывает, что ближайший к Новгороду пункт находился в 30 верстах, которые, таким образом, меньше 40 км. В 1242 г. во время Ледового побоища, разбив крестоносцев на льду Узменя, новгородцы «биша их на 7-ми верст по леду до Суболичьского берега»[248]. Но ширина Узмени в месте битвы не превышает 8 км. Это значит, что летописец оперирует не «межевыми» (двойными) верстами, о которых писал Н. А. Полевой, о обычными (около 1,06 км), существовавшими, как видим, и «в старину».

Очевидно, что место Игнача Креста, указанное Н. А. Полевым «где-нибудь близ Торжка», никак не соответствует условиям идентификации, как, впрочем, и Крестцы: от Торжка до Новгорода 270 км, а от Крестец до Новгорода 80 км.

Еще одно мнение о местоположении Игнача Креста было высказано в середине XIX в. военным историком М. Н. Иваниным, предположившим, что ему соответствует деревня Игнатицы на берегу Полы, в 120 км от Новгорода[249]. Это мнение было отвергнуто в 1968 г. А. Поповым в популярной публикации на основании все того же соображения о равенстве летописной версты двум «нашим современным».[250]

В той же публикации принята еще одна версия, выдвинутая впервые еще в 1944 г. и называющая вероятным местом Игнача Креста деревню Игнашовку (Игнатово писцовой книги[251], а не Игнашовку, как утверждает А. Попов[252]). Игнашовка расположена в 10 км от Березовского городища на Селигере, в верховьях Щеберихи. В подкрепление этой версии здесь же рассказывается о древнем каменном кресте, найденном краеведом С. Н. Ильиным, но не в Игнашовке, а на кладбище Березовского рядка. Эта идентификация, с энтузиазмом воспринятая В. А. Чивилихиным, выглядела бы весьма достоверной (даже несмотря на немотивированное предположение о переносе тяжелого креста за 10 км на новое место), если бы расстояние от верховьев Щеберихи до Новгорода соответствовало летописным данным. Между тем это расстояние равно 150 км.

К сожалению, эта новейшая версия выдвинута при полном умолчании о наблюдениях Н. В. Мятлева, опубликованных им еще в 1914 г. Такое умолчание представляется не только некорректным, но и вводящим читателя в заблуждение относительно состояния проблемы, убедительно решенной за полвека до публикации А. Попова. Н. В. Мятлев обратил внимание на имеющий прямое отношение к исследуемому вопросу текст переписной оброчной книги Деревской пятины, составленной около 1495 г.: «А угодей у того поместья: озеро Великой Двор, озеро у Игнатцова Къста»[253]. Речь идет о поместье Андрея Рудного Колычева, к которому перешли земли новгородского вотчинника боярина Василия Есипова в Яжелбицком погосте: сельцо Великий Двор на Великом озере (6 обеж, «из старины был двор боярьской»), деревни Чепелево (3 обжи), Ветош (1 обжа), Мокрица (2 обжи), Почяп (7 обеж), Климова (1 обжа), Новина (2 обжи), Перестава (5 обеж), Перестава ж (3 обжи), Симиница (5 обеж), Лобанова Нива (2 обжи), Раменье (2 обжи), Починок (1 обжа), Новина (1 обжа), Стрекалово (2 обжи), Онцифорово (2 обжи), Варивово (2 обжи), Великий Двор (3 обжи), Корост (3 обжи), Литвиново (1 обжа), Ботухино (1 обжа), Лобачево (4 обжи), Богатырево (2 обжи), Бородино (2 обжи).[254]

Из этих деревень трехверстная и десятиверстная карты Генштаба знают Великий Двор, Почеп («Почяп») и Соменку («Симиницу»), а Н. В. Мятлев указал как на существующую и деревню Литвиново. Они находятся у правого берега реки Полометь, на растоянии до 8 км от Яжелбиц, т. е. в междуречье Поломети и Ярыньи, как раз там, где пролегал Яжелбицкий путь – один из маршрутов Селигерского пути. В пределах этого земельного массива имеются только два озера. Одно расположено между деревнями Великий Двор и Соменка и ныне носит название Соменко. Очевидно, что это и есть озеро Великое (иначе Великий Двор) писцовой книги. Другое – поменьше – находится чуть к западу, между деревнями Соменка и Полометь и ныне называется Глухим. Только с ним возможно связывать топоним писцовой книги «озеро у Игнатцова Къста». Расстояние от этого пункта до Новгорода по прямой равно 102 км, практически же – 100 верстам, обозначенным в летописном рассказе.

Отметим еще одно обстоятельство. Отвергая Крестцы как возможный пункт местонахождения Игнатова Креста, В. А. Чивилихин ссылается на отсутствие местных преданий о нашествии монголо-татар[255], в чем он надо думать, прав. Однако такие предания, по-видимому, бытовали на Поломети. Яжелбицкий краевед И. И. Яременок, придерживающийся локализации Игнача Креста у озера Глухого (разумеется, без ссылок на Н. В. Мятлева), зафиксировал в деревне Полометь сохраняющиеся до сегодняшнего дня наименования двух кладбищ – «Татарского» и «Русского».[256]

