Старый спор[59]
Старый спор[59]
…Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою…[60]
Пушкин.
1.
«Я посмотрю, достойны ли вы быть нацией» — говорил Наполеон в 1806 году, в ответ на мольбы польских деятелей «воскресить» их бедную родину, обиженную мачехой-историей.
Однако тогда полякам так и не удалось убедить своего высокого покровителя в государственных способностях своих и национальной жизненности. Маленькое «Варшавское» государство, образованное Наполеоном из территорий, отнятых у прусского короля, представило собою картину до того нескладную, что вполне заслужило эпиграмму, весьма распространенную в то время: — «Герцогство варшавское, монета прусская, солдаты польские, король саксонский, кодекс французский»…
И генерал Кропинский имел полное основание утверждать в 1813 году: — «Наполеон не хотел создать Польши, когда мог это сделать»…
Но вот прошло более ста лет, и каприз международной обстановки вновь вызвал к жизни призрак польского государства, облек его плотью и кровью. Ибо того требовали интересы господ момента сего, так было нужно для большего ослабления побежденных, для вящего торжества победителей.
Вместе с бесконечными Латвиями, Грузиями, Азербайджаном (впрочем, ныне уже снова покойным), и прочая, и прочая, и прочая, — явилась на свет Божий и новая Польша, гордая своей старинной славой, своим чудесным воскресением и даже, кажется, своим вековым сном…
И среди всех этих бесчисленных карликовых «империализмов», порожденных «освободительной» войной, империализм польский с первых же дней заявил себя наименее умеренным и наиболее претенциозным.
Польша в лице своих нынешних руководителей воистину возомнила себя «великой державой». Как будто всерьез готова она считать свое «воскресение» собственной своею заслугой. И, пользуясь несчастьем своих западных и восточных соседей, еще недавно столь мощных и грозных, она стремится и впрямь распухнуть до пределов для себя сверхъестественных. Сразу преодолен и хваленый «этнографический» принцип, и находчивые политики Варшавы уже отыскивают другие «справедливые» основания, по которым область непосредственного польского владения необходимо должна распространиться на север — вплоть до берегов Балтийского моря, а на восток — до прежних русских границ эпохи Иоанна Грозного.
И новый пан Гарабурда уже бросает перчатку в старые стены Кремля…
2.
Было бы, конечно, верхом наивности думать, что польское наступление имеет целью борьбу с большевизмом, как таковым. В прошлом году, в разгар успехов Деникина, когда падение Советской власти представлялось вполне реальной возможностью, польское правительство отнюдь не спешило оказать действительную помощь русским антибольшевикам.
И это вполне естественно. Победа Колчака и Деникина была для Варшавы нисколько не нужна и не желательна. Ни самостийной Украины, ни сверхъестественно растущей Польши никогда не потерпели бы русские патриоты. Помогая Деникину, польские шовинисты лишь подрывали бы корень своих вожделений и надежд.
Им нужно было лишь одно: — всемерное ослабление России. И поскольку гражданская война вела к этому ослаблению, они радовались нашей гражданской войне.
Теперь же, когда она завершается, их час пробил. Более благоприятного момента им уже не дождаться: Россия вот-вот начнет оправляться, вновь усиливаться, приходить в себя; и тогда — прощай мечта о Великой Польше! Значит, — теперь или никогда.
И они ловят момент. Они снаряжают армию, благословленную самим Фошем. Они вступают в секретное соглашение с Финляндией и Румынией. Они инсценируют по примеру немецких дипломатов Бреста и французских генералов Одессы комедию украинского самостийничества, воспользовавшись для этого все тем же классическим комиком — Петлюрой. И, собравшись в поход, они предъявляют Москве свиток своих «условий мира».
Воистину, бессмертные боги Олимпа умерли бы от смеха, прочтя эти условия. Польша заговорила с Россией языком победителей Бреста или Версаля!.. И даже столь уступчивые и миролюбивые в подобных случаях большевики принуждены были решиться на новую войну.
Не может быть ни грана сомнения, что эта новая война есть дело не Советской власти только, но всей России. Лишь исступленное и озлобленное ослепление эмигрантов реакции может дойти до такой глубины падения, чтобы сочувствовать полякам в этой трагической борьбе.
Не к большевикам, а к России направлены требования варшавского правительства, и Россия должна отвечать на них.
Не большевики, а Россия приглашается «возвратить» Польше тысячи русских вагонов. Не большевики, а Россия должна заплатить полякам миллиарды рублей за «разрушения» в войне, воскресившей Польшу. Не большевики, а Россия унижается требованием оскорбительной расплаты за свою историческую победу в споре с польской державой. Не большевики, а Россия принуждается отдать Смоленск, как «гарантию» выполнения условий. Перечтите и остальные пункты: — они все имеют в виду Россию.