Итак, взяв Торжок 5 марта, татары прошли Селигерским путем около 200 км и остановились в 100 км от Новгорода на Поломети. Отход от Игнача Креста был ими осуществлен не позднее 18 марта. Рассмотрим сначала ситуацию этого короткого хронологического отрезка с точки зрения тактической. Уже за день до падения Торжка войско Бурундая находилось всего лишь в 150 км от Торжка, если локализация Ширенского леса на притоке Медведицы реке Ширинке справедлива: 4 марта в Ширенском лесу был замучен монголо-татарами князь Василько Константинович, плененный на Сити. Соединение войск Субудая и Бурундая под Торжком, следовательно, должно было состояться в ближайшие дни после падения этого города. Не исключено поэтому, что к Игначу Кресту двинулся не разведовательный отряд, а основные силы Батыя. На Селигере монголо-татарам предстояло решить выбор наиболее подходящего пути на Новгород из трех возможных. Несомненно, таким предпочтительным путем является Яжелбицкий. Он не прикрыт крепостями, тогда как на других направлениях монголо-татары неизбежно оказались бы под крепостными стенами Демона, Молвотиц и Русы. Войско останавливается у Игнача Креста на расстоянии каких-нибудь трех-четырех дневных переходов до Новгорода и отсюда резко поворачивает на юг. Что помешало ему оказаться у цели? Распутица?

Рассмотрим ту же ситуацию с точки зрения климатических условий Новгородской земли. Разумеется, полученные данные возможно проецировать только на среднегодовую картину. Как справедливо пишет В. А. Чивилихин, «гидрометеорологических данных по Приильменью на весну 1238 г. у нас, конечно, нет, и никогда их ни у кого не будет»[257]. По данным же последних десятилетий, вскрытие рек в интересующем нас районе происходит между 30 марта и 5 апреля по новому стилю[258]. Однако климатическая ситуация в последнее время резко изменилась не только в связи с общим потеплением, но и из-за массовой вырубки лесов и обмеления рек. Познакомимся с более приближающимися к средневековым данными первой половины XIX в. (все даты приводятся по старому стилю).

Зимний путь на территории бывшей Новгородской губернии прекращался около 25 марта, но «весна почти во всех краях губернии начинается с половины или конца апреля и продолжается до июня». Вскрытие рек в этой части губернии, в том числе и в бассейне Полы, происходит около 22 апреля[259]. Добавим к этому известный вывод историков климата об общем похолодании в северном полушарии в XIII в. и не менее известный факт, что Ледовое побоище происходило в 1242 г. 5 апреля по старому стилю.

Таким образом, после взятия Торжка 5 марта у Батыя был значительный резерв времени для подготовки и осуществления похода на Новгород. Он располагал примерно тремя неделями нормального зимнего времени и еще тремя неделями предкритического времени исхода зимы. До вскрытия рек оставалось около полутора месяцев, практически около месяца надежного ледяного покрова.

Следовательно, поход был остановлен не разливом рек и непроходимостью болот, в чем В. А. Чивилихин абсолютно прав, как прав и М. Н. Тихомиров, писавший в 1964 г.: «Обычная версия, объясняющая спасение Новгорода и Пскова от татарских погромов весенней распутицей, помешавшей будто бы батыевым полчищам опустошить Новгородскую землю, является малоубедительной. Кто же помешал бы Батыю дождаться сухого лета или холодной зимы, сковывавшей новгородские болота и реки, чтобы добраться до Новгорода? Ведь Батый и его военачальники не принадлежали к скороспелым полководцам и, как показывают другие примеры, умели ждать. Целый год прошел между завоеванием Великих Болгар и татарским нашествием на Рязанскую землю, а непроходимых лесов между Великими Болгарами и Рязанской землей было не меньше, чем в Новгородской земле. Новгород спасен был от разорения не благодаря стихиям природы, а мужеством его защитников».[260]

И в объяснении причин отхода монголо-татар немаловажную роль сыграла названная В. А. Чивилихиным причина. К началу весны, даже к концу зимы Новгородская земля постоянно страдала тяжелой бескормицей. Эта хроническая бедность кормов отмечается и в XIX в.: «По недостатку сена, необходимого для содержания мелкого скота, лошадей к весне уже кормят так называемою сечкою. Рогатый же скот обыкновенно в продолжение всей зимы довольствуется яровой соломою, изредка приправляемой овсяной подсыпкою. Сено дают коровам только несколько дней в году, после теления, и то понемногу»[261]. Поскольку на предыдущий, 1237 г. приходится максимум угнетения древесины, свидетельствующий о неблагоприятных погодных условиях, значит ему свойствен был и общий недород сельскохозяйственных культур, в том числе и всех видов кормов.

Все эти обстоятельства не могли не стать очевидными для Батыя во время движения от Торжка к Игначу Кресту. Разумеется, возникшим опасениям способна была противостоять надежда пополнить фуражные запасы взятием Новгорода. Однако, надо полагать, не без последствий для выработки дальнейших планов оказался урок затяжной осады Торжка. Приход под стены Новгорода грозил монголо-татарам в случае длительной его осады – а на быструю победу уже нельзя было рассчитывать – голодной блокадой из-за апрельской распутицы и разлива рек, продолжающегося здесь до конца мая. Поскольку поемные луга в течение всего этого времени остаются под водой, а травы поспевают примерно к 24 июня (по старому стилю), конное войска ожидала бы здесь еще более жестокая бескормица, обрекавшая Батыя на поражение.

Таким образом, в повороте ордынского войска на юг решающую роль, несомненно, сыграл героизм защитников маленького Торжка. Распятый и поруганный, так и не дождавшийся новгородской помощи, он сражался насмерть, заслонив Новгород от тяжелых военных испытаний.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.