Поражение России в этой войне задержит надолго ее национально-госудаственное возрождение, углубит разруху, укрепит расчленение, парализует власть. Но зато ее победа вознесет ее сразу на былую державную высоту и автоматически откроет перед ней величайшие международные перспективы, которых так боятся ее вчерашние друзья.
И не значит ли это, что русская кровь, ныне льющаяся у Киева и Смоленска, есть священная для нас, жертвенная кровь за родину, за ее честь, за ее будущее?..
Ужели этого не понимают, не хотят понять на юге? Ужели этого не чувствует Врангель? И неужели ему не раскроет глаза даже доблестный пример старика Брусилова?..
3.
Нетрудно найти политический источник начавшейся польской авантюры. Для этого достаточно лишь вспомнить прошлогодние домогательства парижского ходатая по делам польского правительства перед союзниками г. Дмовского.
Эти домогательства исходили из идеи «великой и сильной Польши», долженствующей заменить собою Россию в системе европейского равновесия. «Польша в этнографических пределах, — такова была аргументация г. Дмовского, — насчитывающая лишь 20 миллионов населения, оказалась бы образованием слишком слабым, в силу своего рокового положения между немецким молотом и русской наковальней». И польские шовинисты на этом основании предъявили конкретную претензию на наши белорусские губернии, не забывая вместе с тем коситься и на Украину. В то же время Россия была ими открыто и цинично объявлена «наиболее опасным врагом».
Эти не лишенные эффектности выступления пана Дмовского нашли себе в свое время прекрасную оценку со стороны П.Н. Милюкова, вскрывшего всю политическую фальшивость и историческую беспочвенность «великодержавных» притязаний новорожденной республики.
«Роковое положение Польши между двумя могущественными государствами центральной и восточной Европы — писал этот русский деятель в своей французской статье по польскому вопросу — заставляет ее остановиться на применении одной из двух политических систем. Либо ей приходится возложить все надежды на покровительство лиги наций. Это — идеалистический метод действия, который легко может оказаться несостоятельным, как, например, в истории бельгийского нейтралитета. Либо нужно возвратиться к реалистической концепции международного равновесия, согласно которой слабый может существовать лишь разделяя сильных. Тогда, следовательно, нужно стараться иметь Россию и Германию во враждебных лагерях или, по крайней мере, не предпринимать ничего, что могло бы их сблизить в общем деле. Польша получила свое законное наследство от побежденной Пруссии. Разумно ли в ее положении одновременно стремиться к увеличению своей территории путем незаконных захватов, которые повлекут за собой серьезную обиду со стороны России? — Из двух соседей, из которых каждый сильнее вас, старайтесь сделать своим союзником хоть одного, раз другой стал вашим врагом»[61].
Нельзя не признать всей вескости этих простых соображений П.Н. Милюкова. Но, как и следовало ожидать, они оказались ничуть не убедительными для нынешних вершителей польских судеб. Дело в том, что они всецело исходят из признания чисто временного характера переживаемых Россией потрясений, из прежнего взгляда на Россию как на могущественное государство. Между тем, именно этот взгляд решительно отвергается современными польскими политиками. Они видят и хотят видеть в совершающихся событиях не преходящую болезнь внутренно жизненной русской державы, а ее окончательное разложение, гибель, finis Russiae. И задачей Польши они считают всемерное способствование этому процессу разложения с целью извлечения всех выгод из смерти богатого соседа. Поэтому они и не боятся одновременно выступать и против Германии, и против России.
В течение последних месяцев политика польского правительства продолжала всецело двигаться по пути г. Дмовского. Видимо, внезапный переход от небытия к бытию слишком вскружил головы вождей молодой республики. И даже несмотря на отрицательное отношение союзной конференции к шовинистическим проектам Варшавы, ее агрессивные планы не только не умерились, но еще возросли и окрепли с тех пор. Ее программа мира, предложенная большевикам, — тому наглядное свидетельство.
Новый жребий брошен. «Старый спор» вновь возобновлен и снова искушается судьба, его уже, казалось, взвесившая. С французскими пушками, английским золотом и румыно-финляндским сочувствием рвутся новорожденные польские легионы на красный восток, по старым русским дорогам, видавшим и Карла, и Бонапарта…
…Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов: —
Есть место им в полях России
Среди не чуждых им гробов!..[62]
Верится, хочется верить, что даже и нынешняя разоренная, голодная, страдающая, но и в невероятных страданиях своих все же великая Россия сумеет оправдать старый приговор судьбы.
И только пусть уже тогда ее кичливые соперники не пеняют больше ни на «мачеху-историю», ни на своих нынешних покровителей. — Что касается первой, то она оказалась к ним достаточно милостивой, и не ее вина, если они, как записной прожигатель жизни, словно подтверждая мудрые сомнения Наполеона, готовы в год промотать полученное достояние. А насчет высоких покровителей — не мешало бы им во время вспомнить старый завет их же собственного Костюшки:
— Я не знаю почему, но при всей взаимной симпатии французов с поляками, французы всегда покидают нас в самые решительные моменты.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.